П. Н. Милюков. Интеллигенция и историческая традиция 6 page

"Уйти в себя", "очиститься", "покаяться", "опроститься" - достаточно мысленно представить себе все эти советы в устах европейского интеллигента, чтобы почувствовать всю их абсурдность и никчемность. Идея "воспитания", конечно, приходит и ему в голову. Но как она отлична от идеи, внушаемой новому поколению нашими проповедниками, моралистами и боговидпами! Нужно научиться правильно наблюдать и делать выводы самому; нужно тому же самому научить и всякого рядового гражданина. Вот к чему сводятся советы научно-образованного, стоящего на высоте цивилизации своего века европейца-интеллигента. Методы усвоения, методы передачи, методы проверки излагаемого: таково содержание политического воспитания, необходимого для общества, живущего сознательной жизнью. "Качественные", глазомерные решения должны замениться "количественными". Полусознательная, иррациональная внушаемость и возбудимость должна уступить место систематическому самонаблюдению и критическому анализу мотивов собственного поведения. А для этого прежде всего борьба против эмоционального, "религиозного типа" психики и насаждение прочных "научных привычек" должны стать главными задачами гражданского воспитания передовых демократий. Политические суждения должны быть составляемы по тому образцу, по которому составляются решения присяжных. Тогда сама собой прекратится и "бесцеремонная эксплуатация подсознательной стороны человеческой натуры". Эта эксплуатация достигает своей кульминационной точки не в образованном обществе, а в темной среде патриархального государства, население которого живет традиционными эмоциями примитивного характера. Самую бесцеремонную из всех "политик" можно найти в "демагогическом абсолютизме", "возбуждающем расовую, религиозную или социальную рознь, или позыв к внешней войне, с еще меньшим сознанием ответственности, чем делает это собственник самой желтой газеты в демократическом государстве" *.

* Graham Wallace, 204. Предыдущее изложение передает аргументацию этого автора, конечно, в самых общих выражениях, независимых от хода мысли самого автора.

VIII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, "научный" дух в политике и в гражданском воспитании - вот то единственное действительное лекарство, которое можно противопоставить провозглашаемым с такой помпой и апломбом, закутанным в такие яркие цветы литературного пафоса панацеям авторов "Вех". Подвиг "смирения", к которому зовет один из этих авторов и к которому не так решительно, но фатально склоняются и все другие, - этот подвиг ведет нас не вперед, а назад, не к гражданской сознательности и организованности, а к традиционной пассивности и разброду. Вот почему я думаю, что семена, которые бросают авторы "Вех" на чересчур, к несчастью, восприимчивую почву, суть ядовитые семена, и дело, которое они делают, независимо, конечно, от собственных их намерений, есть опасное и вредное дело. Колоссальный народный сдвиг последних лет, разумеется, зовет на самое глубокое размышление, на самый коренной и серьезный пересмотр всего залежавшегося в сознании, всего традиционного. Проветрить опустошенные умы и сожженные души, конечно, необходимо, прежде чем успеют зазеленеть в них новые всходы. Положительная сторона "Вех" и объяснение вызванного ими интереса заключаются именно в этой страстности, интеллигентском "максимализме" их размаха, которым подняты с самого дна решительно все вопросы, подняты смело и дерзко без всякой оглядки на то, какой возможен на них ответ.

Не все читатели, конечно, нуждаются в такой постановке и в таком размахе. Люди, жившие и до появления "Вех" сознательной жизнью, невольно поддаются искушению принять вопрос за вызов и ответить на обличительную мораль негодованием и гневом за подвергнутые сомнению святыни и ценности. Напрасно. Идеалы - не идолы. Отдать отчет другим в вопросах столь глубоких и основных, как поднятые авторами "Вех", полезно уже для того, чтобы дать в них отчет себе самому. Вот почему творческое, положительное значение "Вех" может быть ничтожно; их практическое влияние может быть вредно и отвратительно; но это не мешает 'признать нам, что критическое, возбуждающее значение их очень велико, совершенно независимо от ценности предлагаемых ими решений.

В своем очерке я прошел молчанием очень многие наблюдения "Вех", с которыми я мог бы вполне согласиться. Я остановился преимущественно на конструктивной части сборника, на том их скелете, на котором они возвели свой "небоскреб". Небоскреб оказался, при ближайшем рассмотрении, Вавилонской башней, а скелет - выведенным не из твердой стали научно обоснованных положений, а из временных и преходящих настроений, в сущности, основанных на патологических эмоциях как-раз политического происхождения. Проверка всей этой ультрамодерной постройки обнаружила под ней весьма устарелую и заплесневелую модель. Но все равно: в процессе проверки открылась возможность перетряхнуть многое и многое из того, чем живет веками русская интеллигенция и что было объявлено нашими реформаторами за никуда не годную, гнилую ветошь. Многое в этом вековом капитале мы и сами нашли устарелым, годным на слом. Но мы объяснили происхождение этих своеобразных форм русской интеллигентской психики из реальных условий русской общественности и нашли, что условия эти только теперь подверглись существенному, хотя и далеко не окончательному изменению. Каждый из нас желал бы, конечно, чтобы прошлое скорее сделалось прошлым и чтобы многое ненормальное, патологическое в истории и. в психологическом складе нашей интеллигенции окончательно отошло в область воспоминаний. Но чтобы это случилось, что надо делать интеллигентам? На этом пункте мы радикально и непримиримо расходимся с религиозными моралистами "Вех". Нужно делать нрямо противоположное тому, что они советуют. Нужно всеми силами налечь на "внешнее устроение", чтобы довести до крыши "просторный", до недостроенный дом. Делая это, мы будем, в сущности, делать то же, что делала всегда русская интеллигенция. Мы не доктринеры "наследства", но там, где мы находим "свое", мы берем его, как нашу духовную отчину и дедину. Мы не фанатики "традиций", но, ощутивши в своем сознании эту связь поколений, мы ее приемлем и ценим как положительное богатство, как единственное ценное достояние нашего столь еще юного коллективного сознания. И мы хотим передать это богатство дальше. В этом мы не только "патриоты" своей традиции, но даже, если угодно, и "мессианисты". Конечно, наш "мессианизм" скромен, ибо обращен внутрь, а не наружу. Прежде чем пропагандировать миру наше "общечеловеческое", мы хотим его предварительно культивировать в самих себе. Но скромная роль эта есть наша. Она нам принадлежит по долгу и, по праву, и ни на какую другую мы ее не променяем. А на все страстные хулы по адресу этой нашей миссии и ее носителей мы и теперь, полвека спустя после русской революции и политического переворота, все еще можем ответить нашим противникам так, как ответил Тургенев своим славянофильствующим приятелям:

"Эх, старые друзья, поверьте: единственная точка опоры для живой пропаганды - то меньшинство образованного класса в России, которое вы называете и гнилыми, и оторванными от почвы, и изменниками.

Роль образованного класса в России быть передава-телем цивилизации народу с тем, чтобы он сам уже решил, что ему отвергать и принимать... Эта роль еще не кончена.

Вы же, господа, немецким прогрессом мышления (как славянофилы) абстрагируя из едва понятной и понятой субстанции народа те принципы, на которых вы предполагаете, что он построит свою жизнь, кружитесь в тумане".

Может показаться странным, что столько длинных рассуждений и справок понадобилось, чтобы в конце концов восстановить в памяти такие простые и, казалось бы, самоочевидные истины. Но что же делать, если в погоне за новыми "изгибами мозговых линий" мы разучились говорить и мыслить просто. В отрицании самоочевидных истин и заключается, собственно, новизна и дразнящая привлекательность "нового слова", сказанного "Вехами". Когда вещи ставятся вверх ногами, то возвращать им ах естественное положение может показаться неблагодарной задачей. Защитники романтической "иронии" могут даже усмотреть в ней признаки "филистерства" и "мещанства". Но этой задачей было необходимо заняться. В одной из статей "Вех" есть меткое замечание, что "русскому человеку не родственно и не дорого, его сердцу мало говорит то чистое понятие культуры, которое уже органически укоренилось в сознании ооразованного европейца" (157). Я уже заметил выше, что именно эта свобода от культуры: лежит в основе многих страстных протестов против интеллигенции в прошлом нашей литературы. Ибо "понятие культуры, органически укоренившееся в сознании образованного европейца?), есть то, что мы называем "мещанством", и то, что мы страстно отрицаем, когда замечаем его в нашей интеллигенции. Это - бунт против культуры, протест "мальчика без штанов", "свободного" и "всечеловеческого", естественного в своей примитивной беспорядочности, против "мальчика в штанах", который подчиняется авторитетам и своих "добрых родителей", и "почтеннейших наставников", и "старого доброго императора". Как-то так выходит, что авторы "Вех", начавши с очевидного намерения одеть русского мальчика в штаны, кончают рассуждениями и даже грешат словоупотреблением - "мальчика без штанов". В этом случае, как и в других, они в самих себе носят отрицаемое ими наследие прошлого, и обвинения против него обрушиваются на собственную их голову. Нам ответят, конечно, что бунт против культуры, учиняемый "Вехами", ведется во имя высшей культуры. Но ведь так всегда и оправдывали себя все "мальчики.без штанов". В их "широкой натуре" никогда не умещались общечеловеческие начала культурности. В действительности же их протест против этих начал всегда кончался практическим обращением к "темным стихиям" нашего прошлого, противообщественным, противогосударственным и противокуль-турным. Культ прошлого - это тог путь, на который уже вступило одной ногой большинство авторов "Вех". Прилагая к ним их эпитет, мы могли бы тут тоже усмотреть интеллигентское "воровство". Но пререкания на этой почве были бы совершенно бесполезны. Дело не в авторах "Вех", их побуждениях, их прошлом, настоящем и будущем. Дело в том, что они лишь совпали по настроению с тем довольно многочисленным кругом людей, у которых последние события отшибли память и создали непреодолимую потребность повернуться спиной ко всему, что истрепало их нервы, от врагов, как и от друзей. К этой частя общества и к подрастающему поколению направлена моя попытка поставить вещи ногами вниз и связать вновь разорванные концы с началами. Я хотел бы сказать всем этим испугавшимся, уставшим, возненавидевшим, брезгующим и отчаявшимся: опомнитесь. Вспомните о долге и дисциплине, вспомните, что вы - только звено в цепи поколений, несущих ту культурную миссию, о которой говорил Тургенев. Не вами начинается это дело и не вами оно кончится. Вернитесь же в ряды и станьте на ваше место. Нужно продолжать общую работу русской интеллигенции с той самой точки, на которой остановило ее политическое землетрясение, ничего не уступая врагам, ни от чего не отказываясь и твердо имея в виду цель, давно поставленную не нашим произволом и прихотью, а законами жизни.

Третья Государственная дума. Фракция народной свободы Ч. I. Отчет фракции. СПб., 1910. С. 6-13.