Домработница 2 page

Значит, снова в Россию. Не отвертеться. Проклятие. И в который раз Макс Шнайдер почувствовал неодолимое желание прямо сейчас мчаться в аэропорт, сесть в «Боинг» компании JAL и лететь в Москву. Россия его раздражала, но в этом раздражении, вызывавшем почти физическую боль, на самом дне таились крупицы непонятной сладости.

Когда Татьяна Васильевна предложила Катюше поработать прислугой в доме богатого бизнесмена, Катя ужаснулась. Годы столичной жизни не усложнили, по мнению девушки, натуру Татьяны Васильевны. Она была все так же проста. Прислуга, горничная! Какой позор! Находиться в услужении у людей, у этих самых новых русских, о которых пишут все газеты в пренебрежительно‑подобострастном тоне и которые, возможно, окажутся некультурными, невежественными людьми? Ужасно, унизительно, невыносимо! И Катя, повинуясь закону женской логики, согласилась.

Преимущества нового места были очевидны. Во‑первых, двадцать часов в неделю кухонно‑туалетных работ не сравнить с утомительным времяпрепровождением в коммерческом киоске. Во‑вторых, подсказала практичная Татьяна Васильевна, Катя будет обедать там же, значит, забудет о пресловутых макаронах и станет вкушать легкую пищу миллионеров – фрукты, орехи, минеральная вода, крабы и так далее.

В‑третьих, Оксана Дмитриевна – изумительная женщина, молодая, совсем не высокомерная, и Катя сможет поучиться у нее умению держать себя в обществе и красиво одеваться. В‑четвертых, у них есть компьютер, даже два. Если завоевать доверие, то они наверняка позволят домработнице на пятнадцать минут в день отвлекаться от разделывания антрекотов и выдавливания лимона на испуганных устриц, и Катя сможет освоить Lexicon, Word, Foton и прочие секретарские радости. Через полчаса уговоров Катерина и представить себе не могла, как ей жить вне семьи Оксаны Дмитриевны Берг.

Очень долго и напряженно она добиралась до резиденции Бергов, поминутно сверяясь с бумажкой, где заботливая Татьяна Васильевна начертила подробный план со стрелками и разлапистыми звездочками. Путешествие в московском автобусе породило мысль, что народ, взрастивший поколение в автобусной давке, не может отличаться чувством собственного достоинства.

Нельзя сохранить уважение к себе, если каждый день тебя сдавливает напряженная толпа, на колени льется молоко из продырявленного пакета, бедро служит подставкой полузадушенному ребенку, плечо искусано в предсмертной судороге припадочной старушкой, а грудь подвергается насилию со стороны мерзкого ублюдка с маслянистым взглядом. И все это – под нестройный хор мата и раздраженных взвизгиваний…

Квартира бизнесмена повергла Катю в шок. Она была потрясена. Она и вообразить не могла, что существуют двухэтажные десятикомнатные жилища с тремя ванными комнатами. Кроме двух компьютеров, Катя, к своей радости, обнаружила и новый рояль.

Она закончила музыкальную школу четыре года назад и все еще могла бодренько и очень громко отколотить бетховенскую «Патетическую» сонату со всеми репризами.

Оксана Дмитриевна, молодая и обаятельная женщина, очаровавшая и влюбившая в себя Катю через полчаса после начала беседы, объяснила, чего она ждет от нее.

В Катины обязанности входило приготовить поздний обед (или ранний ужин) для Оксаны и ее падчерицы Яны, толстоватой и вредной девицы. Кроме того, навести порядок во всех комнатах, постоянно бороться с пылью, сортировать белье и отдавать его прачке, пылесосить ковры, мыть ванные комнаты и так далее – многочисленные увлекательные, энергоемкие процедуры, которые составляют личную жизнь женщин, не имеющих возможности нанять домработницу.

…Дни побежали один за другим, Катя проводила их в постоянных заботах. Время от времени Оксана оставляла ее одну в доме, и тогда, быстро завершив приготовление обеда и маленьким симпатичным вихрем промелькнув по квартире с пылесосом в зубах, Катюша осторожно пристраивалась к компьютеру или роялю. Однажды она нашла диктофон, с десятой попытки сумела включить его, принесла из дома кассету и теперь тайком муштровала свой непослушный язык, заставляя его не произносить английские «t» и «w» подобно русским «ч» и «у». Это было нелегко. Много радостных минут доставили Катерине велотренажер и платяной шкаф Оксаны.

Первый она настойчиво эксплуатировала, во втором аккуратно развешивала дорогие пиджаки и платья.

Заметив, с каким благоговением утрамбовывает Катя ее наряды, Оксана рассмеялась и предложила: «Хочешь, я подарю тебе этот красный костюм, когда ты будешь в состоянии в него поместиться? Он совсем новый, но пока тебе безнадежно мал». «Решено, – подумала Катя, проводя пальцем по идеально отстроченному карману, – скоро он будет моим. А вот эта норковая шубка мне уже как раз…».

Оксане Берг было всего тридцать два года. Когда пять лет назад она выходила замуж за Олега Кирилловича, его единственным недостатком была наглая и распущенная дочь от первого брака. Теперь, получив все, о чем она когда‑то мечтала и что, по ее представлению, составляло счастливую жизнь: фешенебельную квартиру в престижном районе, иномарку с шофером в личном пользовании, шкаф умопомрачительных туалетов и возможность путешествовать по всему миру, – получив все эти недоступные многим атрибуты богатства, Оксана все чаще и чаще ловила себя на мысли, что в ее жизни больше уже не случится ничего хорошего.

Она вставала в семь утра и провожала мужа на работу. Прохладный поцелуй в щеку часто становился единственным актом общения с женой, который совершал Олег Кириллович за весь день. Иногда, часов в одиннадцать, Оксана с водителем Сашей выезжала за покупками – эта обязанность не доставляла ей прежнего удовольствия и не требовала, как раньше, затрат творческой энергии. Продуктовые экспедиции занимали совсем немного времени, потому что первый же супермаркет при наличии той суммы денег, которой оперировала Оксана, моментально удовлетворял гастрономические запросы семейства. Посещение магазинов модной одежды она прекратила, три раза полностью обновив гардероб, – Оксанины «от кутюр»‑ные вылазки производили на Олега Кирилловича такое же впечатление, как появление кометы Галлея на парочку австралийских утконосов. А когда‑то, года четыре назад, он сам покупал ей одежду и не уставал восхищаться ее лицом и фигурой.

Время от времени Оксана пыталась оказать помощь своей и без того прекрасной внешности в косметологии, но женская болтовня ее раздражала. В бассейне она не добивалась блестящих результатов, к тому же хлорка разъедала глаза, а надоедливые мужчины в плавках действовали на нервы – никто не хотел понять, как невыносимо омерзительны их мокрые волосатые ноги и покрытая пупырышками кожа плеч.

Подруги студенческих лет были поочередно истреблены, словно двадцать восемь панфиловцев: сначала они с восхищением изучали Оксанино гнездышко, набитое дорогой мебелью, техникой и толстыми коврами, примеряли шубы и бриллиантовые украшения, но второй раз уже не появлялись. Никто из них не желал обрекать себя на мучительную пытку черной зависти к разбогатевшей подруге.

День за днем Оксана лежала на кровати, читала детективы и ждала появления Олега Кирилловича. Но появлялся не трудолюбивый возделыватель долларовых плантаций, а вредная шестнадцатилетняя девица Яна с постоянным шлейфом из чудовищного количества молодых придурков в ярких пиджаках и пестрых атласных жилетах. Отношения мачехи и падчерицы классифицировались как «здоровая ненависть». Яну возмущало, что Оксана весь день валяется на диване с книжкой (и не толстеет, самое обидное!) и мешает ей заниматься в квартире тем, чем она хотела бы заниматься. Яна истекала желчью, требовала от родителя не тратить на Оксану денег и яростно грызла ноготь, когда ее очередной бойфренд, увидев мачеху, восклицал: «Ого! Вот это девочка. Познакомь?».

Оксана не любила Яну за ее категоричность, за громкую однообразную музыку, за развязное поведение и бесконечные лобзания с многочисленными поклонниками.

Глубоким вечером в квартиру пробирался Олег Кириллович. Усталый и измотанный, он хватал на кухне большой кусок чего‑нибудь съестного и мчался в кабинет пошуршать деловыми бумагами. А встретив в кровати в два часа ночи вопросительный взгляд жены, грустно махал рукой: «Ну что ты, милая, я тебя люблю, как и прежде, просто я сегодня на нуле» – и засыпал крепким сном. День заканчивался и начинался снова, и все они были похожи до такой степени, что, если бы Оксана захотела вести дневник, она бы переписывала одну и ту же страницу бессчетное число раз.

И вот у Оксаны наконец‑то появилось развлечение – живая игрушка. Искренняя, непосредственная и трудолюбивая Катя являлась приятной альтернативой распущенной, дерзкой и ленивой Яне.

…Катя в пятый раз за неделю пылесосила ковер в фиолетово‑голубых разводах. «Раз‑два, раз‑два» – водила она по ковру рыльцем пылесоса и в такт повторяла английские слова: «delivery» – «поставка», «shipment» – «отгрузка», «delivery» – «поставка», «shipment» – «отгрузка». Катя твердо решила учить каждый день по три новых слова. На первый взгляд – ерунда, но в месяц получится девяносто, а в год? Сколько же получится в год?

Оксана подкралась сзади (ее поведение плохо сочеталось с образом нудной хозяйки дома, терроризирующей несчастную прислугу, – она вела себя очень несерьезно) и подергала Катерину за пушистую темно‑русую косу. Труженица выпрямилась и вопросительно улыбнулась.

– Ну сколько можно пылесосить этот ковер! На нем и так не осталось ни одной пылинки! И возможно, он облысеет от твоего усердия. – Оксана выключила пылесос. – Пойдем погрызем яблочки, выпьем чаю.

– Если вы хотите есть, я могу подогреть обед.

– Я приготовила мясо с овощами и…

– Да нет же, – нетерпеливо возразила Оксана, – просто мне скучно, и я хочу с тобой пообщаться.

– Хорошо, – согласилась Катя, вздыхая, – только я быстро закончу уборку. Не люблю бросать дело на середине.

И она снова включила пылесос. Оксана теперь пятнадцать раз в день предлагала «выпить чайку», в результате Катерина попадала домой не в три часа дня, а в восемь вечера: поразвлекав разговорами скучающую даму, она не могла уйти, не выполнив своих обязанностей, и поэтому задерживалась.

Они устроились на белоснежной, сверкающей благодаря Катиным усилиям кухне, около огромной вазы с грушами и яблоками. Свисал фиолетово‑черный виноград и желтела плотная гроздь бананов.

– Ты похудела, Катя! Устаешь?

– Не очень, просто вы ведь сами сказали, что мне надо худеть. Я теперь не ем хлеб.

– Да, ты и так хорошенькая, а если сбросишь еще пять – семь килограммов, то будешь неотразима.

– Да, у вас тут любят худых и высоких девушек…

– Возможно. Хотя… Конечно, если ты работаешь секретаршей и являешься лицом фирмы, то от тебя будет требоваться цветущий вид одновременно с нежизнеспособной конструкцией и европейской прозрачностью. Но, с другой стороны, и жизнерадостные пампушки пользуются огромным успехом у мужчин. Мужчин очень трудно понять, их непоследовательность мне кажется удручающей, а всеядность граничит с патологией.

– Я совсем ничего не знаю про мужчин. Ну, в плане их отношений с женщинами, – смущаясь, призналась Катя.

– Это удивительно, что в восемнадцать лет при такой очаровательной внешности ты как чистая страница, на которой не оставил автографа ни один мужчина. Уникальное явление. Особенно здесь, в большом городе, – кругом столько грязи, все извращено.

– У нас дома телевизор плохо показывает и нет кабельного телевидения. А здесь я смотрю фильмы, то есть некоторые я начинаю смотреть и сразу же выключаю. Мне это кажется порнографией, и я стесняюсь Татьяны Васильевны, ведь она это все тоже увидит.

– Да, а вот Яна не только все программы телевидения смотрит, но еще и кассеты с друзьями по видику. И думаю, от того, что они смотрят, у тебя бы волосы на голове зашевелились. И считают это нормальным. И про мужчин она, наверное, уже все знает. – Яна очень странно расходует время! – поддержала Катя. Направления кухонных разговоров поражали своими причудливыми изгибами. Девушки бодро перепрыгивали с одного предмета на другой, тасуя темы, как карты, и везде обнаруживая удивительное единодушие. – Если бы у меня в шестнадцать лет были такие возможности!

– Да, ее интересуют только мальчики и тряпки. Она уверена, что вскоре выйдет замуж за такого же богатого и энергичного мужчину, как ее отец, и будет жить без проблем. Возможно, и выйдет, но она и не подозревает, как это трудно – быть женой делового человека.

– О! – искренне изумилась Катя. – Вам разве трудно?

Она действительно не понимала, как может быть трудной жизнь, которая состоит из магазинных прогулок, чтения детективов, задумчивого созерцания накрашенных ногтей и примерок у известных портных.

– Да, Катя, да… Ты даже не представляешь, как же мне тяжело!

– Вам?! Такой красивой и богатой?

Когда обе стороны твердо настроены говорить друг другу только приятное – они неизбежно добьются взаимопонимания. Конечно, Оксана постоянно путалась под ногами, мешала заниматься уборкой и немного раздражала своим тотальным ничегонеделаньем, но все‑таки у Кати появился первый друг в Москве, а у жены бизнесмена – новый способ убивать время.

Целых два дня Макс Шнайдер провел в Краснотрубинске. Этого оказалось достаточно, чтобы выяснить обстановку, познакомиться с Максимом Колотовым и быть почти затоптанным батальоном резвых «прусаков» в двухэтажной краснотрубинской гостинице.

Городок ликовал и предавался буйному оптимизму: местная прессочка (не поворачивался язык назвать «средством массовой информации» трудночитаемый листок «Краснотрубинская заря», забитый объявлениями, некрологами и поздравлениями) донесла из столицы слух, что горно‑обогатительный комбинат и ферросплавный завод будут приватизированы то ли японцами, то ли американцами.

Краснотрубинцы, на девяносто восемь процентов состоявшие из работников комбината или завода и уже семь месяцев не получавшие зарплату, синхронно испытали жгучее желание отдаться самураям или янки. И ушли, счастливые, в запой. Уникальный промышленный комплекс натужно кряхтел, как раненый динозавр, и со вздохом выпускал в воздух плотные струи черного дыма.

Непонятно почему, но краснотрубинцы связывали мысль об иностранном владении комбинатом со своим будущим процветанием. Они трогательно радовались и спешили вверить свои судьбы заморскому хозяину. Такая детская доверчивость раздражала и огорчала Макса Шнайдера.

– Что вы хотите? – говорил молодой светловолосый и очкастый парень неопределенного рода занятий Максим Колотов. Они со Шнайдером скооперировались еще в шатком самолетике, когда немец внезапно почувствовал, что его внутренние органы коварно пустились в автономное странствие, оставив Шнайдеру жуткое ощущение: беременная женщина при виде еды в самый разгар токсикоза. – Что вы хотите? Они думают, что японцы построят магазин и детский сад, а в цехах поставят аппараты с бесплатным кофе и станут вовремя платить зарплату.

