Начало никоновской реформации

Уже с первых шагов своего патриаршества Никон активно взялся за проведение церковной реформы по унификации Русской Церкви с Греческой. Пророческое видение преподобного старца Елеазара Анзерского начинало сбываться: обольщённый лукавым, Никон принялся за своё чёрное дело, которое изнутри поразило Православную Церковь и ввергло русское общество в пучину раскола.

Любопытно, что печально знаменитой церковной реформе середины XVII века предшествовала ещё одна реформа, связанная с именем Никона, – реформа кабацкая. Так уж повелось на Руси, что практически все «перестройки», или, лучше сказать, «катастройки», предваряла пресловутая «борьба с алкоголизмом», на деле приводившая почему‑то к результатам прямо противоположным… Началось всё с того, что в 1651 году по ходатайству Никона, тогда ещё новгородского митрополита, царь Алексей Михайлович указал на время Великого поста и Светлой недели запереть все новгородские кабаки, которые в то время были на откупе. Откупщик жаловался государю, что Светлая неделя «во всём году лучшее время», что от закрытия кабаков он понёс большие убытки, и просил с нового года (то есть с 1 сентября) освободить его от откупа. Никон, находившийся в это время в Москве, лично упросил царя уничтожить в Новгороде все кабаки и заменить их кружечным сбором. Алексей Михайлович дал на это согласие, и в Новгороде была проведена реформа, которая через год будет распространена на все государство Российское.

В сущности, получилось, как в басне Крылова, когда пироги начал печь сапожник, а сапоги тачать – пирожник… Мало того, что этот безумный эксперимент потерпел полный крах, он, по словам русского историка академика С.Б. Веселовского, обернулся «неосмотрительным погромом важной отрасли государственного хозяйства». Казна потерпела большие убытки от уменьшения дохода, от уничтожения и последующего восстановления винокурен и от неудачных винных подрядов. В убытке были головы и целовальники, а также их избиратели, сильно потерпевшие от повсеместных недоборов, которые большей частью взыскивали с них. Многие люди, пытавшиеся заниматься корчемничеством, лишились ушей и были сосланы в Сибирь. Ко всему добавились неумеренный выпуск медных денег, отчасти вызванный кабацкой реформой, и последовавшие затем бунты и казни… «Огромное влияние, которым в это время пользовался Никон, в связи с предшествовавшей реформой кабаков в Новгороде, произведённой по его просьбе, даёт полное основание утверждать, что под его же влиянием и по его мысли была затеяна вся реформа 1652 года; её непрактичность, резкость и поспешность вполне соответствуют складу характера Никона. Никон смотрел на кабацкое дело исключительно с моральной точки зрения и совершенно не находил нужным считаться с потребностями казны и с условиями действительности. Пользуясь своим влиянием на царя, он вмешался не в своё дело и задал правительству невыполнимую задачу. Администрация, стараясь разрешить эту задачу и в то же время спасти кабацкий доход, внесла в реформу “поправки” и способствовала с своей стороны её крушению» (Веселовский).

Ну а сама церковная реформа началась не менее авантюрно. Согласно официальной легенде, долгое время преподносившейся синодальными историками в качестве непреложного исторического факта, первым шагом Никона на пути реформы, предпринятым сразу же по вступлении на патриаршество, стало сравнение греческого и русского текстов Символа веры. Автор никоновского жизнеописания излагает следующую историю. Рассматривая грамоту вселенских патриархов об утверждении патриаршества на Руси, Никон нашёл, что в греческом тексте Символа в восьмом члене нет слова «истиннаго» (по отношению к Святому Духу). Патриарх был глубоко потрясён этим фактом и воскликнул: «Даже священный Символ веры испорчен у нас!» Тогда Никону донесли, что на древнем саккосе патриарха Фотия, жившего в XV веке, тоже есть вышитый греческими буквами текст Символа веры. Осмотрев саккос, Никон и здесь не нашёл слова «истиннаго» и, заплакав горькими слезами, только и мог восклицать: «Погибла вера! Погибла Церковь! Испорчены Божественные догматы!»

Это неожиданное «открытие», сделанное Никоном, даже если бы и имело место в действительности, конечно же представляло собой самый настоящий спектакль. Несомненно, о различиях между греческими и русскими чинами и богослужебными книгами Никон знал задолго до своего патриаршества. Не один час беседовали они на эту тему и с патриархом Паисием, и с его агентами Гавриилом, митрополитом Навпакта и Арты, и Арсением Греком, с другими заезжими греками и киевлянами. Но надо было с чего‑то начинать. Требовался повод, причём такой, который мог бы всколыхнуть общество, привести верующих людей к мучительным раздумьям и сомнениям. Действительно, если вера искажена, то как возможно спасение?.. «Патриарх Никон возомнил себя именно сделавшим необыкновенно важное открытие. Душа его задышала гордостью и самомнением, воля сразу получила определённое направление во что бы то ни стало ввести в жизнь Церкви сделанное им открытие, получить славу великого очистителя и возобновителя Церкви. Незнание истории отечественной Церкви позволяло ему поставить себя в среде величайших Отцов Церкви, насадителей православия на Русской земле. Благодаря своему невежеству он не знал ни истории перевода Символа веры на русский язык, ни того, что прежде его бывшие церковные мыслители, деятели и святители вложили глубочайшее понимание веры в дело этого перевода и самоё это дело поставили в один из величайших фактов русской церковной мысли и жизни. По своему незнанию Никон, быть может, даже и не подозревал того, что русские ещё задолго до него в совершенстве знали греческий Символ веры и неоднократно трепетали в своей мысли и в своём святом желании перевести этот Символ веры на родной язык с сохранением всех, даже мельчайших, изгибов богословской мысли, вложенной в Символ подлинный, греческий, и, в конце концов, принять определённое чтение со словом “истиннаго”» (Сенатов).

