Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Annotation 5 page






Тошер в канализации. Рисунок из книги Генри Мэйхью «Рабочие и бедняки Лондона». 1861–1862
Несмотря на обилие мусорщиков всех мастей, в Лондоне середины XIX века было грязно: усилий уборщиков было явно недостаточно, чтобы вычистить эти авгиевы конюшни. Хотя кэбы и омнибусы не досаждали горожанам выхлопными газами, лошади производили навоз, регулярно и в больших количествах. По подсчетам Генри Мэйхью, на лондонских улицах ежедневно находилось около 24 214 лошадей. В год они оставляли на улицах 36 662 тонны навоза, Учитывая, что на городские рынки также перегоняли скот, навоза было еще больше. Летом он высыхал и превращался в едкую пыль, зимой смешивался со снегом до состояния вонючей бурой массы. В начальных строках «Холодного дома» Чарльз Диккенс так описывает столичную грязь: «Несносная ноябрьская погода. На улицах такая слякоть, словно воды потопа только что схлынули с лица земли, и, появись на Холборн-Хилле мегалозавр длиной футов в сорок, плетущийся, как слоноподобная ящерица, никто бы не удивился. Дым стелется, едва поднявшись из труб, он словно мелкая черная изморось, и чудится, что хлопья сажи — это крупные снежные хлопья, надевшие траур по умершему солнцу. Собаки так вымазались в грязи, что их и не разглядишь. Лошади едва ли лучше — они забрызганы по самые наглазники» [22]. Однако некоторым лондонцам невообразимая грязь давала возможность заработать. Это были так называемые crossing-sweepers — подметальщики перекрестков. В ненастную погоду они ловко орудовали метлами, расчищая дорогу прохожим, которые шли по тротуару или пересекали улицу. Таким образом, дамы могли перемещаться в пространстве, почти не замарав кромку платья. Подметание перекрестков было занятием хотя и не слишком приятным, но довольно простым — нужно лишь время от времени менять метлу. Как и многие другие занятия городской бедноты, включая продажу спичек или пение песен, это также был удобный предлог для попрошайничества. Вместе с тем, метельщики могли с чистой совестью заявить, что не просто клянчат у прохожих деньги, но занимаются общественно полезным делом! Поскольку они зачастую работали на одном и том же участке, иногда десятилетиями, жители окрестных домов подкармливали их, а порою давали еженедельное вспомоществование. Подметанием перекрестков занимались как мужчины, так и женщины, как взрослые, так и дети. Среди взрослых попадались бывшие слуги, потерявшие место из-за болезни, немощные старики и калеки. Одним из таких калек был чернокожий моряк, потерявший обе ноги до колена во время пожара на судне. Он предпочитал работать зимой, потому что тогда его культи замерзали и передвигаться на них было проще. В остальное время он просил милостыню. Гораздо чаще взрослых подметанием перекрестков занимались дети. Наиболее известным малолетним метельщиком является Джо из «Холодного дома», который не выучился даже элементарной грамоте и был вынужден бессмысленно скитаться от места к месту: «Зовут — Джо. Так и зовут, а больше никак. Что все имеют имя и фамилию, он не знает. Никогда и не слыхивал. Не знает, что „Джо“ — уменьшительное от какого-то длинного имени. С него и короткого хватит. А чем оно плохо? Сказать по буквам, как оно пишется? Нет. Он по буквам сказать не может. Отца нет, матери нет, друзей нет. В школу не ходил. Местожительство? А что это такое? Вот метла она и есть метла, а врать нехорошо, это он знает. Не помнит, кто ему говорил насчет метлы и вранья, но так оно и есть» [23].


Мальчик — подметальщик перекрестков. Рисунок из журнала «Панч». 1853
Тем не менее, опрошенные Мэйхью мальчишки-метельщики кажутся гораздо сметливее Джо. Не рассчитывая заработать только подметанием, они развлекали прохожих акробатическими трюками. Почти все умели ходить колесом или стоять на голове. Когда на улице останавливался омнибус, к нему подбегал метельщик и начинал кувыркаться на потеху пассажирам. А поскольку в городской пробке омнибус мог простоять довольно долго, мальчишка успевал получить несколько пенсов. Метельщики не чуждались и изящных искусств. Один паренек, капитан уличной шайки по прозвищу Гусак, рисовал узоры из грязи. Начал он с того, что изобразил между лужами якорь, что очень позабавило прохожих. На следующий день он написал в слякоти — «Боже, храни королеву». Не самая подходящая техника, чтобы славить монарха, но и это понравилось лондонцам — мальчишка отлично заработал. Однако эстетический порыв вышел бедняге боком. Прохожим так нравились орнаменты, которые он регулярно чертил на мостовой, что посмотреть на них собиралась толпа. Однажды полицейский, совершенно безразличный к прекрасному, счел это помехой дорожному движению и прогнал мальчишку с бойкого места. Последние новости: газетчики и торговцы бумажным товаром

От разнообразия товаров, которые продавали на лондонских улицах, захватывает дух — цветы и фрукты, инструменты и посуда, часы и игрушки, собачьи ошейники и породистые собаки, похищенные у владельцев. Среди разношерстных торговцев Лондона продавцов печатных изданий можно выделить в отдельную категорию. Это были и газетчики, и торговцы бульварными балладами и жизнеописаниями великих висельников, и те, кто разносил по домам открытки, записные книжки, альманахи, канцелярские принадлежности, а также конверты. Иными словами, все, кто так или иначе имел дело с бумагой. Иногда в этой братии попадались образованные и воспитанные люди, впавшие в крайнюю нужду. Генри Мэйхью имел обстоятельную беседу с женщиной, совсем недавно начавшей торговать конвертами. Она происходила из благополучной семьи, но после смерти отца, армейского офицера, была вынуждена сама зарабатывать на жизнь. Поначалу она давала уроки музыки, но после тяжкой болезни вынуждена была оставить это поприще. Долгое время она скиталась по больницам и исчерпала все свои сбережения. Знакомый посоветовал ей торговать конвертами «от двери к двери». Обнищавшая учительница призналась, что каждый раз дрожит, прежде чем постучать в дверь — вдруг на нее накричат. О том, чтобы продавать конверты своим бывшим ученикам, она и думать не могла — стыдно! В большинстве своем торговцы бумагой были менее щепетильны и более деловиты. Надо ведь привлечь внимание публики, а порою и перекричать конкурентов, которые тоже норовят сбыть брошюрку про свеженькое смертоубийство. В ход шли любые средства, не только громкий голос, но и аляповатые плакаты. На них огромными буквами было написано, какие именно ужасы прохожие смогут прочесть в этой книжице или балладе. Заглавия были очень сочными, например, «Дьявольские опыты доктора *** над пациентами в состоянии месмеризма» или «Тайные делишки в Белом Доме, Сохо». Огромной популярностью пользовались так называемые broadsides — тексты, отпечатанные на одной стороне бумажного листа. То были лондонские «скандалы, интриги, расследования». Листовки живописали убийства, громкие судебные процессы, откровения преступников, особо впечатляющие пожары и прочее, и прочее. Жители удаленных деревушек, куда даже коробейники (Коробейники — торговцы-разносчики дешевого галантерейного товара. — Ред.) не захаживают, собирали пенни в складчину, чтобы купить отчет о недавних казнях. В середине XIX века расхожим товаром были баллады, как старинные, так и совсем новые, сложенные наспех, чтобы увековечить очередное преступление. Лондонцы любили почитать, а то и промурлыкать песенку о матери, ослепившей родное дитя с помощью двух тараканов, или о хозяевах, моривших голодом служанку, или о девятилетием мальчишке, зарубившем крошку-сестру. Если баллады не отличались качеством, продавцы брали количеством. Песни печатали на широких листах и продавали… по ярду! Называлась это «торговля длинными песнями». Полосы бумаги прикреплялись к шесту и колыхались на ветру, пока торговец вышагивал по улочкам, вопя: «Новые песни! Чудные песни! Три ярда за пенни! Кому песни? Три ярда песен!» (Что ж, некоторую литературу можно только рулонами и продавать.) Некоторые продавцы полагались исключительно на свои ноги и голосовые связки, другие же устанавливали книжные киоски на оживленных улицах. В таких киосках можно было купить как penny dreadfuls — дешевые детективы и ужастики, так и английскую классику. Книги были на любой вкус. Ближе к середине XIX века зародилась торговля путеводителями и каталогами различных музеев. Приторговывали ими возле Национальной галереи, Британского музея, Вестминстерского аббатства и прочих достопримечательностей. Музейных работников не радовал этот бизнес, поскольку музеи сами печатали брошюры и каталоги. К вящей досаде торговцев, у входов в галереи довольно скоро появились объявления о том, что официальные каталоги можно купить только в вестибюле. Торговлю печатными изданиями также регулировали железнодорожные компании. Право торговать книгами и газетами на железнодорожных станциях и в метро получали по тендеру, и за это право нужно было платить. Отхватив лакомый кусочек, бизнесмен нанимал продавцов, как взрослых, так и мальчишек. Работа была хлебной — взрослые зарабатывали 20–30 шиллингов в неделю, мальчишки от 6 до 10 шиллингов. Серьезные романы в метро не котировались, продавали исключительно легкое чтиво стоимостью до одного шиллинга за книгу.


Продавец «длинных песен». Рисунок из книги Генри Мэйхью «Рабочие и бедняки Лондона». 1861–1862
Самыми ушлыми из лондонских книготорговцев были, безусловно, «торговцы соломой». Казалось бы, какое отношение солома имеет к печати? Оказывается, самое прямое. Держа в руках пучок соломы, торговец многозначительно подмигивал прохожим. Стоило ему привлечь внимание, он сразу же заводил речь: «Пожалуй, многие решат, что это абсурдная идея — продавать соломинку за полпенни, раз солома и так повсюду валяется. Но все дело в том, что власти запрещают мне торговать вот этими листками. Посему я продаю солому, а листки даю в придачу. Джентльмены найдут здесь множество интересных изображений — и у кровати, и на кровати, и под кроватью!» Ни дать ни взять, настоящий диссидент. Таким образом сбывали не только порнографию, но также политические и антирелигиозные памфлеты. Да что памфлеты! Не пощадили саму королеву, пробрались в святая святых — ее семейную жизнь! В середине XIX столетия в Лондоне продавали документ, предназначенный для «холостяков и дев, мужей и жен». «ПИСЬМО Отправлено из герцогства Кобург Моя дражайшая Виктория! [Неразборчивый текст]. Твой пламенный обожатель, Альберт, герцог Кобургский» [24]. С таинственными улыбками торговцы сообщали, что это, дескать, тайная переписка юной Виктории с женихом. А почему абракадабра вместо текста? Так ведь секретный код! Его можно расшифровать с помощью зеркала, свечи и подробных инструкций продавца. Но писать всю эту тарабарщину, как ни крути, слишком хлопотно. Гораздо проще остановить на улице прыщавого юнца и показать ему из-под полы пухлый пакет, завернутый в разноцветную бумагу и запечатанный красным сургучом. Ничего, что сверху наклеен религиозный трактат или обрывок старой газеты. Так надо. Для конспирации. Потому что внутри там такое, ну такое! Самый смак. Берите, сэр, не пожалеете. Но когда юноша, задыхаясь от возбуждения, прибегал в свою спальню, захлопывал дверь и дрожащими руками разрывал упаковку, то вместо стопки непристойных гравюр находил всего лишь обрезки бумаги. А торговца уже как ветром сдуло! Профессиональные нищие

Наравне с торговлей и уборкой мусора, популярным уличным ремеслом было попрошайничество. Лондон кишел нищими всех мастей, и отношение к ним было двойственным. С одной стороны, лондонцы знали, сколь хрупкой была грань между достатком и беспросветной нищетой. Даже семьи среднего класса не зарекались «от тюрьмы и от сумы» — что уж говорить о простых рабочих? Кровельщик упал с лестницы и сломал обе руки. Закрылась фирма, и пожилой служащий остался не у дел. Старушки зарабатывали на жизнь изготовлением резиновых мячей, но куда им тягаться с массовым производством резины? После смерти мужа вдова перебралась к сыну, но не ужилась с невесткой и оказалась на улице. Швея трудилась от зари до темна, чтобы прокормить маленьких детей, а потом зрение начало сдавать… Таким историям несть числа. Никакого социального обеспечения в те годы, разумеется, не было, и бедняки могли рассчитывать разве что на помощь друзей и филантропов. Еще одним вариантом был работный дом, но его боялись, как огня. Лучше уж зябнуть на улице. С другой же стороны, англичане считали, и вполне справедливо, что среди попрошаек найдется немало жуликов. Как и сейчас, в XIX веке писали об организованных бандах нищих и о профессионалах в рубище, которые в свободное от «работы» едят и пьют в свое удовольствие. И как ни гоняй их, все равно набегут новые. Консерваторы сетовали, что законы уже не карают побирушек так сурово. Им было с чем сравнивать, ведь в прошедших веках с нищими не церемонились. Если до Реформации нищие и бродяги могли получить миску каши в монастыре, во времена Генриха VIII баловство прекратилось. Монастыри были закрыты, нищим же пришлось клянчить еду и гроши где придется. Но парламент не дремал. Несколько последующих актов запретили не только собирать, но и подавать милостыню: в противном случае сердобольной особе пришлось бы заплатить в казну всю сумму поданной милостыни, но в десятикратном размере! Это, конечно, отрезвляет. Таким образом, парламент хотел направить благотворительность в другое русло. Пожертвования собирались в приходской фонд, откуда черпали средства на содержание стариков и калек и на обеспечение работой трудоспособных бедняков. Иными словами, всякий, кто мог работать, должен был работать. Тунеядцам же приходилось несладко: после первой поимки бродяге грозила порка, после второй — отрезание уха, после третьей — конопляная петля. При Эдуарде VI, государе мягкосердечном, участь бродяг по-прежнему была незавидной. Нищих, отвергавших предложенную работу, клеймили и на два года отдавали в рабство любому, кто польстится на такого раба. Нельзя сказать, что все англичане были довольны такой системой. Правильно, конечно, что лентяев секут и клеймят, но от обеспеченных прихожан настойчиво требовали пожертвования в приходской фонд. Несогласные платить рисковали предстать перед судьей, а то и оказаться в тюрьме. Приходской налог на бедных окончательно закрепился в правление Елизаветы I.


Слепой нищий. Рисунок их журнала «Панч». 1888
Викторианцы уже не тешили взор публичной поркой бродяг, но все равно требовали для них наказания. Им грозило тюремное заключение или же пребывание в работном доме, что, по сути своей, было немногим лучше. Вместе с тем, создавались благотворительные общества, где бедняков могли накормить и обогреть. Одним из них было Общество по искоренению попрошайничества, основанное в 1820 году. Методы общества отвечали его грозному названию: благодетели сотрудничали с полицией и доносили, по кому из нищих плачет тюрьма. Этакое добро с кулаками. Подписчики общества получали талоны, которые затем раздавали достойным, по их мнению, попрошайкам. Те обращались в контору, где с ними проводили интервью с целью выяснить, заслуживают ли они помощи. Если бедняк отвечал всем требованиям, выглядел достаточно голодным и несчастным, но вместе с тем трезвым, его кормили и давали денег на ночлежку. В Общество можно было обратиться и еще раз, но кормить бедняков регулярно задарма никто не собирался. За каждый обед отрабатывали три часа — мужчины кололи дрова или дробили камни, женщины щипали пеньку. Словом, заведение напоминало работный дом, только добровольный и без забора. Не все нищие принимали такую благотворительность, тем более что горожане все равно подавали сирым и убогим. Журналисты викторианской эпохи хором уверяют, что профессия нищего была более чем выгодной. В 1838 году Джеймс Грант писал о парнишке, который зарабатывал 10–14 шиллингов в день, сидя на ступенях и держа в руках табличку с надписью «Я — бедный сирота». Более 50 раз он оказывался в тюрьме, но опять возвращался на насиженное место. Упоминает Грант и одноглазого негра, который после смерти оставил несколько сотен фунтов дочерям олдермена (члена городского управления). Почему именно им? Оказывается, барышни часто подавали ему пенни, и не просто так, а с доброй улыбкой. Милосердие принесло дивиденды. Какими же методами пользовались попрошайки, чтобы разжалобить прохожих? Их было немало. Не будем забывать, что нищие XIX века отличались от своих суровых предшественников, известных нам, например, по роману «Принц и нищий» Марка Твена, где приводится такой способ изготовления язвы: «…приготовляли тесто из негашеной извести, мыла и ржавчины, накладывали эту смесь на ремень и крепко обвязывали ремнем ногу. От этого кожа очень быстро слезала, и вид обнаженного мяса был ужасен; затем ногу натирали кровью, которая, высохнув, принимала отвратительный темно-бурый цвет. Больное место перевязывали грязными тряпками, но так, чтобы ужасная язва была видна и вызывала сострадание прохожих» [25]. В викторианском Лондоне обстоятельства отчасти изменились. Язвы казались негигиеничными, распухшие конечности не нравились барышням, и уродство уже не котировалось. А те, кто действовал по старинке, не хотели себя калечить. Проще облепить ногу толстым слоем мыла и сбрызнуть уксусом, чтобы оно запузырилось. Если прохожим не понравится, стереть такую язву можно в два счета. Впрочем, калек на улицах тоже хватало. Слепые работали в паре с собакой-поводырем, которая так жалостливо подвывала, так умилительно заглядывала в глаза прохожим, что невозможно было не бросить пенни в ведерко, которое она держала в пасти. В числе калек были и ловкие мошенники, которые носили повязку на глазах, приволакивали ногу или же валились на тротуар, содрогаясь в припадке. Появление полицейского производило чудотворный эффект — слепцы дружно прозревали и бросались наутек, а к припадочным возвращалось сознание. Внешний вид нищих тоже со временем изменился. Как и сотни лет назад, многие одевались в лохмотья. В зимнюю стужу вид полуголых побирушек, особенно детей, производил желанный эффект. Прохожие не только одаривали их деньгами, но приносили обувь и чулки, которые потом можно было загнать старьевщику. Однако появился и новый тип нищих, вполне респектабельных на вид. Они попрошайничали семьями: печальный отец вел за руку карапузов, рядом шла мать с младенцем на руках, за ней следовали остальные дети. Вся семья была одета в ветхие, но аккуратно заплатанные и безупречно чистые платья, да и дети были не чумазыми, а чистенькими, только уж очень грустными. В глазах несчастного семейства так и читалось: «Посмотрите, как мы бедны, но в то же время порядочны! Посмотрите! Мы стремимся к респектабельности, и добились бы ее, если б только смогли. Мы не какие-нибудь там заурядные, вульгарные побирушки или бродяги. Мы люди приличные, но и нас постигло несчастье. Бедность это не наша вина, это наша беда!» Как уверяли журналисты, это была еще одна уловка, чтобы умилостивить прохожих.


Семья попрошаек. Рисунок из журнала «Панч». 1869
Другие попрошайки тоже били на жалость. Взять хотя бы серийных самоубийц. Они регулярно топились в Темзе или в озере Серпентайн, что в Гайд-парке. Напарник нырял за «самоубийцей» и откачивал его, между делом сообщая прохожим о невзгодах, заставивших беднягу взять на душу такой грех. Добрые христиане совали руку в карман. Еще бы, как не спасти заблудшую душу. А самоубийца, как следует просохнув, шел топиться по новой. За одну попытку можно было собрать несколько фунтов, жаль только — заработок был сезонным, ведь зимой зябко прыгать в воду, Христорадничали и «жертвы» всевозможных катастроф — погорельцы, потерпевшие крушение моряки, шахтеры, пережившие взрыв, ветераны военных кампаний. В большинстве своем они дурачили горожан. Лжеморяки, к примеру, украшали руки татуировками, учились моряцкому говору и походке, а солдаты тщательно изучали военную историю — вдруг какой-нибудь зануда начнет допытываться, в каком полку они служили, где он был расквартирован в таком-то году, как звали капитана. Попадались среди них и настоящие матросы и солдаты, но с ними нужно было держать ухо востро, а то как бы не ограбили в темном переулке. Жалость вперемешку с неловкостью вызывали иностранцы, изъяснявшиеся на ломаном английском. Были здесь и французские ремесленники, и польские эмигранты, которые на поверку оказывались или русскими, или немцами, но никак не аристократами в изгнании. На волне сочувствия к неграм улицы Лондона запестрели чернокожими попрошайками. Правда, если как следует отмыть их, взору явился бы белый пройдоха — жулики пускались на любые уловки, лишь бы заработать лишний пенни. Охотнее всего подавали старикам и детям, поэтому нищенки брали детей напрокат на «фермах младенцев».[5] За неимением младенца в ход шел мешок тряпок, кое-как замотанный в пеленку — в темноте все равно не разглядишь. Как и андерсеновская девочка со спичками, английские ребятишки сновали по городу с лотками, на которых лежали спички, цветы, шнурки, пуговицы, ленты, но товары были, скорее, для отвода глаз. Они стоили так дешево, что прокормиться выручкой от них было невозможно, зато с маленьких продавцов снимались все подозрения в попрошайничестве. Качая головой, прохожие бросали оборвышу несколько монет, но ничего не брали с лотка. Некоторые попрошайки действовали иначе, более хитро. Какой-нибудь джентльмен замечал на улице девочку, которая горько плакала над корзиной с разбитыми яйцами. Девочка объясняла, что торгует яйцами, но нечаянно уронила корзину. Теперь она боится идти домой, ведь родители зададут ей трепку. Добрый джентльмен платил за все яйца сразу, а когда уходил, девочка аккуратно собирала разбитые яйца и уходила плакать на другую улицу. Очень часто торговцы-попрошайки наведывались в кабаки, где к ним благоволили проститутки. Вот что об этом пишет Генри Мэйхью: «Попрошайки заходят в питейные дома, увидев за стойкой женщин, которые могут им помочь. Когда они предлагают свой нехитрый товар какому-нибудь джентльмену, женщины просят: „Дайте что-нибудь бедолаге“ или „Купите нам букетик“. Если же предлагают шнурки или пуговицы, говорят: „Не берите ничего у старушки, просто дайте денег“. Желая прихвастнуть щедростью, джентльмены уступают их просьбам, тогда как без заступничества своих разбитных спутниц они бы обругали торговку и послали прочь. Однажды я видел, как старуха, переполненная благодарностью, поцеловала руку размалеванной кокотке. Пожалуй, мне еще не доводилось видеть столь трогательного зрелища. Пару минут назад девица прохаживалась по кабаку с развязностью, присущей ее классу, но поступок нищенки до того ее растрогал, что слеза медленно скатилась по нарумяненной щеке, оставляя за собой белую полосу. В следующий же миг девица смахнула слезу и вновь начала кривляться и петь» [26]. Существовал, наконец, и более «интеллигентный» подвид попрошаек — авторы жалобных писем с просьбами о помощи. Адресатами становились аристократы, дамы-благотворительницы, меценаты, священники и все те, у кого можно выклянчить пару фунтов, не опасаясь, что они проверят изложенные в письме факты. Журналист Джеймс Грант приводит выдержки из дневника одного афериста: «29 июня — написал герцогу Ричмонду под именем Джона Смита. Ампутация ноги, полгода без работы, жена и семеро детей голодают. Результат — 2 фунта. Неплохо, но, надеюсь, в следующий раз больше повезет. 25 июля — написал епископу Лондонскому под именем Уильяма Андерсона. Англиканский священник, без работы четыре года, жена скончалась три недели назад, пятеро детей остались без материнской заботы. Результат — ни полпенни, это стреляный воробей. Еще раз попробую на следующей неделе. 28 июля — написал сэру Питеру Лори. Работящий шотландец, оставшийся без работы, восемь дней перебивался с хлеба на воду, но вот уже три дня ни крошки во рту. Зовут Джон Лори. Результат — послал меня в Общество по искоренению попрошайничества. Ох, и ушлые эти шотландцы, их так просто не проведешь» [27]. Перед тем как закинуть удочку, аферисты узнавали всю подноготную своего «клиента» и подгоняли под него историю: епископам писали обнищавшие священники, адмиралам — моряки, якобы служившие под их началом, аристократкам — многодетные матери. И как бы ни гневались на них адресаты, находчивость мошенников иной раз вызывала вздох восхищения. Ничего не скажешь, индивидуальный подход к каждому клиенту! Уличные актеры

В развлечениях лондонцы не знали нужды. Городские улицы были запружены не только торговцами всех мастей, но также певцами, акробатами, глотателями змей, шотландскими музыкантами, игравшими на волынке, художниками, которые за пенни вырезали из черной бумаги профиль заказчика, безрукими каллиграфами и слепыми чтецами. Охочие до зрелищ горожане не только глазели на карликов или бородатых женщин, но и знакомились с достижениями науки. Например, за небольшую плату можно было заглянуть в микроскоп. На выбор предлагались следующие объекты: блохи, сырные клещи, простейшие в капле воды, человеческий волос, поперечный срез трости, которой учителя лупили мальчишек по рукам, и кусочек дубовой коры. Последний экспонат сопровождался патриотической лекцией о красоте английского дуба, которая затмевает узоры на индийских шалях. Лондонцы любили живность и покрупнее — например, танцующих собак или канареек в пестрых костюмах. В середине XIX века в столице появился новый тип зверинца под названием «счастливое семейство». Дело в том, что некоторые христиане были слишком нетерпеливы, дожидаясь наступления нового мира, обещанного Библией, когда волк будет пастись вместе с ягненком. Может, стоит немного помочь естественному ходу истории? Да и интересно очень. Суть нового зверинца была в том, чтобы засунуть в одну клетку тех животных, которые в природе охотятся друг на друга, и приучить их к мирному сосуществованию. Виды животных и птиц, составлявших «счастливое семейство», зависели от мастерства дрессировщика. У дрессировщика, давшего интервью Мэйхью, в одной огромной клетке обретались 3 кошки, 2 собаки (спаниель и терьер), 2 обезьяны, 2 сороки, 2 галки, 2 сойки, 10 скворцов, 6 голубей, 2 ястреба, 2 домашние птицы (вероятно, гуси или утки), 1 филин, 5 обычных крыс, 5 белых крыс, 8 морских свинок, 2 кролика, еж и черепаха. По его мнению, труднее всего дрессуре поддавались ястребы и крысы, которые периодически норовили напасть на своих сокамерников… то есть на остальных членов большой и дружной семьи. Из птиц проще всего было дрессировать голубей, из животных — обезьян. Напротив, его конкурент заявлял, что дрессировать обезьян очень сложно, ведь во время игры они пускают в ход зубы и могут запросто поднять крысу за хвост. Оба дрессировщика клялись, что добиваются желаемого результата исключительно терпением и лаской, никогда не опаивают животных опиумом, не бьют их и не выдирают им зубы. Впрочем, похваляясь своими животными, один дрессировщик добавил, что как-то раз оставил их без еды на 36 часов, но даже тогда они не покусились друг на друга! Такой эксперимент он провел в Кембридже по просьбе какого-то ученого господина, хотя перед началом испытания все же накормил животных как следует. Среди городской детворы особой любовью пользовались представления кукольных театров. Их главным героем был мистер Панч, задира и грубиян, любитель приложиться к бутылке, а на досуге поколотить свою женушку Джуди. Английский кукольный театр берет начало в Италии XIV века, когда Панч был одним из персонажей Коммедиа дел Арте и звался Пульчинелла. Во Франции он сменил имя на Полишенеля, а в XVII веке добрался до берегов Британии и обрел английское имя. Его сварливую жену поначалу звали «Джоанна», но в XIX веке она стала известна как Джуди. Деревянные куклы были грубо размалеваны и одеты в яркое тряпье — разноцветный колпак у Панча, в придачу к крючковатому носу и внушительному брюшку, старомодный чепец у его жены. Помимо счастливой четы, в кукольном театре встречались и другие персонажи — констебль, бидль, доктор, клоун, палач, призрак, появлялся и сам дьявол. Перед ширмой, над которой проходило представление, сажали пса Тоби в шляпе и гофрированном воротнике. Кукольные спектакли разыгрывали на улицах и ярмарках. Если до XIX века представления были рассчитаны скорее на взрослых, которым импонировали грязные шутки и сцены насилия, в викторианскую эпоху поклонниками Панча стали дети. Однако драки и ругань сохранились.


Представление Панча и Джуди. Рисунок Гюстава Доре из книги «Паломничество». 1877
Типичный сценарий начинается с того, что Джуди просит Панча присмотреть за их малышом, пока она готовит, но Панчу не по плечу роль воспитателя: «Панч качает младенца, а когда тот продолжает кричать, берет его на руки, приговаривая: „Какой несносный ребенок! Терпеть таких не могу!“ Он трясет младенца, бьет его головой о стену и швыряет из окна. Возвращается Джуди. Джуди: Где наш малыш? Панч (меланхолично): С ним вышел несчастный случай, он так громко орал, что я выбросил его в окошко. Джуди истерически оплакивает ребенка, после чего уходит за дубинкой и бьет Панча по голове. Панч: Не злись так, милая, я же не нарочно. Джуди: Ты мне за все заплатишь! Она продолжает бить его по голове, но Панч вырывает у нее дубинку и избивает Джуди» [28]. Далее Панч забьет Джуди насмерть, в результате чего к нему явится ее призрак, но нематериальная субстанция тоже отведает дубинки. Попытки призвать убийцу к ответу не увенчаются успехом: он поколотит и бидля, и констебля, а когда его все же уволокут на эшафот, достанется и палачу. В конце концов, Панч одолеет Сатану, который неблагоразумно пришел по его душу, и закончит спектакль триумфальным поклоном. Дети смотрели представления, то приоткрыв рот, то взрываясь смехом. Какому сорванцу не понравится, как мистер Панч охаживает палкой констебля или насмехается над судьей? Вот бы и в жизни так! Что касается битья жен, для завсегдатаев представлений оно давно уже стало частью повседневной жизни и никого не шокировало, тем более что на деревянных лицах не проступали синяки. Насилие на сцене помогало выпускать пар и справляться с бытовыми невзгодами. От шума на улицах Лондона у чужака начиналась мигрень. Ржание лошадей, перестук колес по булыжным мостовым, зычные крики уличных торговцев и нытье нищих, громкий гогот из питейных заведений. Важной составляющей городского гама была музыка. Точнее то, что могло сойти за музыку. Не все уличные певцы и музыканты были профессионалами, зато надрывались они от души — еще бы, не шутка перекричать такой базар! Кто мог, играл на музыкальных инструментах — барабанах, скрипках, банджо, тарелках и, конечно же, шарманке. В 1860-х годах на лондонских улицах насчитывалось около тысячи шарманщиков! Вокруг шарманщика прыгали и пританцовывали его клиенты, уличные мальчишки. Им нравились простенькие мелодии, ужимки обезьян, верных спутниц шарманщиков, и особенно то, что им самим разрешалось покрутить ручку инструмента. Относились к шарманщикам по-разному — кто сочувственно, а кто с раздражением. Шарманки кряхтели, визжали и тарахтели так, что извлекаемые из них звуки вряд ли назовешь бальзамом для ушей. Кроме того, в шарманщики подавались иностранцы, французы, немцы и итальянцы, что тоже не украшало их в глазах викторианцев — политкорректность была им несвойственна. Зато шотландцы охотно бросали пенни своим землякам, игравшим на волынке. Как признавался один парнишка-музыкант, герцог Аргайл даже распорядился, чтобы его всегда угощали обедом во дворце.

Date: 2015-10-19; view: 466; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию