Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Любовник из Северного Китая 7 page





Он идет за пиджаком, который висит возле душа, достает из кармана кошелек:

– Сколько нужно теперь?… Я принес только пятьсот пиастров.

– Пятьсот пиастров, наверно, хватит.

Он кладет конверт на стол.

Она раздевается. Снимает платье рывком через голову. Он до сих пор не может без волнения смотреть на то, как она раздевается.

– Что ты делаешь? – спрашивает он. Она говорит, что хочет еще раз принять душ.

Потом добавляет, что она в общем‑то довольна за мать. Говорит, что отдаст конверт Чанху, чтобы он его спрятал и никому не говорил, куда именно. Она считает, что нельзя отдавать деньги прямо матери, потому что тогда все они в самое ближайшее время окажутся у старшего брата. И мать будет несчастна.

– Он украдет эти деньги или мать отдаст их ему сама? спрашивает китаец.

– Какая разница…

– Но Чанх сохранит деньги, ты уверена…

– Уверена…

 

Девочка приняла душ. Она снова одевается. Говорит, что хочет вернуться в пансион.

– Почему?

– Хочу побыть одной.

– Нет. Ты останешься со мной. Мы поедем в бары к каналам, выпьем рисовой водки, съедим нем.[8]Там они превосходные, женщины сами их готовят, а водку привозят прямо из деревень.

– А потом я смогу вернуться в пансион?

– Нет.

Она смеется:

– Я все же вернусь. Потом.

Он смеется вместе с ней. Маленькие бары вдоль каналов, водка и деревенский нем, перед этом никто не может устоять. И перед ночным портом тоже.

 

Сначала они едут к транспортной конторе. В автомобиле он привлекает ее к себе. Хочет поцеловать. Она сопротивляется, потом сдается.

Он полон любви к этой худенькой девочке, у которой почти нет груди, непредсказуемой, жестокой.

Они останавливаются возле парохода, готового к отплытию.

На его передней палубе – открытая танцплощадка.

Белые женщины танцуют с офицерами. Они не накрашены. Это работницы порта, выглядят вполне прилично.

Все танцуют молча, словно разговоры здесь запрещены. Танцоры серьезны, особенно женщины, которые танцуют почти профессионально и улыбаются, как монахини. Все довольны, из принципа. На женщинах светлые платья с едва заметным цветным узором. Такие сцены девочку всегда завораживают. Увидав пароход, она просит китайца остановиться, и, отодвинувшись от него, смотрит на бескровный палубный бал.

Китаец не доволен этой паузой в их прогулке. Но в конце концов он всегда делает то, что хочет девочка.

Девочка долго не могла понять, что же было для нее такого притягательного в этой сцене, не мог понять этого и китаец. Спустя много лет она вдруг вспомнила о ней: перед ней вновь возникла отчетливая картина бесцветных и бессловесных пар, танцующих на палубе, возникла, как сцена из ее же собственной книги, к которой она еще не приступала, но которую вынашивала в себе долгие годы, готовясь сесть за нее каждый день, каждое утро до того самого момента, когда память вдруг прояснилась, словно вырвалась наконец из дебрей ненаписанных книг.[9]

 

Они проезжают через весь город, пораженный бессоницей, раздавленный ночной жарой. Ни дуновения ветерка.

Девочка спит. Китаец слушает, как шофер поет маньчжурскую песню, грубоватую и нежную, то срывающуюся на крик, то переходящую в едва слышный шопот.

 

Он относит ее на кровать. Гасит свет.

Курит опиум в полумраке комнаты.

Как обычно, по ночам до них доносится музыка, где‑то вдалеке слышатся китайские песни. Потом, уже глубокой ночью – тихо‑тихо звучит регтайм Дюка Эллингтона: перелетает через улицу, проникает в комнаты через закрытые двери. А потом еще позднее и совсем одинокий «Вальс‑Отчаяние» из начала нашего романа.

