Глава четвертая. Кажется, Ладины надежды начинали сбываться!

Кажется, Ладины надежды начинали сбываться!

Оставаясь наедине с собой, она перебирала каждую минуту того вечера, когда Валентин приехал к ней в клинику, растерянный, недоумевающий, и с порога сообщил, что Аня уехала в Норвегию, даже не сдав государственные экзамены, и собирается развестись с мужем.

В первый момент Лада даже не осознала смысла этой новости, но ее сердце возликовало: Сумароков приехал к ней сам, она нужна ему!

– Садись, Валя, и успокойся, пожалуйста. Сейчас я дам тебе чаю. Или ты кофе хочешь?

– Я ничего не хочу. Собирайся, поедем ужинать.

Ужинать! Она и не помнила, когда он последний раз куда‑нибудь ее приглашал. И еще один хороший знак: он мог бы просто попросить ее приехать к нему, но не сделал этого, потому что не хотел, чтобы при разговоре присутствовала Катька!

По дороге в ресторан он рассказывал ей о событиях последних дней.

После отъезда Виктора в Грозный Аня приехала в Сертолово. Она была в нормальном настроении, о недавнем выкидыше не вспоминала. А на следующий день Валентин вернулся с работы и не застал ее дома. Это его немного удивило, поскольку утром дочь сказала, что никуда не собирается, но мало ли куда она могла уехать?

Часам к одиннадцати вечера он позвонил ей на мобильный. Аня сказала, чтобы он ее не ждал, потому что у нее дела и она будет ночевать в городе.

На следующее утро он позвонил в Анину квартиру – трубку никто не взял. Он несколько раз звонил на мобильный – Аня не отвечала. Он начал волноваться, но вскоре она перезвонила сама и попросила не ждать ее и сегодня.

«Но ты хотя бы можешь сказать, где находишься?» – возмутился он. «Я уже взрослый человек, папочка, – спокойным тоном ответила она. – Пожалуйста, не надо меня контролировать».

Теряясь в догадках, он позвонил Кате. Та засмеялась: «Обычное дело. Возвращается муж из командировки…»

Валентин даже не сразу понял, что она имеет в виду.

«Я давно знаю, что у них с Витенькой не все так безоблачно, как кажется», – сказала Катя. А вечером, приехав в Сертолово, она рассказала Валентину, что в больнице видела на Анином теле следы побоев.

«Ты врешь!» – закричал он.

Катя пожала плечами и ушла в свою комнату.

«Неужели ты всерьез считаешь, что Сотников – идеальный муж?» – спросила она за завтраком. Нет, он так не считал. Наоборот, он ведь был против этого брака… «Так что удивительного, если у нее появился кто‑то другой?» – «Другой появился сразу, как только муж уехал? Это не похоже на Аню!» – «Да кто знает, похоже или не похоже… Аня в последнее время со мной не откровенничает. С тобой, как я понимаю, тоже. Возможно, этот другой у нее появился уже давно».

Валентин терялся в догадках, но вечером Аня приехала в Сертолово сама: бледная, расстроенная, несчастная – так ему показалось. Она сразу объявила, что хочет развестись с мужем и уехать. Он бросился расспрашивать – безрезультатно. На прямой вопрос о Сотникове Аня ответила, что тот ни в чем не виноват, все дело в ней самой.

Это было так странно, так неожиданно! Но Валентин знал, что его дочь своих решений не меняет. Достаточно было вспомнить, как она, четырнадцатилетняя, несмотря на уговоры Лады, ездила в туберкулезную больницу…

Поразмыслив, Сумароков решил подойти к вопросу рационально и спросил Аню, куда она хочет уехать. «Не знаю, – сказала она и заплакала. – Куда‑нибудь подальше».

Валентин созвонился со своим партнером в Осло, и уже на следующий день тот сообщил, что Аня может получить стажировку в спортивном колледже и заодно место в команде колледжа по биатлону.

Вчера Аня улетела, так ничего никому и не объяснив.

В итальянском ресторане Сумароков даже не заглянул в меню. Лада заказала еду для них обоих. Она чувствовала себя хозяйкой положения. Она видела недоумение, боль Валентина, искренне ему сочувствовала, и в ее душе крепла надежда: несчастье дочери поможет ему разобраться в себе. Теперь‑то он поймет, что она – та женщина, которая нужна ему по‑настоящему.

Они выпили вина, и она сказала:

– Я не верю, что у Ани мог кто‑то появиться. И не верю, что Витя бил ее.

– Но Катя сама видела у нее синяки!

Лада попробовала салат с рукколой и креветками.

– Я давно уже не посвящена в ваши семейные дела, – с мягким укором произнесла она. – Если б ты мне сразу сообщил, я бы с Аней поговорила. Могу, конечно, позвонить ей, но ты же понимаешь, что общаться по телефону сложнее.

…Под тихую музыку они проговорили почти до полуночи. Ладе пришлось дважды звонить Олегу из туалета и врать насчет затянувшейся деловой встречи.

Мимоходом Сумароков упомянул, что к нему приезжала Лариса, жена Олега, и он дал ей денег.

Потом Валентин на такси довез ее до дома, на прощание поцеловал в щеку и грустно вздохнул. Если бы в квартире не было Олега, Лада могла бы пригласить его на чашку чаю…

Она пообещала, что завтра же позвонит Ане и попытается выяснить причины ее внезапного отъезда.

Квартира встретила тишиной: дочь давно спала, Олег на кухне читал газету.

Задержав дыхание, чтобы он не почувствовал запах вина, она пожаловалась на усталость и сразу прошла в ванную. О визите Ларисы к Сумарокову она решила Олегу не говорить.

Она тщательно продумала предстоящий разговор с Аней – все оказалось бесполезным: ничего нового Лада не выведала. А когда она осторожно задала вопрос о синяках, Аня рассердилась:

– Это Катя такие слухи распространяет? Не понимаю, зачем ей это нужно! И не понимаю, как ты, Ладочка, можешь всерьез верить в эти глупости…

В Норвегии Ане нравилось. Она поселилась в спортивной деревне под Осло, взяла напрокат машину и начала учить язык, чтобы в ближайшее время начать работу в детской команде в качестве помощника тренера.

Аня поинтересовалась новостями туберкулезного отделения, сказала, что очень скучает без своих маленьких подопечных… На том разговор и закончился.

Со вздохом положив трубку, Лада позвала Лизочку и стала одевать ее – было воскресенье, единственный Ладин выходной, и дочери были обещаны прогулка в парке и кафе‑мороженое.

Олег собирался навестить бывшую жену, а потом забрать Ладу с Лизой прямо из кафе.

Они только успели дойти до Лизиной любимой детской площадки с пластмассовыми горками, когда у Лады зазвонил мобильный. Продолжая наблюдать за дочкой, она присела на скамейку и достала трубку.

Звонил Олег. Бесстрастным голосом он сообщил, что Лариса умерла, он общается с милицией и когда освободится – неизвестно.

– С милицией? Ее что, убили? – ахнула Лада.

– Пока не знаю, – мрачно ответил Олег. – Извини, я больше не могу говорить.

«Эта несчастная женщина заплатила жизнью за твои тайны, – сказала себе Лада. – Наверняка ее убили из‑за тех денег, что дал ей Сумароков. А ты мало того что не остановила его, ты даже не сказала об этом Олегу!»

Она подозвала Лизу.

– Сейчас мы пойдем в одно место, где ты еще никогда не бывала. – Лада заправила под розовую шапочку выбившиеся темные, как у Олега, пряди.

– А кафе‑мороженое? Мама, ты же обещала!

– Мороженого купим домой.

…В Чесменской церкви они поставили свечку перед распятием, потом Лада написала заупокойную записку о новопреставленной рабе Божьей Ларисе.

Олег вернулся, когда Лиза уже давно спала.

Он рассказал, что обнаружил бывшую жену на кухонном диване рядом со множеством пустых бутылок. Так бывало нередко, и в первый момент он только удивился, откуда у Ларисы деньги на французский коньяк. Но потом что‑то в позе спящей его насторожило. Он подошел, дотронулся до руки, попутно отметив ее синеватый цвет…

Вызванная им «скорая» констатировала смерть, наступившую не меньше шести часов назад. Потом приехала милиция.

В тот же день произвели вскрытие. Оно показало, что Ларису никто не убивал, просто ее сердце не выдержало почти десятилетнего пьянства. Выпив накануне не менее двух бутылок коньяку, она заснула, чтобы уже не просыпаться.

Теплый день сменился сырым угрюмым вечером, на которые так щедро петербургское лето. В воздухе висела серая хмарь, а небо лежало так низко, что листва на деревьях казалась синей. Или такой эффект давали тонированные стекла его машины? Вяло раздумывая на эту тему, Валентин подъехал к дому и увидел у ворот знакомую фигуру.

Разговаривать с Сотниковым он не испытывал ни малейшего желания. С другой стороны, он же не знал, почему с ним рассталась его дочь. Обсудив с Ладой Катину версию избиения, они окончательно ее отвергли, а новой не появилось…

Сумароков опустил боковое стекло. Витя подошел к машине.

– Валентин Константинович, мне нужно с вами поговорить. И, учтите, я никуда не уйду!

«Не уйдет он! Сейчас вот возьму тебя за ухо да шваркну о железную створку ворот. Въеду на участок, отключу домофон, а ты останешься тут валяться».

Но выходить из машины было лень.

– Что тебе еще? Я же сказал: все вопросы через адвоката.

Сотников набычился.

– Я уезжаю служить. На Север. Уделите мне пять минут, и я надолго оставлю вас в покое.

– Ну. Я тебя слушаю.

– Валентин Константинович, дайте мне Анин телефон! Пожалуйста!

– Не дам. Что еще?

– Я имею право поговорить с женой! Хотя бы попросить у нее прощения!

– Бог простит, Витя, – усмехнулся Валентин.

– Дело даже не в прощении! – В Витином голосе зазвенело отчаяние. – Просто я не могу без нее. Она же для меня все! Аня всегда все знала, как жить, и все… – лихорадочно говорил он. – Валентин Константинович, я молюсь на нее! Я виноват, но…

– Если бы Аня захотела поговорить с тобой, она бы сама тебе позвонила.

– Но она же не знает, что я уезжаю! Вдруг она захочет поговорить, а меня нет!

– Вот когда захочет, тогда и будем решать.

– Но я же буду на подводной лодке! Со мной нельзя будет связаться!

– Если понадобится – свяжемся. Но я думаю, что не понадобится. Аня своих решений не меняет. Так что мой совет тебе, Витя, оставь ее в покое. – Последние слова он произнес почти дружеским тоном.

Сотников кивнул, сунул руки в карманы, ссутулился и, широко шагая, направился к остановке маршрутки.

Сумароков въехал в ворота.

Катин оранжевый «ситроен» стоял в гараже. Секунду подумав, Валентин бросил свою машину на участке, загонять не стал. Зачем, если утром снова ехать?

Взял в хозблоке несколько поленьев, зашел в дом, затопил камин, сел в качалку. Последнее время он полюбил одинокие посиделки возле огня. Наверное, надо завести собаку, большую, шерстяную, с крутолобой головой и слюнявой пастью. Чтобы она деловито сновала по гостиной, часто дыша, обнюхивала бы его ревниво, а потом укладывала свою большую башку ему на колени и счастливо сопела. И уж конечно, всегда бы радовалась его приезду, не то что жена!

Валентин с хрустом потянулся, поднялся и пошел наверх.

Катя в шелковой пижаме спала на неразобранной постели, прямо на покрывале.

Она была настоящим жаворонком и даже без особой надобности могла встать в шесть утра. Когда Валентин просыпался, она обычно встречала его веселая, с готовым завтраком. К этому времени она успевала выучить материал для занятий в университете и отдать распоряжения по хозяйству.

Дом она вела хорошо, но все ее хозяйствование сводилось к руководству горничной и кухаркой, которые теперь жили в доме постоянно. Катя ни разу сама не приготовила мужу обеда и не отпарила брюк. А ему иногда так хотелось, чтобы она… ну хоть носки ему, что ли, постирала. Понятно, вслух он таких желаний не высказывал – разве что в шутку.

«А вот Лада, мать‑одиночка, загруженная работой по горло, всегда находит время сварить суп и накрахмалить столовое полотно!» – почему‑то подумал он, хотя уже давным‑давно не был у Лады и не мог знать, крахмалит она или не крахмалит.

Он легонько потряс Катю за плечо, та, не просыпаясь, повернулась на другой бок.

Устав за день, она часто так засыпала. Раньше Валентину очень нравилось раздевать ее, сонную, и укладывать под одеяло, теперь этот ритуал начал раздражать. Если хочешь спать, ложись в постель по‑человечески! Нечего изображать заботливую жену, которая ждет мужа из последних сил.

И ради этой женщины он в свое время пустил на самотек судьбу дочери!

Только временным помешательством можно объяснить то, что он так легко отдал Аню Виктору. Он оставил дочь именно тогда, когда она нуждалась в его житейском опыте и защите.

Но он влюбился и, хуже того, принял за великую любовь пошлую тоску по молодому телу. Он думал, что его жизнь волшебным образом изменится, стоит ему жениться на Кате. Он женился, но никакого чудесного превращения не произошло.

События, которых мы страстно ждем, меняют нас и нашу жизнь гораздо меньше, чем мы рассчитываем. Он, сорокалетний идиот, должен был это знать!

Сумароков вышел из спальни и спустился в гостиную.

Огонь в камине горел ровно, большими рыжими языками.

Привычным жестом он налил в стакан виски, закурил… Перед глазами возникло сумасшедшее от горя лицо Сотникова.

«Аня всегда все знала, как жить, и все…» Как ни странно, Валентин понял зятя, несмотря на его косноязычие. Виктор говорил не о быте, не о семейном бюджете, а о состоянии уверенности и покоя, которое владеет мужчиной, женатым на чистой, верной и порядочной женщине. Он как бы доверяет ей свою душу.

У самого Валентина с Катей ничего подобного не было. Он не мог доверить ей душу, хотя бы потому, что она была намного моложе, и, значит, это она должна была доверять ему, а не наоборот.

Да и как это – доверить душу? Что это значит? Разве взрослый, разумный, знающий жизнь человек может кому‑то безоговорочно доверять?

И он тут же подумал о Ладе.

В последнее время он часто думал о ней, хотя раньше такого за ним не наблюдалось. Просто она всегда находилась на расстоянии вытянутой руки от него, а какой смысл размышлять о том, что в любой момент может оказаться рядом – только позови.

А если бы он позвал? Как сложилась бы жизнь, если бы он женился на Ладе? Ясно, что Ане бы не пришлось уезжать ни в какую Норвегию. Лада бы не отпустила ее, а привезла бы домой и утешала. Она бы все устроила как надо.

Валентин потянулся за новой сигаретой. Почему‑то вспомнилось, как в юности он прочел «Балладу о Редингской тюрьме» Оскара Уайльда: «И каждый, кто на свете жил, любимых убивал: трус – поцелуем, тот, кто смел, – кинжалом наповал». Тогда эти стихи показались ему абсурдными. «Как это – убить поцелуем? – недоумевал он. – И почему тот, кто целует, – трус, а кто убивает – молодец?» С тех пор он не возвращался к Уайльду, но почему‑то вспомнил именно эти строки в день похорон Сони. Кажется, Уайльд знал жизнь лучше, чем он, Валентин Сумароков.

Огонь догорел, в камине остались красные мерцающие угли, по которым время от времени пробегал слабый язычок пламени. Валентин взял кочергу и разбил угли.

Катя спала в той же позе, в какой он ее оставил. Вздохнув, он привычно умилился детской крепости ее сна и принялся стаскивать с нее пижамные штаны. Потом кое‑как стащил с постели покрывало и лег рядом с женой.

Он взял ее сонную, не утруждая себя любовной игрой. Впрочем, она не обиделась и, когда все закончилось, поцеловала его, прежде чем скользнуть под одеяло.

А Валентин долго ворочался рядом с ней. Катины длинные ноги, так восхищавшие его раньше, теперь раздражали, потому что часто оказывались на его половине постели. Он отпихнул жесткую коленку. «Инородное тело», – с усмешкой подумал он про жену.

Может, развестись? Да, девчонкой она была влюблена в него, но теперь‑то? Если он даст ей достаточно денег, она наверняка с радостью его покинет.

Глядя в потолок, Валентин снова усмехнулся. Это сейчас, утолив желание, он собирается разводиться, а завтра снова начнет жадно смотреть на ее попу!..