Приступая к богослужебной реформе, Никон потребовал доставить в Москву из монастырей и церквей старые богослужебные книги, якобы с целью сличения их с современными русскими. На самом деле это была ещё одна пиар‑кампания. 17 ноября 1652 года вызволенный Никоном из соловецкого заточения Арсений Грек и патриарший келейный старец Зосима ездили в Новгород для осмотра тамошних библиотек и покупки греческих книг. Из книг, присланных по распоряжению Никона в Москву, было составлено прекрасное собрание, оказавшееся в распоряжении Печатного двора: порядка 2700 старых Служебников, Уставов, Псалтырей, Евангелий и других книг. Однако, как отмечает историк С. А. Зеньковский, «этот ценный материал, так же как и книги, позже привезённые Арсением Сухановым, всё же никогда не были использованы при Никоне. Подлинное научное сличение этих текстов потребовало бы многие годы тщательной научной работы и, по всей вероятности, также не дало бы требуемых результатов, так как эти книги, конечно, отражали все перемены, происшедшие в Уставе за столетия истории христианства в России, и не могли дать правщикам никакого окончательного текста, но их, видимо, и не пытались использовать для работы Печатного Двора при Никоне. Вместо старых славянских и греческих книг, изучение которых всё же объяснило бы Никону его недоумения над русскими текстами, патриарх приказывает попросту взять современные греческие книги венецианского издания конца XVI и начала XVII века».

9 октября 1652 года, то есть ещё до отъезда Арсения Грека за книгами и до возвращения экспедиции Арсения Суханова с Востока, на Московском Печатном дворе начинает печататься новое издание Псалтыря с восследованием, а уже 11 февраля 1653 года оно выходит из печати. Особенностью нового издания было то, что из него были исключены разделы о 16 земных поклонах при произнесении молитвы преподобного Ефрема Сирина во время великопостной службы («Господи и Владыко животу моему…») и о двуперстном крестном знамении. Эти разделы выполняли роль своего рода краткого катехизиса, излагающего в чёткой и доступной форме основы христианского вероучения. При подготовке этого издания часть справщиков высказала своё несогласие, и в результате трое – старец Савватий, Сила Григорьев и священноинок Иосиф (в миру Иван Наседка) – были уволены. У последнего ещё в 1651 году возник с Никоном конфликт по поводу правки богослужебных книг. Никон требовал править книги по новогреческим оригиналам, а старец Иосиф говорил о греках, что «они во греху позакоснели… и в неволи пребывают», за что и был в 1652 году отправлен в заточение в Кожеозёрский монастырь. На место прежних справщиков были поставлены преданные Никону монахи‑грекофилы Евфимий Чудовский и Матфей во главе с выучеником иезуитов Арсением Греком.

В конце февраля, в самом начале Великого поста, патриарх Никон разослал по московским церквам указ – «память», в которой всем православным с этого дня предписывалось: «Не подобает в церкви метания (то есть поклоны) творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и трема персты бы крестились». Эта пресловутая «память», изданная патриархом единолично, без предварительного соборного обсуждения, была словно гром среди ясного неба. Но особенно тяжёлое впечатление произвела она на ревнителей церковного благочестия – боголюбцев. Аввакум по прошествии многих лет прекрасно помнил это событие: «Мы же с епископом Коломенским Павлом и с духовником Стефаном, и со Иваном Нероновым, и с костромским Даниилом протопопом, и с муромским протопопом Логином, сошедшеся, задумалися: видим, яко зима хощет быти, сердце озябло и ноги задрожали».

Но боголюбцы «не умолчали Никонову беснованию». Протопоп Иоанн Неронов, поручив Казанский собор Аввакуму, на неделю затворился в келье московского Чудова монастыря, непрестанно молясь. И был ему глас от иконы Спасителя: «Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!» Тогда протопопы Аввакум и Даниил Костромской, собрав выписки из богослужебных книг о сложении перстов и о поклонах, подали их царю, который отдал челобитную протопопов непосредственно Никону…

* * *

Итак, началась знаменитая книжная «справа», которая в течение нескольких лет переросла в тотальную реформацию Русской Церкви. В чём же заключалась суть никоновской реформации (а на самом деле – алексеевской, поскольку главным инициатором был царь Алексей Михайлович и его ближайшее окружение)? Формальным поводом послужило исправление якобы неисправных богослужебных книг. Реформаторы утверждали, что со времени принятия христианства при князе Владимире в богослужебные книги по вине переписчиков вкралось такое множество ошибок, что необходима серьёзная правка. Эта мысль явилась из сличения оригиналов и переводов. Но что в данном случае принималось за оригинал? Новые богослужебные греческие книги, напечатанные в иезуитских типографиях Венеции и Парижа! Находившиеся тогда под игом турок‑османов греки не имели собственных типографий. Помимо того, что за семь веков, прошедших со времени Крещения Руси, греки, заразившись латинским духом, сами существенно изменили чинопоследования многих служб, к этим изменениям добавлялись ещё сознательные еретические искажения, вносимые хозяевами типографий – иезуитами. Об этом прямо писал в своей челобитной, поданной царю в 1645 году, палеопатрасский митрополит Феофан:

«Буди ведомо, державный царю, что велие есть ныне бессилие во всем роде православных христиан и борения от еретиков, потому что имеют папежи и лютори (то есть католики и лютеране. – К.К.) греческую печать и печатают повседневно богословные книги святых отец и в тех книгах вмещают лютое зелие – поганую свою ересь. И клеплют святых и богоносных отец, что будто пишут по их обычаю, и тое есть нестаточно, потому что ныне есть древние книги и библеи харатейные рукописьмены и богословные святых отец в монастырех во Святой Горе Афонской и в иных древних монастырях и по тем библиям и книгам объявляетца их лукавство. Посем ныне они которые книги печатали и составили, по своему обычаю и вымыслу, теми же книгами они борются во странах, а где древних библей нет, и опаясуютца оружием нашим и являются они мужественны и стреляют на нас нашими стрелами. И то чинитца, державный царю, для того, что турки не поволят нам печатать книги в Царе‑граде, мешают от зависти своей и осиливают они своею мздою… Сердцевидец есть Господь свидетель, что велие веселие и радость восприяла душа моя, что Бог сподобил меня и видел такова православного царя и благочестие велие, и вспомянул смуты, что имеют христиане от еретиков и смущаются многие в умах, прочитаючи тех составленных книг и надеютца, что такое есть составление святых отец и падают в прелесть их и погибают. Аз прослезился и помыслил, абие понуждая от глубины сердца своего известити обо всем к великому вашему царствию, а преблагий Бог избрал тя царем на земли и есть ваше царское имя славно во всей земли».

Несмотря на благословение патриарха и собора ориентироваться на древние «харатейные» рукописи, основой для никоновских справщиков послужили греческие венецианские и славянские южнорусские издания начала XVII века. Тексты первой «исправленной» книги – Служебника 1655 года очень точно следуют текстам греческого венецианского Евхология 1602 года и почти буквально совпадают с текстами Служебника епископа Гедеона Балабана, изданного в Киеве в 1602 году. К сожалению, до сих пор весьма распространённым является мнение о том, что реформа XVII века проводилась с целью исправления ошибок и описок, якобы вкравшихся в богослужебные тексты с течением времени по вине «невежественных» переписчиков. Однако мнение это весьма далеко от истины. На сегодняшний день проведены детальные текстологические исследования старых (дореформенных) и новых (пореформенных) богослужебных книг. И сравнение оказывается далеко не в пользу последних. Как пишет историк Б. Кутузов, «объективное сравнение текстов богослужебных книг предреформенных, иосифовской печати, и послереформенных не оставляет сомнений в ложности утверждения о недоброкачественности предреформенных богослужебных книг – описок в этих книгах, пожалуй, меньше, чем опечаток в современных нам книгах. Более того, сравнение текстов позволяет сделать как раз противоположные выводы: послереформенные тексты значительно уступают по доброкачественности предреформенным, поскольку в результате так называемой правки в текстах появилось огромное количество погрешностей разного рода и даже ошибок (грамматических, лексических, исторических, догматических и пр.)». Тем самым никоновская «справа», осуществлявшаяся по новогреческим образцам, стала не исправлением богослужебных книг, а их искажением, порчей.

Когда сравниваешь старые и новые тексты, то невольно соглашаешься с протопопом Аввакумом. Он в таких словах передавал наказ патриарха Никона по «исправлению» книг «справщику» Арсению Греку: «Печатай, Арсен, книги как‑нибудь, лишь бы не по‑старому!» И там, где в богослужебных книгах ранее было написано «отроки» – стало «дети», где было написано «дети» – стало «отроки»; где была «церковь» – стал «храм», где «храм» – там «церковь»… Появились и такие откровенные нелепости, как «сияние шума», «уразуметь очесы (то есть очами)», «видеть перстом», «крестообразные Моисеевы руки», не говоря уже о вставленной в чин крещения молитве «духу лукавому». Если в старом варианте молитвы было все ясно: «Молимся Тебе, Господи, ниже да снидет с крещающимся дух лукавый», то по поводу нового текста даже в XX веке у священников возникали сомнения: кому же они все‑таки молятся в этой молитве – «…ниже да снидет с крещающимся, молимся тебе, дух лукавый» … Там же: слова «Запрещает ти, диаволе, Господь наш Исус Христос пришедыи в мир и вселивыися в человецех» (старый текст) были заменены на «Запрещает тебе Господь, диаволе, пришедыи в мир и вселивыися в человецех». В чине Богоявленского освящения воды в ектении были такие слова: «О еже быти воде сей приводящей в жизнь вечную»; стало – «О еже быти воде сей скачущей в жизнь вечную». Удивительный перевод! Но удивление исчезает, когда начинаешь сличать переводы с подлинниками. Оказывается, все венецианские и парижские издания греческих богослужебных книг, по которым и проводилась никоновская «справа», в текстуальном отношении весьма сильно разнятся между собой. При этом разница между изданиями может состоять не только в нескольких строках, но иногда в странице, двух и больше… «Трагедия расколотворческой реформы в том и состояла, что была предпринята попытка “править прямое по кривому”, провозгласив содержавшие погрешности формы религиозного культа позднейшего времени древнейшими, единственно верными и единственно возможными, а всякое отклонение от них – злом и ересью, подлежащей насильственному уничтожению» (Шахов).

