Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Переход к открытому доступу в США





 

Демократия, политическая конкуренция, надежные права собственности, открытый доступ к экономической конкуренции – все это краеугольные камни американского мифа о началах. Миф гласит, что национальная конституция, написанная в 1787 г., привела к сбалансированному правлению и стабильному экономическому росту. Правительство было ограничено целым рядом сдержек и противовесов, выстраивающих систему отношений как внутри федерального правительства, так и между федеральным правительством и правительствами штатов. Индивидуальные права и права собственности были защищены политическим балансом, а политические механизмы поддерживали этот баланс. Надежность прав собственности способствовала инвестициям в физический и человеческий капитал, что привело к экономическому росту.

Американцы приняли свою собственную конституцию и избрали свою собственную форму правления, так как они были уверены в том, что британская конституция, самая лучшая конституция в мире, в XVIII в. подверглась порче по причине вмешательства политических фракций и экономических групп интересов. Американцы пытались взять лучшие черты конституции Великобритании, создав систему, которая бы сдерживала фракции и препятствовала концентрированию экономической власти [202].

Этот миф проблематичен в двух отношениях. Во‑первых, вера американцев в этот миф связана с их пиететом по отношению к отцам‑основателям, которые и создали федеральное правительство. Основатели хотели создать свободное общество, у них было такое намерение, они обещали, что именно так и будет, и у них получилось. Зачем еще что‑то объяснять? Бейлин суммирует данную позицию следующим образом:

 

Отцы‑основатели американской нации были одной их самых творческих групп в современной истории…

Мы унаследовали их достижения и стоим на созданной ими почве, мы знаем то, что мир XVIII столетия отрицал, но что они посмели предложить: абсолютная власть не обязательно должна быть неделимой, она может быть разделена между штатами, внутри штата и между ветвями власти, разделение властей и сбалансирование сил может привести не к анархии, но к свободе.

Сегодня мы наверняка знаем то, что они лишь дерзновенно предполагали, что формальная письменная конституция, поддерживаемая судебными институтами, может эффективно сдерживать тиранию как исполнительной власти, так и популистского большинства.

Мы знаем, так как у них хватило воображения это понять, что права человека, каким бы мистическим это ни казалось, могут быть рассмотрены как что‑то независимое от привилегий, даров и расположения сильных мира сего и что эти права могут быть определены и сохранены при помощи закона.

Мы знаем, так как у них хватило смелости это вообразить, что власть – это не право от рождения, но доверие. тех, над кем эта власть осуществляется (Bailyn, 2004, р. 4–5).

 

Ключевые для Бейлина слова – это слова «так как»: наш мир таков, какой он есть, так как конституция и институты правления, созданные в 1770‑х–1780‑х гг., решили данные проблемы. Однако на самом деле в США, как и во Франции с Великобританией, ключевые институциональные изменения произошли уже после 1780‑х гг., этих изменений не предполагал и не чаял никто из от‑ цов‑основателей. Одних выборов было недостаточно, для того чтобы демократия начала работать. Американцам еще только предстояло понять, как именно можно интегрировать экономику и политику, чтобы поддерживать открытый доступ и конкуренцию между всеми партиями. Более того, им еще только предстояло найти способ – если воспользоваться языком начала XIX в. – не допустить фракции до манипулирования экономикой с целью коррумпирования политики.

Вторая проблема, связанная с американским мифом о начале, вытекает из двойного допущения о том, что все важное в конституционном развитии американского общества случилось на национальном уровне и что сама конституция стала дорожной картой экономического и политического развития. Однако ни конституция, ни федеральное правительство сразу после своего появления не могли обеспечить экономической и политической открытости, гарантировать полный спектр экономических и политических прав, обеспечить физическую инфраструктуру, способную объединить нацию, а также поддержать экономическое развитие. Скорее нам стоит обратить внимание на федерализм. Федерализм позволил креативным правительствам штатов решать проблемы открытия доступа и предоставления права общей инкорпорации; правительства штата боролись с проблемой создания стабильных политических партий открытого доступа (в этом им оказывали некоторую помощь и на федеральном уровне); правительства штатов выясняли, как именно лучше всего обеспечить физическую и финансовую инфраструктуру, которая бы смогла объединить национальную экономику. Однако большая часть исторических исследований, посвященных США, игнорирует историю штатов, как нечто второстепенное, тем самым упуская ключевой элемент в процессе перехода США к открытому доступу. В Великобритании и Франции институционализация открытого доступа путем определения и закрепления элитных прав случилась на национальном уровне. В США большая часть интересующей нас институционализации произошла именно на уровне штатов.

Излишнее сосредоточение на национальном уровне также приводит к ошибочному заключению о том, что государственная политика в духе laissez‑faire способна обеспечить экономическое развитие. Данный вывод вытекает из созерцания бездействия национального правительства laissez‑faire скорее по умолчанию, чем по прямому замыслу) и игнорирования действий правительств штата, которые отнюдь не бездействовали в духе laissez‑faire, но пытались активно способствовать как демократии, так и экономическому росту [203].

Наконец, повышенное внимание к федеральному уровню заставляет исследователей придавать слишком большое значение Конституционному конвенту, который состоялся в Филадельфии в 1787 г., а также спекулятивным идеям отцов‑основателей. Основатели не считали, что политическим партиям будет суждено играть ключевую роль в управлении государством. Как отметил Хофштадтер, конституция США была «конституцией против партий», согласно конституции, баланс власти есть следствие соблюдения ее принципов, но никак не политической конкуренции:

 

Необходимость сдержек для власти – это тема, которая встречается снова и снова. Однако важно отметить следующее: для отцов‑основателей эти сдержки должны были быть встроены в саму конституционную структуру.

Они отнюдь не собирались полагаться на те механизмы сдерживания, которые могут вытекать из самого политического процесса как такового (еще меньше это собирался делать народ, который они пытались убедить), именно поэтому они не делали никакой ставки на партийную конкуренцию. Их надежды были связаны с формализованной письменной системой внутренних сдержек и балансов, с точным перечнем полномочий и эксплицитным проговариванием конституционных гарантий, включения которых добивались противники конституции. Такие неформальные проявления политики, как общественные настроения, оппозиция, институционализация партийных структур, которые представляются нам существенными элементами демократии, казались им слишком ненадежной опорой, слишком неадекватным заменителем эксплицитных конституционных договоренностей

(Hofstadter, 1969, р. 50, – Курсив в оригинале).

 

Однако уже к 1820‑1830‑м гг. организованные партии стали центральным элементом американской политики и системы управления. Отцы‑основатели ошиблись относительно партий. Как было нами неоднократно отмечено, открытый доступ как в экономике, так и в политике может быть обеспечен лишь путем двойного баланса открытого доступа в обеих системах. Открытый доступ требует того, чтобы большая часть индивидов могла формировать организации по своемуусмотрению. Одной федеральной конституционной структуры было явно недостаточно для создания такой конъюнктуры. Конституционные изменения, институционализировавшие открытый доступ в США, произошли именно на уровне штатов, поэтому нам необходимо подробно рассмотреть именно этот уровень.

Новая американская политическая система была переполнена выборами. Были и федеральные выборы, но все же все выборы вне зависимости от их ранга проводились именно штатами или местным самоуправлением под контролем правительств штатов [204]. Штаты и правительства штатов были тем местом, где вырабатывались решения о создании экономических привилегий и об отношении этих привилегий к политике, особенно к демократическим выборам. В отличие от Франции и Великобритании, в которых процесс общей инкорпорации начался по причине недовольства элит недоступностью корпоративной формы, в США открытый доступ к корпоративным формам развился из страха перед тем, что партии и иные политические игроки начнут манипулировать экономическим доступом в интересах той или иной фракции. В результате в США взаимосвязь между политическим и экономическим доступом прослеживается с гораздо большей легкостью.