– Как дети, как дети… – твердил Макс Шнайдер, брезгливо отковыривая салфеткой засохший трупик таракана с ручки гостиничного кресла. – Ни одна страна в мире, а ведь дела меня забрасывали в Аргентину, Зимбабве, Таиланд, Исландию, не говорю про Европу, мой родной дом, – ни одна страна в мире не вызывает во мне столь сильного чувства. И я не могу никак разобраться – то ли это ненависть, то ли род особой, мучительной любви.

– Совершенно вы правы, Макс. Россия – как женщина. Больше любят тех, кто причиняет больше боли, – отвечал Максим Колотов.

Мужчины, замученные женщиной‑Россией, сидели в гостиничном номере около журнального столика, где стояли бутыль минеральной воды и пластмассовое корытце с вязким супом из индийских трав для Макса Шнайдера и банка пива и хлеб с колбасой для Максима Колотова. Уже ходили в школу дети, родившиеся в год начала перестройки, но краснотрубинские магазины, как и прежде, изумляли посетителей пустотой прилавков. Еду – немецкий шоколад, турецкое печенье, просроченную салями в золотистой фольге – предлагали маленькие и грязные коммерческие киоски. Поэтому предусмотрительный Шнайдер посвятил гастрономической теме целый чемодан из своего основательного шестиместного багажа.

Несмотря на отсутствие кондиционера, по комнате гулял ветерок, и хотя пейзаж, вырисовывавшийся в окне, был безнадежно испорчен трубами комбината, дышалось легко.

– Через час отправляемся в аэропорт, – предупредил Максим Колотов.

Напоминание о маленьком, доисторическом самолете, доставившем господина Шнайдера в Краснотрубинск (в критический момент выяснилось, что у стюардессы нет пакетов, и весь пассажирский коллектив в едином порыве предложил свои полиэтиленовые мешочки иностранному бизнесмену, который постепенно приобретал оттенок консервированной стручковой фасоли), вызвало спазм желудка. Макс взглянул на часы и ответил:

– Время есть.

Это флегматичное «время есть» было новым выражением для богатого словарного запаса Шнайдера, а также – этапным изменением в его взглядах на жизнь. Философскому «время есть», произнесенному с буддийским спокойствием, вместо привычного «время – деньги», энергичный и пунктуальный немец научился у Максима Колотова.

И вот снова Макс Шнайдер заметил, что каждый приезд в Россию меняет его мировосприятие. На этот раз в убогом провинциальном Краснотрубинске к нему в момент внезапного озарения пришло четкое и ясное понимание неповторимости и невозвратности каждой секунды. Конечно, он осознавал это и раньше, но сейчас мысль предстала перед ним выпуклым, ярким зрительным образом: благополучный бизнесмен Макс Шнайдер торопливо вырывает из своего будущего секунды, часы, дни и перебрасывает их назад, за спину, в прошлое. Возможно, краснотрубинский воздух, насыщенный выбросами огромных заводских труб, благодаря своему химическому составу провоцировал внезапное озарение.

Макс Шнайдер с удовольствием прислушался к индийской травке, покойно разместившейся в желудке. Как хорошо. Если бы не предстоящий полет, но пока еще есть время.

За дни пребывания в России представителю «Юмата хром корпорейшн» удалось выяснить, что негласной ключевой фигурой в деле приватизации краснотрубинского комплекса будет Денис Сергеевич Мирославский. Он сам родом из этих мест и, добравшись до кресла замминистра, никогда не забывал о малой родине – курировал все события, происходящие в области, и чуть ли не менял памперсы краснотрубинским младенцам. Хотя младенцы этого промышленного города были так же плохо знакомы с заморскими подгузниками, как их молодые мамаши с Алексом Болдуином.

«Надо выходить на Мирославского», – думал Макс Шнайдер в самолете, проваливаясь в воздушные ямы и обложившись для верности тремя полиэтиленовыми пакетами.

Максим Колотов уверенно вел свою «семерку» по изъеденной дороге с битумо‑минеральным покрытием – еще сто километров до приличной трассы, которая меньше чем через сутки приведет его в Москву. Выпускник института международных отношений, любитель пива, знаток японской графики, шести иностранных языков и синтоистских обрядов, журналист Максим Колотов уже полгода собирал и публиковал компрометирующий материал на Дениса Сергеевича Мирославского. Но ни одно его выступление пока не мешало вальяжному и улыбчивому заместителю министра вещать с экрана телевизоров, встречаться с народом и делать свою карьеру. К заявлениям прессы этот влиятельный политик относился как к назойливой собачонке, прилипшей к ноге: аккуратно отодвигал ее в сторону и продолжал путь твердой поступью уверенного в своей правоте человека.

У Яночки Берг возник интересный замысел. Отец улетел по делам в Испанию, Оксана, путем трехдневного изматывающего нытья, уговорила взять ее с собой. Дом наконец‑то был в полном распоряжении созревшей в десять лет и в шестнадцать уже основательно перезревшей девицы. Яна решила устроить презентацию своему новому платью.

Поклонница вкусной еды, Яна кропотливо разработала меню фуршета: форель, фаршированные цыплята «Мехико», земляника в креме и прочая снедь – все это можно будет заказать в ресторане.

Хотя бы у «Анны», там прекрасные повара, а директриса – хорошая знакомая отца. Любительница потанцевать, Яна прикинула, что в новом платье ее телодвижения будут особенно выразительны и волнующи. Прирожденная вредительница, Яна потратила несколько дней на придумывание «изюминки» вечера – того, что всех развлечет и позабавит. Роль всенародной забавы веселая девочка решила отвести домработнице.

Яна отдавала должное ее внешности – эта провинциальная дурочка даст сто очков любой столичной красавице да и самой Яне. К тому же у нее, наверное, незаурядная сила воли. За два месяца, проведенные в доме Бергов, она уже сбросила, наверное, килограммов семь. Сама Яна почему‑то никак не могла похудеть.

Эта домработница настоящая бездельница. Вместо того чтобы чистить кафель в туалете, она кайфует на велотренажере. И жрет бесплатные фрукты! Оксана попустительствует краснотрубинской тунеядке, а Олег попустительствует Оксане. Завела себе комнатную собачку по имени Катерина и развлекается.

В целом план вырисовывался следующий. Яночка пригласит похудевшую Катю на вечеринку. Даст ей какое‑нибудь свое платье (хотя, наверное, оно на ней будет болтаться, тогда – фиолетовое мини, которое где‑то валяется и из которого Яна выросла год назад), накрасит (краснотрубинская марфушка совсем не умеет пользоваться косметикой) и запустит в толпу. Пусть Катя пообщается с аристократической публикой, объявит всем, что она дочь известного дипломата, блеснет непринужденным английским, сорвет десяток‑другой комплиментов. А потом Яна ненароком обронит: «Катюша? А… Она наша новая домработница…» Как это будет эффектно! Какой фурор произведет горничная, обманом затесавшаяся в толпу столичной «золотой молодежи»!

В преддверии торжественного вечера, упиваясь изощренным замыслом, Яна даже испытала прилив нежных чувств к Катерине – она смотрела на жертву длительным ласковым взглядом, предвкушая ее будущий позор и унижение.

Катя волновалась. Мало того что надо было испечь гигантский «наполеон», приготовить тартинки, накрыть огромный стол, охладить пятнадцать бутылок шампанского, к тому же Яна почему‑то вздумала пригласить ее на этот вечер в качестве гостя.

– Вот, наденешь! – Яна кинула в Катю фиолетовой тряпкой. – На колготки… Так, и туфли, туфли…

Мои, наверное, будут велики, да, несомненно будут велики, сейчас подберу какие‑нибудь из Оксаниных! – Яна в черном кружевном комплекте (бюстгальтер, танга, чулки, пояс) поскакала по лестнице наверх.

Катя проводила взглядом ее толстый задок, уже подпорченный целлюлитом, и закричала:

– Яна, как же у Оксаны брать! Неудобно!

– Переживет! – ответила Яна со второго этажа.

Когда она вернулась, Катя уже стояла без туфель на ковре по стойке «смирно» в платье, колготках и с распущенными волосами. Яна почувствовала укол зависти: фиолетовое платье сделало фиолетовыми и глаза Катерины, темные волосы блестели, ноги, которые эта провинциалка заботливо укутывала в длинные бесформенные юбки, оказались красивой формы.

Яна на секунду задумалась. А вдруг даже звание «домработницы» не заставит ее гостей окатить сексапильную фросю волной презрения?

– Вот, держи туфли, – кисло пробурчала Яна. – Не свались со шпилек. Мне еще самой надо одеться.

– Знаешь, Яна, – сказала Катерина, – сначала, когда я стала у вас работать, я почему‑то думала, что ты никого не любишь. Я не могу понять молодых, красивых, обеспеченных людей, которые еще чем‑то недовольны – ведь жизнь удивительна! Но сейчас я вижу, как ошибалась. Ты такая хорошая, просто пытаешься скрыть это, наверное, стесняешься своей чуткости. Я и мечтать не могла, что ты пригласишь меня на свой праздник.

«Вот дура!» – почти вслух подумала Яна и с трудом улыбнулась доверчивой красотке.

Проникновение в человеческую душу удавалось Кате хуже, чем торт «наполеон».

Все сразу же и бесповоротно было испорчено! Продуманный, изысканный план Яны с первой же минуты появления гостей покатился с обрыва вниз, громыхая и подпрыгивая, как железнодорожный состав.

Пять приглашенных мальчиков (от 19 до 23 лет) сделали скромный реверанс в сторону расфуфыренной Яны, и далее их внимание было полностью поглощено новой фигурой бомонда. Хозяйка и две другие гостьи были вынуждены развлекаться самостоятельно.

Катя выпила один бокал шампанского, потом перешла на кока‑колу. На девятой минуте матча она, смущаясь, объявила, что в принципе работает прислугой у Яниных родителей. И приглашена на званый ужин исключительно по причине врожденной чуткости и деликатности Яны, которая, наверное, почувствовала, как одиноко Катерине в Москве, и решила окружить ее заботой. Удивившись, что в характере Яны присутствуют такие раньше никем не замеченные качества, мужская половина тут же заверила Катерину, что ценность женщины определяется отнюдь не ее социальным статусом. Женская половина брезгливо оттопырила губку. Потом Катя «пошла по рукам». В приступе неумеренной болтливости всем юношам хотелось рассказать о себе: да, статус домработницы не ронял ценность Кати, но выгодно оттенял жизненные достижения мальчиков из богатых семей. Они почему‑то решили, что выглядят в глазах Катерины блестящими столичными львами, и уже никак не могли остановиться, извергая каскады острот и занимательных фактов, демонстрируя свою эрудицию. Катя не возражала. В середине вечера было разоблачено ее умение играть на рояле, и Катерину почти на руках унесли в другой зал.

– А чечетку она бить не умеет? – презрительно осведомилась одна из покинутых дам.

– Удружила ты нам, Яна. Что за бредовая идея пришла тебе в голову? Эти кобели с ума посходили при виде новой девочки, – сказала другая.

Ободренная безудержными комплиментами, Катя почти без ошибок исполнила три прелюдии Шопена.

– Ты заметил, как у нее напрягается мышца под коленом, когда она нажимает педаль, – тихо спросил Паша, юный самородок банковского дела, у Алексея, – я схожу с ума. А как вздымается нетронутая грудь перед очередным арпеджио? У малышки второй номер, не меньше.

– С чего ты взял, что грудь нетронутая? – удивился Алексей. – Малышка ловко имитирует невинность, но не сомневаюсь, она переплюнет и старушку Яну.

В конце вечера хозяйка бала вырвала разгоряченную мисс Ван Клиберн из жадных мужских лап.

– Слушай, Кэт, тут Алексей предлагает отвезти тебя домой. У него роскошный автомобиль, «Вольво» почти последней модели, ты на таком никогда не ездила.

Катя удивилась: сначала Яна предлагала ей остаться ночевать в доме Бергов, если она захочет.

– Катаржина, этот парень от тебя без ума. Он сказал мне. И к тому же он очень перспективен: собственная фирма, большие деньги, трехэтажный дом в Подмосковье, родители восьмой год во Франции едят несчастных лягушек.

– Но, Яна, ты же сама мне предложила… Куда я поеду на ночь глядя?

– Вот глупая! – рассердилась и без того рассерженная Яна. – Он интересуется тобой, как ты не понимаешь? Не вечно же ты собираешься сидеть в домработницах! Соображай!

– Хорошо…

Катя чувствовала некоторую вину и смущение перед Яной. Она догадывалась, что не совсем правильно отвлекать на себя внимание пяти парней из пяти имеющихся в наличии. Но ведь она не прикладывала к этому никаких усилий!

Алексею, должно быть, очень не хотелось расставаться с новой знакомой: через сорок минут после отправления автомобиль находился все так же далеко от дома Татьяны Васильевны, как и в начале поездки.

Машина петляла по ярко освещенным ночным проспектам, из динамиков лилась нежная музыка, Катя блаженствовала. Она не ожидала, что добьется своей расплывчатой цели (наверное, ее целью все‑таки было удачное замужество) так быстро. Она видела себя со стороны: на переднем сиденье дорогого автомобиля (ужасно глубокое кресло, платье уползло вверх, и ноги получились совершенно открытыми), тяжелые волосы падают на плечи… Красивая и загадочная – она и не знала, что, накрасившись, можно так удивительно выглядеть (когда Катя сама брала в руки губную помаду, то обязательно получалась женская версия Гуинплена) – рядом с чудесным парнем, интеллигентным, респектабельным, импозантным.

Теперь они будут дружить, кататься вечерами на машине, а потом он предложит ей выйти за него замуж.

Как просто и быстро все устроилось! Катя незаметно вздыхала, а где‑то в груди уже шевелился, толкался теплый эмбрион любви.

– Вот мы и приехали.

Катя удивленно оглянулась. А ведь это пустырь за домом Татьяны Васильевны. Не узнала. Как не хочется расставаться, покидать роскошный салон автомобиля, пересекать пустырь, усеянный изогнутыми железными конструкциями, заходить в тесную квартирку, такую простую и аскетичную после дома Бергов.

Алексей, очевидно, тоже грустил при мысли о расставании.

– Давай пересядем на заднее сиденье и немного поговорим?

Какой чудесный московский обычай, восхитилась Катя, перед прощанием сесть на заднее сиденье и немного поговорить!

– Ты просто прелесть… – сказал Алексей.

Музыка продолжала играть в темноте, сквозь открытые стекла тянуло прохладным ночным воздухом позднего лета. Непонятно, каким образом это получилось, но через некоторое время правая рука Алексея начала исследовать Катино плечо, левая отводила волосы от лица, губы целовали горящие Катины щеки, прохладный нос и подбородок. Такое с юной покорительницей Москвы происходило впервые. А внизу, в двадцати сантиметрах ниже талии начинался неведомый и странный процесс – там становилось тепло и жутко непривычно и настойчиво требовало от Кати прижаться всем телом к мужчине.