В которой живые становятся пленниками идола, а мертвым везет больше, чем живым

Его швырнули в темноту, на жесткую солому.

Поблизости вздохнуло крупное животное. Где – то рядом, в темноте, сопели взрослые мужчины. Густо дохнуло коровьим стойлом, рыбой и гнилой соломой. Чуть дальше пахло кислым молоком, забродившим медом и собаками. Но к обычным деревенским запахам, по которым так соскучился Даг, примешивалось что – то еще. Горько – сладкий, дурманящий аромат проникал повсюду, гибким червем вползал сквозь щели, нехорошо щекотал нос.

Даг перекатился на спину, с немалым трудом пропихнул одну, затем другую ногу в кольцо связанных рук. Теперь он сумел развязать мешок и освободил голову. Стало не намного светлее, но то, что он увидел, само помещение, озадачило Северянина. Он надеялся, что угодил в обычный хлев, из которого можно сделать подкоп или разобрать крышу. Однажды Дага уже пытались сделать рабом в Дании, там он выломал доску из крыши тюрьмы и убежал. Но отсюда убежать казалось почти невозможным.

Прокопченные балки потолка находились на недосягаемой высоте. Едва укрытый соломой пол был сбит из шершавых гранитных блоков. Ворота «хлева» могли бы выдержать прямой удар тарана, наверху и внизу они плотно входили в пазы, не оставляя места даже для мышонка. Влево и вправо угадывались дощатые перегородки, там жевали жвачку коровы. Где – то дальше блеяли барашки.

Он прислушался в надежде уловить отголоски битвы. В голове не укладывалось, что друзья могли его бросить в плену. Как и прежде, Северянин легко определил направление на север, определил, в какой стороне море, но звуков боя так и не услышал. Сильно болел затылок; кажется, его здорово приложили головой о борт лодки.

– Малый, ты как, жив? – донесся сиплый голос из темноты. Кто – то протянул чашку с водой.

Даг обрадовался незнакомцу, как родному. Жадно выпил воду. Лишь потом сообразил, что с ним опять говорят на каком – то наречии русичей.

– Жив, только плечо болит. – Даг принялся грызть веревку, стянувшую кисти. От проклятых пут пальцы почти онемели. – А ты кто такой?

– Я – то? Кличут меня Иван Обрубок, за старшего я тут.

– Я тебя не знаю, – насторожился Даг. – Ты с «Быка»?

– Я не с «Быка», – печально рассмеялся невидимый собеседник. – Я тута давече.

– Ты не из кривичей?

– Неа, с Киева мы.

– С Киева? – Северянин задумался. Про богатый Киев он слышал, и не раз. И по всему выходило, что это очень далеко. – Давно ты здесь сидишь?

– Давненько. Я ведь еще у Премудрой Вольги, что с Плискова, у матушки нашего Святослава, в чадушках ходил. Потом как толмачом в посольство взяли, да так домой и не вернулся.

Про князя Святослава Даг что – то смутное припомнил. Вроде бы, князь этот смело громил кочевников, которые угрожали речным торговым путям.

– Значит, тебя заперли давно, и ты доволен?

– А ты, малый, коли хочешь жить подольше, должен меня слушать, а не учить, – слегка обиделся Иван.

– Не буду я никого слушать! – Даг попытался встать, но больно ткнулся носом в пол. Связанные ноги одеревенели. – У меня есть херсир Торир, только его я слушаю.

– Нема у тебя херсира. – Иван Обрубок погремел чем – то в темноте, и вдруг стало чуть светлее.

Протянулась грязная тощая рука, поставила на пол каменную плошку с рдеющими углями.

– Давай путы свои ближе, помогу развязать. Только не ори, не то огонь отнимут!

Обрубок добавил щепочек, соломы, раздул пламя, ловко спрятал плошку за опорным столбом. Затем с помощью монеты, сточенной с одного краю, разрезал веревки на руках. Вблизи Обрубок оказался нескладным мужичком, бородка клочьями, всего два пальца на левой руке, зато порты целые и рубаха льняная, чистая, с вышивкой.

– Повязали твоего херсира. – Иван показал, как затягивается удавка на горле. – Думали тут поживиться? Вот и поживились! Я сам не видал, да говорят, из ваших только один челн уплыл, и многих в море порубили…

– Не могли их… кха… порубить! – У Дага от волнения пропал голос. Он не мог себе представить, что руяны – дикари одолели берсерков Ивара. – Они вернутся и сожгут здесь все! А ты, глупый Иван, сидишь в яме, откуда тебе знать, что там, снаружи?

– Это я нынче с тобой взаперти, – не обиделся Обрубок. – Потому как великая треба у Световида будет. Из – за того веселия рать большая на Рюгене собралась. Оттого и псам морским неудача вышла. Издалече вас приметили, бо дозоры крепкие перед требой выставляют. А мне – то, когда тихо, мне запрета нет, брожу где хочу. Я тут над скотиной поставлен.

– Что за рать собралась? Германцы?

– Зачем германцы? – удивился Иван. – Словяне все, лютичи, да богемцы тут, да поморские тоже. Все, кто Световиду челом бить пришел.

– А кто такой Световид?

– Увидишь. Коли глаза тебе не выколют.

Даг приуныл. Ему очень хотелось раскроить башку наглому склавену, но без оружия, со связанными ногами шансы были невелики. Поразмыслив, он пришел к выводу, что лучше обрести временного союзника, чем врага. Жадно вылакал воду из чашки и занялся путами на ногах.

– Я тоже пить хочу… дай мне молока… кровь в глотку течет, пальцы сломали… – захныкал вдруг кто – то третий, тонким противным голоском. – Слушай, Обрубок, может, корову подоишь? Ты же вроде умеешь?

– Молока тут не – ет, – насмешливо протянул Обрубок. – И маслица нет. А ты дурак, даром что с крестом. Это быки, коих кормят для великой жертвы.

Даг немного воспрял духом. Теперь говорили, как датчане – все понятно, только слова смешно коверкали.

– Для жертвы?

– А ты думал – тебе к столу, жирный?

Даг развязал ноги и медленно пошел вдоль дощатой перегородки. Он убедился, что здание построено добротно, даже слишком крепко для коровника. Нигде не получалось ни выломать, ни раскачать доску. Блуждая по периметру вокруг плошки с углем, он наткнулся на третьего сокамерника. Тот сидел в отдельной клетке. Статный мужчина, стриженный под горшок, в длинном монашеском платье, скорее подходящем для женщин. Жир он давно растерял, скорее всего, Обрубок так обзывал его по привычке. Монах зябко скорчился в углу, поджал ноги и тщетно пытался укрыть себя соломой.

Зоркие глаза мальчишки углядели нечто знакомое в одутловатой физиономии. Но стоило Обрубку поднести поближе огонь, как наваждение рассеялось. Северянин никогда не встречал этого типа, но видел очень похожих на него.

– Меня зовут Поппо, сын мой, – прекратив вылизывать пустую миску, величаво сообщил священник. – Можешь называть меня отец Поппо, ибо полный сан мой здесь не столь важен.

Отец Поппо говорил в нос, с сильным акцентом.

– Вот еще! – отмахнулся Северянин. – Один отец у меня есть, такой, как ты, не нужен!

Иван расхохотался.

– Видишь, пресвитер, никто не хочет тебе служить!

– А мне служить не надо. Служить – мой долг, а ваш – уверовать в спасителя нашего!

Кажется, священник собрался говорить долго, но Обрубок его перебил.

– Его не велено убивать, – сообщил Обрубок Дагу. – Прослышали здешние волхвы, что за этого чернеца сам император германский может слово сказать. Сеча добрая была, под Мекленбургом, слыхал небось?.. Большие – то лютичи с графом тамошним саксонским Герхардом за поля уж рядили – рядили, вроде все межи провели, по рукам ударили. Ан нет, сакс снова рать двинул. Посеклись изрядно… ага. А этот – то, что в клетке, в плен лютичам достался. Не один был, целый поезд пограбили. Сказывали, что он есть пресвитер ставленный, посланный самим римским папой…

Даг слушал вполуха и тосковал. Обрубок называл имена вождей, перечислял городки и деревни, расположенные далеко от моря и потому совершенно неизвестные. Даг понял одно – руяне с острова выставили помощь Большим лютичам, поскольку входили с ними в союз. Помощь подоспела вовремя, был захвачен обоз, и в обозе – отец Поппо, направлявшийся к новому месту службы.

Отец Поппо прикрывался бумагой, на которой красовалась печать самого императора Отто.

– Уж котору неделю под присмотром моим сидит, крестом народ пужает. Только пока мы тут век коротаем, никто за него не вступился… – зевнул Обрубок. – А вот тебя чего ж не убили, и сам не пойму! Черноус вроде и прежде искал кого мне в помощь, чтоб глагол ихний разумел, да за германцем прислуживать.

– Я ему прислуживать не буду! – задохнулся от гнева Даг.

– Тогда тебя отдадут Световиду, – развел руками Обрубок.

– А эти… руяны, они не всех пленных убивают? – с надеждой осведомился Северянин. – Нас ведь можно выгодно продать, да?

– А это уж кого как. – Обрубок захрустел луковицей, другую протянул собеседнику. – Тут вишь как, им трелли сейчас ни к чему. Трелли идолищу ихнему потребны, жадный он больно до свежей кровушки. По мне, так лепше зараз на ножик острый кинуться, чем лютую смерть принимать. Да мы все в его пасти, почитай. Сколько живота отпущено, никому не ведомо. Даже Премудрая не ведала.

– Расскажи мне про вашу премудрую. Это богиня?

– Про Вольгу – то матушку? Княгиня! Ох и грозна была и не зря справедливецей в народе величалась, – с удовольствием запыхтел Обрубок. – Сказывают, княже Игорь тогда под Плесковым охотился, да на молоду девку – переводчицу глаз положил. А она, даром что дитя еще, пригрозилась сама в пучину кинуться, чем князю честь отдать. Так что ждать ему пришлось, пока не подросла будущая спасительница Руси. А уж как убили древляне мужа ее, вот тогда крутой нрав всем и показала. Велела лучших ихних мужей в ладье прямо в яму сбросить, да заживо закопать. А других в бане пожгла. Сказала, коли мужа мово любимого вбили, так пойду взамуж за вашего самого достойного. Приходите ко хоромам моим есть – пить, да вот баньки сперва отведайте. Всех и пожгла. А после, войско взяв, кровью и огнем до Искоростеня прошла, везде тиунов своих ставя да погосты торговые. С той поры древляне никогда уж не отпадали от Киева.

Даг слушал с восхищением про подвиги воительницы.

– Что ж, твоя владычица и теперь жива?

– Куда там, – вздохнул Обрубок. – Свел ее ране времени в сыру землю сынок Святослав любимый. Почитай, три года как ее нет. Вольга – то к самому византийскому патриарху ездила, крестилась, и много чадушек в веру византийскую войти уговорила. Только сын лихой упирался. Деток наплодил, поганых под стенами городов русских побил немало, да сам сейчас невесть где.

– Все это неправда, про крещение, – прокряхтел вдруг из своего угла отец Поппо. – Сама Ольга ваша посылала послов за милостью его императорского величества Оттона, чтобы он поставил в Киеве епископа. Десять лет минуло, как его преосвященство Адальберт оттуда с позором вернулся. Лично его знаю, великой веры, смирения и учености человек. Дикари ваши русичи едва не сожгли епископа заживо в идолище!

– Что такое «идолище»? – Даг сделал вид, что ни капельки не испугался.

Иван ответить не успел, сноровисто прикрыл багряные угли. Заскрипели засовы. Вместе с порывом свежего ветра в хлев вошел высокий старик. Лицо его казалось похожим на старую дубовую кору. Длинное белое рубище было сплошь покрыто вышивкой – непонятными значками. Поверх рубахи старик носил медвежью шкуру, на его морщинистой шее звенели и постукивали амулеты.

С дедом вошли двое, не вошли, а впрыгнули дикими гибкими кошками. У каждого – кинжал с костяной рукоятью, блестящий пояс, дорогие одежды. Четвертый вошел следом, с кнутом, белоглазый. Низко склонился перед стариком, заговорил, указывая на Дага. Северянин узнал главного руяна из той команды, что напала на драккары.

Заговорили быстро, Северянин почти ничего не понимал. То есть говорил преимущественно человек с кнутом, а старец кивал и бороду оглаживал.

– Ногу вперед вытяни, – перевел, наконец, Обрубок. – Велено нас сковать. При гостях высоких даже меня не жалуют. Поведут работать.

Даг не стал спорить, троих здоровых парней он все равно бы не одолел. Вокруг щиколотки замкнулось железное кольцо, зазвенела цепь. Щурясь на свет, парень перебрался через порог…

И увидел храм.

Глава пятая,