Политический баланс в Великобритании и Франции в XVIII в. покоился на взаимодействии групп элит. Отсутствие наследственных элит, как королевских, так и аристократических, а также сильное предубеждение против самой идеи создания нового дворянства, выраженное в установках как штатов, так и всей федерации, вынудили американцев добиваться баланса власти путем институциональных сдержек и противовесов, а также посредством выборов. Выборы были распространены как на уровне штатов, так и на уровне федерации: для формирования низшей палаты законодательной власти использовались прямые народные выборы, для формирования верхней палаты, а также исполнительной ветви власти использовались или непрямые выборы, или процедура избрания законодательным органом. Сенаторы избирались законодателями штата, а президенты – коллегией выборщиков. В большинстве штатов губернаторы избирались законодателями, а отнюдь не народным голосованием; изначально лишь в Нью‑Йорке и Массачусетсе были прямые выборы губернаторов [205]. В большинстве штатов избиратели, которые будут участвовать в выборах национального президента, отбирались законодательным органом штата, а не народным волеизъявлением (Aldrich, 1995, р. 106). Избирательное право в большинстве штатов предоставлялось тем, кто соответствовал ряду условий– был налогоплательщиком и имел собственность. Но при этом процент свободных белых мужчин, имеющих право голоса, в большинстве штатов достигал пятидесяти или даже больше (Keyssar, 2000; Lutz, 1988).

В отличие от федерального правительства, которое после утверждения Билля о правах в 1795 г. и до Гражданской войны решалось пойти на изменение конституции лишь дважды, штаты в начале XIX в. меняли и тасовали свои конституции многократно [206]. Конкуренция между штатами привела к постепенному движению ко всеобщему свободному избирательному праву для белых мужчин, а также к прямым общенародным выборам в нижнюю и верхнюю палаты законодательного органа и выборам губернатора (Engerman and Sokoloff, 2005). Штаты продолжили эксперименты с конституционными формами своих правительств. Эти конституционные изменения возложили больше ответственности на политическую конкуренцию. Данная конкуренция должна была обеспечить баланс власти, снизить значимость формальных моментов политической структуры, а также обеспечить приход к власти мудрых и опытных граждан.

Историки политики нередко выделяют в процессе развития политических партий в США три системы. Первая партийная система, относящаяся к 1790–1815 гг., выросла из конкуренции между федералистами и республиканцами. Вторая партийная система, относящаяся к 1835–1854 гг., выросла из конкуренции между демократами и вигами. Третья партийная система, установившаяся где‑то после 1854 г., выросла из упадка партии вигов и новой конфигурации, связанной с конкуренцией между демократами и сформированной Республиканской партией [207]. Историки политики считают данные системы национальными партийными системами, так как приверженцы партий пытались проводить национальные выборы в конгресс, а также участвовать в президентских выборах.

Как первая, так и вторая партийная система стала следствием споров вокруг экономической организации и экономической политики на национальном уровне. Разделение между федералистами и республиканцами выросло вокруг споров о финансовых планах Гамильтона 1790‑х гг. Республиканская реакция была мотивирована страхами вигов, которые боялись, что Банк Соединенных Штатов, скопированный с Банка Англии, приведет к расцвету коррупции, тирании и использованию экономических привилегий в политических целях. Эти страхи стали еще более актуальными, когда надежды, выраженные Мэдисоном и Гамильтоном в «Федералисте», на то, что сама структура федерального правительства не позволит политическим фракциям захватить контроль над правительством, развеялись. К началу 1790‑х гг. федералисты контролировали все три ветви национального правительства [208].

