Глава 40. Аурон Утерс, граф Вэлш

— Сотник и два десятника… Один — в цветах де Лемойров… Налегке… Лошади свежие… Судя по следам копыт, приехали со стороны Элкора… На дороге — никого… В общем, все так, как вы сказали… — вынырнув из придорожных кустов, доложил Молот.

— А где Игла? — зачем-то поинтересовался я.

— Остался неподалеку от них… На всякий случай… — пожал плечами воин.

Я поправил перевязь мечей, стряхнул с колена еловую хвою, потрепал кобылку промеж ушей, повернулся к Илзе… и, наткнувшись взглядом на плотный черный мешок, наброшенный на ее голову, еле удержался от вздоха: принцесса надела его сама. Без всяких напоминаний с моей стороны…

'Скажи, Ронни, что я должна сказать или сделать, чтобы наша клятва стала взаимной?' — невесть в который раз мелькнуло в голове.

'Ничего… Ты и так делаешь все, что можешь…' — не отрывая взгляда от связанных рук принцессы, мысленно ответил я. И подал кобылку вперед…

…Услышав перестук копыт наших коней, троица мгновенно ощетинилась мечами. А потом, разглядев цвета наших с Нодром сюрко, подняла коней в галоп. И, в мгновение ока преодолев половину перестрела, подлетела ко мне.

— Ваша светлость? Сотник Пограничной стражи Даргар Острога! — представился старший. — Мне приказано доставить вам письмо, ответить на все ваши вопросы и оказать любую помощь, которая потребуется…

Я кивнул. Потом вытянул перед собой руку. И, дав сотнику возможность рассмотреть родовой перстень, перевернул ее ладонью вверх:

— Будьте любезны…

Удостоверившись, что я — это я, сотник подъехал поближе и с поклоном протянул мне крошечный свиток.

Внимательно оглядев обе печати, я вытащил кинжал, перерезал тесьму, и, пробежав глазами текст, вопросительно посмотрел на Острогу:

— Как давно прилетел голубь?

— Третьего дня, ваша светлость!

— Что известно об армии Онгарона?

Сотник показал взглядом на 'пленную', и, дождавшись подтверждающего жеста, принялся за доклад:

— Вчера на рассвете первая, третья и шестая сотни Алой тысячи переправились через Чиграк в двух верстах ниже села Кежары, и, скрытно поднявшись вверх по течению, захватили Элкорский мост. Охранявшая его семнадцатая сотня Пограничной стражи сдалась в плен. В полном составе. Приказа отбить мост мы не получили, поэтому за неполные сутки по нему прошли остатки Алой тысячи, четвертая, восьмая и десятая сотни Зеленой, и вторая — Белой…

— Что с гарнизоном Элкора?

— Отступил в направлении Влара… Тоже в полном составе… — воин изо всех сил стиснул поводья, и, виновато посмотрев на меня, добавил: — Ваша светлость! Мы это… были готовы! О начале переправы патрули сообщили заранее! А их… отозвали! Потом нас построили во дворе, и вообще запретили вступать в бой!! Я… я не понимаю, что происходит!!!

Я пожал плечами:

— Приказ его величества… Думаю, ему виднее…

Сотник мрачно вздохнул:

— Ну да, конечно… Понимаю… Но отступать, ни разу не обнажив меча — это… это…

— В Кежарах жертвы были? — перебил его я.

— Что вы, ваша светлость: Ленивец же никогда не воюет с мирным населением…

— Отлично… — с облегчением выдохнул я. Потом убрал письмо в переметную суму и жестом приказал сотнику замолчать: — Нам надо как можно быстрее добраться до Элкорского моста. Вернее, до полевого лагеря армии Онгарона, который наверняка разбили где-нибудь рядом с ним. Добраться, по возможности, скрытно. Я просил выделить пару воинов, хорошо знающих окрестности…

— Я служу на границе четырнадцатый год и знаю тут каждый камень… — угрюмо буркнул сотник. — Когда выступаем?

…Тропы, по которым мы пробирались, были мне знакомы — тут, на границе Онгарона, и по другую сторону Чиграка я бывал трижды. Поэтому, шагая за сотником Даргаром, вслушивался в щебетание птиц и думал. Пытаясь понять, как я должен ответить на заданный мне вопрос…

'Скажи, Ронни, что я должна сказать или сделать, чтобы наша клятва стала взаимной?'

Я ломал голову над ответом целую ночь и все утро. Ибо не мог понять, как женщина может дать клятву Жизни мужчине.

'Хочешь понять врага — ставь себя на его место' — любил повторять Кузнечик. И, хотя Илзе врагом не являлась, я пытался. Изо всех сил.

То, что в вопросе не было ни кокетства, ни расчета, я знал совершенно точно: пусть в темноте схрона я не видел ее лица, но зато слышал ее голос. Искренность в нем была. Робость — тоже. А еще стеснение и надежда. В общем, создавалось ощущение, что принцесса просто понимает клятву Жизни не так, как я…

Поломав голову еще некоторое время, я додумался представить, как выглядит уже данная мною клятву с ее стороны. И… понял, что на правильном пути. Потом я проанализировал все известные мне случаи принятия таких же клятв, вдумался в некоторые неочевидные нюансы и почувствовал, что краснею: мое представление о клятве Жизни было… детским!

Да, ее действительно предполагалось давать тому, кто слаб и нуждается в защите. Естественно, ничего не требуя взамен. Но… нигде не оговаривалось, что она должна быть односторонней! И что тем, кто дает слово, обязательно должен быть мужчина. По сути, для того, чтобы ее дать требовалось всего одно: почувствовать желание заботиться. А все остальное — свобода воли, характер, твердые жизненные принципы, незапятнанная репутация и материальные возможности — были делом десятым!

То есть, получалось, что принцесса ощутила потребность заботиться. И решила, что может взвалить на себя такую ответственность. Значит, она имела полное право предложить расширить наши отношения!

…'Скажи, Ронни, что я должна сказать или сделать, чтобы наша клятва стала взаимной?' — мысленно повторил я. И очередной раз посмотрел на покачивающуюся в седле принцессу.

Увы, увидеть лицо, скрытое под плотной черной тканью мне не удалось, но представить его получилось без каких-либо проблем. А потом я вдруг сообразил, что представляю не столько лицо, сколько взгляд! Прямой, спокойный и… полный Души…

'Души?' — растерянно подумал я. И тут же вспомнил Кузнечика:

'Чем мастер отличается от отличного воина? Нет, не силой. Не скоростью. Не способностью предугадывать атаки противника… Когда мастер ест — он ест. Когда дышит — дышит. Когда сражается — сражается… Смеешься? Зря: ты просто не слышишь того, что я тебе говорю… Действие без мысли — пусто. И опасно. Прежде всего, для тебя самого: атакуя врага и думая о песчинке в своем сапоге, ты рассеиваешь свое внимание и помогаешь ему себя убить. Отрабатывая движение и глядя в окно — тратишь время зря. А что такое мысль? Мысль — это твоя душа… Вдохни ее в свои поступки — и ты изменишь свою жизнь…'

Остановившись, я жестом приказал воинам Пограничной стражи продолжать движение, дождался, пока со мной поравняется кобылка ее высочества, заставил ее остановиться и еле слышно прошептал:

— Илзе! Я принимаю твою клятву. И… большое тебе спасибо…

…Увидев, что я вставляю ногу в стремя, сотник Даргар вытаращил глаза, скользнул ко мне и еле слышно прошептал:

— Ваша светлость, вы чего? За во-он той сосной — пост! Там — полный десяток онгаронцев! Левее, вон за тем камнем, поросшим мхом — еще двое. За поворотом, перестрелах в десяти — лагерь!!!

— Я умею читать язык жестов, и понял, что ты мне показал… — так же тихо ответил я. — Отходите в лес. Как можно тише. И возвращайтесь в крепость…

— Да, но…

Я вопросительно приподнял бровь, и сотник тут же замолчал. Потом приложил кулак к груди, невесть в который раз покосился на Илзе, и, вздохнув, скользнул в густой кустарник.

Я вскочил в седло, выбрал слабину повода кобылы ее высочества, и, кивнув Молоту и Игле, неторопливо выехал на дорогу.

Копыта моей лошади тут же утонули в грязи, а мгновением позже тишину леса разорвало сочное чавканье…

— Стоять!!! — тут же раздалось из-за той самой сосны.

Я потянул на себя поводья и поднял над головой правую руку, демонстрируя зажатую в ней белую тряпку.

— Парламентер? — удивленно поинтересовался голос.

Я утвердительно кивнул.

— Оружие — на землю!!!

— И не подумаю… Отправьте гонца в лагерь и доложите барону Глайру, что к нему едет Аурон Утерс, граф Вэлш. Со свитой…

За сосной наступила тишина. А вот за придорожными кустами справа и слева от нас несколько раз хрустнуло.

— Э-э-э… не положено!!! Оружие — на зе-… - рявкнул часовой. И заткнулся на полуслове: судя по донесшемуся из-за дерева звону, неслабо получив по затылку.

Мгновением позже на дорогу выскочил рослый онгаронец с мечом наперевес, и, вглядевшись в мое лицо, учтиво произнес:

— Ваша светлость! Прошу прощения за грубость моего подчиненного — он молод и бестолков… Десятник Карл Ухват, первый десяток второй сотни Алой тысячи…

Я наметил движение головой, показывая, что принял извинение и снова превратился в изваяние.

— Простите, ваша светлость, вас тут… только четверо? — убрав меч в ножны, спросил десятник.

— Было семеро. Сопровождавших нас воинов Пограничной стражи Элиреи я отправил в крепость Крогг. Преследовать их нет необходимости — назад они не вернутся…

Десятник задумчиво посмотрел на меня, потом — на Воско и Нодра, и, задержав взгляд на мешке, скрывающем голову Илзе, поинтересовался:

— Это гражданин Онгарона?

— Нет…

— Что ж… Думаю, посылать гонца к его милости особого смысла нет… Следуйте за мной…

Я удивленно приподнял бровь:

— Взыскания не боитесь?

— Вы — Утерс, ваша светлость… — усмехнулся воин. — Вы никогда не лжете… Так что любой из тех, кто о вас слышал, сделал бы то же самое…

…Вылетев из штабного шатра, барон Алан Глайр оглядел меня с ног до головы, потом задумчиво подергал себя за ус и растерянно пробормотал:

— Мда… Честно говоря, не ожидал… Впрочем… Имею честь приветствовать вас в походном лагере армии Онгарона, ваша светлость!

Я учтиво поздоровался, и, не желая тратить время на пустопорожние разговоры, поинтересовался:

— Где бы мы могли поговорить?

Тысячник нахмурился, отодвинул в сторону входной полог и рявкнул:

— Совещание откладывается. Все свободны…

Из шатра тут же потянулись порядком удивленные сотники.

Дождавшись приглашающего жеста барона Глайра, я скользнул внутрь святая святых армии Онгарона, и, заметив, что на походном столе развернута карта, тут же развернулся к ней спиной.

Тысячник сконфуженно крякнул, зашелестел пергаментом, а потом виновато пробормотал:

— Спасибо, ваша светлость… Я, конечно, понимаю, что ваша Внутренняя стража тоже ест свой хлеб не зря, и что у вас наверняка есть точные данные о количестве и расположении наших войск, но…

— Пустое… — буркнул я. И тут же перешел к делу: — Барон! Я заехал к вам по дороге в Маллар. Я еду к его величеству Бадинету Нардирену, чтобы предъявить ему неопровержимые доказательства того, что убийства его вассалов — дело рук воинов Иаруса Молниеносного. На дорогу у меня уйдет дня три. Еще сутки — на предъявление доказательств. Мне бы хотелось, чтобы все это время армия Онгарона… воздерживалась от активных действий…

Тысячник снова дернул себя за ус, потом заложил руки за спину, сделал шаг по направлению к дальней стене… и тут же развернулся ко мне лицом:

— Граф Аурон, вы вообще понимаете, о чем просите?

Я утвердительно кивнул:

— Более чем…

— То есть вы считаете, что, выслушав вас, я должен грохнуть кулаком по груди, выскочить из шатра и пинками погнать своих солдат обратно за Чиграк? Забыв про полученный приказ и про вассальный долг?

— Я не прошу вас уходить… Вы можете ввести войска в Элкор, занять все деревни этого графства и даже дойти до Влара… Я прошу вас о другом: не чинить урон вассалам моего сюзерена и не проливать кровь мирного населения…

Барон застыл. Несколько раз качнулся с носка на пятку и обратно, а потом прищурился:

— Скажите, граф, а… сдача в плен семнадцатой сотни вашей Пограничной стражи — это аналогичная мера, принятая королем Вильфордом?

— Да: отойти от моста они не успевали. А вступать в бой им было запрещено. В общем, его величество сделал все, чтобы до выяснения истины между нами не пролилась кровь…

— То есть… если моя тысяча сейчас двинется на Арнорд, то не встретит никакого сопротивления?

— Не встретит. Если, конечно, ваши солдаты не сочтут врагами наших крестьян и купцов…

Тысячник хрустнул пальцами, зачем-то потушил одну из свеч и мрачно вздохнул:

— Знаете, граф Аурон, я… неплохо знаю вашего отца, поэтому скажу чуть больше, чем должен: я не верю в то, что вы сможете убедить его величество Бадинета в невиновности своего сюзерена. Палачи Тайной канцелярии Онгарона весьма хорошо делают свою работу и умеют докапываться до истины. В этот раз они превзошли самих себя, и… В общем, сына графа Гайоса, без всякого сомнения, убили люди графа Орассара…

— Скажите, барон, как вы оцениваете боеготовность Пограничной стражи Элиреи?

Барон чиркнул кресалом, зажег потушенную им же свечу и угрюмо посмотрел на меня:

— Вы хотите сказать, что вашим военачальникам нет никакой необходимости выгадывать эти самые четыре дня?

— Именно. Если бы король Вильфорд планировал с вами воевать, то первый удар нанесли бы не вы, а армия Элиреи… Где, по-вашему, она была бы сейчас?

— Пожалуй, с этим трудно не согласиться… — задумчиво пробормотал тысячник.

— Нам не с чего воевать, барон! — вздохнул я. — И… сто двадцать лет мира — достаточный срок, чтобы научиться друг другу доверять…

— Я доверял многим элирейцам… Так же, как и они — мне… — граф Арти снова потушил свечу и подул на обожженные пальцы. — Но сейчас, узнав, что вы пролили кровь вассалов моего сюзерена…

— Мой отец доверяет вам до сих пор… — перебил его я. — Именно поэтому я и стою перед вами! Барон! На одной чаше весов — четыре дня, которые ничего не решают. На второй — жизни тысяч наших и ваших солдат…

Барон испытующе посмотрел мне в глаза, и медленно, чуть ли не по слогам, произнес:

— Скажите, ваша светлость, вы уверены в том, что ваши доказательства остановят эту войну?

— Да…

— Что ж. Четыре дня у вас есть… Но…

Я пожал плечами:

— От сопровождения я не откажусь…

— Знаете, ваша светлость, вы очень похожи на своего отца… — усмехнулся барон Глайр. Потом подумал и добавил: — И… знаете, мне бы очень не хотелось оказаться в числе ваших врагов…

…Трое суток, потребовавшихся нам, чтобы добраться до Маллара, оказались одними из самых мрачных в моей жизни. На следующее утро после выезда из лагеря барона Глайра у Илзе начались женские недомогания. Найти карету оказалось несложно. А вот заставить ее передвигаться достаточно быстро — почти нереально. Карета вязла в грязи, садилась на брюхо и переворачивалась; у нее отваливались колеса и трескались оси; рвались постромки, шлеи и даже дышла, а кони, впряженные в нее, засекались, теряли подковы и ломали ноги. Кроме того, раза два-три в день нам приходилось уступать дорогу армейским обозам и подразделениям армии Онгарона, двигающимся к границе, и превращающих и без того разбитую дорогу в нечто, совершенно непроезжее.

В общем, к моменту, когда из-за поворота Меглисского ущелья показалась надвратная башня Северных ворот Маллара, мои вассалы и солдаты сопровождения вымотались так, что еле удерживались в седлах. Видимо, поэтому среагировали на цвета плащей вылетевшего из городских ворот отряда с большим запозданием.

— Люди графа Ратского… — подъехав ко мне поближе, буркнул Молот, когда отряд проехал две трети расстояния. — Кажется, по наши души, ваша светлость…

Я утвердительно кивнул: отвечать на риторические вопросы не было ни сил, ни желания. И с интересом уставился на изменившегося в лице старшего отряда сопровождения.

Взгляд в лица подъезжающих к нам псов, — и я заставил себя собраться: или меня обманывали мои глаза, или седовласый мужчина со шрамом на подбородке, скачущий во главе отряда, был не кем иным, как начальником Тайной канцелярии королевства Онгарон, графом Дартэном Ратским!

— Ваша светлость! Имею честь приветствовать вас в Малларе… — бесстрастно произнес граф, осадив коня. — И искренне сожалею, что вам пришлось путешествовать по нашим дорогам в самый разгар сезона дождей…

Судя по всему, представляться граф не собирался.

— Как вы наверняка знаете, — выделив интонацией слово 'наверняка', улыбнулся я, — мне уже приходилось бывать на территории Онгарона. Как официально, так и… не очень. Поэтому я имел достаточно возможностей, чтобы вдосталь налюбоваться как достопримечательностями, так и… фортификационными сооружениями вашего королевства. Увы, все те, скажем так, поездки… были слегка однобоки. И я, к моему искреннему сожалению, так и не смог познакомиться ни с вами, ни с вашей правой рукой, сотником Виларом Зейном, который с таким интересом изучает дверцу кареты…

Начальник Тайной канцелярии склонил голову к плечу и улыбнулся. Одними губами:

— Мда… Что ж, кажется, мы найдем общий язык… Скажите, граф, насколько вы устали?

— Мне нужно полчаса. Чтобы моя пленница могла привести себя в порядок…

Скрывать свое удивление граф не захотел:

— Ваша пленни-ца?

Я утвердительно кивнул:

— Личность, осознанно нарушающая закон, не вправе требовать к себе такого же отношения, как тот, кто живет по Уложению. Чем серьезнее преступление, тем меньше причин считать человеком того, кто его совершил. Моя пленница шагнула настолько далеко за грань допустимого, что ее пол перестал иметь хоть какое-то значение…

— Что ж, на мой взгляд, вполне логично. Хотя, признаться, несколько неожиданно… — кивнул граф Ратский. И, с интересом посмотрев на карету, продолжил: — Тогда, если вы не возражаете, то ваша пленница будет приводить себя в порядок прямо в Башне…

…- Ваша светлость, арестанты в пыточных… — возникнув в дверном проеме, доложил тюремщик. И замер, старательно пожирая глазами высокое начальство, и стараясь не косить взглядом ни на меня, ни на Илзе.

— Можешь идти… — буркнул граф Ратский, и, дождавшись, пока тюремщик закроет за собой дверь, вопросительно посмотрел на меня: — Мы готовы, граф Аурон… Дело за вами…

Я достал из-за пазухи свиток и аккуратно положил его на стол:

— Ваше сиятельство, прежде чем мы начнем, я бы хотел, чтобы вы ознакомились с тем, что тут написано…

— Как вам будет угодно… — пожал плечами граф Ратский и тут же погрузился в чтение.

Я с интересом ждал его реакции. И изредка поглядывал на Илзе, стоящую между Иглой и Молотом. Мысленно сокрушаясь, что не могу увидеть ее лица.

Внимательно прочитав текст, начальник Тайной канцелярии задумчиво хмыкнул и уставился на меня:

— Простите, ваша светлость, но то, что тут написано — бред…

Я пожал плечами:

— Кто вам мешает это проверить? Достаточно позволить моей спутнице сказать это самое 'слово', позволить ей ввести этих несчастных в состояние 'небытия' и задать перечисленные в свитке вопросы… или те, которые захочется вам. Если мое утверждение ложно, то так называемые 'убийцы' не смогут описать ни пыточную Кошмара, ни королеву Галиэнну, ни мэтра Джиэро. Да и самого Кошмара в их воспоминаниях просто не окажется…

— Простите, ваша светлость, но описания внешности мэтра Джиэро у меня нет… — вполголоса пробормотал сотник Зейн. — И пыточной Кошмара — тоже…

— Как бы они не выглядели, если описания, данные обоими пленниками, совпадут, то можно будет считать, что граф Аурон прав… — поморщился граф. — Естественно, в описаниях будут какие-то мелкие нестыковки, но они — лишь следствие разницы восприятия…

Я утвердительно кивнул и выложил на стол еще один свиток:

— Описания есть… Но, дабы избежать предвзятого отношения, я рекомендую прочитать их после допросов…

— Мудро… — граф Ратский подхватил свиток, сжал его в руке, встал со своего кресла и быстрым шагом направился к двери…

…На втором подземном этаже Башни тошнотворно пахло кровью и нечистотами. Запах был таким сильным, что меня замутило. Сжав зубы, я постарался дышать как можно менее глубоко, и, оглянувшись, сбился с шага: Илзе, конвоируемая Молотом, двигалась так, как будто совершенно не чувствовала вони!

'Восемь месяцев в Кошмаре…' — вспомнил я. И, представив себе такую жизнь, ужаснулся.

В этот момент где-то впереди жутко заскрипели дверные петли, а потом раздался густой бас сопровождающего нас тюремщика:

— Прошу вас, ваша светлость…

Я ускорил шаг и тут же вляпался в дурно пахнущую лужу.

— Осторожно, ваша светлость! — виновато пробормотал ожидавший меня сотник Зейн, и жестом показал на распахнутую дверь: — Прошу…

…Пыточная Башни оказалась на удивление большой: на мой взгляд, при желании, в ней могли бы, не мешая друг другу, одновременно 'работать' пяток палачей. И еще осталось бы место для десятка писцов и дознавателей.

Чего в ней только не было — вертикальная и горизонтальная дыбы, три плаща правосудия, две рамы для подвешивания за ребро, пять или шесть крестов смирения, несколько стоек для пытки 'желудочным огнем', четыре допросных кресла, не говоря о всяких мелочах вроде 'вилок внимания', клещей, разного рода молотков, крючьев и тому подобного добра.

Впрочем, стоило мне увидеть покрытый грязью и засохшей кровью обрубок, распростертый на пыточном столе, как я на несколько мгновений перестал соображать.

Заскрипев зубами, я изо всех сил сжал кулаки, повернулся к графу Ратскому, и… натолкнулся на его спокойный взгляд:

— Простите, ваша светлость, но нам надо было выпытать имя заказчика…

Я сглотнул подступивший к горлу комок, сдержал рвущиеся наружу эмоции, и, увидев свободное кресло рядом с табуретом, на который усадили Илзе, двинулся к нему. И тут же остановился, поняв, что именно в этой комнате не так:

— Граф Дартэн! Я бы хотел, чтобы вы и ваши люди пересели вот к этой стене…

Начальник Тайной канцелярии вопросительно приподнял бровь:

— Почему?

— Вы поймете… Сами… Через несколько минут… А пока просто поверьте мне на слово, что оказаться в поле зрения этой женщины чрезвычайно опасно… — выдал я заранее заготовленную фразу.

Возражать граф не стал. И приказал писцу и дознавателю пересесть поближе к стене…

…Весь процесс погружения пленного в состояние небытия занял у Илзе чуть больше пяти минут. Само 'слово', какая-то 'привязка', несколько отрывистых фраз, уловить смысл которых мне не удалось, разрешение отвечать на чужие вопросы и снова 'слово', но уже другое. Видимо, стараясь мне подыграть, принцесса изменила тембр голоса, и он звучал настолько зловеще, что мне стало не по себе. Пока я разбирался со своими ощущениями, Илзе сделала шаг назад, и, не поворачиваясь к нам лицом, мотнула головой:

— Можете спрашивать: он вспомнит все, что видел хотя бы мгновение…

Нодр тут же натянул ей наголову мешок, и, подхватив под локти, проводил до табурета.

— Что, вообще все? — удивленно воскликнул граф Ратский.

— Да… — глухо ответила принцесса.

Начальник Тайной канцелярии побарабанил пальцами по подлокотнику и задумчиво уставился на пылающий в жаровне огонь. Потом вскочил с кресла, подошел к пыточному столу, вгляделся в лицо пленника и приказал:

— Опиши-ка мне королеву Галиэнну… И как можно подробнее…