Суды, правовые понятия и право собственности

Как гласит поговорка, владение – это девять десятых законного права. В Англии собственность на землю была укоренена во владении землей, а владение было «сейзиной»: «…лицо, обладавшее земельной сейзиной, было просто лицом, занимавшим эту землю, лицом, „сидевшим” на земле» (Simpson, 1986, р. 40). Проблема с понятиями владения и занятия земли в условиях феодальной системы заключается в том, что в ней есть целое множество лиц, которые притязают на землю. Кто является обладателем права и на что? Майлсом утверждает, что исконным значением понятия «сейзина» был глагол, призванный обозначить, что именно делает сеньор, когда предоставляет землю некоему лицу: «Держание – это не юридическое понятие, призванное обозначить кусок земли, это то, что получает держатель в обмен на службу сеньору. Держатель – это не просто тот, кто физически владеет, но тот, кто был наделен этим правом со стороны сеньора. Сеньор обладает сейзиной на держание своего держателя…» (Milsom, 1976, р. 39–40). И все же со временем обладание «сейзиной» стало условием, а не действием. Обладание «сейзиной» на землю означало одновременно и наличие собственнического интереса, и фактическое распоряжение землей, но это были не самые простые понятия. Землевладелец мог сохранить за собой «сейзину» на владение фригольдом, даже если он отдал землю на держание на целые годы и даже если держатель фактически обладал землей. Утрата «сейзины» означала, что лицо стало жертвой выселения после вторжения на «свою землю. Простое физическое присутствие того, кто вторгся, на земле утверждало его притязание на «сейзину», так как вторгшийся утверждал свою «сейзину» самим фактом своего вторжения и обладания.

Иски в суд для установления права собственности появились уже в первые годы после Нормандского завоевания [92]. Прежнее правило гласило, что, согласно обычаям королевства, человек не должен отвечать в суде за свой фригольд до тех пор, пока об этом не будет специального королевского предписания. В книге Гленвиля есть запись, относящаяся к 1187–1189 гг., которая гласит: «Когда некто притязает на собственность другого через свободную службу или свободное держание или просто службу, он не может подавать иск до тех пор, пока не появится соответствующее предписание короля или же кого‑то из его судей. То есть ему требуется иметь приказ о праве, направленный тому сеньору, от имени которого он держит землю» (Clanchy, XII, 2, 1965, р. 137). Приказ был юридическим указом короля, который направлял королевского агента изучить притязания фригольдера и защитить его собственность в королевских судах. Судейский приказ зависел от имеющихся прав, приоритетом пользовалось наиболее древнее и наиболее ясное свидетельство владения. «Подобающей формой суда в этом случае должен был быть судебный поединок» [93].

Альтернативный метод появился в середине XII в.: ас‑ сиз о недавней утрате «сейзины». В случае недавней утраты «сейзины» землевладелец мог заявить о том, что он был лишен своей собственности в результате вторжения лица, притязающего лишить его «сейзины». В ситуации недавней утраты сейзины на кону стоял вопрос не о том, на чьей стороне высшее право (как то было в случае судебного приказа), но именно «сейзина» выселенного владельца по отношению к «сейзине» того, кто лишил его собственности. Владелец, лишенный «сейзины» {disseisee), должен был вовремя пожаловаться в суд; то есть лишение «сейзины» должно было быть именно недавним. Суд мог тут же вернуть лицо, лишенное «сейзины», обратно на землю, если присяжные в составе двенадцати добропорядочных и законопослушных мужчин, живущих по соседству, то есть ассизы, отвечали утвердительно на вопрос о том, был ли лишенный «сейзины» человек несправедливо выдворен с арендуемой им земли.

Преимущества правил относительно недавней утраты «сейзины» для тяжущихся сторон были очевидны. Данный процесс шел куда быстрее, чем приказ о праве. К концу XII в. иск о недавней утрате «сейзины» получил широкое хождение как способ утверждения и защиты своих прав на землю (см.: Maitland, 1968; Simpson, 1986). Структура постановления взваливала большее бремя на обладателя «сейзины», а перекрывающиеся притязания сеньоров и держателей потребовали нового уточнения понятий. К временам Брэктона, то есть к 1220–1230 гг., уже было ясно, что и сеньор, и держатель оба являются владельцами «сейзины», однако собственность, на которую у них есть сейзина, является разной. Сеньор владеет сеньорией, а держатель – самой землей, так что их притязания на «сейзину» не противоречат друг другу.

В конечном счете была признана «сейзина» на нематериальную собственность. Очерчивание прав с помощью понятия «сейзина», а также проработка и разделение элементов этих прав, например права на нематериальные вещи и обязанности, стали фундаментальными достижениями английского земельного права. Однако мы должны иметь в виду, что даже по мере того, как эти понятия выкристаллизовывались в XII–XIII вв., они касались интересов относительно небольшого числа элитных землевладельцев, доступ которых к судам определялся их социальным статусом и фригольдом. Эти элиты не пытались внедрить идеальную систему прав собственности, которой добиваются экономисты XXI в.; они пытались создать такую систему, которая бы служила их целям, а также решала их непосредственные проблемы. Другой вопрос, который встал перед ними, был вопрос об отчуждении.

Как указывалось выше, любая передача прав на землю на языке права называлась «дарением» и «передачей прав». Соответственно, любое отчуждение земли рассматривалось как дар или передача прав собственности. В XIII в. отчуждение земли выкристаллизировалось в две формы: безусловное и условное. Два акта парламентского законодательства были призваны воплотить это разделение: De Donis Conditionalibus (De Donis), принятый в 1285 г., регулировал условное отчуждение, кроме того, он регулировал урезанный феод, a Quia Emptores, принятый в 1290 г., регулировал отчуждение без условий, он определял понятия простого феода, а также сокажа.

Традиционная виговская история рисует суды общего права как механизмы, всегда благоволившие принципу большей отчуждаемости и тем самым поддерживавшие рынок земли посредством создания ясных и передаваемых прав на землю. Однако могущественные группы интересов, господствовавшие в Англии, видели преимущества в большей отчуждаемости лишь тогда, когда им это шло на пользу, в иных ситуациях они были на стороне прочной привязки земли к владельцу, исключавшей любую возможность отчуждения. De Donis имел отношение к случаям, когда земля продавалась или передавалась с условиями; например, родитель дарит землю совместно своему сыну, его новой жене и своим наследникам с правом возврата земли дарителю, в случае если после брака не будет наследника по мужской линии (см.: Digby, 1897, р. 222–230). Условие, требующее мужского наследника, обозначало, что это дарение не было дарением простого феода, так как предоставлялась не вся полнота владения: кое‑какие права даритель все же сохранял за собой (Digby, 1897, р. 224–225).

Простой феод в противовес урезанному был наследуемым и отчуждаемым. Как только земля дается в полное владение, то «никакое дальнейшее ограничение прав уже невозможно, так как даритель уже осуществил полное отчуждение своего интереса» (Simpson, 1986, р.89). После принятия Quia Emptores условия, при которых было возможно безусловное отчуждение простого феода, стали абсолютно прозрачными. В конечном счете держание сокажа стало допускать отчуждение земли без всяких продолжающихся обязательств феодальной службы со стороны покупателя [94].

Мы привыкли считать урезанный (родовой) феод средством, которое гарантировало, что передача земли будет ограничена исключительно семейным кругом. Безусловно, это был один из способов использования урезанного феода, но «урезанный феод» был куда более общей категорией держания и контракта, при которой далеко не все права простого феода могли быть переданы держателю. Любое условие ставило держателя в положение человека, обладавшего урезанным феодом. Еще более запутанным урезанный феод делала способность дарителя удерживать за собой право отзыва. Право отзыва существовало и до De Donis, однако это право не могло быть продано или передано другому человеку, так как это было именно одно из возможных прав. После постановления стало возможным сначала утверждать свое право отзыва, а затем еще и отчуждать его (Digby, 1897, р. 225–226). De Donis, а также последующие интерпретации закона, санкционирующие условия передачи земли в вечное пользование, позволили начать составлять гораздо более сложные контракты для землевладения.

Ни De Donis, ни Quia Emptores не были навязаны монархом противящемуся дворянству. Оба закона – а также те права держания, которые были ими изменены, – были результатом консенсуса интересов, достигнутого в рамках господствующей коалиции естественного государства. Могущественные английские землевладельцы хотели отчуждать собственность так, чтобы получать безусловные права на нее, но также они хотели иметь и способ отчуждения земли, сопряженный с множеством условий. Данные законы позволили им получить оба права.

Английские земельные законы скрывали под видом обманчиво простой структуры неимоверную сложность. Земельное право было достаточно надежным, и здесь соблюдался принцип верховенства права: правила были ясными. Однако наличие правил наследования, которые давали право передавать землю по боковым линиям родства, а также предоставляли возможность обременять дарение и продажу разными условиями, обозначало, что надежность индивидуального права была достаточно относительным понятием. Дарение земли с условием, что она будет переходить наследнику по мужской линии (в противном случае дарение будет отозвано), могло привести к стабильной передаче земли из поколения в поколение, пока наконец отсутствие должного наследника не приведет к ситуации, когда землю придется возвращать человеку, который вот уже десятилетия, если не столетия, мертв. Возможные условия не обязательно касались наследников по мужской линии, а путаница, возникавшая в результате права наследования по боковым линиям в условиях перероднившейся английской аристократии, создавала постоянные возможности для манипуляций.

Однако, даже учитывая тот факт, что на большинство земель страны претендовали сразу несколько лиц, реальные держатели земли могли наслаждаться относительно надежными правами, которые они могли передавать своим наследникам (в соответствии с ограничениями закона о наследовании). Большая часть манипуляций осуществлялась на самых верхних стратах английского общества: аристократия владела правами не на физическое обладание землей, но на право получать поток ренты от арендаторов земли. Конфликт относительно высшего уровня прав на землю – земельные войны – был распространенным элементом ублюдочного феодализма.

Последнее важное правовое изменение, коснувшееся держания земли, было оформлено в Законе обуничтожении держаний 1660 года, полное название которого звучало следующим образом: «Акт, отменяющий суды по делам опеки и ливреи, держание, зависимое непосредственно от короны, рыцарскую службу, а также снабжение и заменяющий их выплатами Его Величеству» (Digby, 1897, р. 396–400). Следует помнить, что вплоть до этого закона король не отказывался от своего права забирать себе землю держателей, зависящих непосредственно от короны, после их смерти, хотя это право и было в XII в. отменено для всех остальных землевладельцев. Закон 1660 года требовал, чтобы всякое землевладение человека, находящегося на рыцарской или военной службе, было превращено в сокаж; закон уничтожил суды по делам опеки и ливреи; кроме того, он устранил полномочие короля забирать себе обратно отданную землю. Акт 1660 года подтвердил постановления более ранних актов 1645 и 1656 годов, эти законы увенчали серию попыток по устранению феодальных сборов и компенсированию короне этих потерь за счет прочих доходов, которые предпринимались еще с 1612 г.

Изменения, начатые в XVII в. и формализованные в 1660 г., облекли земельное право в форму, которая сделала возможным появление институтов, характерных для зрелого естественного государства. Практически все держания на основе фригольда были превращены в простой феод или же в сокаж. Право на владение основными единицами социальной и экономической организации, то есть поместьями, отныне стало предметом регулирования безличных элитных отношений купли‑продажи. Владение крупными участками земли по‑прежнему оставалось существенным критерием для членства в господствующей коалиции. Наиболее крупные землевладельцы были не только наиболее могущественными политическими акторами, они также могли структурировать и развивать свои трасты, то есть организации, поддерживаемые канцлерскими судами, но не контролируемые государством. Чтобы понять все импликации данных перемен, необходимо обратиться к политике.