Объективность исторического знания: его возможности и предпосылки 2 page

Все это придает проблеме достижения объективной истины в истории несравненно большую остроту, чем в естественных науках. Она не может быть решена на уровне простых деклараций какого бы то ни было рода. В первую очередь это относится к требованию бесприст­растности исторического исследования. Прокламируемая буржуазными объективистами в качестве идеала, «бес­пристрастная история» недостижима практически и не­возможна теоретически. Этот идеал противоречит самой природе познания явлений общественной жизни и на деле попытки следования ему могут нередко скорее за­труднить, чем облегчить объективное познание прошлого. Ложный характер антиномии «объективность-при­страстность» убедительно раскрыл В. И. Ленин. Высмеи­вая Н. К. Михайловского за его утверждение, что марксистам как представителям учения, гордящегося своей неумолимой объективностью, «не полагается сер­диться», В. И. Ленин писал: «Если известное учение тре­бует от каждого общественного деятеля неумолимо объективного анализа действительности и складываю­щихся на почве той действительности отношений между различными классами, то каким чудом можно отсюда сделать вывод, что общественный деятель не должен ³³ симпатизировать тоМу или другому классу, что ему это «не полагается»? Смешно даже и говорить тут о долге, ибо ни один живой человек не может не стано­виться на сторону того или другого класса (раз он понял их взаимоотношения), не может не радоваться успеху данного класса, не может не огорчиться его не­удачами, не может не негодовать на тех, кто мешает его развитию распространением отсталых воззрений и т. д. и т. д.» ³⁴. Утверждение, что «если люди требуют, чтобы взгляды на социальные явления опирались на неумоли­мо объективный анализ действительности и дей­ствительного развития», то «им не полагается сердить­ся», В. И. Ленин ввиду его нелепости называл «сапога­ми всмятку»³⁵.

Действительно, оно противоречит всему характеру общественного познания, предполагающего определенное отношение познающего субъекта к предмету своего иссле­дования, являющееся по своей сути личностным отноше­нием, окрашенным чувствами симпатии или антипатии, восхищения или негодования и т. п. При этом, конечно, речь идет не только о марксистском обществоведении. На всяком познании явлений общественной жизни отра­жается личность исследователя, и подлинная проблема заключается не в изгнании ее оттуда, а в выяснении условий и характера ее влияния на ход и результаты изучения исторической действительности.

В этой связи нуждается в дифференциации само по­нятие исследовательской пристрастности, так как оно охватывает широкий круг самых разнообразных форм личностного отношения ученого к объекту своего изуче­ния. Далеко не равнозначные по своему воздействию на познавательный процесс, эти формы, естественно, в раз­ной мере заслуживают специального анализа. Одно дело, например, пристрастность историка, обусловливаемая его личными вкусами или конъюнктурными соображе­ниями, и совсем другое — пристрастность, вытекающая из его классовых позиций. Очевидно, что пристрастность первого рода заслуживает осуждения и должна устра­няться из исторического исследования, поскольку она вредит его объективности. Здесь перед нами, действи­тельно, в основе своей морально-этическая проблема, которая в последнем счете сводится к гражданской от­ветственности и профессиональной добросовестности ис­торика. Иначе обстоит дело с пристрастностью, обуслов­ливаемой социальным статусом исследователя. В этом случае необходимо рассмотрение самой природы такой пристрастности и ее влияния на объективность познания. В первую очередь здесь должна идти речь о при­страстности ученого, порождаемой его классовой при­надлежностью. Такая пристрастность может как спо­собствовать получению объективного знания о прошлом, так и препятствовать ему. Все дело заключается в том, интерес какого класса воплощается в этой пристрастно­сти. Историческое познание отражает в своих категори­ях диалектическую связь времен. Всякое настоящее является продолжением и развитием прошлого. Даже будучи его отрицанием, оно выступает реализацией по­тенций, заложенных всем предыдущим ходом событий. Но если верно, что без прошлого нет настоящего, то также справедливо и другое: без осмысления настояще­го невозможно понять прошлое. В общем потоке вре­мени настоящее представляет собою ту точку, с кото­рой обозревается прошлое и бросается взгляд на буду­щее. От того, насколько широкую перспективу видения открывает эта точка, зависит основательность постиже­ния существенного содержания прошлого. Но сама эта перспектива обусловливается теми господствующими идеями, которые определяют облик современности. По­рожденные потребностями своей эпохи, призванные рас­крыть ее основное содержание, они тем самым форми­руют идейно-теоретическую основу всего изучения прош­лого в данную эпоху. В классово-антагонистическом об­ществе такая основа, разумеется, не является однород­ной, что и обусловливает одновременное существование и борьбу различных образов прошлого, выражающих коренные интересы соответствующих классов, составля­ющих данное общество. Эти интересы прямо или в опо­средованном виде отражаются в подходе к прошлому каждого историка, принадлежащего данному обществу и классу, преломляясь, подчас весьма причудливо, в его исследовательской практике.

От того, насколько глубоко идеология данного клас­са способна раскрыть существенное содержание совре­менности, зависит и глубина освещения прошлого. Другими словами, на каждом витке развития человеческого общества наиболее прогрессивная в данный момент идеология открывает наибольшие возможности для объ­ективного познания прошлого и, напротив, реакционная идеология выступает фактором, препятствующим тако­му познанию. К этому следует добавить, что прогрес­сивный класс несравненно более заинтересован в объ­ективном познании прошлого, чем класс реакционный. В той борьбе, которую он ведет в настоящем, прошлое является для него союзником³⁶, в то время как класс, утративший историческую перспективу, неуверенно чув­ствующий себя в настоящем и в страхе заглядывающий в будущее, начинает бояться и собственного прошлого³⁷. В этом смысле можно говорить об отношении к исто­рии как показателе духовного здоровья общества, его уверенности в себе самом, в своем настоящем и будущем.

В свете сказанного выступает одна важная черта субъективного фактора в историческом познании, на ко­торую обращается недостаточное внимание в специ­альной литературе. Говоря о субъективности, присут­ствующей в познании явлений общественной жизни, мы не всегда в должной мере учитываем то обстоятельство, что сама эта субъективность в своих существенных па­раметрах объективно обусловлена. Познавательная дея­тельность историка социально детерминирована. Вслед­ствие этого социально опосредованной является и его субъективность. История исторической науки не дает нам примеров, так сказать, абсолютной субъективности ученого, его полной «свободы» в обращении с прошлым, не ограниченной какими-либо социальными детерми­нантами. Точнее говоря, такие примеры лежат за пре­делами исторической науки, вся познавательная дея­тельность которой с первых шагов ее становления носит ярко выраженный социальный характер.

Для каждой эпохи присущи свои пристрастия. Субъ­ективность средневекового хрониста отличается от субъективности историка-романтика. Пристрастность французского либерального историка периода Рестав­рации характеризуется иными чертами, чем пристраст­ность американского реакционного историка времени разгара «холодной войны». Но во всех случаях она бы­ла социально детерминирована, имела свои истоки в объективных условиях жизни общества. Мы можем, таким образом, говорить об объективной природе субъ­ективного фактора в историческом познании, что, в ча­стности, означает контролируемость результатов его влияния на историографическую практику. Определяя объективные предпосылки влияния в каждом данном случае субъективного фактора на процесс познания, мы получаем возможность не только учета, но и коррекции этого влияния.

Такое влияние может деформировать ход и резуль­таты познания. В этом случае выяснение мотивов, обус­ловивших пристрастность исследователя (например, принадлежность его к реакционному общественному классу, его национализм и т. п.), позволит, во-первых, установить сам факт искажения объективной реально­сти в угоду классовым или националистическим при­страстиям, а во-вторых, попытаться, элиминируя дефор­мирующее влияние субъективных пристрастий ученого, реконструировать соответствующий фрагмент истори­ческой действительности. Именно на этом принципе основывается возможность критического использования марксистской историографией трудов авторов, стоящих на классово чуждых позициях. Выявление классовой пристрастности данного автора, установление того, как она отразилась на фактической стороне исследования, открывают возможность обнаружения момента объек­тивной истины, содержащегося в его работе и, таким образом, включения его данных в общую картину исто­рического прошлого, создаваемую усилиями многих поколений ученых. Вот почему марксистская историогра­фия, рассматривая поступательное движение нашей науки, наряду с достижениями прогрессивной историче­ской мысли в то же время учитывает' и результаты, по­лученные реакционными и консервативными по своим политическим убеждениям учеными, — в той мере, в ка­кой они вносят свой вклад в достижение объективно-истинного знания о прошлом. Социальная детерминиро­ванность субъективного момента в познании и является той объективной основой, которая делает возможным строго научное разграничение между классовой прист­растностью исследователя и полученными им конкрет­но-историческими результатами, которые хотя и во мно­гом зависят от классовой позиции ученого, но нацело ею не определяются.

С другой стороны, субъективный элемент в истори­ческом познании, выражающий коренные интересы про­грессивного класса, является могущественным факто­ром, способствующим объективно-истинному отраже­нию исторической действительности. Вследствие этого присутствие такого рода пристрастности в истори­ческом познании не только допустимо, по и составляет необходимое условие его подлинного прогресса. Объек­тивированные в историографической практике ученого интересы передового общественного класса - выступают в качестве обязательной предпосылки получения объек­тивного знания о прошлом.

Высшим выражением классовой пристрастности уче­ного является его партийность, обнаруживающаяся как в подходе к оценке отдельных явлений общественной жизни, так и — что особенно важно — в общем понима­нии исторического процесса. Будучи одним из коренных принципов всякого изучения явлений общественной жизни, партийность исследователя составляет неотъ­емлемую характеристику исторического познания. Вне учета ее невозможно понять его действительную приро­ду. Партийность ученого нельзя рассматривать ни как препятствие к объективному познанию прошлого, ни как панацею, способную чудодейственным образом обеспечить его. Она — объективная категория, имма­нентно присущая историческому познанию, которая нуждается в таком же тщательном изучении, как и все другие категории исторической науки. В процессе познания она органически взаимодействует с другими принципами, содействуя или препятствуя, в зависимо­сти от своей классовой природы, получению объектив­ного знания о прошлом.

Мы не должны упускать из виду тот простой факт, что каждый историк, каким бы отдаленным от сегод­няшнего дня прошлым он ни занимался, пишет для сво­их современников и подходит к этому сюжету в свете проблем, их волнующих, транспортируя в прошлое и решая на его материале вопросы, актуальные для на­стоящего. Познание прошлого является заинтересован­ным в том смысле, что оно детерминируется современ­ностью, порождающей специфическую, социальную по своей природе заинтересованность в реконструкции и запечатлении в памяти людской давно минувших событий и явлений. Эта заинтересованность исторической науки, воплощающая ее социальную функцию, реализуется в ее партийности. Только такое заинтересованное, пар­тийное по своей направленности познание в состоянии раскрыть внутренние связи и закономерности прошлого. Изучение партийности исторического познания являет­ся, таким образом, необходимой составной частью ос­мысления его возможностей в адекватном отражении объективной исторической действительности.

Партийность исторической науки давно перестала быть тайной и для буржуазной историографии. Уже в прошлом столетии многие ее выдающиеся представи­тели четко формулировали положение о связи истории с жизнью, воплощенной в ее активном участии на сто­роне определенных социальных и политических сил в решении актуальных проблем современности. XX век принес с собой дальнейшее развитие этого положения. Уже Б. Кроче считал иллюзорной «беспартийность и объективность, которые... опираются на искусство говорить вполголоса, задних мыслей, осторожного умолчания»³⁸, а Г. Белов прямо называл историка «партийным человеком»³⁹. Английский философ-прагматист Ф. К. С. Шиллер не без основания писал о том, что беспристрастный нейтралитет в отношении жизненных проблем является покровом, скрывающим инте­рес, постыдный при свете дня, а поиски чистого знания иногда менее чисты, чем это представляется, и не сво­бодны от сильной примеси гордыни⁴⁰.

Наряду с этим, однако, в буржуазной историографии продолжал иметь широкое хождение взгляд, рассмат­ривающий партийность историка как зло, препятствую­щее объективному познанию прошлого. Показательно, что этот взгляд нашел свое выражение в наиболее по­пулярных работах по истории исторической науки, соз­данных в первой половине нашего столетия, хотя он во многом фактически противоречил содержавшемуся в них конкретному историографическому материалу. Так, в своей книге «История и историки в XIX в.» Дж. П. Гуч приводит многочисленные свидетельства со­циальной обусловленности исторического познания, ак­тивного участия историков в решении средствами своей науки насущных практически-политических задач свое­го времени и вместе с тем он усматривает главную за­слугу Л. Ранке перед историей «в освобождении изуче­ния прошлого от страстей настоящего»⁴¹. На аналогич­ных позициях стоял автор другого известного историо­графического исследования Э. Фютер, подчеркивавший необходимость полной свободы для истории как науки от сил, действующих в государстве, церкви и экономи­ке, и утверждавший, что поскольку история ставит себя на службу публицистическим тенденциям, она теряет свое научное значение⁴².

Даже в 1950 г. в разгар презентистского «осовреме­нивания» истории Г. Дж. Ренир констатировал, что по­ложение о том, что, рассказывая свою историю, ученый является прежде всего социальным агентом, не встре­чает признания среди историков⁴³. Конечно, сегодня категоричность этого утверждения представляется бо­лее чем сомнительной. Современная буржуазная исто­риография четко прокламирует свою социальную функ­цию, непосредственно связывая ее с защитой коренных устоев капиталистического общества⁴⁴. Это, однако, не приближает ее к пониманию подлинной природы партийности в истории. По-прежнему является харак­терным для нее противопоставление партийности и объ­ективности исторического познания, вследствие чего искажается действительный смысл проблемы. Прису­щая современной буржуазной науке неообъективистская ориентация находит в данном случае свое выражение в том, что партийность, отождествляемая с пристраст­ностью историка, расценивается как вынужденное и не­искоренимое зло, противоречащее идеалу исторического познания. Этот последний, как и во времена Ранке, ус­матривается в беспартийной (беспристрастной) науке с той только разницей, что признается его недостижи­мость.

Тем не менее беспартийность провозглашается одним из важнейших принципов, управляющих всей деятель­ностью историка ⁴⁵. Она (в своем идеале) рассматрива­ется как характерная черта, свойственная именно бур­жуазной исторической науке и отличающая ее от науки марксистской с ее идеалом партийности. «Советский на­учный идеал определяется через понятие партийность, а западный — через понятие объективность»⁴⁶ — в этой чеканной формуле швейцарский ученый В. Хофер выразил убеждение, присущее всей современной буржуазной историографии. Именно поэтому в ее теоре­тических конструкциях фактически отсутствует пробле­ма партийности исторического познания. Воинствующе партийная по своей социальной направленности, она в то же время в лице разных своих течений пытается либо скрыть эту партийность под маской «объективно­сти», либо, признавая ее, отождествить с неустранимой в силу особенностей человеческой природы пристраст­ностью исследователя. Но во всех случаях буржуаз­ные теоретики отказываются рассматривать партий­ность как принцип научного познания явлений общественной жизни.

Принципиально иным является марксистско-ленин­ское понимание партийности исторического познания. Оно исходит из признания ее объективной категорией, от­ражающей внутренние закономерности, присущие исто­рии как общественной науке, в частности, закономер­ности познания исторического прошлого, которое в классовом обществе носит классовый характер. Соот­ветственно этому партийность в исторической науке можно определить как подход ученого к исследованию исторической действительности и его оценку явлений и событий прошлого с позиций определенного класса, проявляющихся в проведении в историографической практике идей, настроений, идеалов этого класса.

Принцип партийности в исторической науке находит выражение в совокупности основополагающих представ­лений, которыми руководствуется ученый в своей исто­риографической практике и которые оказывают решаю­щее влияние как на его общее понимание исторического процесса, так и на истолкование отдельных существен­ных фактов прошлого. Будучи выражением классового подхода к истории, партийность исследователя состав­ляет исходный пункт всего анализа исторического ма­териала, детерминируя его социальную направленность. Особенно велико значение рассматриваемого принципа в сфере исторической генерализации, которая предпо­лагает в качестве своего обязательного компонента из­вестную социальную оценку.

С первых же шагов своего развития в классовом об­ществе историческая наука носила партийный харак­тер⁴⁷. При этом, однако, следует иметь в виду, что в не­марксистской историографии партийность исследовате­ля не всегда являлась осознанной. Нередко она высту­пала под флагом нарочито подчеркнутой беспартийно­сти. С другой стороны, многие ученые искренне полага­ли, что в своих произведениях они не преследовали иной цели, кроме чистой науки, хотя в действительности их работы защищали определенные классовые интересы. Поэтому решающим критерием определения партийно­сти того или иного автора являются не словесные декла­рации, а реальная социальная направленность его ра­боты, объективное звучание тех выводов, которые в ней делаются, даже если они не совпадают с субъективны­ми намерениями ученого.

Подчеркивая выдающееся значение партийной пози­ции исследователя в общественном познании, марксизм, однако, не сводит к ее реализации все содержание это­го последнего. Партийность ученого не является неким абсолютом, нацело определяющим результаты иссле­дования явлений общественной жизни. В процессе об­щественного познания она находится в сложных и не­редко противоречивых отношениях с другими его прин­ципами. Характер этих отношений может как содейст­вовать, так и препятствовать реализации принципа партийности в результатах познания. Наиболее распро­страненным является противоречие между партийной позицией ученого и объективными результатами его ис­следования. В частности, история исторической науки изобилует многочисленными примерами разительного несоответствия идейно-теоретических, представлений ученого и его историографической практики. На это обстоятельство специально обращал внимание В. И. Ле­нин, подчеркивая способность буржуазных ученых, за­нимающих реакционные позиции в области философии, давать самые ценные результаты в специальных обла­стях различных наук, в том числе истории ⁴⁸.

Причины такого несоответствия кроются в самой природе научного познания. Даже в структуре такой науки, как история, построения которой непосредственно связаны с господствующими в обществе политическими и философскими воззрениями, имеются элементы, не обусловливаемые целиком мировоззренческими катего­риями. Историк работает с историческими источниками, объективные данные которых могут противоречить его исходным идейно-теоретическим позициям. Так нередко происходит в тех случаях, когда сталкиваются реакци­онные или консервативные мировоззренческие принципы ученого и адекватно отраженная в исторических ис­точниках объективная действительность. Следуя логи­ке исторических фактов, ученый приходит к результа­там, которые не только не соответствуют его партийной позиции, но и, по существу, находятся в глубоком внут­реннем противоречии с ней, что бы сам исследователь по этому вопросу ни думал.

Сошлемся в качестве поучительного примера на из­вестную марковую теорию Г. Л. Маурера ⁴⁹. Созданная ученым, придерживавшимся сугубо консервативных по­литических убеждений и являвшимся в свое время вид­ным государственным сановником — защитником охра­нительных начал, субъективно направленная на предот­вращение революционных потрясений в Германии, эта теория по своему объективному содержанию далеко вышла за рамки, намеченные для нее ее творцом. Не говоря уже об огромном научном значении марковой теории, открывшей новую главу в поступательном раз­витии исторических знаний о прошлом человеческого общества, ее выводы объективно имели социально-политическое звучание, существенно различавшееся с тем, которое стремился придать им сам Маурер.

Расхождение между партийной позицией историка и объективной значимостью его трудов имеет и другой аспект. Хорошо известно, что декларирование ученым в своих идейно-теоретических взглядах идей передового общественного класса автоматически не определяет ус­пех его историографической практики. Во все времена существовало немало посредственных исторических про­изведений, не соответствовавших прогрессивным полити­ческим и общественным идеалам своей эпохи или даже в разной степени противоречивших им, как бы громо­гласно их авторы ни клялись в своей верности этим идеалам.

Коллизия между идейно-теоретическими принципа­ми ученого и их воплощением в его историографической практике нередко обусловливается субъективными фак­торами, восходящими в последнем счете к профессио­нальным качествам историка. Однако было бы невер­ным все сводить только к ним. В этой коллизии нахо-дит свое выражение специфика исторического позна­ния, содержание которого не может быть сведено к реа­лизации в исследовательской практике определенных идейно-теоретических принципов. Если бы это было так, то поступательное развитие исторической науки вообще не было бы возможно, а она сама превратилась бы в простую функцию политики и идеологии. Смена гос­подствующих идейно-теоретических принципов означа­ла бы для исторической науки полный отказ от всего ранее достигнутого, глобальный пересмотр всего ее фактического материала. В действительности дело про­исходит по-иному. Процесс исторического познания но­сит глубоко диалектический характер, включая в себя как отрицание устаревших концепций и понятий, так и сохранение и воспроизведение в новых теориях извест­ной суммы накопленного ранее знания ⁵⁰. В этом про­является относительная самостоятельность историо­графической практики, вытекающая из самой природы исторического познания. Являющаяся предметом исто­рической науки, объективная действительность состоит, если можно так выразиться, из различных пластов, предполагающих разные уровни их исследования. Если выяснение общих закономерностей исторического раз­вития в их конкретных проявлениях, объяснение сущест­венных социально-политических процессов и явлений, исследование различных форм классовой борьбы и т. п. необходимо требуют в качестве своей предпосылки партийного подхода историка, то имеются в числе объ­ектов исторического познания и сюжеты иного порядка, изучение которых не находится в жесткой зависимости от классовой позиции ученого. Это прежде всего отно­сится к фактической стороне исторических событий. Уже в произведениях античных авторов содержатся элементы объективной истины, относящиеся главным образом к изображению конкретных исторических со­бытий, которые стали прочным достоянием науки, вой­дя составной частью в различные, подчас диаметрально противоположные по своему идейному содержанию исто­рические концепции. Такие элементы создаются на всех этапах развития исторической науки, составляя обяза­тельную предпосылку ее поступательного движения.

Однако не только в сугубо описательной сфере представляется возможным выделить элементы, изуче­ние которых не детерминируется классовой принад­лежностью ученого и вследствие этого результаты та­кого изучения не носят однозначно партийного характе­ра и, таким образом, не упраздняются в иной системе идейно-теоретических принципов. Они присутствуют, конечно, в несравненно более ограниченном масштабе, и на некоторых уровнях теоретического осмысления истории. Мы уже говорили о марковой теории Маурера. Можно назвать также целый ряд других теоретиче­ских построений, созданных буржуазной наукой, кото­рые в трансформированном виде перешли в марксист­скую историографию. Укажем, в частности, на разра­ботанную русскими и английскими буржуазными уче­ными так называемую классическую теорию английско­го манора. Несомненно устаревшая сегодня в целом, эта теория тем не менее целым рядом своих моментов, так же как и марковая теория, вошла в марксистскую концепцию аграрного развития английского средне­векового общества⁵¹.

Этот и многие другие примеры свидетельствуют о том, что в ходе историографической практики выра­батываются такие научные знания, которые, будучи продуктом непосредственной работы историка со свои­ми источниками, обладают относительной независи­мостью от его партийной принадлежности. Данное об­стоятельство важно иметь в виду для понимания как развития исторической науки, так и самого действия принципа партийности в истории. В частности, не учи­тывая его, нельзя правильно объяснить современное состояние буржуазной историографии, оказывающейся способной, несмотря на очевидную реакционность своей партийной позиции, давать в определенных узких сфе­рах объективно-истинное знание о прошлом. Всякая попытка идентифицировать партийную позицию отдель­ного ученого, исторической школы или целого истори­ческого направления с их научной практикой огрубля­ет действительную картину исторического познания и в последнем счете лишь компрометирует сам прин­цип партийности исторической науки.

Из этого, однако, не следует, что партийность иссле­дователя проявляется лишь в сфере идейно-теоретиче­ских представлений, не отражаясь существенным обра­зом на его историографической практике. Даже в тех случаях, когда неумолимая логика исторических фак­тов приводит ученого к выводам, объективно противо­речащим его партийной позиции, эта последняя в той или иной степени неизбежно отражается на его кон­кретных исследованиях, накладывая на них свой неиз­гладимый отпечаток. Ее влияние обнаруживается преж­де всего в интерпретации исследуемых фактов, в той идейной направленности, которую приобретает все ис­следование. Часто это находит свое выражение в том, что реакционные или консервативные идейно-теоретиче­ские взгляды ученого ограничивают научное значение его конкретно-исторических исследований, сообщают им черты непоследовательности и внутренней противоречи­вости. Так, в частности, обстоит дело с марковой теори­ей Маурера. Партийность немецкого ученого самым непосредственным и отрицательным образом сказалась па его исследовании аграрного развития средневековой Германии, что было отмечено уже Ф. Энгельсом ⁵².

В этом частном примере нашла свое отражение об­щая закономерность исторического познания. Буржу­азная партийность даже в период восходящего разви­тия капиталистического общества ставит определенные границы объективному познанию исторической дейст­вительности. Эти границы, обнаруживающиеся не только в сфере теоретического осмысления истории, но и в области конкретной исследовательской практики, в последнем счете обусловливаются классовой природой буржуазной партийности. Своекорыстие буржуазии как эксплуататорского класса неминуемо ограничивает воз­можности ее идеологов в объективном познании явле­ний общественной жизни, ибо такое познание на изве­стном этапе неизбежно вступает в противоречие с их главной целью — увековечить господствующее положе­ние своего класса. Естественно, что в различных сферах исторического познания это противоречие выражается по-разному, неодинаково влияя на сам познавательный процесс и его результаты. Но везде такое влияние яв­ляется негативным.

Высшей формой партийности в общественном позна­нии является коммунистическая партийность, выражаю­щая и защищающая коренные интересы самой прогрес­сивной силы общества —рабочего класса. Ее качествен­ное отличие от всех других форм заключается прежде всего в тех возможностях, которые она открывает для научного познания мира общественных явлений. Точно так же, как все общественные классы до пролетариата, будучи каждый в свое время носителем социального прогресса, вместе с тем в силу своей эксплуататорской природы не могли сколько-нибудь длительно и последо­вательно выражать интересы всего общества, вследствие чего сам прогресс носил ограниченный и противоречивый характер, и соответствующие им формы партийности даже в период восходящего развития того или иного класса давали лишь ограниченные рамки для поступа­тельного движения исторической науки. Эти рамки в за­висимости от формы партийности могли быть более или менее широкими (буржуазная партийность, например, открыла неизмеримо большие возможности для понима­ния подлинной природы исторического процесса, чем феодальная), но во всех случаях они не позволяли да­вать всестороннюю объективно-истинную картину разви­тия человеческого общества именно потому, что ни один эксплуататорский класс не заинтересован в этом и, есте­ственно, не может выработать соответствующие идеоло­гические средства, необходимые для решения этой задачи. Даже в период своего восходящего развития такой класс в силу самого своего положения в классово-антагонистическом обществе не заинтересован в беспо­щадном разоблачении всех социальных противоречий. Поэтому и объективность его идеологов в освещении общественных явлений и процессов неизбежно является ограниченной, непоследовательной.