Исторический опыт и современность

Полезность истории для политики определяется той мерой, в какой она в состоянии сделать научно осмысленный опыт прошлого достоянием настоящего. Таким путем история вносит свой вклад в выработку научно-обоснованной политики.

Обращение современности к опыту прошлого пресле­довало и преследует самые различные цели, но при этом всегда, начиная с античности, среди многообразных форм, в которых используется опыт прошлого, особое значение принадлежит попыткам извлечь из него уроки, полезные для настоящего и будущего. Ее решение нахо­дится в неразрывной связи с господствовавшими в дан­ном обществе представлениями о природе и характере исторического процесса в целом и перспективах развития этого общества, в особенности.

Проблема использования исторического опыта реша­лась по-разному на различных стадиях развития буржу­азной науки. В период ее становления и восходящего развития буржуазные идеологи, уверенные как в буду­щем своего класса, так и в безграничных возможностях своей науки, видели высокое социальное предназначение истории в ее способности извлекать из знания прошлого уроки, полезные для настоящего и будущего. Не сущест­вовало никаких сомнений относительно возможности ис­пользования уроков истории. Вопрос заключался в том, чтобы извлечь эти уроки путем глубокого изучения прошлого. Положение изменилось в современном мире, когда буржуазия, утратив уверенность в своем настоя­щем и будущем, вместе с этим потеряла веру в познава­тельные возможности собственной науки. В современной буржуазной науке получило распространение убеждение, что история ничему не учит и говорить об ее уроках бес­смысленно. Нидерландский историк П. Гейл откровенно заявляет, что «история непостижима» и высмеивает фор­мулу «история учит»⁵⁷. Теоретическим основанием отри­цания возможности использования исторического опыта в буржуазной историографии является убеждение в ин­дивидуальности и неповторимости явлений общественной жизни, что делает невозможным обращение к прошлому для понимания настоящего и тем более — предвидения будущего. Тот же Гейл утверждает, что «всякое явление обусловливается своими собственными, никогда не по­вторяющимися обстоятельствами» и поэтому знание цивилизации прошлого не может быть полезно' для понима­ния существенных явлений современной цивилизации⁵⁸. Взгляд, отрицающий возможность извлечения из ис­тории уроков, не является безраздельно господствующим в современной буржуазной литературе. И в области ис­торической теории и, в особенности, в сфере историогра­фической практики ему противостоит противоположная точка зрения, исходящая из признания возможности из­влечения из опыта прошлого практического знания, по­лезного для настоящего. Показательны в этом отноше­нии, чтобы ограничиться одним примером, усилия бур­жуазных историков ФРГ извлечь уроки из крушения Веймарской республики. Целая группа историков, в их числе такие известные, как К,. Д. Брахер, X. Каак и дру­гие, пытаются путем сравнения «возможностей и шансов» парламентарного строя Веймарской республики и ФРГ извлечь политические и идеологические выводы, полез­ные для укрепления существующей политической органи­зации крупной немецкой буржуазии⁵⁹. Развернутую по­пытку теоретического обоснования значения уроков ис­тории для современности предпринял Т. Шидер в уже цитировавшейся статье «Политическое действие из исто­рического сознания», развенчивая аргументы сторонни­ков известного афоризма, что народы и правительства никогда не извлекают из истории уроков⁶⁰.

Нельзя, однако, не видеть, что ни сам Т. Шидер, ни его единомышленники в этом отношении оказались не в состоянии дать действительно научное решение воп­роса. По существу, их аргументация сводится к доказа­тельству наличия тесной связи между миром политиче­ских представлений государственных деятелей и истори­ческим сознанием общества. Это утверждение при всей его бесспорности все же явно недостаточно для решения занимающего нас сейчас вопроса. Важно не просто кон­статировать связь между историческим сознанием и по­литическим действием, а раскрыть ее механизм, показать объективные основания, делающие возможным исполь­зование настоящим уроков прошлого.

В частности, сама возможность извлечения из прош­лого уроков, полезных для настоящего или будущего, ос­новывается на признании детерминированности истори­ческого процесса. Отрицание детерминизма в истории делает, по существу, невозможным использование знания прошлого для научного осмысления настоящего и тем более формулирования практически-политической линии. В самом деле, если исторический процесс является по преимуществу ареной свободного творчества людей, уро­ки, извлеченные из опыта прошлого, в лучшем случае но­сят характер лишь никого и ни к чему не обязывающих рекомендаций. Даже Т. Шидер, настойчиво утверждая значение исторического опыта для политического дейст­вия, в то же время счел нужным обрушиться на «полную детерминизацию истории», в результате которой она ут­рачивает все личностные черты, а исторический процесс выступает исключительно как переплетение структур⁰¹. Едва ли в наши дни кто-либо серьезно может защищать представление об «абсолютной детерминированности» хода истории и, конечно, филиппика Т. Шидера направ­лена не против сторонников этого взгляда. Впрочем, он и не скрывает, что ведет борьбу с марксистским пони­манием детерминированности истории, неправомерно отождествляя его с «полным детерминизмом». Другими словами, под флагом критики «абсолютной детермини­рованности» отрицается представление о закономерном, объективном характере общественного развития.

Для современного решения проблемы детерминизма в буржуазной историко-философской мысли является по­казательной позиция видного американского философа Э. Нагеля. Он не только не разделяет взгляд, отвергаю­щий историческую неизбежность, но и пытается показать несостоятельность излюбленных аргументов противников детерминизма. Э. Нагель признает существование при­чинной связи в социальных явлениях и даже подчерки­вает плодотворность детерминизма, когда он формули­руется в виде регулятивного принципа. Но вместе с этим он утверждает, что детерминистскую концепцию, взятую как всеобщий и необходимый принцип, нельзя считать ни доказанной, ни опровергнутой, что «в истории нет ника­ких законов необходимого развития»⁶². Такая половинча­тая «защита» детерминизма в истории не может способ­ствовать пониманию действительного характера связи прошлого, настоящего и будущего, а следовательно, и ре­шению вопроса о значении для современности опыта прошлого.

Буржуазная историко-философская мысль, отбросив присущую ей в прошлом метафизическую концепцию детерминизма, оказалась не в состоянии выработать но­вую, отвечающую современным представлениям науки о характере развития в природе и обществе⁶³. Отвергая марксистское понимание причинности в истории, буржу­азные теоретики довольствуются паллиативами, не по­зволяющими раскрыть закономерную и необходимую связь явлений в развитии человеческого общества. Вслед­ствие этого даже в тех случаях, когда буржуазные уче­ные в принципе признают возможность и необходимость извлечения уроков из опыта прошлого, этот вопрос не находит у них удовлетворительного решения, ибо для этого отсутствует соответствующая теоретическая основа. С другой стороны, рассматривая состояние вопроса в современной буржуазной историографии, мы не можем отвлекаться от того, насколько способен господствующий класс воспринимать уроки истории и руководствоваться ими в своей практике. Ведь извлечение уроков из прош­лого имеет смысл лишь в том случае, если они могут быть использованы в настоящем. На поставленный здесь вопрос нет однозначного ответа. Было бы неоправдан­ным упрощением утверждать, что идеологи и политики современного империализма нацело утратили способ­ность учиться у истории. Послевоенное развитие капита­листического мира свидетельствует о несомненных по­пытках его лидеров, во всяком случае наиболее дально­видных и трезвомыслящих из них, сообразовывать свои действия с очевидными реальностями, учитывая в той или иной мере опыт прошлого, в частности, в области взаимоотношений с социалистическими развивающимися странами. Черты реализма, присущие их по­литике, питаются не только реалиями настоящего (могу­щество Советского Союза и других социалистических стран, подъем национально-освободительного движения и возрастающее экономическое и политическое значение развивающихся стран, углубляющийся кризис капитали­стической системы и т. п.), но и памятью о прошлом, в особенности о второй мировой войне и ее результатах.

Способность господствующего класса в какой-то мере учиться у истории является одним из условий его само­сохранения в обстановке общего кризиса капитализма. Реализация этой способности составляет важнейшую социальную функцию буржуазной историографии, обра­щающейся к прошлому в целях укрепления позиций своего класса в настоящем. Уже поэтому проблема «уро­ков истории», как бы она не решалась в каждом кон­кретном случае тем или иным автором, не перестает быть для нее актуальной. В равной мере отсюда вытекает отмеченная еще В. И. Лениным ее способность давать ценные результаты в исследовании частных, но тем не менее важных научных проблем ⁶⁴. Если бы буржуазная наука не обладала такой способностью, если бы вся она представляла собой сплошную фальсификацию истории, она не могла бы выполнять социальный заказ своего класса. В самом деле, класс, хотя бы отчасти заинтересо­ванный в использовании в своей политике знаний о прошлом, естественно, нуждается в том, чтобы эти знания заключали в себе более или менее адекватное отражение действительности. В противном случае вооб­ще нельзя было бы говорить об истории как науке.

Однако этот же классовый интерес обусловливает и границы использования уроков прошлого в современ­ном буржуазном обществе. В силу своего положения в современном мире империалистическая буржуазия не заинтересована в познании действительных закономер­ностей его развития. То же самое чувство классового самосохранения, которое диктует необходимость извле­чения из прошлого определенных уроков, делает невоз­можным для нее учет всего опыта прошлого как пред­посылки политики в настоящем, ибо этот опыт является обвинительным актом ее классовому господству. Исто-рически обреченный класс не желает сознавать свою обреченность, а тем самым и главный урок истории. Вот почему его идеологи, способные извлекать из прошлого определенные уроки, ввиду тех или иных тактических целей империализма, обнаруживают полную несостоя­тельность в обосновании его стратегической линии. Враждебность империализма будущему находит свое выражение в отношении его идеологов к прошлому, кото­рое характеризуется неприятием ведущих закономерно­стей общественного развития, а значит, и неспособно­стью осмыслить уроки истории во всей их совокупности.

В свете этого делается понятным превалирующее в современной буржуазной историографии пессимистиче­ское отношение к самой способности человека учиться у прошлого. Не отрицая такую способность в принципе, буржуазные теоретики переносят акцент на изображение едва ли преодолимых, по их убеждению, трудностей, ожидающих каждого на этом пути. А поскольку действи­тельность доставляет многочисленные примеры нежела­ния и неспособности буржуазных правительств учиться у истории, этот акцент становится определяющим во всем подходе буржуазных теоретиков к проблеме прак­тического использования уроков прошлого в настоящем.

Именно таким представляется ход мыслей А. Тойнби, ярко отразивший широко распространенное в буржуаз­ной науке отношение к этой проблеме. А. Тойнби начи­нает с утверждения, что большинство людей в мире не обладают чувством истории, вследствие чего постоянно повторяются ошибки, уже имевшие место в прошлом. Это положение он иллюстрирует на примере послевоен­ной политики США. «Разве американцы не натворили массу грубых ошибок, почти принципиально игнорируя историю?»,— справедливо спрашивает он, подчеркивая, в частности, что Соединенные Штаты ввязались в войну во Вьетнаме, умышленно игнорируя французский опыт. «Множество американских неудач после второй мировой войны можно было избежать, если бы настоящее рас­сматривалось в свете прошлого»,— заключает англий­ский ученый свою мысль⁶⁵.

В другом месте А. Тойнби признается в своем песси­мизме, так как он осознал «неспособность человеческой природы к самообучению или, во всяком случае, крайне медленный темп, в котором человеческая природа учится из яёно очевидных уроков». Правда, он тут же оговари­вается, что в принципе не отрицает возможность учиться на ошибках прошлого. Более того, он даже готов при­знать, что люди время от времени учились из истории. Но эта оговорка лишь резче подчеркивает трагизм поло­жения «западной цивилизации»: ее члены, даже зная об уроках, которые они должны извлечь из истории, отказы­ваются вести себя в соответствии с этой информацией. «Подобно алкоголикам или наркоманам мы знаем, что идем к гибели,— с горечью пишет маститый ученый,— но привычка держит нас в своих оковах». Закономерен поэтому общий пессимистический вывод А. Тойнби: «История есть преимущественно рассказ о невыученных уроках»⁶⁶.

Рассуждения А. Тойнби ярко подчеркивают одну характерную черту современной буржуазной науки: ее затаенное неверие в человеческий разум, в способность общества основывать свою политику на научных осно­вах с учетом опыта прошлого. Отражая действительные пороки буржуазного общества, этот взгляд неправомер­но переносит их на человека и человечество в целом.

Таким образом, ни в теоретическом, ни в идейно-по­литическом отношении современная буржуазная исто­риография не подготовлена к решению вопроса об уро­ках истории. Положение существенно не меняется от того, что отдельные буржуазные ученые признают воз­можность извлечения уроков из прошлого и даже пытаются реализовать ее в своей историографической практике. Дело не только в том, что эти попытки, как правило, являются сугубо прагматическими и сопровож­даются многочисленными оговорками относительно не­возможности научного предвидения будущего. Главное заключается в общем теоретическом уровне буржуазной науки и всей атмосферы жизни современного буржуаз­ного общества, не только не способствующих научному решению рассматриваемого здесь вопроса, но и прямо препятствующих ему. В условиях всеохватывающего кризиса капиталистической системы социальная значимость исторической науки больше не определяется 1 вкладом в разработку научных основ политики. Обще­ству, озабоченному своим самосохранением, страшаще­муся объективных законов истории, не только чуждо, но и прямо враждебно стремление к научному планиро­ванию своего развития.

Сказанному на первый взгляд противоречит несом­ненный интерес, проявляемый современным буржуазным обществом к проблемам экономического и социального планирования и выражающийся в создании специальных научных учреждений, занимающихся этими проблемами, проведении представительных конференций и симпозиу­мов, потоке разнообразной литературы по данной проб­лематике, захлестывающей книжный рынок⁶⁷. Присталь­ное внимание современной буржуазной науки к пробле­мам социально-экономического планирования далеко не случайно. В условиях научно-технической революции оно является выражением стремления идеологов буржуазии идти в ногу с временем, использовать достижения совре­менной науки для упрочения позиций капиталистическо­го общества. Нельзя не признать, что в отдельных случа­ях такое обращение к данным науки, в особенности в области экономического планирования, приносит по­зитивные результаты, но, будучи по характеру своему паллиативом, эти результаты только резче подчеркива­ют общую несостоятельность попыток реформировать буржуазное общество на научных основах.

Усилия самых искусных врачевателей капитализма разбиваются о их непонимание объективных законов общественного развития, с которыми они ведут борьбу такую же непримиримую, как и тщетную. Вследствие этого всякий проект социального развития общества, не опирающийся на знание его действительных закономер­ностей и в принципе их прямо отрицающий, неизбежно приобретает сугубо факультативный характер, выступая в форме одной из многих возможных альтернатив. Есте­ственно, что при такой постановке вопроса обращение к истории становится излишним. В лучшем случае ее данные играют чисто иллюстративную роль. Но тем са-мым отпадает вопрос и об уроках истории. Историческое измерение вообще оказывается ненужным.

Именно из таких предпосылок фактически исходят ав­торы нашумевшей на Западе книги, содержащей претенциозную попытку исследовать тенденции развития чело­веческого общества до 2 000 г⁶⁸. Созданная по поруче­нию так называемой Комиссии по 2 000 г. Американской академии искусств и наук в Бостоне членом Комиссии, директором известного Гудзоновского института, вид­ным американским политологом Т. Каном и одним из ведущих сотрудников этого института А. Винером, кни­га «2000 г.» представляет собой квинтэссенцию размыш­лений и исследований американских буржуазных обще­ствоведов о будущем и в этом плане привлекает наше внимание. Не претендуя на всесторонний анализ этого внушительного памятника американской футурологической мысли, отметим лишь его подчеркнутый антиисто­ризм. Его авторы, набрасывая свое видение мира в 2000 г. и предоставляя, таким образом, исходные данные для долговременного политического планирования, соз­нательно отказываются от исторического подхода к те­ме. Они прямо заявляют, что определение устойчивых тенденций крупномасштабных перемен в обществе строго говоря не зависит от какой-либо теории исто­рии ⁶⁹ и в то же время предостерегают против использо­вания исторических аналогий ⁷⁰.

Последовательный отказ от исторической точки зре­ния вполне соответствует целевой установке Г. Капа п А. Винера дать наукообразное доказательство незыб­лемости буржуазного строя. В качестве «наиболее ве­роятной» или даже «абсолютно вероятной» тенденции развития мира до конца столетия они провозглашают тенденцию развития, свободного от «сюрпризов», пред­сказывая, что «следующая треть века будет содержать меньше больших сюрпризов, чем какая-либо из преды­дущих третей»⁷¹. Возвращаясь к этой же теме в заклю­чении всего исследования, содержащем выводы, необхо­димые для политических решений, авторы настоятельно подчеркивают, что важнейший из них заключается в за­боте об увековечивании институтов «свободного мира»⁷². Такой вывод можно сделать лишь принципиально отвер­гая объективные законы общества и намеренно закрывая глаза на очевидные тенденции его развития.

Так проявляется весьма специфическое отношение идеологов современного империализма к науке. К ней охотно обращаются в тех случаях, когда использование ее данных может содействовать укреплению его основ и в то же время отворачиваются тогда, когда эти данные противоречат классовым интересам империалистической буржуазии. Такой подход, конечно, имеет свои «удоб­ства» для реакционного класса, страшащегося собствен­ного будущего, но зато исключает саму возможность построения научной теории общества. Его порочность особенно ярко обнаруживается как раз при решении интересующего нас вопроса. Сознательный отказ от об­ращения к истории в опытах определения долговремен­ных тенденций общественного развития заведомо обре­кает их авторов на неизбежную неудачу. В самом деле, как можно одновременно отрицать объективный и зако­номерный характер исторического процесса и пытаться формулировать какие-то тенденции общественного раз­вития, какую-то основу для политических размышлений и решений? Единственный путь решения этой дилеммы заключается в признании вероятностного характера предлагаемых рекомендаций. Как подчеркивает извест­ный американский специалист в области социального прогнозирования, председатель комиссии по 2 000 г. Аме­риканской академии искусств и наук Д. Белл в преди­словии к книге Г. Кана и А. Винера, главным является «не попытка «предсказать» будущее, как если бы оно было каким-то ковром времени, развертывающимся К определенной отдаленной точке», а попытаться набро­сать «альтернативные будущие», другими словами, вероятные результаты различных решении'¹⁵.

Если к этому добавить признание враждебности футу­рологии истории⁷⁴, то вывод представляется очевидным. Проблема уроков истории как основы для политического размышления и политического действия оказывается не­решенной буржуазной наукой не только в силу несо­стоятельности ее теоретических принципов, но и в силу нежелания и неспособности самого буржуазного общест­ва учиться у истории.

Вследствие этого в современной буржуазной науке происходит своеобразное переосмысление вопроса об уроках истории. Центр тяжести в ее трактовке перено­сится из сфер социальных решений и политического дей­ствия в область морально-этических размышлений. В этом плане трактуется известная формула Я. Буркхардта, что «посредством опыта (истории) мы хотим стать не столько умными (на один раз), сколько мудры­ми (навсегда)»⁷⁵. Кочующая из одной теоретической работы в другую, эта формула привлекается сегодня в буржуазной науке для обоснования взгляда на мора­лизующую функцию исторического опыта. История про­возглашается «утешительницей человечества»⁷⁶, что и обусловливает подход к пониманию ее уроков.

При этом совершенно в духе Я. Буркхардта мораль­но-этическое истолкование исторического опыта, как единственное научное, противопоставляется попыткам извлечения из прошлого определенных социально-поли­тических уроков ввиду их субъективного характера. Таков, например, ход рассуждений американского исто­рика Г. С. Коммеджера. Задаваясь вопросом, чему учит история, он продолжает: «Искренность вынуждает нас признать, что она учит много тому, чему историки или, более широко, власть имущие, хотят, чтобы она учила. Слишком часто столетиями история была спутницей по­бедоносных армий, защитницей преуспевающих партий, апологетом господствующих классов, поборницей упро­чившихся религий». Далее он приводит примеры исполь­зования опыта прошлого для оправдания самых низ­менных целей — плантаторы американского Юга обра­щались к античной истории, чтобы доказать благотворное значение рабства для цивилизации, Гитлер находил в прошлом аргументы для обоснования превосходства арийцев над всеми другими расами и т. д.⁷⁷.

Такое постоянное злоупотребление «уроками истории» не означает, однако, как полагает американский ученый, что история играет лишь отрицательную роль в жизни общества. Просто позитивное значение ее лежит в дру­гой сфере. Раскрывая это значение, Г. С. Коммеджер указывает на то, что история дает пищу воображению, открывает широкие интеллектуальные горизонты, воспи­тывает своим материалом каждое новое поколение, вну­шая ему уверенность, что оно может рассчитывать на прошлое и прогрессировать в будущем. Но главное, что обусловливает социальную значимость исторической нау­ки, лежит в сфере моральных принципов: она внушает людям определенные моральные заповеди, а именно: смирение, терпение и терпимость⁷⁸.

Таким образом, все неисчерпаемое многообразие опы­та истории сводится, по существу, к набору плоских мо­ральных сентенций. Отказавшись от попыток научного осмысления опыта истории как основы для научного ру­ководства обществом, буржуазная мысль обнаруживает свою несостоятельность и в морально-этической интер­претации прошлого. Широковещательно провозглашая социальную полезность истории, буржуазные авторы, по существу, не смогли убедительно доказать этот тезис. В этом — одна из причин продолжающегося падения со­циальной значимости буржуазной историографии, о ко­тором с нескрываемой тревогой говорят и пишут сегодня на Западе⁷⁹. Действительно, банкротство буржуазной исторической науки, может быть, особенно рельефно вы­ражается как раз в ее неспособности рационально ос­мыслить опыт прошлого, извлечь из него социально полезные уроки. Фразы же об истории-—утешительнице человечества, луче надежды и т. п. в общем контексте теоретических построений буржуазной науки остаются пустыми заклинаниями, не способными дать безнадежно больному обществу ни подлинного утешения, ни реаль­ной надежды.

С принципиально иных позиций подходит к рассмат­риваемому вопросу марксистская историография. Проб­лема исторического опыта выступает в марксистской науке как проблема осмысления тенденцией обществен­ного развития. Необходимой предпосылкой ее решения является признание закономерного и объективного ха­рактера исторического процесса. Только на этой основе возможна действительно научная постановка вопроса об использовании исторического опыта современностью. Только признание закономерного характера обществен­ного развития, выражающегося в диалектическом един­стве прошлого, настоящего и будущего, с одной стороны, и присутствии во всяком особенном и единичном элемен­та общего—с другой, позволяет ставить вопрос о воз­можности использования знания прошлого для понима­ния существенных явлений современности на действи­тельно научную почву.

Объективность прошлого обусловливает и объектив­ную природу уроков истории. Вопреки утверждениям со­временных буржуазных авторов, возможность различных интерпретаций одного и того же события отнюдь не оз­начает отсутствие объективно значимого опыта прошло­го. Одна из важнейших задач исторической науки и за­ключается в том, чтобы сделать его достоянием настоя­щего. Эта задача решается совокупными усилиями всех поколений ученых, реализуясь как в накоплении факти­ческого знания о прошлом, так и совершенствовании его интерпретации. Этот веками кристаллизируемый и обоб­щаемый исторической наукой опыт прошлого и представ­ляет собою ту объективную основу, на которой только и возможно извлечение уроков из истории.

Интерпретируя накопленный сю фактический мате­риал, отражающий объективный опыт прошлого, истори­ческая наука способна извлекать из него уроки, полезные для настоящего. Это возможно, однако, лишь в том слу­чае, если выводы и результаты исторических исследова­ний будут иметь объективно-истинное значение. Так, проблема уроков истории оказывается неразрывно свя­занной с проблемой объективности исторического позна­ния. Разное решение последней, как это имеет место в марксистской и буржуазной исторической науке, обус­ловливает и разный подход к первой.

Исходя из признания возможности получения объек­тивно-истинного знания о прошлом, марксистская исто­риография настаивает на объективной природе извлекае­мых из этого знания уроков. В той интерпретации прош­лого, которая именуется «урок истории», как и в любой другой, конечно, присутствует субъективный момент, ибо она осуществляется ученым, обладающим своей систе­мой убеждений и своими симпатиями и антипатиями, сказывающимися на его работе. Этот момент, несомнен­но, накладывает свой отпечаток на конечные выводы исследователя, придавая им более или менее ярко выра­женную субъективную окраску. В еще большей степени он сказывается на самой направленности поисков уче­ного, как и на социальном звучании их результатов. Но как бы сильно во всем этом ни проявлялись пристрастия исследователя, они не затрагивают объективного содер­жания, заключающегося в уроках истории. В противном случае мы не имели бы права говорить о них.

Общественная практика убедительно свидетельствует о том, что уроки истории только тогда заслуживают пра­во на это наименование и играют эффективную роль в социально-политической действительности современно­сти, когда они адекватно отражают существенное содер­жание интерпретируемого прошлого в его закономерной связи с настоящим. Вот почему положение о том, что из одного и того же явления. прошлого может быть извле­чено множество, в том числе и диаметрально противопо­ложных, уроков, нуждается в принципиально важном уточнении: из этого множества интерпретаций прошлого только одна является истинной, именно та, которая способна уловить и отразить в ее существенных чертах объективную закономерную связь, соединяющую изучае­мое явление с современностью, и тем самым быть под­линным уроком истории. Все же остальные истолкования прошлого, какими бы мотивами они не вдохновлялись, не являются истинными и в силу этого, даже если их на­зывают «уроками истории», по сути дела, таковыми быть не могут. Вследствие многогранности самого прошлого и оби­лия точек его соприкосновения с настоящим исторический опыт является категорией многозначной, что позволяет говорить о различных функциях, в которых эта катего­рия выступает в марксистской историографии. Выяс­нить эти функции — означает понять, как история воз­действует на современность и, следовательно, устано­вить те главные пути, по которым опыт прошлого оказы­вает могущественное влияние на настоящее и будущее.

Теория и практика марксизма-ленинизма убедительно доказывают, каким действенным средством в решении актуальных проблем современности становится прошлое, если из него делаются научно обоснованные выводы, по­зволяющие обращаться к его урокам в самых разных сферах социальной практики. История неизменно при­сутствует в трудах основоположников марксизма-лени­низма. Но ее назначение отнюдь не сводится к иллюстра­ции тех или иных выдвигаемых в этих трудах положений. Обращение к истории всегда диктовалось у их авторов отчетливым сознанием необходимости использования уроков истории для деятельности в настоящем. Научно осмысленный опыт прошлого выступает обязательным компонентом марксистской интерпретации настоящего, являясь действенным орудием в идейно-политической борьбе современности.

Место и значение исторического опыта в деятельности основоположников научного коммунизма открывает хо­рошую возможность рассмотрения на материале их тру­дов действительных путей извлечения уроков из прошло­го и характера их использования в настоящем. С этой целью мы сосредоточимся на ленинских работах, убеди­тельно раскрывающих выдающееся значение влияния ис­тории на современность и, в частности, позволяющих конкретизировать формы, в которых это влияние прояв­ляется в качестве «уроков истории».

Общеизвестно внимание, какое на всем протяжении своей научной и политической деятельности В. И. Ленин уделял истории. Овладение прошлым всегда являлось для него обязательным условием осмысления настоящего, а уроки его становились непременным компонентом выработки практически-политической линии⁸⁰. Посвящая свои произведения жгучим проблемам современности, В. И. Ленин рассматривал их в общем историческом конгексте. В самые сложные моменты идейно-политической борьбы в стране, в часы самых ответственных решений он неизменно обращался к опыту истории. Непревзойден­ный мастер всестороннего анализа конкретных ситуаций, В. И. Ленин включал в него данные истории, достигая таким образом максимально возможной глубины в рас­крытии ведущих тенденций общественного развития. Рас­смотрение в этом плане ленинских трудов позволяет бо­лее глубоко постичь принципы использования историче­ского опыта, а также сам характер его взаимоотношения с современностью. В них содержится целый ряд принци­пиально важных положений о природе категории «исто­рический опыт» и ее функциях, ценность которых возра­стает в особенности вследствие того, что они не просто декларируются, а реализуются при анализе сложнейших явлений русской и мировой действительности. Представ­ляется возможным выделить ряд функций, в которых вы­ступает в ленинских произведениях категория «историче­ский опыт».

Воспитательная функция исторического опыта. В ле­нинских работах часто встречаются положения типа «история учит», «массы на опыте истории учатся» и т. п. Их анализ свидетельствует о том большом значении, какое придавал В. И. Ленин воспитательному воздейст­вию истории. Правильно понятый опыт прошлого являет­ся действенным воспитателем масс, необходимым усло­вием их политического просвещения. Особенно большое значение в этом отношении В. И. Ленин придавал рево­люционному опыту масс. Проблема усвоения массами опыта революционной борьбы, их воспитания на этом опыте является одной из центральных в ленинских тру­дах. Отсюда то громадное место, какое занимает в ле­нинском научном наследии обращение к европейским революциям конца XVIII—XIX вв. и революционным потрясениям современной ему эпохи, в особенности в России.

Для В. И. Ленина революционный опыт образует важнейшую составную часть исторического опыта вооб­ще. Показательно в этом отношении значение, которое он придавал усвоению массами опыта первой русской ре­волюции. Партии, писал он, «необходимо позаботиться о том, чтобы богатые политические уроки нашей рево­люции, и контрреволюции были глубже продуманы п тверже усвоены широкими массами»⁸'. Образцом такой заботы являются в первую очередь многочислен­ные произведения самого В. И. Ленина, в которых опыт революции 1905 года получил всестороннее освещение, стал боевой программой всей работы партии в массах. Результаты ее сказались очень скоро. Объясняя причи­ны сравнительно быстрой и легкой победы Февральской революции, В. И. Ленин прежде всего указывал на то, что русский народ «из опыта 1905 года извлек гигантский запас революционной боеспособности» ⁸². Так, политиче­ское просвещение масс стало могущественным средством социально-политического преобразования действительно­сти. Именно эту революционную сторону воспитательного опыта истории всегда подчеркивал В. И. Ленин, усмат­ривая в ней его важнейшую социальную функцию.

Исторический опыт как критерий истины. Как из­вестно, в марксистской гносеологии социальная практика рассматривается как решающее звено в процессе обще­ственного познания. «Практика человека и человечест­ва,— писал В. И. Ленин,—есть проверка, критерий объ­ективного познания»⁸³. В ленинских трудах марксист­ское учение о практике как критерии истины получило свое дальнейшее развитие и обогащение. В частности, всестороннее обоснование нашло положение об истори­ческом опыте как кристаллизованном выражении со­циальной практики человечества. В одной из своих ра­бот, опубликованной в 1905 году, В. И. Ленин, говоря о необходимости свержения самодержавия и создания временного революционного правительства как условии проведения действительно свободных выборов, подчер-кивал, что необходимость этой меры неопровержимо доказывается историей^S4. Это убеждение в неопровер­жимости данных исторического опыта, характерное для всей ленинской системы аргументации, составляет ис­ходный пункт его отношения к истории. Блестящий по­лемист, В. И. Ленин в борьбе со своими политическими противниками неизменно обращался к истории как важ­нейшему аргументу в утверждении одних и критике других взглядов, равно как и в проверке истинности того или иного учения или практически-политической линии.

Великий революционер, В. И. Ленин, естественно, в первую очередь обращался к прошлому революционной борьбы, извлекая из него действенные уроки для борьбы в настоящем. Однако его внимание привлекали и дру­гие аспекты прошлого, поскольку их осмысление сооб­щало новую доказательную силу его аргументации. О том, какую большую роль играли в ленинской системе доказательств данные истории, свидетельствует полеми­ка вокруг Брестского мира. Тема истории, тема вынуж­денного временного отступления в прошлом занимает видное место в целом ряде ленинских работ, посвящен­ных обоснованию необходимости заключения Брест­ского мира. В. И. Ленин обращается к периоду наполео­новских завоевательных войн и вызванного ими освобо­дительного движения в ряде европейских государств, особенно в Германии, ибо «недопустимо забывать, что история знает примеры еще больших унижений, еще более несчастных, тяжелых условий мира. И все же на­роды, задавленные зверски жестокими поработителями, умели оправиться и воспрянуть»⁸⁵. В. И. Ленин показы­вает это па примере немецкого народа, который не толь­ко не был задавлен условиями Тильзитского мира, но и в конечном итоге торжествовал полную победу над за­воевателями.

На протяжении немногим более полумесяца (с 24 фев­раля по 15 марта 1918 г.) В. И. Ленин семь раз возвра­щался к этому вопросу, рассматривая его в ряде опуб­ликованных в газетах «Правда» и «Известия» статей, а также в докладах на VII съезде партии и IV Чрезвы­чайном Всероссийском съезде Советов. Другими словами, в течение самого напряженного периода борьбы за мир тема истории становится одной из центральных в ленин­ском арсенале, играя действенную роль в этой борьбе. В. И. Ленин был, конечно, далек от проведения поверх­ностных аналогий между положением Советской России в 1918 г. и Германии в 1807 г. Он прямо указывал на принципиальные различия в этом положении, обуслов­ленные тем фактом всемирно-исторического значения, что в России произошла победоносная социалистическая революция. Но наряду с этим он обращал внимание на моменты, сближающие положение двух стран (позорный мир, широкий подъем освободительного движения). Все это придавало ленинскому анализу большую доказатель­ную силу, позволяя сделать научно-обоснованный вы­вод не только о необходимости мирной передышки, но и о ее преходящем характере. Формулируя этот вывод, В. И. Ленин писал: «Вся история освободительных войн показывает нам, что если эти войны захватывали широ­кие массы, то освобождение наступало быстро»⁸⁶. Так, обращение к прошлому не только служит обоснованию политической линии, но и раскрывает условия ее реа­лизации.

Эвристическая функция исторического опыта. Ленин­ские труды помогают понять природу одной из самых важных и вместе с тем трудных историко-теоретических проблем — проблемы использования опыта прошлого в познании общественных явлений и процессов современ­ности. Для В. И. Ленина привлечение исторического опыта является обязательным условием научного ана­лиза настоящего. При этом, что особенно важно, он ука­зывает на принципы, обеспечивающие научную плодо­творность использования уроков истории в анализе яв­лений современности. Для В. И. Ленина исторический опыт всегда конкретен. Он прямо противопоставляет его конкретные данные абстрактным общим рассуждениям. «Всякое общее историческое соображение, применяемое к отдельному случаю без особого разбора условий имен­но данного случая, — предостерегал он, — становится фразой»⁸⁷. Не существует опыта истории «вообще», при­годного на все случаи жизни. Данные истории могут слу-жить действенным средством познания только тогда, когда они органически соотносятся с теми явлениями современности, для осмысления которых они привлекают­ся. Вот почему в число обязательных условий научного анализа явлений общественной жизни В. И. Ленин включал требование рассматривать каждое положение только в связи с конкретным опытом истории⁸⁸.

Итак, прошлое присутствует в настоящем. Без учета этого нельзя ни понять современность, ни, тем более, активно и целенаправленно воздействовать на нее. Но возникает вопрос о мере такого присутствия. Переоценка опыта прошлого в осмыслении современности представ­ляет не меньшую опасность, чем его недооценка. Еще Гегель развенчивал наивные иллюзии тех, кто сводил знание истории к сумме примеров из прошлого, которы­ми следует руководствоваться в своих действиях в на­стоящем. «В сутолоке мировых событий,— заключал Гегель,— не помогает общий принцип или воспоминание о сходных обстоятельствах, потому что бледное воспоми­нание прошлого не имеет никакой силы по сравнению с жизненностью и свободой настоящего»⁸⁹.

Прошлое нельзя устранить из настоящего, но оно не должно и довлеть над ним. Если игнорирование опыта прошлого создает питательную почву для субъективизма и волюнтаризма в политике, то переоценка его значения ведет к догматизму, подчинению живой жизни готовой схеме. Отсюда вытекает теоретическая и практическая важность установления принципов соотношения данных истории, с одной стороны, и анализа явлений настоя­щего— с другой, в познании существенных сторон современности. Поучительные соображения на этот счет содержатся в ленинских произведениях. Уже в одной из своих ранних работ, созданных в период борьбы за по­строение партии нового типа, В. И. Ленин сформулировал принципиально важную мысль о соотношении между опытом истории и анализом конкретной ситуации в на­стоящем в определении практически-политической ли­нии. В своей статье «Наша ближайшая задача», посвя­щенной партийной организации русских социал-демократов, он писал: «История социализма и демократии в Западной Европе, история русского революционного движения, опыт нашего рабочего движения, — таков тот материал, которым мы должны овладеть, чтобы выра­ботать целесообразную организацию и тактику нашей партии. «Обработка» этого материала должна быть, од­нако, самостоятельная, ибо готовых образцов нам искать негде»⁹⁰.

Исторический опыт, таким образом, является необхо­димым условием познания ведущих тенденций современ­ного развития и выработки научно обоснованных полити­чески-практических решений. Без глубокого овладения прошлым невозможна разумная политика в настоящем. Его научное осмысление, несомненно, дает новое зна­ние, существенно необходимое для понимания явлений современности. Однако опыт истории не выступает как некая самодовлеющая, вневременная и внепространственная категория, содержащая в себе самой необходи­мые решения. По образному выражению В. И. Ленина, это — лишь материал, который, составляя обязательную предпосылку познания современности, должен быть «об­работан» в соответствии с конкретной спецификой дан­ной ситуации. Другими словами, в оценке конкретной си­туации решающее значение принадлежит всестороннему анализу ее специфики, той совокупности конкретных об­стоятельств, которые в своем неповторимом сочетании образуют именно данное состояние. Но такой анализ будет научно-результативным только в том случае, если одной из его обязательных предпосылок станет учет опы­та истории, который помогает включить рассматривае­мую ситуацию в общеисторические рамки, обнаружить тенденции общественного развития, объективно прояв­ляющиеся в этой ситуации (общее и особенное), а тем самым и глубже понять ее существенное содержание.

В свете этого выступает выдающееся социальное на­значение марксистской исторической науки. Аккумули­руя опыт предшествующих поколений, создавая объек­тивный образ прошлого, она воплощает живую связь времен. Воспроизводимое ею прошлое составляет исход­ный момент всякого социального и политического дейст­вия в настоящем. Уже это одно определяет место исто­рической науки в обществе. Предлагаемая сю иптерпре-тация прошлого прямо или опосредованно оказывает существенное воздействие на современность, формы ко­торого достаточно многообразны. Одну из наиболее эффективных из них и представляют «уроки истории».

Строго говоря, то, что обычно понимается под этим термином, далеко не обязательно формулируют именно историки. «Уроки истории» часто формулируются поли­тиками, идеологами, публицистами. Однако это никак не умаляет социальной значимости исторической науки. Дело в том, что кто бы ни занимался извлечением уро­ков из прошлого, он делает свои выводы на материале, представляемом историческими исследованиями. Созда­ваемый исторической наукой образ прошлого составляет тот фундамент, на котором единственно возможно извле­чение объективно значимых уроков истории⁹¹. Уроки истории суть высшее выражение влияния истории па со­временность. Его эффективность и благотворность непо­средственно зависят как от способности исторической науки давать объективно-истинное знание о своем предмете, так и от готовности общества делать из этого знания необходимые выводы.

¹ См.: М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф. Соч. т 20 с 500 122

² Методологические аспекты проблемы «история и современность» получили освещение в кн.: Иванов В. В. Соотношение истории и современности как методологическая проблему. М., 1973.

³ Ср.: G а 11 i e W. В. Op. cit., pp. 130—131.

⁴ См.: Gehlen A. Urmensch und Spatkultur. Bonn, 1956, S. 258.

⁵ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 24, с. 120—121.

⁶ Отсюда, между прочим, следует важный вывод о том, что ка­
тегория исторического сознания сама является историчной, изменяя
свое содержание в зависимости от сдвигов, происходящих в поло­
жении данного класса и всего общества в целом. Например, истори­
ческое сознание современной империалистической буржуазии суще­
ственно отличается от исторического сознания буржуазии периода
восходящего развития капитализма. В то время, как стремившаяся
к политическому господству буржуазия апеллировала к революци­
онным традициям прошлого, историческое сознание современной
реакционной буржуазии носит воинствующий контрреволюционный
характер."

⁷ Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 26, с. 107. 126

⁸ Ср.: Левада Ю. А. Историческое сознание и научный метод.—
В кн.: Философские проблемы исторической науки.

⁹ См.: Schmidt W. Geschidhtswissenschaft und Geschichtsbe-
wusstsein. — In: ZfG, 1967, N 2, S. 213—214.

¹⁰ Нельзя поэтому согласиться с распространенным в современ­
ной буржуазной науке взглядом, согласно которому решающая роль
в выработке исторического сознания принадлежит не собственно
историкам, а разного рода популяризаторам исторических знаний.
Так, швейцарский ученый Л. Муральт, ставя вопрос о соотношении
между научным познанием и историческим самопознанием общества,
утверждает, что над формированием последнего «работают все, чаще
и непосредственнее всего, может быть, журналисты..., затем поэты,
которые, может быть, сильнее всего чеканят историческое сознание
образованной публики». (М и г а 11 L. Der Historiker und diie Ge-
schichte. Zurich, 1960, S. 277—278). Конечно, и журналисты, и дея­
тели литературы и искусства вносят свой значительный вклад
в формирование исторического сознания. Но, оценивая его, нельзя
упускать из виду, что при этом они опираются на знания, вырабо­
танные исторической наукой, являются их своеобразными разносчи­
ками, популяризаторами.

¹¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6, с. 30.

¹² См.: Там же, т. 25, с. 133.

¹³ Маркс К. иЭнгельсФ. Соч., т. 7, с. 345.

¹⁴ Там же, т. 18, с. 499—500.

¹⁵ Там же, т. 16, с. 420.

¹⁶ См.: Там же, т. 19, с. 329.

¹⁷ Там же, т. 22, с. 298.

Там же, т. 19, с. 345.

¹⁹ См.: Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических республик. М, 1977, ст. 68.

²⁰ В свете этого следует рассматривать идейные искания современ­ной буржуазной историографии. В частности, показательные для зна­чительной части ее усилия по выработке синтетической концепции исторического процесса, связанные с отказом от европоцетризма и воз­рождением универсально-исторической точки зрения (см., например: I3G

S с h i e d e г Th. Moglichkeiten und Grenzen vergleichender Methoden in der Geschichtswissenschaft. — In: HZ, 1965, Bd. 200, H. 3, S. 530— 531; Wagner F. Der Historiker und die Weltgeschichte. Freiburg/ Mtmchen, 1965, S. 183; Luthy H. In Gegenwart der Geschichte. (West) Berlin, 1967, S. 17, 21—22; The Problems of Civilisations. Hague, 1964, p. 5f; Dahm B. Geschichtswissenschaft und Dritte Welt.— In: Die Funktion der Geschichte in unserer Zeit. Stuttgart, 1975. Hobborn H. The History of Ideas. —In: AHR, 1968, vol. 73, N 3, p. 684; M a rjw i ck A. Op. cit, p. 18) лежат в русле модифика­ции идеологии империалистической буржуазии в плане приспособле­ния к новым историческим условиям, характеризующимся распадом колониальной системы империализма и пробуждением к активной исторической деятельности народов всех частей света.

²¹ Справедливость этого положения убедительно подтверждают обобщающие историографические исследования советских ученых. Раскрывая идейную направленность исторических концепций буржу­азных авторов и прослеживая ее влияние на их историографическую практику, они в то же время предостерегают против сведения ре­зультатов этой последней к лежащим в ее основе идеологическим установкам. См., помимо указанных работ Е. А. Косминского, А. И. Данилова, Е. В. Гутновой, О. Л. Вайнштейна, также: Вино­градов К. В. Очерки английской историографии нового и новей­шего времени. Л., 1975; Курбатов Г. Л. История Византии (исто­риография). Л., 1975.

²² См.: Алпатов М. Л. Указ. соч.

²³ См.: S с h i e d e r Th. Politisches Handeln aus historischem Be-wusstsein.— In: HZ, 1975, Bd. 220, II. 1.

²⁴ См., в особенности: The Historian and the Diplomat. The Role
of History and Historians in American Foreign Policy. New York,
1967; G о о с h G. P. Op. cit., pp. 122—123; Essays in Modern European
Historiography, pp. 5—6, 286 и т. д. Критику политической
направленности современной буржуазной историографии см. в рабо­
тах, перечисленных в сноске 44 (гл. 2).

²⁵ При этом нередко делаются ценные наблюдения о политической
направленности взглядов отдельных историков или целых течений
буржуазной исторической мысли. Сошлемся в качестве показатель­
ного примера на американского ученого Л. Кригера, который под
этим углом зрения рассматривает формирование исторических
взглядов Л. Ранке. По хорошо аргументированному убеждению
Л. Кригера, важнейшим идейным источником взглядов Л. Ранке
и всего немецкого историзма была борьба с самой идеей революции.
(См.: Krieger L. Elements of Early Historicism: Experience,
Theory, and History in Ranke.— In: History and Theory, 1975,
vol. XIV, N 4. Beiheft 14. Essays on Historicism).

²⁶ С о m m a g e r H. S. Op. cit., p. 20.

²⁷ М а г w i с k A. Op. cit., p. 271.

²⁸ Н i I d e b г а n d К. Op. cit, S. 350. Anm. 58.

³⁰ См.: Н е у с ы х и н А. И. Указ. соч., с. 223.

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 416.

³² S с h i с d е г Th. Politisches Handeln aus historischem Bewusst-
sein..., S. 16.

³³ Методологические преблемы социальной революции освещаются
в кн.: Селезнев М. А. Социальная революция (методологические
проблемы). М., 1971; Красин Ю. А. Революцией устрашенные.
М, 1975.

³⁴ Цит.: Б л о к М. Указ. соч., с. П.

³⁵ См.: Toynbee on Toynbee, p. 47.

³⁷ Engelberg E. Zu methodologischen Problemen der Periodi-sierung. —In: ZfG, 1971, N 10, S. 1219.

³³ См.: Лурье С. Я. Геродот. М—Л., 1947.

³⁹ См.: Виноградов П. Г. Происхождение феодальных отно­
шений в Лапгобардской Италии. СПб., 1880. Введение.

⁴⁰ Гутнова Е. В. Историография истории средних веков,
с. 164.

⁴² См.: Макиавелли II. Соч., т. 1, М.—Л., 1934, с, 232.

⁴³ Токвиль А. О демократии в Америке. М., 1897, с. 4.

⁴⁴ Материалы XXII съезда КПСС. М., 1962, с. 417.

⁴⁵ Об актуальности в истории см.: Хмылев П. Н. Проблема
актуальности в историческом познании.— МИВИН, вып. 2. Томск,
1964.

⁴⁶ См.: В айн штейн О. Л. Западноевропейская средневековая
историография. М,—Л., 1964, с. 463—464.

⁴⁸ См.: Алпатов М. А. Указ. соч.; Данилов А. И. Проблемы
аграрной истории раннего средневековья; Гутнова Е. В. Истори­
ография средних веков.

⁴⁹ См., в особенности; Алаев Л. Б. Проблема сельской общины
в классовых обществах. — ВИ, 1977, № 2.

⁵⁰ См.: Штаерман Е. М. Античность в современных западных
историко-философских теориях.—ВДИ, 1967, № 3.

⁵¹ См.: Алпатов М. А. Указ. соч.

⁵² См.: Садретдинов Г. К. К вопросу о решении проблемы
перехода от античности к средним векам в буржуазной историогра­
фии 20—30-х годов XX в. — МИВИН, вып. 7—8, Томск, 1972.

⁵³ Н е i m р е 1 II. Der Mensch in seiner Gegenwart. Gottingen,
1957, S. 36.

⁵⁴ См.: К а ц А. Л. Проблема падения Римской империи в совет­
ской историографии. — ВДИ, 1967, № 4.

⁵⁵ См.: Корсунский А. Р. Проблема революционного перехода
от рабовладельческого строя к феодальному в Западной Европе.—
ВИ, 196/4, № 5; Крапивенский С. Э. Переход к феодализму
как социальная революция. — МИВИН, вып. 5, Томск, 1967.

⁵⁶ См.: Коростовцев М. А. Рабовладельческая формация
в свете исторического материализма. — В кн.: Проблемы социально-
экономических формаций. Историко-типологические исследования.
М„ 1975.

"⁴ См.: Л с н и п В. И. Поли. собр. соч., т. 18, о. 363.

⁶⁵ Toynbee on Toynbee, p. 48. 170

^6S Ibid., p. 68. В другом месте он говорит об «упрямом и посто­янном неизвлечении уроков из очевидных фактов» как характерной черте современной западной действительности (р. 108).

⁷⁷ CommagerH. S. Op. cit„ pp. 91—92.

⁷⁸ Ibid, pp. 92—94.

⁷⁹ См.: Benson L. Toward the Scientific Study of History-
Selected Essays. Philadelphia, 1972. См. также сноску 39 к гл. 1
Продолжающееся падение общественного интереса к истории на
Западе стало предметом озабоченного внимания буржуазных ученых
па последнем международном конгрессе исторических наук в Сан-
Франциско. См.: Сахаров А. М. О некоторых методологических
вопросах на XIV международном конгрессе историков (заметки де­
легата). — «Вестник Московского университета». Серия «Истопия»
1976, № 3, с. 4.

⁸¹ Л е н и и В. И. Поли. собр. соч., т. 16, с, 124.

⁸² Там же, т. 36, с. 93.

⁸³ Там же, т. 29, с. 193

⁸⁴ Там же т. 10, с. 275—276.

⁸⁵ Там же, т. 35, с. 382.

⁸⁶ Там же, т. 36, с. 23—24.

⁸⁷ Там же, т. 35, с. 373.

Глава IV