Мэдисон, Джефферсон и прочие республиканцы противостояли федералистскому большинству, сформировав политическую партию с целью побороться за президентский пост (Ferejohn, Rakove, Riley, 2001, p. 7). Однако формирование открытой оппозиционной политической партии таило в себе явную опасность. Стоящие у власти федералисты во главе с Вашингтоном вполне могли заявить, что их администрация является беспартийной. Так как партии и фракции рассматривались как нечто чреватое коррупцией, для республиканцев в 1790‑х гг. притязать на контроль за правительством в качестве организованной партии значило делать себя уязвимыми перед обвинениями в коррупции [209]. Джефферсон и Мэдисон организовали партию настолько тихо, насколько это вообще было возможно, отрицая, подобно всем хорошим демократам, негативные политические импликации существования республиканцев как организованной партии. Они постоянно подчеркивали правоту своего дела. Республиканцы утверждали, что если их дело правое, то, значит, они не приверженцы некоей партии, но приверженцы правды. Соответственно, когда страна поймет мудрость их позиции, то не будет уже никакой необходимости в конкурирующих партиях [210]. Триумф республиканцев на выборах 1800 г. положил начало эре республиканского доминирования на уровне федеральной политики. Вместе с упадком федералистов как политической силы потребность в хорошо организованной политической партии на национальном уровне сильно снизилась.

Однако потребность в организации и координировании электоральной конкуренции на уровне штатов продолжала оставаться как никогда актуальной. При этом страх перед тем, что фракции могут оказать на политику разлагающее влияние, отнюдь не исчез. Создание экономических привилегий, которые могут быть использованы в политических целях, вызывало на уровне штатов куда большее беспокойство, чем даже на уровне национальном. После создания первой национальной корпорации в 1791 г. национальное правительство не учреждало никаких других корпораций вплоть до Второго банка США, история которого начинается в 1816 г. Несмотря на несколько попыток вовлечь федеральное правительство в финансирование транспортной и финансовой инфраструктуры, включая, например, предложение Джефферсона в его второй инаугурационной речи о создании национальной транспортной системы, конкуренция в конгрессе между штатами и регионами не позволила национальному правительству запустить серьезную инвестиционную программу*. Однако штаты уже в 1790‑х гг. начали учреждать банки и компании по строительству мостов, они ввели дорожные сборы, к началу XIX в. в них стали появляться многочисленные каналы и железнодорожные пути, кроме того, начала оказываться финансовая помощь ключевым проектам. В период с 1790 по 1860 г. расходы штатов на инфраструктуру превысили расходы федерального правительства практически на порядок (Wallis and Weingast, 2005).

Динамическое взаимодействие между политическими и экономическими организациями в американской истории приняло несколько иное направление, чем в истории Великобритании или Франции. Различие заключалось вовсе не в том типе корпораций, которые учреждались американцами; банки, страховые компании, транспортные предприятия составляли большинство

Мэдисон, Джефферсон и прочие республиканцы противостояли федералистскому большинству, сформировав политическую партию с целью побороться за президентский пост (Ferejohn, Rakove, Riley, 2001, p. 7). Однако формирование открытой оппозиционной политической партии таило в себе явную опасность. Стоящие у власти федералисты во главе с Вашингтоном вполне могли заявить, что их администрация является беспартийной. Так как партии и фракции рассматривались как нечто чреватое коррупцией, для республиканцев в 1790‑х гг. притязать на контроль за правительством в качестве организованной партии значило делать себя уязвимыми перед обвинениями в коррупции [211]. Джефферсон и Мэдисон организовали партию настолько тихо, насколько это вообще было возможно, отрицая, подобно всем хорошим демократам, негативные политические импликации существования республиканцев как организованной партии. Они постоянно подчеркивали правоту своего дела. Республиканцы утверждали, что если их дело правое, то, значит, они не приверженцы некоей партии, но приверженцы правды. Соответственно, когда страна поймет мудрость их позиции, то не будет уже никакой необходимости в конкурирующих партиях [212]. Триумф республиканцев на выборах 1800 г. положил начало эре республиканского доминирования на уровне федеральной политики. Вместе с упадком федералистов как политической силы потребность в хорошо организованной политической партии на национальном уровне сильно снизилась.

Однако потребность в организации и координировании электоральной конкуренции на уровне штатов продолжала оставаться как никогда актуальной. При этом страх перед тем, что фракции могут оказать на политику разлагающее влияние, отнюдь не исчез. Создание экономических привилегий, которые могут быть использованы в политических целях, вызывало на уровне штатов куда большее беспокойство, чем даже на уровне национальном. После создания первой национальной корпорации в 1791 г. национальное правительство не учреждало никаких других корпораций вплоть до Второго банка США, история которого начинается в 1816 г. Несмотря на несколько попыток вовлечь федеральное правительство в финансирование транспортной и финансовой инфраструктуры, включая, например, предложение Джефферсона в его второй инаугурационной речи о создании национальной транспортной системы, конкуренция в конгрессе между штатами и регионами не позволила национальному правительству запустить серьезную инвестиционную программу [213]. Однако штаты уже в 1790‑х гг. начали учреждать банки и компании по строительству мостов, они ввели дорожные сборы, к началу XIX в. в них стали появляться многочисленные каналы и железнодорожные пути, кроме того, начала оказываться финансовая помощь ключевым проектам. В период с 1790 по 1860 г. расходы штатов на инфраструктуру превысили расходы федерального правительства практически на порядок (Wallis and Weingast, 2005).

Динамическое взаимодействие между политическими и экономическими организациями в американской истории приняло несколько иное направление, чем в истории Великобритании или Франции. Различие заключалось вовсе не в том типе корпораций, которые учреждались американцами; банки, страховые компании, транспортные предприятия составляли большинство созданных организаций в этих трех странах. Хотя от компании и требовалось формальное разрешение со стороны государства, удостоверяющее, что данная компания действует в общественных интересах, американцы совершенно очевидно не желали создавать никаких привилегий, которые бы давали малочисленным группам экономический контроль над наиболее ценными рынками и формами активности. Американцы отличались от европейцев тем, что элиты, фрустрированные своей неспособностью получить чаемую лицензию, имели целый ряд возможностей, недоступных европейцам.

Во Франции лицензии выдавались Государственным советом, бюрократическим органом, оказать электоральное влияние на который было достаточно трудно. В Великобритании вплоть до 1844 г. лицензии выдавались специальным постановлением парламента, однако получить большинство в парламенте на выборах было куда сложнее, чем просто подкупить или убедить нужное количество членов. В США же выборы в верхнюю и нижнюю палаты происходили регулярно, соответственно, получение законодательного большинства, способного выдать необходимую лицензию, было вполне достижимой целью для хорошо организованной фракции. Законодательства штатов в 1790‑х гг. относились к выдаче лицензий достаточно предосудительно, однако это не сильно влияло на практику, и количество выдававшихся документов увеличивалось с каждым десятилетием [214].

Из‑за конфликта региональных интересов федеральное правительство было не в силах распределять привилегии или инвестиции в финансах и транспорте. Схожие силы действовали и в штатах. Корпорации и проекты обычно сталкивали друг с другом географические или экономические группы интересов, которые несли потери в виде налогов и не получали никакой прибыли от банка, канала или моста. Нередко банковские или транспортные проекты поддерживались особой лицензией, предоставлявшей специфические привилегии. Тот факт, что корпоративные привилегии давали экономическую ренту, мог быть использован в политических целях. Лоббисты тех или иных банков предлагали законодателям купить у них лицензии путем внесения в бюджет значительных гонораров или бонусов, порой они обещали отдать долю банка государству. Гонорары и дивиденды от акций позволяли снизить налогообложение для граждан, тем самым удавалось задобрить законодателей и избирателей, которые в противном случае выступили бы против образования привилегированной корпорации. Сборы с корпораций составляли существенную долю государственных доходов в Америке начала XIX в. В некоторых штатах корпоративные сборы и налоги составляли 20 %, что равнялось почти половине всех доходов штата [215].

Предоставление лицензий в обмен на доходы было обычным делом в том числе и в Великобритании с Францией. Уникальной Америку делало то, что там формировались политические коалиции, которые использовали электоральную тактику для достижения своих целей. В некоторых штатах банковские партии, а также партии каналов играли значимую роль в законодательной политике [216].

Политика штатов в 1790‑х гг развивалась в традиционном русле патронажных сетей и индивидуального лидерства. Однако лицензии для банка или канала, или возможность повлиять на физическое расположение платных дорог, или улучшение положения дел с транспортом служили достаточными экономическими стимулами для того, чтобы поддерживать существование более долговечной политической организации. Будучи однажды созданными во имя определенных целей, организованные политические группы интересов становились структурами, способными достигать и иных политических целей.

В этот момент политическая теория вигов и демократические реалии вступили в конфликт. Появились политические организации, которые начали эксплуатировать экономические привилегии для того, чтобы закрепить свои политически позиции: согласно виговской теории и практике естественного государства, это был пример чистейшей коррупции. Американская демократия не могла ничего противопоставить данному феномену, особенно учитывая тот факт, что привилегии могли быть закреплены с помощью всенародно избранного законодательного органа: избирателям давалось обещание, что доходы от продажи привилегий пойдут на сокращение гражданских налогов. Перспектива безналоговой финансовой системы – то есть обеспечение качественных общественных услуг без всякого обременения налогоплательщиков – была слишком хороша, чтобы демократически избранный законодательный орган мог ее отвергнуть [217].

Например, в Нью‑Йорке политическая фракция под предводительством Мартина ван Бюрена, изначально называвшаяся «Оленьи хвосты», но прославившаяся как Олбанское регентство, создала политическую машину, которая контролировала политику Нью‑Йорка на протяжении 1820‑х и 1830‑х гг. Финансирование электоральных махинаций осуществлялось счастливыми обладателями банковских лицензий. Ван Бюрен и его коллеги изменили конституцию штата в 1821 г. таким образом, чтобы отныне банковскую лицензию можно было выдать лишь двумя третями голосов. Так как лишь «Оленьи хвосты» могли надеяться получить такое большинство, они получили возможность ограничить выдачу новых лицензий, а также обеспечить обновление лицензий своих политических союзников (Benson, 1961; Bodenhorn, 2006). Вместо продажи банковских лицензий в обмен на увеличение доходов штата они использовали право выдачи этих лицензий для создания и финансирования политической организации.

«Оленьи хвосты» в конечном счете стали демократами, а ван Бюрен стал вице‑президентом, а затем и президентом США, однако нью‑йоркское происхождение партии было отнюдь не уникальным. Как пишет Маккормик, «в том, что касалось накопления экономических ресурсов и привилегий, распределение которых представляло собой наиболее характерную деятельность штата, партийные законодатели преуспевали особенно» (McCormick, 1986, р. З). Партии, которые использовали манипуляции экономическими привилегиями с целью добиться высокого статуса для своей политической организации, получили развитие на уровне штата по всей стране в 1820‑х и 1830‑х гг.

Когда Эндрю Джексону отказали в президентстве на выборах 1824 г. в результате «коррупционной сделки» между Генри Клеем и Джоном Куинси Адамсом, он тут же инициировал президентскую кампанию с прицелом на 1828 г. Джексон обвинил Адамса и Клейя в коррупции, в манипулировании политическим процессом с помощью партийной фракции. Джексон и его сторонники организовали успешную национальную партию, скоординировав существующие партии штатов. Так возникла первая современная политическая партия, то есть Демократическая партия США, которая существует в Америке по сей день. Демократическая партия была представлена сложной коалицией партий из различных штатов по всей стране. Впервые именно при Джексоне эти отдельные организации были собраны в единую структуру. Победа партии Джексона на выборах 1828 г. отнюдь не привела к ее расформированию.

Как и в 1790‑х гг., критический вопрос, который сплачивал Демократическую партию как политическую организацию, касался формирования экономических организаций федеральным правительством. Второй банк США был учрежден в 1816 г., после того как в 1811 г. истекла лицензия Первого банка США. Федеральное правительство попыталось профинансировать войну 1812 г. без национального банка. Мэдисон, тогда занимавший пост президента, отказался от своего прежнего противодействия национальному банку и в последний год своего пребывания у власти поддержал новый банк. Лицензия Второго банка США была выдана ему на 20 лет. За четыре года до ее истечения Николас Бидл, президент Второго банка, и Генри Клей, политический оппонент Джексона и лоббист банка, смогли убедить конгресс обновить лицензию Второго банка – это произошло летом 1832 г. Партийная платформа Джексона осуждала банки как инструменты аристократических фракций и орудие заговора, его риторика была вполне созвучна риторике Болингброка. Заставив Джексона или наложить на это решение вето, или подписать банковский билль, Бидл и Клей надеялись превратить вопрос о Банке в тему, которую они могли бы использовать на приближающихся выборах.

Джексон не только продолжил отстаивать свой классический виговский аргумент против Банка как коррупционного монстра и инструмента политических фракций, нацеленных на получение контроля над правительством, он использовал свое право вето, чтобы остановить банковский билль, а также свое влияние в конгрессе, чтобы не позволить оппонентам преодолеть его вето и усилить свои позиции. Джексон принудил демократов, поддерживающих идею создания Банка и бывших достаточно многочисленными для того, чтобы воплотить эту идею в жизнь, проголосовать против преодоления его вето. В 1832 г. Джексон использовал свою власть партийного лидера так, как того не делал ни один президент до него. Так называемая банковская война длилась еще четыре года [218]. Для того чтобы противостоять демократам, вигам также пришлось создать организацию. Бидл, Клей и силы, поддерживающие Банк, стали той основой, на которой возникла новая партия (Holt, 1999). Как виги, так и демократы рядились в республиканские одежды. Каждая сторона обвиняла другую в коррупции, в создании политической фракции, в использовании экономических привилегий для манипуляций с целью получения и удержания политической власти.

Когда мы концентрируемся на Джексоне, Клее, Бидле и захватывающей истории национальной политики, то очень легко можно забыть, что вопрос о лицензировании банков получил хождение в американской политике вовсе не из‑за выборов 1832 года. Данный вопрос был заметен на президентских выборах, так как он был предметом жарких споров и противоречий в большинстве штатов ив большинстве законодательств штатов. К1832 г. штаты уже лицензировали 600 банков, во многих случаях эти банки обладали экономическими привилегиями [219]. Джексон попросту воспользовался вековой республиканской риторикой, чтобы представить Второй банк монстром коррупции и поднять очень актуальную для различных штатов проблему. Представители нового поколения историков политики уже давно утверждают, что историки‑классики преувеличили значимость федеральной политики и недооценили важность правительств штатов и их экономической политики (Holt, 1978,1999; Silbey, 1967,1985,1991).

В отличие от федерального правительства правительства штатов боролись с проблемой обеспечения экономического развития путем создания государственных и частных корпораций. Корпоративные экономические организации сыграли существенную роль в финансовом и транспортном секторах, особенно важной была их роль в обеспечении перемещения сельскохозяйственных товаров из быстро развивающихся западных штатов на стабильное восточное побережье, а также через Атлантику. Привилегированные корпорации выполняли важную общественную миссию, однако они также угрожали республиканским ценностям по причине оказываемого ими воздействия на политику. Отдельные граждане хотели, чтобы банки, каналы и железные дороги увеличивали стоимость их земель, помогали доставлять урожай на рынок, а также более крепко интегрировали их в американскую экономику и общество. Но одновременно они опасались, что эти корпорации подомнут и в конце концов уничтожат демократический процесс, который они также ценили. Решение проблемы, к которому пришли американцы, заключалось не в уничтожении корпораций, но в уничтожении привилегий. Последнее достигалось за счет открытия доступа для создания корпорации каждому, кто хотел это сделать [220].

В 1830‑х гг. случился экономический бум, который привел к новым инвестициям штатов в банки, каналы и железные дороги, деньги на эти инвестиции были даны штатами в долг. На спокойном Востоке штаты расширяли свои сети каналов, тогда как штаты‑фронтиры на Западе и Юге делали первые попытки инвестирования во внутреннее развитие. Экономический спад 1839 г. привел к самому большому кризису государственного долга в истории страны. К 1842 г. восемь штатов и территория Флориды оказались не способны выполнить условия по своим облигациям. В процессе восстановления, который занял все 1840‑е гг., штаты вопрошали, как и почему они оказались в такой тяжелой ситуации. Ответ был сформулирован в традиционных республиканским понятиях: небольшие группы интересов пытаются получить от штатов экономические привилегии в форме лицензий и общественных облигаций, направленных на поддержку банков, каналов и железных дорог. Избирателям обещали, что их налоги не пойдут на возмещение долгов, взятых в пользу компаний. Эти обещания не были выполнены. Чтобы предотвратить повторение данной ситуации, было решено вообще исключить саму возможность таких обещаний. Во‑первых, отныне корпоративные лицензии будут доступны каждому через акт об общей инкорпорации. Открытый доступ к корпоративным формам уничтожит ренту, ассоциируемую с особыми привилегиями, которые делали процесс инкорпорирования приоритетной целью. Во‑вторых, отныне, чтобы штаты могли напечатать облигации, они должны были получить одобрение избирателей путем референдума о повышении налогов, без этого облигации не могли быть напечатаны. Между 1842 и 1851 гг. еще 12 штатов приняли новые конституции. штатов ввели процедурные ограничения на долги, еще восемь одобрили законы об общей инкорпорации.

Примечательно, что в тот момент, когда штаты и народ были готовы признать существование постоянных политических партий, когда Мартин ван Бюрен писал свою автобиографию, оправдывая существование партийной конкуренции как способа содействия достижению общественного блага, а не принесения общественного интереса в жертву интересам частных лиц, поборники общей инкорпорации выдвинули идею о том, что общая инкорпорация (и то, что было известно как «свободная банковская деятельность» в банках) позволит полностью деполи‑ тизировать процесс инкорпорации и тем самым устранит прессинг частных интересов на законодательные органы [221].

Речь шла о свободном входе и открытом доступе, то есть о лишении законодательных органов дискреционной власти ограничивать вход в ту или иную сферу бизнеса одной или несколькими фирмами. Уильям Леггет, газетный обозреватель из Нью‑Йорка, в 1830‑х гг. посвятил общей инкорпорации множество материалов:

Ничто не может быть более абсурдным, чем предположение о том, что солидарность с этими чувствами [поддержка общей инкорпорации] подразумевает противодействие любому из тех великих починов, с которыми связана законодательная власть и ее неприкосновенность. Мы возражаем лишь против нарушения великого демократического принципа нашего правительства; этот принцип стоит во главе Декларации независимости; этот принцип был повторен со всей отчетливостью в конституциях большинства штатов. Закон о полном партнерстве, который делает особые преимущества корпоративной формы доступными всем людям, которые во имя любой законной цели желают объединиться, неуязвим для тех возражений, которые выдвигают против него. Подобный закон не будет давать никаких исключительных или специальных привилегий; данный закон будет находиться в полном соответствии с великой максимой о политическом равенстве людей; подобный закон будет объединять все сообщество, позволяя капиталу свободно течь по своим каналам, а предприятиям – регулировать свою деятельность в соответствии со своими целями [222].

Поборники обязательной общей инкорпорации продолжили свой рассказ о политических издержках специального законодательства. Э. П. Херлбут, нью‑йоркский адвокат, в 1845 г. написал, что общая инкорпорация уничтожит «лобби, или третью палату, являющуюся воплощением эгоизма и масштабной коррупции. Стены законодательного собрания очистятся, а представители народа начнут дышать в более чистой и свободной атмосфере. Всякая практика „взаимных услуг” окажется сведена на нет» [223]. В конечном счете именно политический аргумент возымел успех. В 1846 г. штат Нью‑Йорк принял новую конституцию, которая санкционировала законы об общей инкорпорации.

Принятие законов об общей инкорпорации стало экономическим решением политической проблемы. Вместо создания корпоративных привилегий для нескольких групп общая инкорпорация позволила каждому получить доступ к ценной форме организации. Открытый доступ уничтожил коррупцию и ренту, связанную с корпоративной формой. К началу 1850‑х гг. открытый доступ к политическим и экономическим организациям в США был полностью институционализирован.

 

Date: 2015-10-19; view: 251; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.009 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию