Крокодил

Посему, не сомневаясь, заявляю, что гордыня у меня ничуть не больше, чем необходимо, в соответствии с услышанным от Вас. Знаю это я на основании того, что Вы сказали мне в своем послании о Василиске, правильнее именуемом крокодилом; говорите Вы о нем, что когда жует, движет он своею верхнею челюстью, а нижняя при этом у него стоит на месте — и происходит так не без причины. Ибо такова его природа. И могу поэтому сказать, что, случись мне полюбить кого-нибудь, соответственно природе Волка, неохотно я сказала бы о том человеку, пожелавшему ко мне приблизиться на этом основании.

Я [сказала бы об этом] лишь тогда, когда знала бы, что хуже мне не станет и не попадусь я, словно Обезьяна. Ибо знаю, что было бы хорошо для меня, когда бы я имела нечто, что мне не хотелось бы раскрыть перед всем светом, и могла бы говорить о том, когда захочется и когда буду [173] полностью уверена в сохранности секрета, — что принесло бы мне меньше вреда, чем пользы.

Все это не означает говорить наоборот. Но и в самом деле говорить наоборот означало бы, когда бы я захотела что-либо сказать тому, кто меня бы предал и себе меня бы подчинил. Ведь любовь весьма заметна там, где она есть на самом деле. Так что все слова и разговоры между любящими есть не что иное, как разговор наоборот.

Я не говорю, что неправа та, кто скажет своему возлюбленному: "Мне нравится, чтобы все почетное и доброе, что сумеете Вы совершить, было совершаемо от моего имени". Он же, со своей стороны, должен сказать: "Дама (или девица), я безо всякого обмана пребываю в Вашей воле". Но сказать: "Милая подруга, я страдаю или даже умираю от любви к Вам; если Вы мне не поможете, то, значит, я предан, и предстоит мне смерть". Боже упаси! раз уж он так раскрыл свои намерения, я ему нимало не доверюсь; но, мне кажется, подобные слова и означают "есть наоборот"; и доверия к такому воздыхателю никакого быть не может.

Я гораздо более уверена была бы в том, кто не мог бы стоящего ничего сказать, в соответствии с природой Обезьяны в обуви. Ибо, кажется мне, те, кто на словах столь страдающими представляются, — это те, кого по праву можно называть Драконами. Так они умеют языком облизывать, что обманывают нас, несчастных, и себе нас подчиняют.

Боже правый! Сколько зла на свете в наше время, и насколько следует остерегаться таковых драконов! Как же я хотела бы, чтобы никто не доверял им, прежде чем они на деле подтвердят свои слова! [174]

СЛОН

Боже! я хотела бы, чтобы все женщины были столь же разумны, как слониха. Я ведь слышала, она весьма опасается дракона, так что когда ей приходит время рожать, она входит в воду в месте возле некоего острова; и рожает прямо там из-за страха перед Драконом.

Ибо я слыхала, что его природа настолько горяча, что дракон сей переносит воду ничуть не лучше, чем огонь. И слониха, чтобы от него спастись, входит в воду. Тем не менее, она не до конца уверена, если рядом нет слона, который с берега способен преградить ему дорогу, если тот захочет все-таки войти [в воду].

Вот и я хотела бы, чтобы все женщины себя хранили так же, как Слониха. Ведь если приходит кто-нибудь, весьма расстроенный, и ему предложат что-то, что он сделал бы охотно и без особого для себя ущерба, сделает он это с удовольствием. ⁵⁵ Но вот нет таких, которые, веря всему, что ни услышат, молчали бы о том, что видели. [175]

ГОЛУБЬ

Верою клянусь, что то же самое означает Голубь, сообразно с тем, что я слыхала.

Ибо это. кажется, одна из птиц, более всего страшащихся того, что их поймают. А поэтому скажу, что, как я слышала, он чудесным образом разумен и хитер. Ибо, кажется, из-за того, что боится быть обманутым и пойманным, он садится на воду, поскольку вода обладает природою зеркала, и природа эта позволяет голубю заметить, если кто-то замышляет что-нибудь недоброе — сокол или ястреб, или другая какая хищная птица.

Посему нет в мире ничего, столь ценного, как предусмотрительность. Без сомнения, чудная вещь вода, нам дающая такой совет, — как и голубь, научающий нас быть всегда на [поверхности] воды и не бояться ничего. Также и Слониха учит нас быть всегда настороже тем, что опасается проклятого дракона. И, конечно, оба они правы; ибо в самом [деле] есть чего остерегаться. Язык дракона настолько ядовит, что умерщвляет всех, к кому ни прикоснется.

Скажите, мэтр, есть ли подобные драконы вокруг? Я считаю, есть; и известно мне, что те драконы хуже, нежели тот, коего опасается Слониха! Сейчас я Вам скажу, что это за драконы и почему они гораздо хуже. Так же в точности, как выше говорила я о тех, кто прикидывается [176] болящими и умирающими, на уме имея только зло, так, считаю я, и те, кто говорят, что погибают от любви, от нее свободны наравне со мною; я ведь от нее свободна, слава Богу.

И со всею смелостью я заявляю, что они намного хуже, чем дракон. Он ведь отравляет только тех, к кому прикасается; эти же пропитывают ядом тех, кто слушает их злокозненные речи. Им хотелось бы заполучить в свое распоряжение то, что женщине немало навредит. Есть ли здесь еще какая-то [опасность]? Да; если б ее не было, все было бы в порядке. Но дракон, добившись своего, начинает всюду хвастать тем, что добился от такой-то удовлетворения своих желаний. О, проклятый дракон! И взаправду, нет такой жестокой мести, каковая не была бы справедливой в отношении его.

Господи! Что может дальше произойти от такого хвастовства? Может пострадать от этого еще кто-нибудь, кроме обманутой? Да, клянусь Господним именем. Ведь, скажу Вам, вслед за тем как он похвастается, женщина отчаивается и говорит, что поистине она не хочет быть единственной, кого так обманули, -— но идет к другой и помогает сделать так, чтобы и эту обманули; эта же обманывает третью, та — четвертую, четвертая же — пятую.

Все сие показывает ясно пример птицеловов, каковые, изловив обманом несколько птиц, делают из них приманку, за которой следуют другие птицы и также попадаются. И все это начинается с проклятого дракона!

Есть другое нечто, большого требующее внимания: это — дьявольские хищные, птицы, от [177] которых вряд ли кто-нибудь укроется, чтоб они его не изловили. Понимаются под ними клирики, ⁵⁶ столь изощренные в куртуазии и в красивых словах, что нет ни дамы, ни девицы, могущей перед ними устоять, если пожелают ею завладеть. Это и взаправду так; ибо в них сосредоточена вся куртуазия, как я слыхала; да к тому же ведь всего охотней принимают в клирики наикрасивейших — а они потом выходят на охоту и захватывают в плен несведущих. Посему я называю их хищными птицами и считаю, что лучше всего поостеречься их, покуда можно.

Боже милостивый! Как же от них уберечься? И какую выставить защиту против их злокозненности, наподобие того, как голубь защищается от тех, кто навредить ему способен? Надобно, клянусь Господним именем, взять пример с Аспида, о коем я сказала выше. Ибо я не вижу ничего, что могло бы лучше послужить названной цели. Ибо кто послушает их слова, зачнет через уши, словно ласка, о которой говорилось прежде. Но зачатие такого рода хуже, нежели какое бы то ни было другое; ибо после не рожают через рот, а, напротив, неизбежно погибают, как от [прикосновения] дракона, о коем выше было сказано. Кто имеет с ними дело, должен доверять им еще меньше, чем Киту, о котором я от Вас слыхала.

КИТ

Ибо кит есть подлинно огромнейшая рыба; и я верю в то, что мореплаватели могут принимать его за остров. Те из них, которые устали, стремятся отдохнуть и восстановить силы, увидав кита, верят в то, чего нет на самом деле, [причаливают] к нему и спускаются с кораблей. [178]

Будучи уверены в своей безопасности, они принимаются за дело, для кита весьма неприятное ⁵⁷ Кит, почуяв это, погружается на дно морское и тем самым топит тех, кто высадился ему на спину, и самого себя при этом губит. Ибо прежде, чем кита не поранят, он и не пошевельнется; но когда

в ране с кровью смешивается вода, кит направляется к берегу, где его и ловят.

Так же можно было сказать и о женщинах, считающих некоторых клириков достойными доверия из-за простоты их нравов и поэтому столь жаждущих выслушивать их речи, столь сильное от них получая наслаждение, что в конце концов в ловушку попадаются и женщины, и клирики, погубив себя при этом полностью. Клирики теряют право вступить в духовный сан и достичь положения каноника или епископа; а девица упускает благородного кавалера, каковой бы мог ей дать большую честь и большее число забав, нежели тот, кто богатства не имеет.

Так что, любезный сир, разве Вы не одобряете, что я мало доверяю соколу ⁵⁸, спускающемуся с высоты в половину лье с таковою быстротою, что даже слова сказать не успеешь, и наносящему смертельный удар тем, кто не остерегается. Ах, Лис, Лис! не без причины Вы высунули язык наружу! Как же, как же, без причины, не [179] правда ли? Полагаю, если бы не голод, он бы никогда не разлегся в таком виде, как тот, о котором я слыхала.

ЛИС

Ибо, как Вы сказали, лис, когда проголодается, вываляется в грязи красного цвета и ложится, разинув рот и высунув язык, прикидываясь мертвым. Сороки, посчитав, что он и взаправду мертв, окружают его и начинают клевать, стараясь склевать язык. Лис же, выждав [удобный] момент, хватает их зубами и ловит таким манером.

Поэтому я говорю, что он не разлегся бы в таком виде, если бы голод его не заставил.

Мэтр, Господом клянусь, я считаю, что вы не сказали бы всех тех слов, какие я слыхала, если бы на то у Вас не было причины, [то есть] голода, который надо удовлетворить с помощью меня или кого другого. Но большая злонамеренность заключена в том, чтобы прикидываться больным и умирающим, не испытывая даже лихорадки. Да и лихорадке, если она и есть, доверять не слишком следует.

ГРИФ

А сейчас я вспомнила о Грифе. Ибо я слыхала от Вас, любезный сир и мэтр, что гриф есть некая птица, летающая по воздуху и, соответственно своей природе, питающаяся падалью; по каковой причине он следует за людьми, [180] составляющими войско, поскольку природа его подсказывает ему, что будут там мертвые люди или же лошади. И, со всем тем, есть у него и другая природа; ибо я от Вас слыхала, что чует он падаль на расстоянии дневного перелета, даже если не испытывает голода.

Я считаю, что и Вы обладаете его природой. Ибо Вы встречаетесь с таким количеством людей, что, наверное, узнали обо мне от кого-нибудь из них. Потому что я с удовольствием слушаю разговоры и охотно вижусь с теми, кто умеет их вести.

И по этой вот причине, как мне кажется, Вы сюда явились первым, дабы разузнать, кто я есть и не понравится ли Вам что-то из того, что есть во мне. И действительно, как говорила я вначале, мне не кажется, что Господь Бог был настолько лишен куртуазности, чтобы сделать нас из вещества, худшего, чем то, из которого сотворены мужчины; но сделал он нас из мужчины, [из части его], поскольку желал, чтобы мужчины нас любили, мы же были бы к их услугам.

Посему я полагаю, мэтр, что Вы и взаправду увидали во мне нечто привлекательное, раз Вам нравится говорить все то, что я услышала.

А причина таких Ваших разговоров, как я полагаю, есть не что иное, как желание [научить] меня уберегаться от опасностей.

И, узнав от Вас, что неизвестно, кто хорош, кто плох, я посчитала, что необходимо опасаться всех и не поддаваться жалости.

Посему я полагаю: кто чего-то делать не желает, тот найдет немало причин для отказа. Разумеющему этого достаточно.