Священник Никита Добрынин, написавший объёмистую челобитную с перечислением разнообразных новшеств, отмечал масштабность церковной «справы»: «Нет ни единаго псалма, ни молитвы, ни тропаря… ниже в канонах всякаго стиха, чтобы в них наречие изменено не было». Со временем стало ясно, что Никон и царь хотят не просто исправления каких‑то погрешностей переписчиков, а изменения всех старых русских церковных чинов и обрядов в соответствии с новыми греческими, причём зачастую грекофильство царя и патриарха оказывалось достаточно поверхностным. Уже в марте 1653 года царь Алексей Михайлович издал указ о том, чтобы иконы в иконостасе Успенского собора были переписаны. Впервые в России в деисусном чине вместо традиционных святителей и мучеников появились изображения двенадцати апостолов, обычные для иконостасов Греции и Балканских стран. В мае того же года для Никона была изготовлена митра с двумя надписями на греческом языке. «В результате его “реформ”, а его нововведения и ограничились перекройкой и унификацией обряда, так как всё остальное, а именно единогласие и проповеди, введение которых часто приписывается ему, были введены боголюбцами, русский обряд был совершенно переделан на новогреческий лад, – писал С.А. Зеньковский. – Ещё более по‑гречески, казалось, выглядел сам патриарх, о чём он особенно старался. В Русской Церкви была введена греческая одежда, а русский монашеский клобук, в том числе и знаменитый белый клобук русского патриарха, были заменены греческими. Грекомания патриарха зашла так далеко и была так наивна, что он даже завёл в патриаршей кухне греческую еду. Теперь он мог думать, что выглядит и действует так же, как и патриархи восточные, и что в случае освобождения православного Востока Россией он сможет возглавить весь православный мир без того, чтобы греки косились на его, как ему казалось, смешные русские провинциальные замашки и обряды. Комплекс неполноценности и провинциальности, желание стать “как все патриархи”, выглядеть и служить как служили блестящие и столь соблазнительные византийцы, несомненно, играли очень значительную роль в развитии обрядовой политики патриарха из простых крестьян, пробывшего почти всю свою жизнь в глубокой провинции. Весь его “эллинизм” вытекал не из преклонения перед греческой культурой или греческим богословием, а из мелкого тщеславия и легковесных надежд на вселенскую роль». Действительно, увлечение всем греческим у Никона доходило до абсурда. В результате он даже стал с гордостью говорить: «Я русский, но моя вера греческая».

Что касается изменений, внесённых в Русскую Церковь в результате никоновской реформации, то их было немало. Вот лишь некоторые, наиболее важные с точки зрения православной догматики и церковных канонов:

1. Двоеперстие, древняя, унаследованная от апостольских времён форма перстосложения при крестном знамении, было названо «арменскою ересью» и заменено на троеперстие. В качестве священнического перстосложения для благословения была введена так называемая малакса, или именословное перстосложение. В толковании двоеперстного крестного знамения два протянутых перста означают две природы Христа (Божественную и человеческую), а три (пятый, четвертый и первый), сложенных у ладони, – Троицу. Введя троеперстие (означающее только Троицу), Никон не только пренебрегал догматом о Богочеловечестве Христа, но и вводил «богострастную» ересь (то есть, по сути, утверждал, что на кресте страдала не только человеческая природа Христа, а вся Святая Троица). Это новшество, введённое в Русской Церкви Никоном, было очень серьёзным догматическим искажением, поскольку крестное знамение во все времена являлось для православных христиан видимым Символом веры. Истинность и древность двоеперстного сложения подтверждаются многими свидетельствами. К ним относятся и древние изображения, дошедшие до нашего времени (например, фреска III века из усыпальницы Святой Прискиллы в Риме, мозаика IV века с изображением Чудесного лова из церкви Святого Аполлинария в Риме, писаное изображение Благовещения из церкви Святой Марии в Риме, датируемое V веком); и многочисленные русские и греческие иконы Спасителя, Божией Матери и святых угодников, чудесно явленные и древлеписаные (все они подробно перечисляются в «Поморских ответах»); и древний чин принятия от ереси ияковитов, который, по свидетельству Константинопольского собора 1029 года, Греческая Церковь содержала ещё в XI веке: «Иже не крестит двема перстома, яко Христос, да будет проклят»; и древние книги – Иосифа, архимандрита Спасского Нового монастыря, келейный Псалтырь Кирилла Новоезерского, в греческом оригинале книги Никона Черногорца и прочие: «Аще кто не знаменуется двема персты, якоже Христос, да будет проклят»; и обычай Русской Церкви, принятый при Крещении Руси от греков и не прерывавшийся вплоть до времён патриарха Никона. Этот обычай был соборно подтверждён в Русской Церкви на Стоглавом соборе в 1551 году: «Аще кто двема персты не благословляет, якоже Христос, или не воображает двема персты крестнаго знамения; да будет проклят, якоже Святии Отцы рекоша». Кроме сказанного выше, свидетельством того, что двуперстное крестное знамение является преданием древней Вселенской Церкви (а не только Русской поместной), служит и текст греческой Кормчей, где написано следующее: «Древние христиане иначе слагали персты для изображения на себе креста, чем нынешние, то есть изображали его двумя перстами – средним и указательным, как говорит Пётр Дамаскин. Вся рука, говорит Пётр, означает единую ипостась Христа, а два перста – два естества Его». Что касается троеперстия, то ни в каких древних памятниках до сих пор не найдено ни одного свидетельства о нём.

2. Были отменены принятые в дораскольной Церкви земные поклоны, являющиеся несомненным церковным преданием, установленным Самим Христом, о чем есть свидетельство в Евангелии (Христос молился в Гефсиманском саду, «пад на лице Свое», то есть делал земные поклоны) и в святоотеческих творениях. Отмена земных поклонов была воспринята как возрождение древней ереси непоклонников, поскольку земные поклоны вообще и, в частности, совершаемые в Великий пост, являются видимым знаком почитания Бога и Его святых, а также видимым знаком глубокого покаяния. В предисловии к Псалтырю 1646 года издания говорилось: «Проклято бо есть сие, и с еретики отвержено таковое злочестие, еже не творити поклонов до земли, в молитвах наших к Богу, в церкви во уреченныя дни. Тако же о сем, и не не указахом от устава святых отец, зане во мнозех вкоренися таковое нечестие и ересь, еже коленное непрекланяние, во Святыи Великии пост, и не может убо слышати всяк благочестивый, иже соборныя церкви апостольския сын. Таковаго нечестия и ереси, ни же буди в нас таковое зло в православных, яко же глаголют святии отцы».

3. Трисоставный восьмиконечный крест, который издревле на Руси был главным символом православия, заменён двусоставным четырёхконечным, ассоциировавшимся в сознании православных людей с католическим учением и называвшимся «латинским (или ляцким) крыжом». После начала реформы восьмиконечный крест изгонялся из церкви. О ненависти к нему реформаторов говорит тот факт, что один из видных деятелей новой церкви – митрополит Димитрий Ростовский – называл его в своих сочинениях «брынским», или «раскольническим». Только с конца XIX века восьмиконечный крест начал постепенно возвращаться в новообрядческие церкви.

4. Молитвенный возглас – ангельская песнь «аллилуйя» – стал четвериться у никониан, поскольку они поют трижды «аллилуйя» и четвертое, равнозначное, «Слава Тебе, Боже». Тем самым нарушается священная троичность. При этом древняя «сугубая (то есть двойная) аллилуйя» была объявлена реформаторами «богомерзкою македониевой ересью».

5. В исповедании православной веры – Символе веры, молитве, перечисляющей основные догматы христианства, из слов «в Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго» изъято слово «истиннаго» и тем поставлена под сомнение истинность Третьего Лица Святой Троицы. Перевод слова «το Κύριον», стоящего в греческом оригинале Символа веры, может быть двояким: и «Господа», и «истиннаго». Старый перевод Символа включал в себя оба варианта, подчеркивая равночестность Святаго Духа с другими лицами Святой Троицы. И это нисколько не противоречит православному учению. Неоправданное же изъятие слова «истиннаго» разрушало симметрию, жертвуя смыслом ради буквального калькирования греческого текста. И это у многих вызвало справедливое возмущение. Из сочетания «рожденна, а не сотворенна» выброшен союз «а» – тот самый «аз», за который многие готовы были идти на костёр. Исключение «а» могло мыслиться как выражение сомнения в нетварной природе Христа. Вместо прежнего утверждения «Его же царствию несть (то есть нет) конца» введено «не будет конца», то есть бесконечность Царствия Божия оказывается отнесённой к будущему и тем самым ограниченной во времени. Изменения в Символе веры, освящённом многовековой историей, воспринимались особенно болезненно. И так было не только в России с её пресловутым «обрядоверием», «буквализмом» и «богословским невежеством». Здесь можно вспомнить классический пример из византийского богословия – историю с одной только изменённой «йотой», внесённой арианами в термин «единосущный» (греческое «омоусиос») и превратившей его в «подобосущный» (греческое «омиусиос»). Это искажало учение святого Афанасия Александрийского, закреплённое авторитетом Первого Никейского собора, о соотношении сущности Отца и Сына. Именно поэтому Вселенские соборы запретили под страхом анафемы любые, даже самые незначительные перемены в Символе веры.

6. В никоновских книгах было изменено само написание имени Христа: вместо прежнего Исус, встречающегося и у других славянских народов, было введено Иисус, причём единственно правильной была объявлена исключительно вторая форма, что возводилось новообрядческими богословами в догмат. Так, по кощунственному толкованию митрополита Димитрия Ростовского, дореформенное написание имени «Исус» в переводе якобы означает «равноухий», «чудовищное и ничего не значащее».

7. Была изменена форма Исусовой молитвы, имеющей по православному учению особую мистическую силу. Вместо слов «Господи, Исусе Христе, Сыне Божии, помилуй мя грешнаго» реформаторы постановили читать «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй мя грешнаго». Исусова молитва в её дониконовском варианте считалась молитвой вселенской (универсальной) и вечной как основанная на евангельских текстах, как первое апостольское исповедание, на котором Исус Христос создал Свою Церковь. Она постепенно вошла во всеобщее употребление и даже в Устав церковный. Указания на неё есть у святого Ефрема, святого Исаака Сирина, святого Исихия, святых Варсонофия и Иоанна, святого Иоанна Лествичника. Святой Иоанн Златоуст говорит о ней так: «Умоляю вас, братие, никогда не нарушайте и не презирайте молитвы сей». Однако реформаторы выбросили эту молитву из всех богослужебных книг и под угрозой анафем воспретили её произносить «в церковном пении и в общих собраниях». Её стали называть потом «раскольнической».

8. Во время крестных ходов, таинств крещения и венчания новообрядцы стали ходить против солнца, в то время как, согласно церковному преданию, это полагалось делать по солнцу (посолонь) – вслед за Солнцем‑Христом. Здесь нужно отметить, что подобный ритуал хождения против солнца практиковался в ряде вредоносных магических культов.

9. При крещении младенцев новообрядцы стали допускать и даже оправдывать обливание и окропление водой, вопреки апостольским постановлениям о необходимости крещения в три погружения (50‑е правило святых апостол). В связи с этим был изменён чиноприём католиков и протестантов. Если по древним церковным канонам, подтверждённым Собором 1620 года, бывшем при патриархе Филарете, католиков и протестантов требовалось крестить с полным троекратным погружением, то теперь они принимались в господствующую церковь только через миропомазание.

10. Литургию новообрядцы стали служить на пяти просфорах, утверждая, что иначе «не может быти сущее тело и кровь Христовы» (по старым Служебникам полагалось служить на семи просфорах).

11. В церквях Никон приказал ломать «амбоны» и строить «рундуки», то есть была изменена форма амвона (предалтарного возвышения), каждая часть которого имела определённый символический смысл. В дониконовской традиции четыре амвонных столба означали четыре Евангелия, если был один столб – он означал камень, отваленный ангелом от пещеры с телом Христа. Никоновские пять столбов означают папу и пять патриархов, что содержит в себе латинскую ересь.

12. Белый клобук русских иерархов – символ чистоты и святости русского духовенства, выделявший их среди вселенских патриархов, – был заменён Никоном на «рогатую колпашную камилавку» греков. В глазах русских благочестивых людей «клобуцы рогатые» были скомпрометированы тем, что не раз обличались в ряде полемических сочинений против латинян (например, в рассказе о Петре Гугнивом, входившем в состав Палеи, Кирилловой книги и макарьевских Четьих миней). Вообще при Никоне произошла перемена всей одежды русского духовенства по новогреческому образцу (в свою очередь, подвергшемуся сильному влиянию со стороны турецкой моды – широкие рукава ряс наподобие восточных халатов и камилавки наподобие турецких фесок). По свидетельству Павла Алеппского, вслед за Никоном пожелали переменить свои одеяния многие архиереи и монахи. «Многие из них приходили к нашему учителю (патриарху Антиохийскому Макарию. – К. К.) и просили его подарить им камилавку и клобук… Кому удалось приобрести их и на кого возложил их патриарх Никон или наш, у тех лица открылись и сияли. По этому случаю они наперерыв друг перед другом стали заказывать для себя камилавки из чёрного сукна по той самой форме, которая была у нас и у греческих монахов, а клобуки делали из чёрного шёлка. Они плевали перед нами на свои старые клобуки, сбрасывая их с головы, и говорили: “Если бы это греческое одеяние не было божественного происхождения, не надел бы его первым наш патриарх”» (Павел Алеппский). По поводу этого безумного оплевания своей родной старины и низкопоклонства перед иностранными обычаями и порядками протопоп Аввакум писал: «Ох, ох, бедныя! Русь, чего‑то тебе захотелося немецких поступов и обычаев!» и призывал царя Алексея Михайловича: «Воздохнитко по‑старому, как при Стефане, бывало, добренько, и рцы по русскому языку: “Господи, помилуй мя грешнаго!” А кирелеисон‑от отставь; так елленя говорят; плюнь на них! Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не уничижай ево и в церкви и в дому, и в пословицах. Как нас Христос научил, так и подобает говорить. Любит нас Бог не меньше греков; предал нам и грамоту нашим языком Кирилом святым и братом его. Чево же нам хощется лучше тово? Разве языка ангельска? Да нет, ныне не дадут, до общаго воскресения»".

13. Была изменена древняя форма архиерейских посохов. По этому поводу протопоп Аввакум с негодованием писал: «Да он де же, зломудренный Никон, завел в нашей Росии со единомысленники своими самое худое и небогоугодное дело – вместо жезла святителя Петра чюдотворца доспел вновъ святительския жезлы с проклятыми змиями погубльшими прадеда нашего Адама и весь мир, ю же сам Господь проклял от всех скотов и от всех зверей земных. И ныне они тую проклятую змию освящают и почитают паче всех скотов и зверей и вносят ея во святилище Божие, во олтарь и в царския двери, яко некое освящение и всю церковную службу с теми жезлами и с проклятыми змиями соделанными действуют и везде, яко некое драгоценное сокровище, пред лицем своим на оказание всему миру тех змей носити повелевают, ими же образуют потребление православныя веры».

14. Вместо древнего пения было введено новое – сначала польско‑малороссийское, а затем итальянское. Новые иконы стали писать не по древним образцам, а по западным, отчего они стали более похожими на светские картины, чем на иконы. Всё это способствовало культивированию в верующих нездоровой чувственности и экзальтации, ранее несвойственной православию. Постепенно древнее иконописание было сплошь вытеснено салонной религиозной живописью, раболепно и неискусно подражавшей западным образцам и носившей громкое наименование «икон итальянского стиля» или «в итальянском вкусе», о которой Андрей Денисов так отзывался в «Поморских ответах»: «Нынешние же живописцы, тое (то есть апостольское. – К. К.) священное предание изменивше, пишут иконы не от древних подобий святых чюдотворных икон греческих и российских, но от своеразсудительнаго смышления: вид плоти одебелевают (утолщают), и в прочих начертаниих не подобно древним святым иконам имеюще, но подобно латинским и прочим, иже в Библиях напечатаны и на полотнах малиованы. Сия живописательная новоиздания раждают нам сомнения…» Ещё более резко характеризует подобного рода религиозную живопись протопоп Аввакум: «А то все писано по плотскому умыслу, понеже сами еретицы возлюбиша толстоту плотскую и опровергоша долу горняя. Христос же Бог наш тонкостны чювства имея все, якоже и богословцы научают нас. Чти в Маргарите слово Златоустаго на Рожество Богородицы, в нем писано подобие Христово и Богородично: ни близко не находило, как ныне еретицы умыслиша. А все то кобель борзой Никон, враг, умыслил, будто живыя писать, устрояет все по‑фряжскому, сиречь по‑неметцкому. Якоже фрязи пишут образ Благовещения Пресвятыя Богородицы, чревату, брюхо на колени висит, – во мгновения ока Христос совершен во чреве обретеся! А у нас в Москве в Жезле книге написано слово в слово против сего: в зачатии‑де Христос обретеся совершен человек, яко да родится. А в другом месте: яко человек тридесяти лет. Вот смотрите‑су, добрыя люди: коли с зубами и с бородою человек родится! На всех на вас шлюся от мала и до велика: бывало ли то от века? Пуще оне фрягов тех напечатали, враги Божии».

15. Были допущены браки с иноверцами и лицами, состоящими в запрещённых Церковью степенях родства.

16. В новообрядческой церкви был отменён древний обычай избрания духовных лиц приходом. Его заменили постановлением по назначению сверху.

17. Впоследствии новообрядцы уничтожили древнее каноническое церковное устройство и признали светскую власть главой церкви – по образцу протестантских церквей.

Были и другие новшества, которые со временем всё более умножались. Так, если в «Поморских ответах» (начало XVIII века) перечисляется 58 пунктов, по которым реформированная новообрядческая церковь отличалась от древлеправославной, то к концу XVIII столетия в старообрядческом трактате «Щит веры» перечисляется уже 131 вид изменений! Новшества росли словно снежный ком. При этом многие древние чинопоследования церковных таинств были существенно сокращены и изменены (например, чин крещения, покаяния, венчания, хиротоний), а некоторые древние чины и вовсе упразднены (чин омовения трапезы, омовения святых мощей, причащения богоявленской водой, одевания главы невесты убрусом, пострижения инокини, братотворения, чин «хотящему затворитися», чины пещного действа, начала индикта). Одновременно вводились новые, неизвестные православию чинопоследования, заимствованные из Требника митрополита Киевского Петра Могилы, образцом для которого, в свою очередь, служили католические требники («Rituale Romanum»). Так, в Требнике Петра Могилы содержалось 37 различных чинов, никогда до этого не встречавшихся в православных богослужебных книгах (например, чин благословения мрежи, корабля, стада и т. д.).

Все эти беззаконные изменения и новшества патриарха Никона и его последователей подпадали под определение VII Вселенского собора, гласящего: «Мы неприкосновенно сохраняем все церковные предания, утверждённые письменно или неписьменно…. Итак, мы определяем, чтобы осмеливающиеся думать или учить иначе, или по примеру непотребных еретиков презирать церковные предания и выдумывать какие‑либо нововведения, или же отвергать что‑либо из того, что посвящено Церкви, будет ли то Евангелие, или изображение креста, или иконная живопись, или святые останки мученика, а равно и дерзающие с хитростью и коварно выдумывать что‑либо для того, чтобы ниспровергнуть хоть какое‑либо из находящихся в кафолической Церкви законных преданий, и наконец дерзающие давать обыденное употребление священным сосудам и досточтимым обителям, – определяем, чтобы таковые, если это будут епископы или клирики, были низлагаемы, если же будут иноки или миряне, были бы отлучаемы».

Ещё одним характерным явлением никоновской реформации стала беспрецедентная в Православной Церкви деканонизация прежде прославленных святых. Она явилась немаловажным звеном в деле реабилитации греков и дискредитации русского дореформенного православия. «Глупы наши святые были и грамоте не умели» – так объясняли свои решения реформаторы. Так, в первые годы после церковного раскола была деканонизирована святая благоверная княгиня Анна Кашинская. Следственная комиссия установила, что персты на нетленных мощах святой были сложены двоеперстно, что и послужило причиной исключения благоверной княгини из лика святых. Были деканонизированы преподобный Евфросин Псковский (в его Житии содержалось предание о «сугубой», двойной аллилуйе), преподобный Евфимий Архангелогородский, святой покровитель города Архангельска (деканонизирован в 1683 году за двуперстное сложение, с которым он изображался на иконах, и за «большую бороду» – один из внешних признаков старообрядцев), преподобный Максим Грек, преподобный Георгий, Шенкурский чудотворец, блаженный Симон Юрьевецкий. Были прекращены службы святому Нифонту, архиепископу Новгородскому, виленским святым мученикам Антонию, Иоанну и Евстафию. В новом богослужебном уставе был понижен статус службы многим русским святым: всенощное бдение праздника преподобного Сергия Радонежского было заменено обычной вечерней службой, точно так же лишились всенощной преподобный Феодосий Печерский и Димитрий Прилуцкий, был понижен статус даже первых русских святых – благоверных князей Бориса и Глеба. Список можно продолжать до бесконечности. Так официальная церковь, по словам историка Б. Кутузова, «потеряла инициативу в историко‑национальном воспитании народа. Отечественную историю русский человек преимущественно уже будет познавать не с церковного клироса, а с оперной сцены, через картины мирских живописцев и книги светских писателей. Нетрудно понять, насколько всё это ускорило секуляризацию русского общества».

И действительно, наиболее важным отрицательным последствием никоновской реформации явилось изменение в самом духе Церкви. После Никона новообрядческая церковь утрачивает дух соборности, подпадает под власть государства и вынуждена прогибаться при каждой новой смене правительства, изменяя при этом и приспосабливая к новым веяниям своё учение – вплоть до наших дней. Наподобие католической церкви, новообрядческая церковь разделяется на «церковь учащую» и «церковь учимую». Согласно позднейшему богословию новообрядческой церкви, истинная церковь – это иерархия, епископы и священники, а народ – ничто в церкви, и его дело – беспрекословно подчиняться решениям иерархии, даже если они противоречат духу Христовой веры. Ни о какой выборности священства и епископата, как было в древней Церкви, и речи быть не может. Всё это способствовало появлению в русском народе лжепослушания и лжесмирения. Далее появились и ешё более отвратительные явления в жизни церкви: совершение таинств за деньги, нарушение тайны исповеди (что прямо предписывалось «главой церкви» – императором Петром I), совершение таинств над людьми неверующими, приходящими креститься и венчаться «по традиции» или «на всякий случай», коммерциализация и секуляризация церкви.

Тем самым никоновская реформация положила начало тому широкомасштабному процессу, который правильнее всего было бы назвать «раскрещиванием Руси». Как справедливо отмечал французский исследователь жизни и творчества протопопа Аввакума Пьер Паскаль, «после Никона в России больше не было церкви, там была религия государства. Отсюда оставался лишь один шаг до государственной религии. Государственная религия была введена властью, которая в 1917 году ушла вслед за империей».

* * *

Но, к счастью, была и другая часть Русской Церкви, которая ценой многих сотен тысяч жизней, ценой неимоверных испытаний и лишений позволила на три с половиной столетия продлить Святую Русь в её мировоззрении и образе жизни. Эти люди получили у своих гонителей и мучителей презрительную кличку «раскольников», а у историков наименование «старообрядцев». «Старообрядчество» – название неточное, поскольку сводит все различия между сторонниками и противниками никоновских реформ исключительно к обрядовым, «внешним», как бы второстепенным. Но, во‑первых, само слово «обряд» в данном значении – п о зднее, оно введено уже в Петровскую эпоху, прочно вошло в обиход господствующей церкви из протестантского богословия, а ранее на Руси не употреблялось. Это слово – не церковное. Древность знает понятия «таинство», «чин» или «последование», но не знает слова «обряд». Во‑вторых, для православного миросозерцания вообще нехарактерно разделение на «внешнее» и «внутреннее» и их противопоставление. Главный христианский догмат о Боговоплощении как раз и говорит о непостижимом («нераздельном и неслиянном») соединении во Христе двух природ – Божественной и человеческой. А потому в корне неверно выделять в таинствах внешнее, якобы не важное, несущественное, и внутреннее – существенное. Изменение формы всегда ведёт к изменению содержания. Эта истина давно доказана философами. Следовательно, более правильным было бы самоназвание, которое усвоили себе последователи древлего благочестия: «староверы», то есть хранители «старой веры», существовавшей на Руси со времён князя Владимира до никоновской реформации.

Староверы не приняли никоно‑алексеевскую реформу совсем не из‑за того, что ведущим настроением дониконовской Руси было пресловутое «обрядоверие», как до сих пор пытаются внушить неосведомлённому читателю новообрядческие историки и богословы. Суть проблемы хорошо передаёт профессор К.Ярош, написавший небольшой очерк о протопопе Аввакуме: «Если человеческая совесть привыкает пассивно принимать циркуляр одного патриарха, а затем противоположное повеление другого патриарха, если совесть одинаково выслушивает постановление Стоглавого собора и решение собора 1667 года, которое говорит о первом: “той собор не в собор, и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть”, – то в этой совести напрасно было бы искать прочного устоя. При таком положении вещей церковь оставляет своё великое значение руководительницы народного благочестия и становится чем‑то вроде государственного департамента внешнего народного благонравия. Надо думать, что именно это утеснение совести вызвало душевное смущение, которое почувствовал Аввакум при первых мерах Никона и которое он выразил словами: “видим, яко зима хощет быти; сердце озябло и ноги задрожали”. То же ощущение насилия проступало в челобитной протопопа к Алексею Михайловичу: “Ничто тако раскол творит, яко любоначалие во властех”. Чужое резкое прикосновение к интимному миру религиозной души вызвало в Аввакуме недовольство, которое проходит сплошной полосой в его автобиографии, прорываясь скорбными сетованиями или злобной иронией, а иногда и грубыми гневными криками. Нет сомнения в том, что, совершая подвиги “ревности не по разуму”, отстаивая “аллилуию” или борясь за двуперстие, Аввакум – сознательно или бессознательно – защищал свою духовную личность, боролся за свободу своей совести. Но этот мотив не был единственным в деятельности протопопа. Едва ли будет ошибочно предположить, что, отстаивая свою личность, Аввакум сражался и за национальную личность, намеревался защитить оригинальность русского духовного и общественного склада жизни».

Основная сложность при анализе староверия состоит в том, что любая попытка дать определение тому духовному движению, которое противостояло реформаторам, будет неизбежно нести на себе следы той или иной идеологической позиции. Так, например, вплоть до начала XX века во всей литературе, издаваемой синодальной церковью, церковные и светские учёные для обозначения староверия использовали термин «раскол», а староверов иначе как «раскольниками» и не называли. О них говорили как об «отделившихся», «отколовшихся» от Русской Православной Церкви – подразумевая под словом «церковь» исключительно ту часть русского общества, которая приняла насильно навязанные властью реформы. Подобные же определения, как правило, повторяются и во всех современных религиоведческих исследованиях и справочных изданиях.

Однако данные определения противоречат важнейшим положениям старообрядческой религиозной доктрины, согласно которой старообрядчество никогда не отделялось от Православной Церкви и, как её часть, возникло в I веке нашей эры вместе с основанием христианства. Противоречат они и простой логике. Не принявшие никоновских «затеек» староверы следовали соборно утверждённым правилам Православной Церкви. Патриарх Никон, начавший церковную реформацию в России, совершил свой, по сути, противоцерковный поступок намеренно, сознательно и публично. Согласно 15 правилу Двукратного собора, это давало право и даже накладывало обязанность на всех православных христиан разорвать каноническое общение с патриархом Никоном как с разрушителем церковного предания и противником VII Вселенского собора: «Отделяющиеся от общения с предстоятелем, ради некия ереси, осуждённыя святыми Соборами или отцами, когда, то есть, он проповедует ересь всенародно, и учит оной открыто в церкви, таковые аще и оградят себя от общения с глаголемым епископом, прежде соборнаго разсмотрения, не токмо не подлежат положенной правилами епитимии, но и достойны чести, подобающей православным. Ибо они осудили не епископов, а лжеепископов и лжеучителей, и не расколом пресекли единство Церкви, но потщились охранити Церковь от расколов и разделений» (Правила Святых Поместных Соборов с толкованиями).

Известный старообрядческий деятель В.Г. Сенатов справедливо писал: «Не при Никоне патриархе оно (старообрядчество. – К.К.) возникло и окрепло, а раньше его, так что изначальный момент старообрядчества должен быть отодвинут в глубь веков, он простирается в страшную историческую даль, доходит до самых цветущих времён восточной церкви и апостольского века. Раньше же Никона старообрядчество развивалось в удивительно пышный цвет, оно торжествовало на Стоглавом соборе, его исконным представителем является митрополит Макарий, его исповедовали и князья, и цари московские, и целые сонмы русских святых, оно именно было господствующим исповеданием на русской земле до Никона патриарха, воспитавшегося в нём же и имевшего силу изменить ему. При Никоне патриархе старообрядчество не началось, не зародилось, а было смещено, заменено чем‑то иным, новым, старообрядчество же раскидано было по всей русской земле. То, что обыкновенно называют старообрядчеством, или расколом, в сущности есть не что иное, как часть некогда великой и цветущей церкви, искони живой, растущей, одухотворённой».