Сказочный мир княгини

Стоило появиться в России в последней четверти XIX столетия крохотному центру русской культуры, как и в других губерниях империи художники и зодчие начинают увлекаться этим новым (хорошо забытым древним) направлением. А по мере того как получали образование ученики Елены Поленовой, появлялись и новые «народные» мастерские – как земские, так и частные.

Особенно известным в ту пору кружком, позже превратившимся в настоящую регулярную школу, стал центр княгини Тенишевой. История его возникновения сколь своевременна, столь и романтична. Все начиналось с любви Марии Клавдиевны и Вячеслава Николаевича Тенишева. В 1892 году они вступают в брак. А год спустя княгиня покупает небольшое имение неподалеку от Смоленска.

Раньше оно принадлежало близкой подруге Марии Клавдиевны – княгине Екатерине Святополк‑Четвертинской. Усадьба была слишком мала, чтобы приносить ощутимый доход, но вполне достаточна, чтобы стать «идейным имением», то есть просветительским. Но что интересно – бывшая владелица продолжает оставаться (по желанию Тенишевой) фактической хозяйкой под крышей проданного дома.

При школе Тенишева создает мастерские кустарных промыслов, где обучает и резьбе по дереву, а также керамике, вышивке. Открываются рисовальные классы, даются уроки церковного пения.

Мария Тенишева – создатель всемирно известного центра русской культуры рубежа XIX и XX веков. Но и сейчас он известен не меньше, чем мамонтовское Абрамцево.

Во Фленове Тенишева создает сельскохозяйственную школу, потом ремесленное училище под Брянском, открывает и несколько начальных народных школ в Петербурге и Смоленске. Появляются и рисовальные школы, в чем помогает ей И. Е. Репин. В Смоленске организуется музей «Русская старина».

Княгиня жертвует предметы из своих собраний (в том числе и уникальные эмали) Музею Общества поощрения художеств, Музею Общества школы Штиглица, Музею Московского археологического общества. И более того, Мария Тенишева представляет русское искусство на Всемирной выставке в Париже.

Уже в наши дни, когда с огромным интересом люди рассматривают уникальные (выходившие еще перед войной 1914‑го) журналы «Мир искусства», мало кто знает, что именно она, Мария Клавдиевна, субсидировала это издание.

Будучи увлеченным человеком, она сочетала собственные занятия живописью со скрупулезной научной работой. Написала диссертацию «Эмаль и инкрустация» и, совершив воистину титанический труд, воссоздала более 200 новых оттенков непрозрачных перегородчатых эмалей. Ее открытия были представлены в Париже и Лондоне, Риме и Брюсселе.

При такой энергии и трудоспособности эта женщина, быть может, воспринималась сухим ученым, своего рода синим чулком. Но в жизни все было совсем не так. Княгиня Тенишева – человек удивительной красоты, не говоря уже о необыкновенной доброте и участливости. Не потому ли ее лепили Антокольский и Трубецкой. Писали – Коровин, Врубель и Серов. Репин же сделал с нее десять портретов.

Она была слишком умна, талантлива и образованна, чтобы быть на роли «светской львицы». Быть может, именно в этой роли и хотел бы видеть княгиню ее супруг, но у такой необыкновенной женщины и судьба складывалась поразительно. Ей предстояло возрождать традиционную русскую культуру…

Князь Вячеслав Николаевич Тенишев[16]– фактический владелец усадьбы, крепко «стоял на ногах». Его с улыбкой называли «русским американцем» и «князем‑капиталистом». В то же время был он и талантливым ученым. Большой популярностью в научном мире пользовались его книги – «Математическое образование и его значение», «Деятельность животных», «Деятельность человека». Кроме того, он отличался организаторским талантом. Так что недаром Николай II назначает Вячеслава Тенишева главным комиссаром русского отдела на Всемирной выставке в Париже в 1900 году. И наконец, мало кому известен его композиторский талант. Он окончил консерваторию по классу виолончели, написал немало собственных сочинений.

Хотя подобных усадеб и подобных помещиков в России было совсем немного, важно другое. Эти лучшие представители русской аристократической интеллигенции конца XIX столетия смогли создать в своих маленьких поместьях духовно‑культурные центры России и возродить традиционную русскую культуру. И с их легкой руки это национально‑романтическое искусство становится необычайно популярным в России и обнаруживает тысячи последователей.

Мария Клавдиевна позаботилась и о досуге крестьянских детей. При школе существовал так называемый «Затейный театр», которым занимался художник С. Малютин. Размышляя об этом талантливом живописце, Тенишева вспоминала: «…по его эскизам изготовлялось убранство интерьеров и экстерьеров, делалась мебель, сани‑возки, расписные дуги и балалайки, создавались вышивки. Малютин руководил столярной и керамической мастерскими. Обучал сельских кустарей».

Кстати сказать, художественные мастерские непрерывно расширялись. И постепенно из учебного заведения они превратились в производство, в уникальный промысел. Так что сбыт не ограничивался Смоленском. Теперь он осуществлялся и в Москве (магазин «Родник»).

В усадьбе не умолкала и музыка. Особенно популярна была балалайка. Балалаечный оркестр организовал Василий Александрович Лидин (псевдоним Богданов). «Он был французом, родившимся в Петербурге. У его матери была очень известная мастерская дамских нарядов на Морской. Он был умен, хорошо воспитан, красив, скромен, тактичен и неутомимо деятелен. Доброты был беспредельной и необычайно талантлив. Сам про себя он говорил: "Я великий человек на малые дела…"»[17]

Трудно сказать, где же проводила больше времени чета Тенишевых – в Петербурге или в милом, только приобретенном имении Талашкино. Но посещая Северную столицу, Мария Клавдиевна столь же энергична бывала и здесь. Занимаясь переустройством интерьеров в собственной городской усадьбе на Английской набережной, в своих воспоминаниях она писала: «В Петербурге так много банального в смысле обстановки, так трудно найти что‑нибудь оригинальное!

Для каминов, по рекомендации Гоголинского, я обратилась к очень искусному резчику, Волковицкому, который пресерьезно предлагал мне сделать камин в стиле "вампир", а из магазина Коровина явился приказчик с заграничными образчиками мебельной материи, окрестивший все светло‑зеленые тона – "виардо", что означало "vert d'eau"[18]. Трудно было в короткий срок согласить весь "вампир" с "виардо", и я, как могла, частью от старьевщиков, частью на аукционах, приобретала красивые вещи, устраивая дом, по возможности, уютно. Выручили меня акварели хороших мастеров из моей коллекции, которую я еще с незапамятных времен с любовью собирала. Развешанные в большом количестве по стенам, они очень украсили наши комнаты».

И где бы только она ни находилась, все вокруг преображалось. Принимало веселую, радужную и, главное, творческую атмосферу.

Когда стали появляться предметы мебели в Талашкинской усадьбе, Абрамцево было уже известно всей России. А потому и неудивительно, что именно абрамцевские экспонаты Международной выставки в Париже, организованной в последний год XIX века, вызвали огромный интерес.

Но если в Абрамцеве более всего заинтересовывал сам национальный декор и единичность, уникальность сотворенного предмета, то «талашкинский подход» оказался совсем иным. Хотя и был представлен тоже в «русском ключе», но восхитил не отдельными изделиями, а всей обстановкой в целом. Все предметы мебели рассматривались в тесной взаимосвязи с общим декором зала. Так, диван строгих пропорций с высокой спинкой и волнистыми барочными боковинами, завершающимися резкими, угловатыми подлокотниками, прекрасно гармонировал с реалистической живописью и природными композициями, искусно развешанными на стенах.

Здесь же находились и замысловатые резные креслица и шкафчики. А по периметру, под самым потолком располагался удивительно красивый фриз из старинных фантастических сказок. И резьба и роспись – плоды богатой фантазии Марии Клавдиевны.

Буфеты, горки для посуды, даже, казалось бы, простые стулья обладали столь выверенными пропорциями, что это была уже не обыкновенная мебель, а изысканная архитектура малых форм.

И если за границей изделия тенишевских мастерских принимались с огромным интересом, у нас же в России относились к этому направлению неоднозначно. Правда, скорее неприятие его отечественными историками искусства и некоторыми архитекторами чаще всего возникало от простого неведения. Сама же Мария Клавдиевна, прекрасно знавшая предмет спора, предлагала «построить все наши кресла, диваны, ширмы и трюмо в русском духе, не копируя старины, а только вдохновляясь ею». Знаток отечественной истории, знаменитый Монигетти не копировал былое, а создавал совершенно новые здания, вдохновляясь самим духом Древней Руси.

Прошло полтора столетия, но и проекты Монигетти (Политехнический музей в Москве и ряд иных построек), и уникальные работы Тенишевой не потеряли своей свежести и красоты. Столь же интересен и по сей день подобный подход к декоративно‑прикладному искусству Николая Константиновича Рериха, также работавшего в Талашкинских мастерских. Правда, и в этом новом направлении случались небольшие промахи – художник Малютин, при всей сказочности его произведений, мало задумывался о их функциональности. Так что Тенишевой нередко приходилось направлять его творческий пыл в логическое русло.

Мария Клавдиевна писала в те годы: «Задачей моей было по возможности дать больше образцов, забросать рынок новыми формами, влить новую свежую струю, и потому чем больше было у меня сотрудников и больше инициативы, оригинальности, тем лучше выходили результаты. Мне не хотелось подражать другим мастерским, хотя бы Абрамцевской, которые дадут какой‑нибудь один мотив и тысячу раз на все лады повторяют его. Все эти ящички, кубики, полочки, виденные нами на всех выставках и в складе Московского земства, давно уже приелись своим однообразием и недостатком фантазии».