Юбилярина песня!

/Дальше следовал текст и нотные знаки про «Ах! Какую женщину!»/

Вот в какие рамки запирали местного культуроведа!

…Почему с каждым новогодьем статьи Нэвэртия теряли патриотизм надежды и, опять же, почему новое каждогодье Нэвэртия знаменовалось всё бОльшим и бОльшим устрашнением деда мороза и снегурочки? Об этом общественное равнодушие не подозревало. Зато врачебная тайна всей районной больницы и её филиалов знала наверняка: у больного Васылэга прогрессировала язва желчи, а у больного Дэрыбас часто находились камни в мочевыводящей простате путей. Но для города важны были статуэтки, а отнюдь не выражения их лиц! Тем более выражения тех, кто, задрав голову, пытался присмотреться, превалировали нехорошими словами, когда шапки‑обманки ронялись мехом в разлитую площадную мряку. А «своя шапка ближе к шее» была важнее всяких полуметровых неточностей на выпуклых харях деда внучки и внучки деда.

– Ой! Смотрите! У неё в носу нет морковки!

Точно подметил вундеркинд, потомок тех, кто давным‑давно, подкупленный оппозицией и сладкой вафелькой, кричал, спрятавшись за урну: «А король‑то голый!».

Но родители, видимо педагоги, рассудительно объяснили его неточность:

– Она внучка, её ещё не лепят. Вот когда станет бабой, то и стёкляшки вместо глаз, и нос оранжевый, и рот вставной, и все эти овощи будут ей к лицу, и испорченный портрет не улучшат!

– А, я понял! – заорало, перебивая, последствие излишней заобразованности. – Баба, это когда дырявое ведро вместо головы!

– Правильно, сын!

Сказал папа, ткнув незаметно супругу в бок.

– Конечно правильно, сыночка! – среагировала уязвлённая в поясницу, мама: – Это как у папиной матери – бабы Варьки. …

…Подгребая по центральной течее, куда стекались ручьи веселья, ОН споткнулся всеми ногами.

«Держите равновесия балансами!»

Поддержала за локоть ФРАЗА.

Причиной спотыкновения явился сильно дремавший посредине всех перекрёстков аккордибаянист, кой сравнялся с лицом земли. Больно ударенная огромная гармонь, независимо от исполнителя, выдала первые аккорды мелодии «гляжусь в тебя, как в зеркало». «До головокружения…» прохрапел автоматом профессионал, переодетый бурым мишкой и наглухо пристёгнутый ремнями к кнопкам клавиатуры. Музыкант висел животом на инструменте и лицом не доставал до протекающей мимо воды. Это положение не давало утонуть, но и не позволяло умыться. Аккуратно обойдя необоснованно потревоженную преграду, засмотревшись, ОН вновь споткнулся. Теперь уже основательно – коленями о бетонный блок, охраняющий пешеходную часть тротуара от автомобилей. Щитки с коваными наколенниками сегодня были сняты /всё‑таки праздники!/, поэтому боль от раскровившихся брюк отдавалась сейчас в правую переносицу. Поругав духовные ценности и неодушевлённые предметы, не став перетаскивать брошенный кусок строительства (видно, рабочий день закончился неожиданно посередине работы, и тащить перестали, оставив там, где есть), ОН, весь мокрый, подумал плескавшейся поодаль мыслью: «Жаль, что не захватил с собой акваланга», и вдруг громко запел:

– Как‑то в Годо Новый свежий день пробежал по городу тюлень!

Но никого это не занимало. Какие тюлени! Какие олени! Новый Год – все вперёд!

ОН пошёл осторожно продвигаться дальше. И постепенно оставался не один, а потом, и вовсе не оставаясь один, окунулся в бурлящее русло стекания воодушевлённой массовости. Вокруг трахали петарды! Громко шипели бенгальские огни! Веселясь, не забывали рычать жёны. Обрычённые, и не собирались прекращать свистеть мужья. С брызгами хлюпали по припорошенным лужам раздражающие свои и чужие дети! (Родители уже триста шестьдесят пять раз пожалели, что обещали деткам сегодня не спать!) Но вольно‑невольно, рано – не поздно, странно, как не странно, ненароком – з Новым Роком, сегодняшняя активная районственность выливалась на площадь с прилегающим парком деревьев и почётных досок. Зачем?! Чтобы ещё больше пообщаться заранее неожиданными встречами с надоевшими знакомыми. Для этого каждая компания тягла сумки со звенящими ингредиентами предстоящих нечаянно обусловленных встреч.

«Шевелите направления копытами!»

Спеша, грубо толкала на «лобное место» ФРАЗА, боясь пропустить щемящее зрелище теряния чьих‑то последних разумных голов.

Ну, нет! Многим‑некоторым по рангу было не положено терять голову! Такие носили свои головы с собой, всё время проверяя: на месте или нет. Выхаживая гуськом и жеманно обнимаясь шеями с некими, равными себе, выводками, они присматривали. Их политическое кредо «всегда» складывалось из формулы: «других подсмотреть и себя не казать». Но эти – не важно! Их самих – нет. Они не существенны, хотя и существуют! По‑настоящему живут обыкновенные! Хоть и обыкновенно живут![7]

…Карнавал свирепствовал! Кто сказал: «без масок»? Ого! Попробуй выдумай, спроектируй и изготовь такие наличные образа! Не хватит фантазии! Нииииикакие надуманности в жизни не сравнятся с реальностью! Наблюдения – на блюде! Зырь! Секи![8]

…Подтрамбованный почти вплотную к ёлке‑красавице из сборных элементов: железной трубы, закрашенной пульверизатором в нитро масляную эмаль: «Краска Зел. ГОСТ 32–65 Втор. Чер. Мет», с густо натыканными в приваренные трубки сосновыми лапами, ОН был невольно прижат к основанию постамента зверозубой снегурки. Но, как вишнёвая косточка между пальцев, выстрелился в сторону. /Благо, изваяние являлось скользким типом материала/. На просторном свободном дециметре лучше не стало. Пришлось попасть собой по вниманию пары десятков осоловевших глаз представителей дружественных организаций.

– ООООО! Новый Год – всему делу приплод!

Наизусть декламировал свою вчерашнюю оправдательную речь перед пайщиками председатель колхоза села Столпяги. – Ты как сюда оказался? Но я рад! Не ожидал! Ну‑ка, агроном, откупорь из нашего председательского фонда дорогому гостю!

– Да я, вроде, не в гостях, а у себя в городе…

– Не скажи, не скажи! Вот станешь мэром, вот тогда и будешь «у себя в городе»! А сейчас ты – у нас в районном центре! Не обижай! А то, значит, когда я к тебе со своими проблемами – я твой гость, так получается? Дай и мне сегодня погостеприимничать «на славу»!

– Ну, какой же ты гость, если – с проблемами? Ты – просто пострадавший! А я, со своей стороны, обязан перед собой оказывать помощь всем, пострадавшим ни за грош!

– Ой, ни за грош страдаю! Это ты как в поверхностный бриз полного штиля глядишь, всё глубокое дно обозревая!

«Блеснул» демагогическим образованием «пред» хозяйства, где работники не получали заработной платы с января шесть лет назад прошедшего года.

– Но нечестно между нашим общением проводить разделительную межу, отталкиваяся от доброй души на дурняк! Давай, отказывайся не вздумывать со мной выпить!

– Может: «Не вздумывай отказываться!?

– Вот, кого я уважаю! Смотри, агроном, мать нашу! И учись! Каким бы он ни был серьёзным, а всегда у него найдётся редкое дорогое время и лишнее умное слово на поправку моих ошибок, мелких и незаметных в нашем большом и неограниченном хозяйстве, в своей респектабельности посевов и пожатий! (Давала о себе знать подготовка к зимней сессии в высшей партийной школе). Нет, я всё‑таки заберу у тебя свою «Сузуку», шо я дал тебе поноситься, а ему куплю «Мэрс» посолидней! Если бы у меня не было всех бездарных колхозных твоих бригад, а был бы только он один, то мы вместе превратили бы массу колхозного удобрения и гору всеобщего неодобрения в сады нашего процветания!

Слова председателя хоть и были повёрнуты в пустоту главного агронома, но прямого отношения к нему не имели. Тот, в это время находясь под общим наркозом и под большим вопросом, звенел, как растянутая тетива без лука, нащупывая руками погоду и тщательно пытался удержаться глазами за небо. То есть, был неЯкий! Сегодня грех было быть другим! И все были такошенькие‑никакошенькие! Но корнеплод был зарыт в том, что агроном был никакой всегда, даже в короткие промежутки между праздниками. Да и по одежде его было заметно, насколько он себя не любит!

Что такое «никакой»? Понятно! Но что такое «ниЯкий» – объяснимо:

Ни отказать – ни согласиться!

Ни поддержать – ни возмутиться!

Ни в драку лезть – ни схорониться!

Ни умереть – ни возродиться!

Ни изумить – ни удивиться!

Ни отобрать – ни поделиться!

Ни помечтать – ни приземлиться!

Ни перепрыгнуть – ни свалиться!

Ни воспитать – ни научиться!

Ни закипеть – ни охладиться!

Ни быть собой – ни притвориться!

Ни погулять – ни потрудиться!

Ни подтвердить – ни усомниться!

Ни склеиться и – ни разбиться!

Ни приманить и – ни влюбиться!

Ни высохнуть и – ни облиться!

Ни развестись и – ни жениться!

Ни правым быть – ни ошибиться!

Ни притянуть – ни отстраниться!

Ни замолить – ни откреститься!

Ни прожевать – ни подавиться!

Ни примыкнуть – ни отделиться!

Ни пригласить и – ни проститься!

Ни разговеться – ни поститься!

Ни потерпеть – ни обмочиться!

Ни бросить пить – ни похмелиться!

Ни слух ласкать – ни материться!

Ни отравить – ни удавиться!

Ни согрешить – ни помолиться!

Какое неисчислимое «ни» в ничтожном «не»!..

Главный земледел был удобен, потому и был!

Отрапортовавшись в агрономовское «никуда», председатель «совещания» повернул свою словесную брызгалку к лицу – цели всецелого своего обращения.

– А давай, а, ко мне! А? Ну?..

«Кормите козлов капустами!»

Вовремя подсказала в правое ухо ФРАЗА.

Быстро загнав ситуацию на поправку «режиссёра», ОН, посматривая по многолюдным сторонам, прикусывая копчёную осетрину, которую ненавидел как рыбу, уверенно вымямлил, словно отвежливился.

– Понимаешь, Ваня! Это не для помпы!

– Какой насос?

– Забудь! Никакого насоса в твоём колхозе нет, просто, действительно, Ваня, пойми: гектарные просторы не безграничны для инициативности свободы окультуривания бизнес программы в угоду текущих показателей плана прибыли с площади вариации реализаций закупленного опта поставки ресурсов топливоотдачи в неурожайный двухгодичный период сезона.

/Без лишних запятых, речь не спотыкалась и не давала быстро подумать. А когда «все» устали, ОН смог дипломатично «съехать»./

– Но мне для согласия нужны точные выкладки. Я после ближайшего дня посижу дома, проанализирую, согласую и, соглашаясь, оглашу результат потерь. Но – это мелочь! Смотри лучше, кто чешет собственным имиджем! Сам не сам, а начальник ОРСа, лови!

– Как ты всё вовремя подмечаешь! Я просто завидую! Позови его, а?..

– Ну, нет! Дерзай воочию индивидуально! А я сдвинусь вежливо, с позволения! На одном месте застоялся. Меня вашей пургой задуло совсем! Надо шевелиться! Когда‑нибудь обязательно ещё пообщаемся.

МЕТКА*

Редкие общени сохран ют долгие отношени.

ОН сделал существенный, необсуждаемый подвИг в сторону, вежливо с силой снимая плотное ощущение двух рук с лацканов пальто…

– С Новым Годом! С Новым Счастьем! С Новым Снегом!

Подняли сзади за поясницу, не желая приземлять. ОН обрадовался, не оборачиваясь, узнав первый в этом году желанный голос. /Очень добрый знак – обрадоваться уже в начальный день нового года!/ Это хороший начальник снабжения «Завода продовольственных товаров» оказался тут как тут и, ещё не показав себя лицом к лицу, уже оставил приятное впечатление. Человек на сладкой до приторности должности и – не быдло! Редкий случай постыдной действительности!

– О, Господи! Слава Богу!

«Молите Богов поступками!»

Перекрестилась ФРАЗА. Ответить было просто кощунственно! Да и кто посмеет возразить!

Радость встречи была настоящей. И не могла быть неестественной! Сильно смеясь над всем произнесённым, засандалив рюмки по три, оба растворились в приятности общения.

Помолчите, осуждатели вездесущие![9]

Смеялись откровенно и – в охотку, не жалея щёк и всех остальных мест кожи, где от длительного веселья появляются морщины. Хорошенько посплетничали, с придыханием ловя прошлогодний снег, невзначай залетевший «на ёлку». /Он (снег) уже шёл/. Санька рассказал по ходу пару «новых» анекдотов, от которых они оба давно пересмеялись по нескольку раз, но, подправляя концовку, всё равно ржали, признавая удачность шуток…

Как мало нужно, чтобы серость промозглая засветилась радугой для одних, но запахом прибитой пыли – для других![10]

Так, притулившись к выездной торговой лавке – вагончику «Завода продтоваров», они продолжали балдеть!

Об этом, так сказать, «заводе» вообще разговор особый! При системе «общего равноправия» там хозяйственными людьми смоглась создаться ситуация замкнутого утопического социализма в реальности всех, торчащих вокруг, отвратительных открытых переломов общества. Киев смотрел на это, не поощряя, но и не подавляя, сквозь загребущие пальцы своих интересов. Производя всё необходимое для вредной, но не привередливой средней начальственности, мир майонеза, водки, селёдки, коньяка, зефира, мармелада существовал окрэмо /отдельно/. Волшебный мир четырёх(!) видов качественных колбас, сладкого варенья, ароматной горчицы, зелёного горошка и сгущёного молока являлся миром, параллельным всеобщеизвестному миру, и процветал за своим высоченным забором. /Любая Герда мечтала бы там потерять счёт времени!/ Покровители, имеющие багажники загрузки к каждому, будь то будню, будь то не будню, накладывали «добро» на любое «вето», в плане безочередных поставок сырья и безграничных кредитов туда, для необузданных деликатесных поставок – оттуда. Половина продукции шла на рты покровителей завода. Остальная, гораздо большая половина, кормила руководителей завода, а украденное рядовыми сотрудниками завода шло на рядовых сотрудников завода. Но зарплату выдавали вовремя, несмотря на различные выкидыши оборзевшей системы, где воровство возведено в ранг предприимчивости, а коррупция – в ранг ума руководства. Поэтому завод еды и припасов не мог не благоухать, разносясь по округе запахами съестного.

Прямо на территории производства находился животный питомник с ламами, собаковидными енотами и невиданными панцирными черехапами неизвестной завозки. Живодёрня Оскания Нова, стесняясь, заключала договоры на поставки и обслуживание редких водоплавающих пернатых за получение ещё более редкого водостойкого майонеза и занесённого в «Красную книгу» «птичьего молока». На заводской территории, в водоёмчике с камышами и карасями, изменяя дух воздуха и поднимая дух сотрудников, вазодрыпилось множественное число неизвестных простому обиходному жителю твёрдоклювых с трудными названиями и непонятными родовыми видами происхождения хвостов, лап, зобов, гребней, холок и крупов. Некие лебеди и лебёдки, шипуны и ревуны, нырки и чурки, кандибоберы и дебаркадеры, квашки и кваши, саги и форсайты, гаги и гагарки, павлины и пингвины… С павлинами оказалось договориться легче. Эти птицеголовые были неупрямыми плохишами. За дополнительные физические посылы и метафизические посулы те совсем научились заходить в воду и, худо‑бедно, стали учиться плавать. А вот пингвинов пришлось отправить поездом неизвестно куда: назад в Северную Ледовитую Арктику, в Крымский ботанический сад, в колхоз на уборку червяков или ещё куда подальше – в суп. Их, видите ли, среди лета не устраивал искусственный айсберг в натуральную величину из жидкого азота и действующий(!) макет утёса из цветного металла! Жёлтобрюхие королевские особы‑особи привередливо отказывались питаться водоёмными живыми несолёными карасями, ивасинными мёртвыми пряными сельдями и категорически не хотели усваивать уроки открывания консервов с другой килькой…

«Продтовары» имели в своём наличии добротную огромную яхту, на которой переотдыхало всё номенклатурное панибратство, залитое до безобразия коньячным 96 %‑ным спиртом, добавляемым из пипетки в тонну кондитерских конфет и цистерну будущего лимонада. /«Напиток» назывался «чемергес». После «напитка», уже с первых трёх литров, отличить грот мачту от матча в гроте и форштевень от форшмака не могли, даже настойчиво позвенев в судовой колокол/.

Яхта каждый год участвовала в регате по Днепру с выходом в Чёрное море и непременно занимала там место. Этим гордились потом дня три, не приступая к работе…

Организация владела своей санаторией‑профилакторией в Кириловке, столичном крае одного из мелких берегов Азовского моря…

Служащий персонал завода получал право бесплатно обедать в шикарной столовой с водопадиком, японскими рыбками, оранжерейкой, волнистыми попугайчиками и с таким ассортиментом еды, за которым было не угнаться и за дорогие деньги двум вместе взятым общепитовским ресторанам города!..

В общем, это было что‑то в чём‑то и где‑то с кем‑то!

Устроиться сюда техничкой[11]было возможно, но не реально! Поступление в МГИМО по сравнению с «этим» – лёгкая прогулка по замкнутым углам дипломатии с ленивым слесарем или огибание краёв полемики с наглым комбайнёром.

Завод продовольственных товаров – вот преодоление всех языковых барьеров! Вот вершина дипломатии! Вот идеал мира и сотрудничества!

…А сейчас веселуха под криволапой ёлкой, в радиусе одного километра, продолжалась! Асфальтно скрипели ржавыми полозьями полузубатые полузабытые санки с полупотерянными детьми. Весёлая толпа, заботливо спрашивая: «Вы чьё, мелочьё?» громко, посреди хип‑хопа с прихлопом и галопа с притопом, заказывала по микрофону из сцены загулявших родителей, объясняя под какой из колонн находится их укутанное чадо. На что раздражённые родители, тоже в микрофон, возмущались в ответ: «Если я запомнил место, то теперь вы все виноваты! Где я сейчас найду эту вашу колонну? Кто двигал моего ребёнка? Как я его потом узнаю!? Никогда «не твоё» не трогай!» Призыв сопровождался громким хохотом и аплодисментами. Хлопали и хохали неизвестно чему, просто веселье было тут, как тут…

Танцевали на плечах парней девчонки, забравшись высоко, видимо, чтобы разглядеть магнитофон и колонки…

Блуждали хороводом милиционеры, для порядка, не отказываясь от каждой предложенной «мерки»…

Выводили крутые пике пьяные птицы. В эту ночь разрешалось на кормушках в кусочках сала делать дырочки и наливать туда водку, поэтому снегири, синицы и воробьи летали сейчас на спине над плечами, как шмели, сильно вертя крыльями, но почти не передвигаясь. Толпа была в экстазе, когда очередной, подвыпивший «в три погибели» дятел, пытался долбить металлическую трубу ствола липовой ёлочной атрибутики, вися одной лапой на электрическом проводе вниз головой. Хорошо, что к этому дню все журавли успели эмигрировать. …Бездумная жестокость[12]людей не думала о том, чем бедным птицам завтра похмеляться.

Ещё в проходе нескольких часов, побузив вместе и порознь, тщательно отфильтрованная компания без ненужных примесей, лишних компонентов и вредных консервантов, отправилась к себе в гости. Ночь затянулась в приятельном окружении и усиленно сопротивлялась переходить в безлюдное, безликое, уставшее послепраздничное утро тридцать третьего декабря.

Дав ситуации происходить самой, ОН честно проводил все эти сутки у нормальных людей, искренне принимая участие в торжественном обряде обязательного перевешивания настенного календаря. Новый, заранее купленный в «Союзпечати», всегда одинаково пахнущий нетронутыми, идеально гладкими, чуть прилипающими к пальцам страницами вешался в прихожей. А старый, уже долистанный до самой плотной последней картонки, передвигался в туалет, неся в себе недалёкое прошлогоднее, в виде ностальгии сезонных репродукций.

Тема искусства не опаздывала и к столу. ОН, отвечая на вопросы о тонкости написания застольного изобилия или пищевой скудности натюрморта, доказывал, что само полотно говорит о мере мировосприятия художника. Все шумели, возражая, но, услышав доводы, соглашались, наливая.

– Вот, смотрите! – выступал Он, помахивая с полчаса назад наполненной рюмкой: – Только в натюрморте раскрываются внутренности настоящего живописца! Кто, вы спросите, напишет холст с израненной рыбой, выброшенной на стол разбушёванной стихией? Только Айвазовский! Кто сможет так изысканно умастить птицу оливками? Пикассо! А утреннюю медвежатинку под берёзовым сочком в сосновом дымке! А?.. Не иначе – Шишкин, и не сомневайтесь! Если апельсин чернее куба – эскиз Малевича «Проглоченное солнце». Коричневая золотистая шпротинка в бокале рижского бальзама – Паулс Раймонд! А кто ещё… Цитатник, гранат, кагор – Рабиндранат Тагор! Аппетитная порция бесхозного багульника на сопках – безвестный художник! Баба, в истоме топящая жир на солнце? Ну! Кто?! Рэмбран‑д‑т! А красного коня искупать слабО?! Это деревенский художник Петров увековечил день, когда в сельмаг завезли водку! В честь того памятного события даже изменив фамилию. Петров мазал холсты, впредь прикрываясь Водкиным. …И, конечно же, солёные огурцы в крынке прокисшего молока с подсолнечным маслом. Внутренности подкопченного на солнце рыбьего живота «с душком», размазанные по свежей вчерашней острой злободневной газете! Кто же ещё, если не Кукрыниксы! Одна их «кликуха» заставляет несколько раз смыть! …«Кукрыникс»! Это ж надо! «Ку‑клукс‑клан» – и то звучит добрее!..

Над полной и убедительной ахинеей смеялись – в шутку, смеялись – всерьёз, но воспринимали и продолжали отдыхать!

По настоянию всех, ОН мелкими глотками оставил горячую рюмку без содержимого и начал продолжать, сводя «на нет» любые поползновения других вставить дополнения, исправления и комментарии. /Если микрофон в руке только у одного, то, умело им манипулируя, легко сделать инакомыслящих вовремя неслышными или слышимыми – в выгодном для себя ракурсе. У какого Вани сегодня микрофон, тот Ваня сегодня и Ургант!/…

– Так вот! – диспутировал ОН, дискуссируя. – Поэт набросал слова, и удачные причём. Чувствовал по опыту – будет народная песня! Но концовка артачилась, упиралась, ломалась и никак не давалась, как «твоя» девушка, еле вернувшаяся к обеду после ночной «учёбы у подружки». Что ржёте, знакомо? Не отвлекайтесь!.. Боясь забыть ритм строфы, стихач заполнил будущий припев схематическим размером: «там‑тарам, там‑тарам, там‑тарам, там‑тарам» и так далее. Потом оказия вышла! Не дочистил. Захлопотался, или пошёл в запой, или композитор с филармонией поджимали, или премию какую ходил по инстанциям выбивал, или коварная домработница с управдомом выкрали из урны сырой материал и, не смогя дорифмовать, продали черновики в редакцию редколлегии, а там не досмотрели и всё, как есть, напечатали в скрипичном ключе. Это всё неизвестно. Только в итоге вся страна, как огромная дура, задушевно заподпевала:

Там, за горизонтом,

Там, за поворотом,

Там, за облаками,

Там! Там‑тарам! Там‑тарам!

После смеха кто‑то робко заметил:

– Это не по теме! При чём тут художники, натюрморты?

– Нет, тема любого веселья – смех. И, если все продолжают терять зрение от хохота, значит – это в тему! Тем более мы от искусства всё равно где‑то недалеко. Я, например, могу и по литературе паровозом проехать!

– Это в смысле по «Анне Карениной»?

– Да! Любвеобильная была женщина. Под простым паровозом смогла кончить!

– Не пошлите! Она не сама! Её туда граф Толстой засунул!

– О! Лес рук! Расходились! Дисциплина в классе! Я не о том. Просто, если хочешь прославиться в эпистолярном жанре, то обязательно – найди какого‑то дядю и от него отталкивайся!

– Спонсора?

– Да какого там спонсора! Просто начинай плясать от дяди! Обратите внимание! Два самых великих русских произведения начинаются, как одно:

«Скажи‑ка, дядя, ведь недаром»[13]

«Мой дядя самых честных правил?..»

Третий, в пенсне. Так тот весь свой роман «Дядей Ваней» обозвал. Да и Пьер Безухов был не тётей! А Чацкий! Тот ещё «дядя»! Колледж в одной Европе, университет – в другой! Старики подогревают выше облисполкома! Можно умничать! Приехал, весь на понтах! Конечно: волость Выползки Натягайловского уезда! «Транваев нет‑с! Куда вам меня понять! Все вы тут темень‑тьма, а я пойду по свету! Карету мне! Карету!»… Нет, слышите? Не просто такси. А, видите ли, «карету»!.. Так что «дядя» – это уже половина успеха! Как говорят французы: «Ищите дядю!», то есть: «Шерхльше ля дядЯ!» /«рхль» – прононс, дядЯ – ударение на второе «дя»/. …Ладно, дядя дядей, а у нас Новый Год! Глянь‑ка! Там есть ещё пиво?

– Я пользуюсь законом сохранения пива! Сколько купил – столько выпил! Значит, сколько не купил, столько и сохранил!

– Ах, ты ж ненаглядный наш, неописуемый нами жлобяра! Получается, наше выпил, а своё не поставил? Ты и в школе после каждого предложения выключал ручку, чтоб чернила не высыхали. Видать, тогда ты соблюдал закон сохранения чернил? Я смотрю, ты куришь одну за одной, а на столе возле тебя всё время открытая пачка с двумя сигаретами! Что это? Закон сохранения сигарет?! И кошелька у тебя два, небось: в один – только кладёшь, а из другого – никому не одалживаешь? Я уж не говорю, что не платишь – не «складываешься» со всеми поровну.

– А чё это я должен со всеми складываться! Я лучше сам. Общие деньги – это растраты. Свои деньги – это накопления.

МЕТКА*

Общие денежные отношени всегда – в ущерб интересу каждого в отдельности.

Вот же человек! Для других – чего только не пожалеет!.. Ладно! Тащи, там на веранде ещё ящик пива размораживается! Пользуйся праздником. Сегодня нам настроение не испортишь!

– А представляете, если бы не было ни одного такого жадного! Как хорошо бы было!

– Тогда как бы ты узнала, милая, кто добрый?

– Да, опять я что‑то не то захотела!

– Это точно! Пукнула, не подумав.

– Здрасте! Я вообще пукаю не тем местом…

* * *

– Ну! И что ты принёс? Две бутылки на всех! Нет! Таких, как ты, и впрямь – надо давить в самом разврате!

– В смысле: «в самом зачатии»?

– А ты попробуй зачать без разврата! А? Слабо? То‑то! А я могу! Итак, зачинаю! Девочки‑мальчики, белочки‑зайчики, слушайте тост!

Один орёл взлетел высоко‑высоко. Так высоко, что совсем улетел, и никто его больше не видел. А ждать – ждали. Сначала ждали в энтузиазме спора, устанавливая сроки быстрого возвращения. Затем ждали, злорадно насладиться: «Мы же говорили!». Потом ждали, выдумывая сплетни о том: «почему так долго?» – «но никуда не денется!». Дальше устало ждали с надеждой[14]на то, что «орёлику» очень тяжко, и только стыд не пускает вернуться! В конце ждали – просто посмотреть! Ждали, ждали, и случилось непоправимое! Забыли, чего ждут! И родилась притча‑речитатив:

«Забудь ждать, если ждёшь, забыв!»

А там, где не ждали, что‑то рухнуло с неба, и стало нежданным событием. «Он орёл!» «Он – с неба!» И вознесли ему хвалу‑халву, мёд‑молву да лесть‑пастилу! Возвели его до небес и подвели новую черту‑притчу:

«Возвращайся туда, где тебя не ждут!»

– Ну, а пить‑то за что?

– А пить за то: «как встретишь, так и проведёшь!»

– Конечно! Первый закон гоп‑стопника: «По уму встречают, без одёжки провожают!»

– А второй?

– А второй закон: «перу» все возрасты покорны!»…

Дом был свой. С времянками во дворе, с пристройками по бокам, где жарили на огне, пели, дымили… Каждая комната и открытые помещения утопали в кутерьме споров, бесед, каких‑то музык, причуд… Двери – настежь! Всюду смех, сказки, танцы – общение без капроновых чулок на голове! Если бы всегда все были свои!

– Ты видел последний кэвээн?

– Нет.

– Там, значит, начинается песня: «Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе, Земля в илл…

– Ты можешь короче!?

– Короче! Начинается песня: «Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе»… не сбивай! «Земля в иллюминаторе видна», тут, такой, командир корабля, испуганный, в скафандре выскакивает и кричит: «Какой идиот понасыпал земли в иллюминаторы!»…

ОН одновременно присутствовал везде, потихоньку принимая участие в каждом «капустнике», «конкурсе» и всякой игре, будь то соображалка, отвечалка или добрая перепалка с элементами различных философий – серьёзных остроумных или – безмозглых каламбурных.

– …Сытая Хитрь всегда выдумкой Голи богатеет!

– Не скажи! И сытая Хитрь, и голая Думь – это края. А края топырьщатся, заламываются, подрубываются и обрезаются! Поэтому давно уже голая Думь хитрит, а сытая Хитрь задумывается…

* * *

– Слушай! А как у тебя с Тамарой?

– О! Я уже на ближних подступах! Только тихо! Ей не говори!

* * *

– Прости, а можно вопрос?

– Вот ещё! Нет у меня никаких вопросов!..

* * *

– Эти штаны у тебя от какой кофты?..

* * *

– Что? Если блондинка, то всегда красивая? Ты ты небритый лобок некрашеной блондинки видел? Мечтатель! Это же кавыль рыжая!

* * *

– А ты чё не смеёшься вместе со всеми? Я за тобой давно наблюдала.

– Мне нравится более серьёзный юмор.

– Мы знакомы?

– Возможно, а вы?

* * *

– Не пойму. Это ты ко мне заигрываешь, или я к тебе клинья подбиваю?

* – Это, ведь, как одно не разорвёшь – целое!

– А как же! Это такие близкие понятия, как быть в Париже и не побывать в Эрмитаже!

* * *

– Ох, уж эти женщины! Мне тут случай рассказали, как раз по теме. …Сидят двое голых на шкуре. Один говорит другой: «Единственная моя! Несравненная! Для меня никого на свете не существует, кроме тебя, Ева!» А та, выкусывая блоху под мышкой, отвечает: Всё‑то ты врёшь! А куда с копьём по утрам на три часа убегаешь, пока я сплю? На рыбалку? И откуда фрукты таскаешь, весь поцарапанный? А как на задницу саблезубой тигрицы вчера вылупился, не дыша, пока мы прятались! Я всё вижу! Небось, не мне одной такие трели заливаешь, Адам! И на что ты только рассчитываешь?

– Ну, а дальше?

– Слушай, иди, потанцуй, я тебе потом объясню!

– Бессовестный! Никакого стыда на тебя нет! В гостях, при людях!..

* * *

– А я тебе серьёзно заявляю! Всё в жизни даётся только и только путём кропотливого, тяжёлого, ежедневного и большого… богатства!

– Да, хлебом единым богат не будешь!

– Директор хлебокомбината об этом не догадывается! И не вздумай ему намекнуть, а то поперхнётся крошкой от ржачки.

– А вы думаете, сладость жизни – всегда хорошо? Ложка мёда, допустим. Две – предположим. Пять – боль в зубных дырках. Десять – отмой рот внутри залипших щёк. А искупайся в бочке мёда в одежде, да погуляй так часок‑денёк!

– Да! И об шоколад можно измазаться!

– Не говори! И от блеска до дыр незаметность неизбежности!

– Ой! Ой! «Незаметность неизз»… как‑как? «Бежности? Нез бежности?» Господи помилуй! Присядь ближе к земле, сын мой! Не возносись не в сроки своя!

* * *

– Везёт тебе! Ты страшненькая всё время. Тебе так легко всех удивить! Оденься неожиданно нормально. Накрасься. Появись один разок в таком виде и собирай отпавшие челюсти! А мне, знаешь, как невыносимо трудно! Я красивая! К моей красоте привыкли и, уже не присматриваясь, сразу тащат в угол. Вот и выдумывай из себя как бы что‑то типа умное или – нетронутое. Ужас!

* * *

– Постой! Дай я переверну мясо.

– Это твоё постоянное «дай» меня в шахту загонит!

* – А что я сделала!? Я? Как это не пригласила! Ну, ты посмотри! Я им говорю: «Мы вас приглашаем, только глядите – если не сможете, скажите сразу! Мы кого‑нибудь другого пригласим. Ну, и что тут такого? Так они берут и не приходят! Я как в воду глядела. И я, значит, ещё и виновата?!

* – Вот ты из‑за чего развёлся?

– Из‑за чего женился, из‑за того же и развёлся – из‑за секса.

* * *

Сильное оживление от анекдотов из открытого сарайчика разжаривало угли под шашлыком во дворе, потом загашивало и снова распаливало. Смех катился волнами. Ударял, отбегая‑нарастая. Захлёстывал, переворачивал и, не давая передышки, кувыркал между вдохами и выдохами. Волны смеха – это, минимум, десять накатов, сливающихся в один непрерывный громопад:

1. Смех тех, кто не досмеялся от предыдущего смеха.

2. Смех по инерции.

3. Смех от слов следующего: «А вот ещё…»

4. Смех некоторых в середине анекдота, как бы первых, «догнавших» смысл.

5. Смех самого рассказчика, заранее знающего концовку, на последнем слове.

6. Смех тех, кто понял.

7. Смех при шумном объяснении тем, кто недопонял.

8. Общий смех всех.

9. Послесмех с повтором последней фразы.

10. Смех тех, кто не досмеялся…

– Встретились две сковородки, а поговорить‑то нечем!

* * *

– Посмотри, как мы безграмотно разговариваем! Как мы корёжим язык! Заметил наши единицы мер, например?

«Это недалеко, минут пятнадцать». «Я поеду на один поезд позже». «Короче на два этажа». «Младше на пол курса». «Старше на одно звание». «Ширина в три стежка». «Где? Через два дома».

– Точно! Я тоже прикалываюсь! «Сколько стоит? Десять тонн». «Далеко? Пешком подать!». «Объём поставок ассортиментом!»

– А вы за язык не переживайте! Он сам себя не может иногда сложить! Вот, смотрите. Нет в русском языке слова «победить» в будущем времени единственного числа. «Я победю»? «Я побеждю»? Только стадное: «Мы победим!» Есть всегда за кого спрятаться, на кого свернуть в случае неудачи. Но зато при частичном успехе: «Я победил!». Странно, куда же делось «мы»? Язык не зря не имеет слова в своём лексиконе! Значит, это слово во веки веков не употреблялось! Вывод: ссышь перед будущим, на себя – никакой надежды! В толпе силён, как веник – «не сломаешь». (Кто тот дурной веник ломает? Это инструмент! Им, дебилом, метут!) А, когда пахнёт жареным, можно в сутолоке смыться и напенять на других, которых потом уже никогда не спросить. Мол, «это всё они!». А в случае положительного исхода открывается идеальная возможность поднять столько звони от слова «я»! Наступить на горло погибших, пострадавших, преодолевших и, вынырнув из своего заднего небытия, получить значки, регалии и вензеля. Все вперёд! С вами я побежу!!!

– Ну, ты хватил! Всем хватилам хватил!

– Это ремарка?

– Да, его, а кого же ещё?

– Оставьте Ремарка! Язык. Какой язык? Это теперь настолько не важно! Тут один из новорождённых банковских владельцев обратился: «Слышь! – говорит. – Одно выражение меня напрягает, помоги скомплектовать, а! Рекомендацию я пишу своему родственнику. Самое положительное из его черт – насобирать много денег. Строчка характеристики звучит так, послушай. «Одним из деловых качеств моего протеже считаю скарпулёзное копление? Копение? Копёж? Или копля разных валют? Ну, что скажешь? Оставить один эпитет или несколько?» Я его спрашиваю в ответ: «В твоём рекомендательном письме не откажут?» – «Ага! Я им откажу!» – «Ну, тогда подойдёт всё, даже убедительней будет!» – «Дельный совет! Точно! Ну, ты молодчак! Просекаешь? Твой язык хорошо, а мои деньги грамотней!»

– Язык, язык! Иногда казусы перевёртыши встречаются. Сравните!

«Как ты смел! Герой!»

«Как ты смел!? Подонок!»

– Да, для иностранца – тупик!

– А одно слово с тремя ударениями!? Дитя – не рАзвито. Мысль не развИта. Социализм не развитОй…

– Ага! «Не отрывай, минимум, до трёх месяцев из земли. Не отрывай, минимум, до трёх месяцев от груди! Не рви с места! Не рви на новые ботинки!»

– А это: «собрались как‑то золовка, сноха, деверь и слесарь. Вроде и родственники, а «кто кому кто» – так и не разобрались. Так, напились просто так, без повода, да так, что и себя не узнали!». Четыре «така» – в одном предложении, с разными значениями.

– Или какой иностранец не загнётся от перевода литературного диалога: «А правда же – эта ложь на правду похожа?» – «Правда‑то правда, вот только правды в ней нет!» – «Твоя правда! Ложь, она и вправду – ложь!»

– Да, для нерусского это – настоящая мина! Переведи, не взорвавшись!

– А представь глаза того, кто пытается по буквам трактовать связку слов русской женщины: «Войди в моё положение!»

– Нет! Для иностранца настоящий паралич наступает, когда на его ломаное, месяц репетированное предложение: «Не сделаете ли вы мне одолжение принять моё приглашение?» следует абсолютно нормальный несложный ответ: «Да нет, пожалуй».

– Дааааааа! Три в одном! То же самое, как: «спросила гиена Гену про гигиену гангрены».

– Именно!

– А я о чём!

– Слушай, а причём тут Гена?

– Вот и я говорю: «Если ты крокодил Гена, то гены тут не причём!»

– Ага, типа того, растопырив пальцы: «Ты не гони на гены, крокодил Гена! Поял?»

…Цветные стёклышки веселья перекручивались из коридоров на улицу, с улицы снова куда‑то внутрь стен. И каждая картинка мозаики светилась добротой! Новый Год сам не ожидал такой горячей встречи и сейчас скакал вместе со всеми, радостный, что пришёлся по душе!..

ОН продолжал гулять театр одного зрителя, жадно впитывая колорит подвыпившего раздолья. Ловко поймав настроение, ФРАЗА наигранно высморкалась и соткровенничала:

«Любите людей временами!»

* * *

…Где‑то на уровне обувной полки слышалось соло: «И сосеедям всем сказаала, что ты луучший из мужчииин!»…

* – Та ты мне щас, как родной! Нет! Даже больше! Как двоюродный! Понял, как я к тебе отношусь?

* * *

– Так та бамбула вчера оделась на утренник в такой(!) костюм! Ты себе не представляешь! Мне бы такое порвать и выбросить было б стыдно! Ну, не дурка!?

* * *

– Нет, ты не понимаешь! Моя жена мне где‑то начинает нравиться!

* * *

– В каких‑то вещах надо быть скрупулёзным! Вот почему я никогда ничего не теряю? Потому что самое важное находится у меня всегда в одном месте!

* * *

– Для этого не нужно быть семь аршинов во лбу! – Да, семь – это не нужно.

* * *

– И, как только начинается десять часов, вдруг заходит…

* * *

– А можно нескромный тактичный вопрос? Что лучше: «нету, чем есть» или «есть, чем нету»?

–??? А у нас есть минута на обсуждение?

– Да какая минута! Передай ему мою ложку и пускай не гундосит!

* * *

– …Наше общество? Да? Общессство? …Хочешь, нарисую густыми мазками цветными мелками картину этого «нашего общизтва»? Любуйся!

На самом верху – жирное.

В самом низу – сгоревшее.

А мелкоизмельчённая середина варится в собственном соку. Крутится и пускает накипь. С неё – весь навар. Её и жрут!..

* * *

– А я так думаю: делай добро, но не ищи добра!

– Правильно! Делай добро, и все вернётся к тебе черепицей!

– Не «черепицей», тормоз! Всё вернётся к тебе чечевицей!

– Та не «чечевицей», а сторицей!

– Да, кстати, вы хоть знаете, кто такая сторица и когда она вернётся? Вот и я по этому вопросу прихрамываю.

– Слово «сторица» ассоциируется с поносом, запором и изжогой, вместе взятыми.

– Вот и делай добрые дела, когда всё вернётся тебе такой сторицей!

* * *

– Так я не понял! Всё куплено? Или всё продано?

– А ты участвовал в сделке?

– Нет! Мне ничего не перепало!

– Значит, для тебя эти понятия однородны!

– «Продано» и «куплено» – это синонимальные антонимы!

– Нет! Мы на этом выросли! И не можем без этого!

– Да, мы не можем фанатично обойтись без «ТОГО», на чём выросли! Но мы не можем деликатно обойтись с «тем», во что «это всё» превратилось сейчас! Давайте вместе соберём отрывки из жизни «водоплавающих» и назовём это: «Метаморфозы неких пророков в своём отечестве, не ушедших из жизни вовремя»[15].

МЕТКА*

Люби, не поклон сь!

(Когда‑то, при случае, одному из «реликвий» социалистической музыкальной сцены ОН, задетый, выпивши, ответил: «Мы‑то такими и останемся без вас. А вот кем вы без нас останетесь?!)

Стадии или акты деградации любимых идолов (от первостепенного до шестёрки):

1. Упёртый, выделяющийся, гадкий утёнок.

2. Независимый, талантливый, гордый селезёнок.

3. Сверкающий, великолепный, но уже наглеющий «вожак утиных поколений».

4. Ещё иногда – популярная, жирная утка‑проститутка.

5. Слегка, с трудом ещё пописывающий для проформы, весь покрытый плесенью спеси пропавший утиный паштет.

6. Кусок вонючего сала, плавающего в собственном жиру, с комками толстых волос и палок, торчащих из остатка жёлтой утиной задницы…

– Да! Но хотелось бы верить!

– Хотелось? Верь! Это единственное из того, что «хотелось», которое так легко исполнить!

* * *

– Не встревай! Ты можешь помолчать, когда разговариваешь?

* – …Вот, гаад! …А как тебе это? Я говорю: «Он осунулся, не находите?». А этот гад так серьёзно: «Да он просто лежит не по центру гроба». Представляешь? Вот, гаад!..

* * *

– Это всё твой дружок!

– Та какой он мне дружок!? «Нализались, да облобызались!»

– А ты, хорошая, не стесняйся своих чувств! Кошку в мышке не утаишь!

* * *

– Если ты за те наши с тобой месяцы отдала мне свои лучшие годы, то представляю твои худшие годы! Интересно: кому и на сколько они достанутся?

– Да пошёл ты!

– Уже бегу! В Новый Год – без старого счастья! Ура!

* * *

– Один, маклер такой, ко мне подкатывает: «Ой! Девушка! Скоро Новый Год, а я не вижу блеску в ваших глазах!» А я ему: «Так в вашем универмаге один блеск для губ».

– Так и сказала? «В универмаге»? А я‑то думаю: чё это тот «маклер» побежал от тебя по стенке, как прусак – от дихлофоса?

– Ой! Ой! Та так уж и «побежал»!

* * *

– Слышь, а для чего в кухне на кране накручено ситечко?

– Как для чего? Воду измельчать, чтоб тарелки не бились!

* * *

– Почему я на Рождество не хожу в церковь? Между Богом и мной не должно быть посредников! Я молюсь, как могу. Без канонов и заученных бормотаний, но откровенно. И верю, что Бог слышит меня чаще, чем тебя – по праздникам, через золочёные стены собора. Священник в церкви – обыкновенный, простой служащий, на своём рабочем месте «с восьми до пяти». Так почему я своё сокровенное должен передавать Богу не лично, а через «секретаршу», торопящуюся с работы! Любой смертный бы обиделся! А Бог – не любой! Бог – единственный и неделимый!

Священник выслушивает всех,