 

Кинотеатр «Эдем» в Сайгоне.

Шофер остановил автомобиль возле лицея.

Ждет, пока не закрывают входную дверь.

Девочка не приходит.

Он уезжает. Едет по улице Катина.

Видит девочку, она с белым юношей, видимо, братом, и с очень красивым молодым туземцем, одетым так же, как и брат. Все трое выходят из кино.

Шофер уезжают в Шолон предупредить хозяина.

Китаец ждет в своей комнате.

Шофер рассказывает ему о кинотеатре «Эдем».

Китаец объясняет ему, что девочка часто ходит в кино, что она ему об этом говорила, а юноши, которых он видел вместе с ней, это Чанх, шофер его матери, и ее младший брат Пауло.

 

Они едут к кино.

 

Девочка стоит возле кинотеатра вместе с Чанхом и младшим братом. Направляется прямо к черному автомобилю, ничуть не смущена. Улыбается китайцу:

– Все мое семейство приехало из Виньлонга… мы сходили в кино с Чанхом и Пауло. Я сказала им, что ты приглашаешь их в ресторан, в Шолон.

Она смеется. Он тоже начинает смеяться. Страх проходит. Младший брат и Чанх здороваются с китайцем. Хотя младший брат вряд ли узнал китайца. Он смотрит на него удивленными глазами, как ребенок, и не понимает, почему китаец тоже так пристально смотрит на него. Он не помнит, что уже видел его в Садеке. А вот Чанх конечно же узнал его.

Девочка говорит, что они смотрели фильм «Голубой ангел», и она пока не решила, понравился он ей или нет, скорее все‑таки нет.

Тем временем к кинотеатру подъезжает «ситроен‑В 12»: в нем мать и старший брат.[10]

 

Старший брат не здоровается с китайцем. Мать напротив, улыбается ему: «Здравствуйте, мсье. Как поживаете?»

Китаец взволнован тем, что вновь видит мать, теперь уже рядом с дочерью.

Оба брата и мать садятся в «ситроен».

Китаец говорит, улыбаясь:

– Когда они здесь, ты меня не любишь.

Она берет его руку, целует:

– Не знаю, что и сказать. Мне хотелось, чтобы ты увидел их всех вместе хотя бы раз в жизни. Возможно, это правда, что их присутствие мешает мне видеть тебя.

 

 

Китайский ресторан.

Это тот же самый ресторан, где китаец с девочкой были в первый их вечер. Китаец выбирает столик подальше от главного зала. В главном зале, как и в тот раз, оглушительный шум.

Появляется официант, спрашивает, будут ли они пить аперитив.

Принимает заказ. Три мартель перрье и бутылка рисовой водки.

Им нечего сказать друг другу. Никто и не говорит. Молчание. Никто этому не удивляется, никто не смущается.

Официант приносит напитки. Полное молчание. Никто не обращает на это внимание, ни они, ни девочка. Как есть, так и есть.

Напротив они вдруг начинают чувствовать удовольствие от жизни, удовольствие от игры в эту жизнь.

Старший брат заказывает вторую рюмку мартель перрье. Мать к своей не прикасается, отдает ее старшему сыну. Никто не удивляется.

Официант записывает заказ на еду: жареная утка, китайский суп из плавников акул, блины из креветочного теста. Единственный критерий – коронный блюда этого ресторана. Естественно выбор падает на самые дорогие.

Мать читает меню, и кричит совсем тихо:»О‑ля‑ля, до чего же дорого!». Никто не отвечает.

Мать из вежливости и ради приличия делает попытку поговорить с китайцем:

– Кажется, вы учились в Париже, мсье.

Мать и китаец насмешливо улыбаются друг другу. Можно подумать, что они хорошо знакомы. Китаец отвечает в тон матери:

– Ну… если только это называется учиться, то да, мадам.

– Видно, вы учились не больше нашего, – говорит старший брат.

Молчание.

Старший брат смеется. Пауло и Чанх тоже. Китаец старшему брату:

– Вы тоже ничего не делаете?

– Почему же: я несчастье своей семьи, это уже немало.

Китаец искренне смеется. Все смеются, в том числе и мать, которая счастлива, что у нее такой остроумный сын. Пауло и Чанх смеются тоже.

– А это очень трудно?…

– Это не каждому дано, скажем так…

Китаец не отступает:

– Что главным образом нужно для этого?

– Злоба. Злоба без всяких примесей…, как брильянт…

Никто не смеется, кроме китайца и матери.

Девочка, она смотрит на них, на мать на любовника, главных действующих лиц ее собственной жизни.

Старший брат громко говорит матери:

– Он не так уж плох, этот тип, по крайней мере умеет за себя постоять.

Официант приносит еду, каждый накладывает сам себе. Китаец предлагает матери поухаживать за ней.

Все едят в тишине. У всех у них, кроме китайца, вдруг проснулся прямо‑таки «волчий» аппетит.

Китаец наблюдает за девочкой, которая смотрит на своих родственников взглядом, полным любви и счастья: наконец‑то они вырвались из Садека, из этого захолустья, вырвались на свободу, выставили себя на всеобщее обозрение и сейчас лакомятся личжи[11]в сиропе.

Мать улыбается жизни. Ей хочется поговорить:

– Как приятно смотреть на них, когда они едят, – говорит она.

Мать говорит просто для того «чтобы говорить». Сказать ей особенно нечего. Она счастлива. Болтает, что в голову придет. Они с дочерью обе одинаковые, просто неисправимые болтушки. В полном восторге китаец смотрит на мать, потом на девочку, – как же они похожи!

– До чего же хороший ресторан! – говорит мать. – Просто прекрасный! Надо бы записать адрес.

Никто не смеется. Ни китаец. Ни Чанх. Ни старший брат.

Китаец достает ручку, записывает адрес на меню, отдает его матери.

– Благодарю вас, мсье, – говорит мать. – Я считаю, что это действительно очень хороший ресторан, ничуть не хуже тех, что в провинциях, а они считаются лучшими в Индокитае, в них не так «обдирают», как во французских.

Все едят с жадностью. У китайца, который до сих пор смотрел на еду равнодушно, тоже проснулся аппетит. Как все, он заказал себе блины из креветок, и теперь уписывает их за обе щеки. Остальные снова заказывают себе блины из креветок и прямо набрасываются на них. Разговаривать никому не хочется. Больше всего их занимает сам процесс обслуживания. Они все время ждут «следующего блюда». Они довольны, рисовая водка играет тут не последнюю роль. Все пьют. Мать тоже, она говорит, что обожает водку. Мать чувствует себя двадцатилетней. Только на время десерта, мать вдруг задремала. Дети и десерт поглощают с тем же волчьим аппетитом. Старший брат заказывает на сей раз виски. Китаец пьет больше, чем младший брат. Девочка пьет из рюмки китайца. Мать уже толком не понимает, что она пьет, она смеется одна, она счастлива в этот вечер, как все другие люди.

В центре всего – китаец, он смотрит на девочку, которая счастлива своим, особым счастьем, и к нему не имеет никакого отношения он, ее любовник.

Неожиданно старший брат поднимается. Говорит властно, словно он тут хозяин:

– Поесть, мы поели. А что дальше?

Мать, вздрогнув, просыпается. Весь стол смеется, даже Чанх. Она спрашивает, что происходит…

Старший брат, смеясь, говорит, что все едут в «Каскад».

Сию же минуту.

Мать говорит, тоже смеясь:

– У нас праздник… а раз так… действительно… давайте устроим красивую жизнь…

Девочка, китаец, Чанх и Пауло – все довольны. Они все готовы ехать в «Каскад».

Китаец тихо на очень чистом китайском просит счет. Ему приносят его на блюдечке. Китаец вынимает купюры по десять пиастров и кладет восемь из них на то же блюдечко. Вокруг этих денег возникает молчание. Мать со старшим братом переглядываются. Все подсчитывают в уме, сколько заплатил китаец и сколько пиастров осталось на блюдечке. Девочка догадывается, чем заняты ее родственники и начинает смеяться. Мать с трудом удерживатся от смеха: сумма кажется ей невероятной. Она кричит едва слышно: «Семьдесят семь пиастров», и ее начинает душить смех, «О‑ля‑ля» – и вот она уже смеется безудержным детским смехом.

Все вместе они выходят из ресторана. Идут к машинам.

Девочка и китаец смеются.

Китаец говорит девочке:

– Все они дети… даже твой старший брат.

– Эти дети – главное, что есть у меня в жизни. Они самые странные. И самые сумасшедшие. И самые ужасные. Но и самые смешные. И Пьер тоже: когда я не боюсь, что он убьет Пауло, я обо всем забываю, мне даже не верится, что он способен на что‑то дурное. Но когда он всю ночь проводит в курильне, он становится мне совершенно безразличен, и даже если он однажды умрет от всего этого, меня это уже не тронет.

Девочка спрашивает, а как бывает в других семьях, где нет отцов.

Китаец отвечает, что и в других семьях то же самое.

– Но даже и в тех семьях, где есть отцы, и отцы вполне сильные и властные, дети часто позволяют себе смеяться и издеваться над родными.

Вдруг на глаза у девочки наворачиваются слезы. Она говорит, что совсем забыла: ведь Пьер, возможно, последний раз в своей жизни оказался в Сайгоне.

Китаец подтверждает, что уже известна дата его отъезда, время, номер причала.

Девочка рассказывает, что последнее время Пьер все чаще и чаще обижает Пауло без всяких причин, Пьер сам признается: «Как только я его вижу, мне хочется его убить». Он просто не может удержаться, чтобы не ударить и не оскорбить его. Чанх рассказал об этом матери и предупредил ее, что, если Пьер не уедет, Пауло просто умрет от отчаяния или Пьер действительно убьет его. А за нее, девочку, он тоже боится, спрашивает китаец. «Нет, за меня нет», говорит девочка.

Китаец все же как‑то спросил у Чанха, что он об этом думает, Чанх ответил: «Нет, нет, она в безопасности».

Девочка придвигается ближе к китайцу. Закрыв лицо руками, она говорит:

– И все‑таки мы любим его, и вот почему… Ведь он не знает, что он прирожденный преступник. И никогда этого не узнает, даже если когда‑нибудь убьет Пауло.

Они разговаривают о Пауло. Китаец находит его очень красивым, и Чанха тоже. Он говорит, что их можно принять за братьев, Пауло и Чанха.

Она не слушает его. Она говорит:

– После «Каскада» мы поедем за деньгами. Потом я вернусь вместе с ними в гостиницу «Шарнер». Когда мама приезжает в Сайгон, я всегда ночую там вместе с ней, как когда‑то, когда я была маленькой, там у нас есть возможность поговорить.

– О чем?

– О жизни – девочка улыбается – о ее смерти – она улыбается – как и ты в Маньчжурии также разговаривал со своей матерью, особенно после той истории с девушкой из Кантона.

– Она, видно, много чего знает, твоя мать.

Да нет же, говорит девочка, нет, совсем наоборот, теперь она уже ничего не знает. То есть как бы знает все. И ничего. Серединка наполовинку: кое что она еще помнит, только неизвестно что, ни ей, ни нам, ее детям. Возможно, она до сих пор помнит названия деревень на севере Франции: Фрож, Бонни, Дуллан, и еще городов: Дюнкерк, например, помнит, где начинала свою преподавательскую деятельность, помнит, как выходила замуж за инспектора начальной школы.

«Каскад» находится над маленькой речушкой, которую питают источники, в диком парке недалеко от Сайгона. Всей компанией они поднялись на танцплощадку, она прямо над источниками, от которых тянет свежестью. Пока здесь еще никого нет, кроме двух метисок, в баре – платных партнерш, которые поджидают клиентов. Как только появляются клиенты, они ставят пластинки. Молодой вьетнамец принимает заказы. Весь персонал одет в белое.

 

Китаец с девочкой танцуют.

Старший брат смотрит на них. Хмыкает с издевкой.

Несчастье снова рядом. Оно здесь, в его непристойном, натужном смехе.

– Что его так смешит? – спрашивает китаец девочку.

– То, что я танцую с тобой.

Девочка с китайцем тоже начинают смеяться. А потом все меняется. Смех старшего брата становится лживым, резким. Он говорит, кричит:

– Прошу прощения, у меня это нервное. Не могу сдержаться… вы… вы так плохо подходите друг другу… Я просто умираю от смеха.

 

Китаец оставляет девочку. Пересекает танцплощадку. Подходит к старшему брату, который сидит за столом рядом с матерью. Подходит очень близко к нему. Методично рассматривает его, словно ему это очень интересно.

Старший брат пугается.

Тогда китаец говорит очень спокойно, очень ласково, с улыбкой:

– Извините, я вас плохо знаю, но вы меня интригуете… Зачем вы заставляете себя смеяться… Что вы имеете в виду?

Старший брат испуган:

– Я не ищу ссоры… но если речь идет об этом… драться я всегда готов.

Китаец искренне смеется:

– Я занимался китайской борьбой. Я всегда об этом предупреждаю.

Теперь пугается еще и мать.

– Не обращайте на него внимания, мсье, – кричит она. – Он пьян…

Старший брат пугается все больше и больше:

– Я что не имею права смеяться?

– Нет, – смеясь отвечает китаец.

– А чем это мой смех так вам не нравится?

Китаец ищет подходящее слово. Сначала ему ничего не приходит в голову. Он так и говорит, что, возможно, подходящего слова просто нет. Но тут же находит его:

– Лживый, ваш смех насквозь лживый. Вот оно, это самое слово: лживый. Один только вы и думаете, что смеетесь. На самом деле это не очень похоже на смех.

 

Младший брат поднимается, идет к бару, приглашает танцевать метиску. Он не слушает разговор китайца с Пьером.

Старший брат стоит возле своего стула, не приближаясь к китайцу. Потом садится и говорит совсем тихо:

– За кого он себя принимает, этот тип?…

Китаец продолжает танцевать с девочкой. Танец заканчивается.

Старший сын идет к бару. Заказывает мартель перрье… Старается держаться подальше от китайца. Китаец садится рядом с матерью, которая все еще напугана. Она спрашивает его дрожащим голосом:

– Вы правда занимались китайской борьбой, мсье?

Китаец смеется:

– О, нет… Никогда… Никогда, мадам. Вы даже не можете себе представить, до какой степени я далек от этого… мне просто это противопоказано, мадам…

– Спасибо, мсье, спасибо, – улыбается мать и добавляет. – Но ведь это правда, что все состоятельные люди в Китае ею занимаются.

Китаец не знает. Он не слушает мать. Он, как завороженный, смотрит на старшего брата:

– Просто удивительно, мадам, когда смотришь на вашего сына, прямо руки чешутся… Простите меня.

Мать наклоняется к китайцу, говорит совсем тихо, что она это знает и что это настоящая беда.

– Наверно, дочь вам рассказывала… – добавляет она. – Извините его, мсье, а главное, извините меня, я плохо воспитала своих детей, и больше всех за это наказана.

Мать. Она ищет сына глазами возле бара, говорит, что отвезет его обратно в гостиницу, что он пьян.

Китаец улыбается:

– Это я должен извиняться, мадам. Мне не надо было отвечать ему… но я почему‑то не смог сдержаться. Не уходите из‑за этого.

– Спасибо, мсье. А то, что вы сказали про него, я давно это знаю. Мой мальчик сам напрашивается на кулаки.

– Возможно, он очень злой?

Мать в нерешительности. Потом говорит:

– Может и так… но главное – жестокий. Понимаете, самое ужасное, что в нем есть – это жестокость, все его злобные выходки доставляют ему удовольствие, вот что удивительно. И ведь как он умеет досаждать людям, он делает это просто виртуозно. – Мать становится задумчивой. – По‑французски это называется дьявольской изобретательностью.

– А в Китае в таком случае говорят про демонические силы и злых духов.

– Все это одно и то же, мсье.

– Согласен, мадам.

Китаец устремляет на мать долгий взгляд, и ей становится страшно. Она спрашивает, в чем дело.

– Я бы хотел, чтобы вы мне сказали правду, мадам, о вашей дочери… Ваш сын когда‑нибудь бил ее?

Испуганная мать тихонько стонет. Старший брат ничего не слышит. Мать в нерешительности долго смотрит на китайца:

– Нет, ее била я сама, мсье, потому что боялась, что он ее убьет – отвечает она наконец.

Китаец улыбается матери.

– Но ведь это он вас заставлял, ваш старший сын?

– … пожалуй, да… но все не так просто… я делала это из любви к нему, чтобы ему угодить… чтобы хотя бы изредка он чувствовал себя правым… понимаете…

Мать плачет. Старший сын наконец кое‑что заметил. Подходит к ним. Останавливается в тот момент, когда китаец поднимает на него глаза. Мать не обращает на это внимания. Она шепотом спрашивает у китайца, рассказывала ли ему об этом девочка…

Китаец говорит, что нет, никогда, он догадался об этом только что, прямо здесь, но подозрения у него были давно, потому что чувствовал в девочке постоянную тревогу, она вела себя, как ребенок, который мучается детскими страхами, боялась всего: грозы, темноты, нищих, моря… китайцев – он улыбается матери – меня, всего.

Мать тихо плачет. Китаец смотрит на старшего сына, пытаясь объективно оценить его: красиво ли его лицо, заботится ли он о своем туалете, претендует ли на элегантность. Не отрывая от него взгляда, спрашивает у матери, какие именно слова употреблял тогда Пьер. Он говорил, отвечает мать, что девочку надо держать «в узде», чаще всего употреблял слово «пропащая», уверял, что, если они с матерью вместе ничего не будут делать, девочка совсем пропадет, потому что по доброй воле ни одному мужчине не откажет.

– Вы поверили ему, мадам?

– Я и сейчас ему верю, мсье. – Она смотрит на него. – А вы, мсье?

– Мадам, я верю в это с первого же дня. Как только увидел ее на пароме и полюбил ее.

Они улыбаются друг другу со слезами на глазах.

– Но даже совсем пропащую я все равно любил бы ее всю жизнь… И до каких пор длились эти побои?

– До того дня, когда Пауло обнаружил нас все троих запертыми в комнате. Он не вынес этого. Он бросился на него.

Ничего страшнее я в своей жизни не переживала, – добавляет мать.

– За которого из ваших сыновей вы тогда испугались, мадам? – совсем тихо выдыхает он.

Мать смотрит на китайца, встает, чтобы уйти, потом снова садится.

– Я прошу у вас прощения, – говорит китаец.

Мать берет себя в руки:

– Вы должны это знать, мсье, даже любовь к собаке – она священна. И у человека есть право, такое же священное, как и право жить, ни перед кем за это не оправдываться.

Китаец опускает глаза, он плачет. Говорит, что никогда не забудет: «даже к собаке»…

 

Девочка танцует с Чанхом. Разговаривает с ним шепотом:

– Скоро я дам тебе пятьсот пиастров для матери. Но матери ты их не отдашь. Сначала ты их спрячешь, и так, чтобы Пьер про это не проведал.

Чанх говорит, что сумеет это сделать:

– Да я и под страхом смерти ни слова Пьеру не скажу о деньгах. К тому же с тех пор, как он курит опиум, я сильнее его.

Продолжая танцевать, Чанх вдыхает аромат ее волос, целует ее, словно они одни. Никто не обращает на это внимания, ни ее семейство, ни китаец. Китаец смотрит, как девочка танцует с Чанхом без всякой ревности. Он вновь бредет, потерянный и одинокий, в бескрайних пространствах их неизбежной разлуки. Мать видит его страдания. Она очаровательна, говорит ему:

– Как же вы страдаете из‑за моей дочери, мсье!

 

Старший брат на том же месте, где и был, возле танцплощадки. Он видит, что опасность миновала, китаец отвлекся:

– Китайская обезьяна! – громко говорит он.

Китаец улыбается матери.

– Да, мадам, я страдаю из‑за нее так, что у меня не хватает на это сил.

Мать, опьяневшая, прелестная, плачет из‑за китайца.

– Это должно быть ужасно, мсье, я вам верю… но как это любезно с вашей стороны, что вы разговариваете со мной о моей дочери с такой искренностью… Мы могли бы разговаривать с вами ночи напролет, не правда ли…

– Да, мадам, это правда. Мы бы разговаривали о ней и о вас. (Пауза.) Так ваш сын говорил, что ее нужно бить для ее же блага, и он в это верил, как вы думаете?

– Да, мсье. Я знаю, что это странно, но это так. И в этом я могу вам поклясться.

Китаец берет руку матери, целует ее.

– Возможно он тоже понял, что она в опасности, – говорит он.

Мать восхищена, плачет.

– Если бы вы знали, как ужасна жизнь, мсье… – говорит она.

 

Девочка и Чанх перестали танцевать.

– В конверте есть отдельный пакет, в нем двести пиастров для тебя.

Чанх удивлен:

– От него?

– Да, от него. Не пытайся понять.

Чанх молчит. Потом говорит:

– Я сохраню. На потом – уехать в Сиам.

Китаец сел за столик. Ему надо побыть одному. Он одинок в городе и в жизни. А в сердце – любовь к этой девочке, которая уедет и уже больше никогда не будет рядом с ним, рядом с его телом. Он в безысходном горе. И белая девочка это знает.

Она смотрит на него и впервые понимает, что между ними, между ним и ею всегда стояло одиночество, и это одиночество, китайское одиночество, как бы охраняло ее, оно было ее крепостью, возведенной с ним рядом. Точно так же, как и местом слияния их тел, их любви.

 

И уже тогда она понимала, что их история – это история большой любви.

Младший брат идет танцевать с метиской из бара, Чанх смотрит на Пауло: он танцует с удивительным изяществом. Пауло никогда не учился танцевать. Девочка говорит об этом Чанху, который этого не знал.

В этой сцене только мать и старший брат как бы в стороне. Каждый в одиночестве смотрит, как танцует Пауло.[12]

Младший брат возвращается. Приглашает танцевать сестру. Они часто танцевали вместе, на них приятно смотреть: младший брат танцует как бы во сне, можно подумать, что он делает это бессознательно. Он не смотрит на сестру, и сестра тоже не смотрит на него. Они танцует вместе, даже не понимая, как. Больше так танцевать они уже не будут никогда. «Когда они танцуют, они похожи на наследников престола», – говорит мать. Иногда они смеются своим особым смехом, непонятным для других, хитроватым, неповторимым. Они не говорят ни слова, смеются, просто переглянувшись. И все вокруг смотрят на них и радуются. Они этого не знают.

Китаец плачет, глядя на них. Шепотом произносит слово: обожание.

 

Мать услышала. Она говорит, что да, это так… ее дети именно так относятся друг к другу.

 

Слышен голос старшего брата. Он обращается к матери:

– Пауло не должен показываться вот так, на людях, он танцует, как чурбан… Это надо прекратить… раз и навсегда…

Никто, кажется, не слышит его, кроме девочки, но и она не показывает вида.

 

Младший брат с сестрой кончили танцевать. Она подходит к китайцу, который один сидит за столом. Хочет танцевать с ним. Они танцуют.

– Я так испугалась, – говорит девочка.

– Что я его убью?

– Да.

Девочка снова улыбается китайцу:

– Ты не можешь это понять.

– Я немножко понимаю.

– Может быть, ты и прав, что я никогда не полюблю тебя. Я говорю про сейчас. И только. Сегодня, сейчас я тебя не люблю и не полюблю.

Китаец ничего не отвечает. Девочка продолжает:

– Я предпочла бы, чтобы ты меня не любил. Чтобы все было как обычно, как с другими. Мне так хочется. Не надо любить меня больше других.

Молчание.

– Мы все уедем, даже Пауло. Останется только Чанх. Ты будешь один со своей женой в Голубом Доме.

Он говорит, что знает это так хорошо, как только возможно.

Они продолжают танцевать.

К этой теме больше не возвращаются.

Танец заканчивается, они останавливаются.

– Я бы хотела, чтобы ты потанцевал с одной из здешних девушек. Что бы я хоть раз могла посмотреть на тебя с другой.

Китаец в нерешительности. Потом идет и приглашает самую красивую из профессиональных танцовщиц, ту, что танцевала с Пауло.

Они танцуют танго.

Девочка облокотилась о балюстраду танцплощадки, прямо напротив китайца и его партнерши, смотрит на китайца, на того самого мужчину с парома в светлом, шелковом костюме: он так подтянут, элегантен, точно на роскошном южном курорте, только здесь это кажется лишним, неуместным. И даже оскорбительным.

Девочка не отрывает от него глаз.

Китаец полностью отдался своему горю. Он горюет, потому что знает: у него все равно не хватит сил украсть ее у закона. Знает, что он совершенно бессилен и с собой тоже ничего не может поделать: он никогда не убьет отца, никогда ничего у него не украдет, никогда не увезет с собой девочку ни на поезде, ни на пароходе, чтобы спрятаться вместе с ней далеко, далеко. Точно так же, как он знает закон, он знает и то, что никогда не пойдет против закона.

Танго кончилось. Китаец возвращается к девочке.

Девочка говорит о деньгах, о том, как она их ненавидит, потому что без них вообще ничего невозможно, ни остаться, ни уехать:

– Самое ужасное, это долги. Правда, про них ты ничего знать не можешь… но они доводят до безумия. Зарплата матери почти вся уходит на них, на оплату процентов с долгов. Это самые большие наши расходы. Мы до сих пор платим за погибшие рисовые поля, которые ни на что не годны, их даже нищим не подаришь.

– Я хочу поговорить с тобой о твоем брате Пьере, – вдруг говорит китаец. – На прошлой неделе я встретил его у курильни возле реки. Он попросил у меня сто пиастров. Я дал. Думаю, он будет продолжать с наркотиками, пока жив, и еще, – он способен на ужасные вещи. Он может сделать все что угодно, и даже самое худшее. Не представляю, что с ним будет во Франции, когда он останется без опиума. Тогда он перейдет на кокаин, а это очень опасно. Твоя мать должна прятать от него Пауло и поскорей. Да и тебя он может сделать проституткой, он не станет колебаться, он думает только о себе. Пока он немного тебя побаивается, но это ненадолго. У меня такое чувство, что вы живете рядом с убийцей.

– Он уже пытался продать меня одному врачу из Сайгона, который проездом был в Садеке, – рассказывает девочка. – Чанх узнал это от самого этого врача… И хотел убить Пьера. Ты сам дал ему сто пиастров. Скажи, ты бы дал их кому угодно?

Date: 2015-10-19; view: 310; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию