Поучение» Владимира Мономаха 4 page. Впечатление трагизма событий усиливается от сопоставления их с давними событиями поры зачинателя княжеских раздоров и меж­доусобиц Олега Святославича

Впечатление трагизма событий усиливается от сопоставления их с давними событиями поры зачинателя княжеских раздоров и меж­доусобиц Олега Святославича, когда погибало достояние русского народа, когда по Русской земле редко перекликались пахари, но часто вороны граяли, деля между собой трупы, а галки свою речь говорили, летя на поживу. Тяжко было Русской земле в пору Олега Святославича, но так тяжко, как теперь, никогда не было и такой рати не слыхано.

Для сопоставления летописной повести по Ипатьевскому спи­ску со «Словом» остановимся ещё на одном общем для них моменте повествования. Летописная повесть в очень реальных, хоть и не лишённых лиризма подробностях передаёт о том, как стало извест­но Святославу о поражении Игоря: он пришёл к Новгороду-Северскому, желая идти на половцев к Дону на всё лето, и тут-то он узнал впервые о том, что его двоюродные братья — Игорь и Всеволод — сами отправились против половцев, и ему стало досадно; затем, придя к Чернигову, он от Беловолода Просовича, видимо, участника игорева похода, услышал о поражении братьев и со вздохом, утирая слёзы, стал упрекать князей, чья невоздер­жанная молодость отворила ворота в Русскую землю врагам, кото­рых он год назад обессилил. «Но воля господня да будет во всём,— заканчивает он свою речь; — как раньше я досадовал на Игоря, так теперь ещё больше жалею я Игоря, брата моего». После этого Святослав шлёт весть о поражении Игоря к соседним князьям, призывая их на помощь в борьбе с половцами.

И это фактическое, близкое к реальной действительности по­вествование под пером поэта, написавшего «Слово», приобретает новые поэтические и публицистические подробности. Святослав пока ещё ничего не знает о поражении Игоря, но злое предчув­ствие уже томит его. Он видит мутный сон, предвещающий ему недоброе, но значение этого сна ему самому пока ещё неясно. Автор «Слова» пользуется приёмом издавна, ещё начиная с Библии, использованным и в устной поэзии и в литературных памятниках. В соответствии со всем стилем «Слова» сон Святослава разъяснён не путём буквальных, реальных соответствий, а метафорически: «Ведь два сокола слетели с отцовского золотого стола, чтобы по­искать города Тьмутаракани либо испить шеломом Дона. Уж соко­лам крылышки подрезали поганых саблями, а самих опутали путами железными» и т. д. Вслед за этим идёт «золотое слово» Святослава, содержащее укоры Игорю и Всеволоду, по духу и по смыслу близкие к тем укорам, которые Святослав произносит по адресу тех же князей в повести Ипатьевской летописи. Но далее краткое сообщение летописной повести, говорящее о том, что Святослав побуждает соседних с Игорем русских князей прийти на помощь для отпора половцам, под пером автора «Слова» превращается в патетическое обращение ко всем наиболее сильным русским князьям, трижды прерываемое лирическим рефреном: «за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича».

Непосредственно после этого следуют исторические припоми­нания автора. По аналогии с усобицами нынешних князей, губя­щих Русскую землю, ему приходят на память князья полоцкие, повинные в том же грехе. Сначала автор говорит о гибели храб­рого Изяслава Васильковича, не поддержанного другими князьями и павшего два года назад в бою с половцами, затем переносится мыслью к его деду Всеславу, воину-авантюристу, энергичному участнику междукняжеских столкновений и раздоров, относительно которого Боян составил припевку: «Ни хытру, ни горазду, ни пти-цю горазду суда божия не минути». И вся эта часть «Слова» заканчивается горестным восклицанием автора: «О, стонати Рус­ской земли, помянувше первую годину и первых князей!» Ему жаль, что «старого» Владимира нельзя было навеки удержать у киевских гор, что русские князья теперь поделили его стяги, что врозь раз­веваются их знамёна.

Это историческое припоминание, как и то, которое сопровож­дает описание второй, злополучной битвы Игоря с половцами ri раскалывает самое описание на две части, а также авторские лири- ij ческие излияния очень показательны для композиции «Слова». Они иллюстрируют вмешательство автора в события, личную авторскую оценку, которая всё время сопровождает рассказ о собы­тиях. Фигура автора не уходит, таким образом, из поля нашего зрения на протяжении всего повествования.

«Слово о полку Игореве» совмещает в себе жанры ораторского произведения, воинской исторической повести, героической песни.

Отсюда и наименования его самим автором то «словом», то «песнью», то «повестью». Жанровые признаки повести и песни в «Слове» самоочевидны, но в нём присутствуют и особенности, свойственные ораторскому жанру и сказывающиеся прежде всего в непосредственном обращении автора к своим слушателям и чита­телям. С обращения и начинается «Слово». Своих слушателей или читателей автор называет «братиями», т. е. так, как называет их любое древнерусское «слово»: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святославлича?» И далее такое обращение повторяется ещё пять раз. Начав «Слово» с обращения, автор обращением его и закан­чивает, предлагая, после того как была пропета слава старым князьям, пропеть её и молодым и заключая всё произведение обыч­ным для всех древнерусских «слов» «аминем». Автор «Слова», таким образом, всё время стоит в позиции оратора, говорящего от первого лица '.

Богатая образно-символическая насыщенность «Слова» — отли­чительное его качество. Поэтическое олицетворение, метафора, сравнение, параллелизм — всем этим в избытке переполнено «Сло­во». Важнейшей особенностью, обусловливающей богатство его поэтических красок, является неразрывная связь в нём мира при­роды и мира человека. Природа принимает здесь самое активное — дружеское или враждебное — участие во всех происходящих собы­тиях; животные и растения, земные и небесные стихии очень живо отзываются как на горе, так и на радость Игоря, его войска и всех тех, о ком упоминается в «Слове». Мрачными предзнаменования­ми природа сопровождает сборы Игоря в поход и самый поход. Всячески она старается помешать Игорю осуществить его обре­чённое на неудачу предприятие: меркнет солнце, тьмою преграж­дая князю путь, гроза своим стоном предвещает ему недоброе, тревогу поднимают птицы и звери. Не дремлют и те силы природы, которые недружелюбны к Игорю: зловещее мифическое существо Див предупреждает криком вражеские страны о походе Игоря, птицы по деревьям подстерегают его беду, волки, орлы, лисицы, чёрные тучи, ветры — все заодно против Игоря. Но когда половцы разбили русских, поникла трава от жалости, а деревья с горя приклонились к земле. Так же отозвались цветы и деревья на смерть почти за сто лет перед этим погибшего юного князя Рости­слава. Когда Игорь бежит из плена, окружающая природа усердно ему помогает и, приветствуя его, радуется за него. Река Донец лелеет его на волнах, подстилает ему зелёную траву на своих серебряных берегах, одевает его тёплыми туманами под тенью зелёных деревьев и всячески его оберегает; чтобы Игорю слышна была погоня, не стрекочут сороки, не грают вороны, замолкают галки; дятлы стуком указывают путь к реке; соловьи весёлыми песнями возвещают рассвет. К силам природы — к ветру, Днепру и солнцу — с мольбой о помощи мужу обращается и тоскующая по нём Ярославна.

Природа в «Слове» — не немая, бессловесная, а звучащая и да­же говорящая: галки говорят своей речью, Донец разговаривает с Игорем; даже неодушевлённые предметы издают звуки: кричат телеги, говорят боевые знамёна. Звуками, звоном, пением пере­полнено вообще всё «Слово»: звенит слава, звон идёт от битвы, поют копья.

Обильные и богатые эпитеты и сравнения «Слова» — сплошь из мира природы. Боян — соловей, Всеволод — буй-тур, «поганый половчин» — чёрный ворон. Боян растекается серым волком по земле, сизым орлом под облаками. С серым волком сравниваются также князья, дружина и Кончак. Князья, кроме того, сравнивают­ся с солнцем, с месяцем, с соколами, дружина — с теми же соколами и со стадами галок, Ярославна — с кукушкой, Игорь — с горно­стаем, с белым гоголем, Всеслав — с лютым зверем, половцы — с барсовым гнездом. Вещие персты Бояна, которые он возлагает на живые струны, чтобы петь песню во славу князей, сравнивают­ся с десятью соколами, пущенными охотником на стадо лебедей, кричащие телеги — также со вспугнутой лебединой стаей.

Полное и органическое созвучие между автором «Слова» и сти­хийными силами природы объясняет нам присутствие в «Слове» языческих богов. Давая общее определение «Слова», К. Маркс отметил, что «вся песнь носит героически-христианский характер, хотя языческие элементы выступают еще весьма заметно» '. В «Слове» фигурируют старые русские языческие боги — Велес, Даждь-бог, Стрибог, Хоре; в нём выступают мифические Див, Дева-обида с лебедиными крыльями, Карна и Жля, очевидно, бывшие олице­творением плача и скорби. Боян назван внуком Велеса, ветры — стрибожьими внуками, русский народ — даждь-божьим внуком. Присутствие в «Слове» этих богов славянского языческого Олимпа нет основания считать литературной условностью, к которой прибе­гает автор «Слова» наподобие поэтов XVIII в., упоминавших име­на классических богов; нет основания и думать, чтобы он верил в них, как верили его языческие предки. Вернее предполагать, что автор был настолько проникнут поэтической стихией, что, несмотря на свою связь с христианством, не мог и не хотел уйти от той системы мироощущения, которая подсказывалась ему язычеством и которая ещё была очень сильна в ту пору среди широких масс. Двтор «Слова» находился под воздействием того анимистического восприятия природы, которое характерно было не только для культурно отсталых слоев, но иногда и для слоев, стоявших на верхах культурной жизни, особенно если они не утрачивали связи с народной поэзией.

В согласии с общим характером поэтического стиля «Слова» находится его разнообразная и красочная символика. Символи­ческие соответствия — излюбленное средство образного раскрытия фактов и событий в «Слове». Движение половецких войск симво­лизируется здесь в образе чёрных туч, стремящихся прикрыть четыре солнца, т. е. четырёх князей, участников похода. Битва символически уподобляется то посеву, то брачному пиру, то молоть­бе: «Черна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли». «Ту кроваваго вина недоста; ту пир докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую». Так поэтически осмысливается пора­жение игорева войска на реке Каяле. Вспоминая поражение Всесла-ва полоцкого на Нсмиге, автор с горечью восклицает: «На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела» — и заключает это восклицание уже однажды использованной картиной: «Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми руских сынов». Рядом с этими развёрнутыми символическими картинами — более сжа­тые символические образы: «искусити Дону великаго», «копие приломити конець поля Половецкаго», «испити шеломомь Дону», «летая умом под облакы», «Игорь князь выседе из седла злата а в седло кощиево» и т. д. Элементы символики в большом числе присутствуют и в сравнениях, которыми пользуется «Слово».

С символом неразрывно связана метафора, на каждом шагу сопровождающая изложение событий в «Слове». Игорь «истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством»; беда «пасет птиць по дубию»; «щекот славий успе, говор галичь убуди-ся»; «кровавыя зори свет поведают»; «печаль жирна тече средь земли Рускыи»; «князи сами на себе крамолу коваху» и т. д.

Образная насыщенность «Слова» обусловливается и богатст­вом его эпитетов. Одним из излюбленных автором «Слова» эпите­тов является «златой» с его производными: «златоверхий», «злато-кованный», «злаченный».

Некоторые из сочетаний, в каких дан этот эпитет в «Слове», находят себе параллели и в устной поэзии. Таковы: «седло злато», «злат стол», «злат шелом», «злат стремень». Часто в «Слове» фигу­рирует и эпитет «сребреный», однако в таких сочетаниях, которые не встречаются ни в других письменных памятниках, ни в устной поэзии: «сребрено стружие», «сребреней седине», «сребренными струями», «на своих сребреных брезех». Для нас особенный инте­рес представляют такие сочетания эпитетов с относящимися к ним существительными, которые находят себе соответствие только в произведениях устной словесности и не встречаются в литера­турных памятниках, предшествующих или современных «Слову». Таковы: «шизый орел», «синее море», «зелена трава», «стрелы каленыя», «красныя девкы», «кровавыя раны», «острые мечи», «студеная роса», «серый волк», «храбрая дружина», «черный во­рон», «черная туча», «чистое поле». Пользуется автор «Слова» и метафорическими эпитетами: «вещия персты», «железные полки», «злато слово», «жемчюжна душа», «живая струны».

Поэтический стиль «Слова о полку Игореве» находился в за­висимости как от книжной, письменной литературы, так и от лите­ратуры устной.

Анализируя древнерусское церковное ораторство и житий­ную литературу, мы останавливались на характерных особенностях их стиля, отмечая в них наличие символики, олицетворения отвле­чённых понятий, присутствие метафорических образов, введение в изложение монологической и диалогической речи, риторических восклицаний и вопросов, использование приёмов сравнения и парал­лелизма, антитезы, ритмическую организацию речи, выражаю­щуюся в повторениях, единоначатиях, в замыкании рядом стоящих фраз глаголами, иногда рифмующимися друг с другом. Все эти стилистические особенности мы найдём и в «Слове о полку Иго-реве», и большая часть их (символические уподобления, олицетво­рения, метафоры, сравнения, параллелизм) указана выше. Образ­чиком монологической речи в «Слове» является «золотое слово» Святослава, диалог выступает в разговоре Святослава с боярами по поводу его вещего сна и в разговоре Гзака с Кончаком. Ритори­ческим вопросом начинается «Слово», и далее такие вопросы повто­ряются: «Что ми шумить, что ми звенить далече рано пред зоря­ми?» или «А чи диво ся, братие, стару помолодити?» и т. д. Не менее часты риторические восклицания: «Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело!», или «О, далече заиде сокол, птиць бья, к морю!», или «А Игорева храбраго полку не кресити!» и т. д. Повторения и антитеза в «Слове» — обычные приёмы его стиля. Как образцы повторения с единоначатиями, можно привести хотя бы следующие примеры:

Ту ся копией приламати, ту ся саблям потручяти...

Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже вержся Дивь на землю...

Игорь спит, Игорь бдит. Игорь мыслию поля мерит...

Здесь обращает на себя внимание обычное и в торжественной, риторической проповеди симметрическое расположение членов предложения. Симметрично расположенные фразы, оканчиваю­щиеся рифмующими, точнее — абонирующими, глаголами, также нередки в «Слове»:

Боян же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше, ,\ - но своя вещиа персты на живая струны воскладаше...

Всеслав князь людем судяше, j5o; ">'> князем грады рядяше,

„ J.. а сам в ночь волком рыскаше...

pi ' i,...жаждею им лучи сопряже,

тугою им тули затче...

Можно было бы привести ещё много подобных параллелей из произведений книжной литературы, но сколько бы мы ни при­водили их — из Библии, из летописи, из книг повествовательного характера, из произведений Илариона и Кирилла Туровского,— эти параллели говорят только об общности известных стилисти­ческих формул в «Слове» и в указанных памятниках. Картина полу­чается приблизительно такая же, как если бы мы, анализируя творчество Пушкина, отмечали в его поэтическом стиле и в его фразеологии ряд образов и ходячих формул, которые и до Пушкина вошли в прочный литературный обиход. Заподозрить на этом основании Пушкина в подражании кому-либо из его предшествен­ников или современников было бы так же несправедливо, как несправедливо заподозрить и автора «Слова о полку Игореве» в каком-либо подражании.

По словам С. П. Обнорского, которому принадлежит многосто­роннее исследование языка «Слова», оно, «являясь ценнейшим памятником русского литературного языка, как высочайшее худо­жественное произведение, содержит богатый материал, относящий­ся к области русской стилистики. По особенностям стилистического характера, проявленным в памятнике с большой широтой, а в от­дельных пунктах с поражающей цельностью, «Слово» обнаружи­вает свою несомненную связь со старыми источниками народно­поэтического жанра, а с другой стороны, преемственно связывается с лучшими образцами современного поэтического, народного и ху­дожественно-литературного творчества» '. «Слово» сопоставлялось и с рядом сходных памятников европейской литературы. Ряд иссле­дователей (Н. Полевой, Буслаев, Жданов, Владимиров, Абихт, Каллаш, Дашкевич, В. Дынник и др.) сделали немало сопоставлений «Слова» со скандинавскими сагами, с «Песнью о Роланде», с «Нибелунгами», с германской поэмой «Валтариус», с француз­скими романсами XII и предшествующих веков, с «Витязем в тиг­ровой шкуре» Шота Руставели и т. д. Но во всех этих сопоставле­ниях мы найдём лишь те общие черты сходства, которые объяс­няются прежде всего тем, что и в указанных памятниках и в «Слове» мы имеем дело с героическим письменным эпосом, который по самому своему существу, по своей исторической природе, поскольку мы имеем дело с творчеством феодальной эпохи, должен был заключать в себе некоторые общие мотивы и общие стилистические формулы.

Автор «Слова», несомненно, был хорошо знаком и с русской устной словесностью, и она оказала на него влияние, едва ли не большее, чем книжная литература, но точно определить пределы этого влияния мы, к сожалению, не можем, так как не знаем в точ­ности, какова была устная словесность XI—XII вв. Во всяком случае совершенно ясно, что глубокая насыщенность «Слова» ани­мистическими представлениями является результатом органической связи автора с устным поэтическим творчеством. С народной поэ­зией сближает «Слово» и гиперболизированное изображение силы, могущества и воинской доблести отдельных князей (Всеволода, брата Игоря, Всеволода Большое гнездо, Святослава, Ярослава Осмомысла и др.), напоминающих былинных богатырей. В «Слове», как и в народной песне, явления природы фигурируют без тех символических истолкований в духе христианского вероучения, какие обычны в древнерусских произведениях с религиозной тема­тикой. Как мы видели выше, в «Слове» мы встречаемся с такими сочетаниями определённых слов с сопровождающими их эпитетами, каких не встречаем в соответствующих памятниках письменной литературы. Это обстоятельство также с несомненностью говорит о связи «Слова» с народно-поэтическим творчеством.

О том же говорят и отдельные совпадения образов «Слова» с образами народной поэзии.

Сравнение битвы с пиром в «Слове» находит себе параллель в одной из былин об Илье Муромце:

Едет Алёша пьян, шатается,

Ко седельной луке приклоняется.

Завидел Алёшу Илья Муромец:

«Говорил я тебе, Алёша, наказывал:

Не пей ты зелена вина,

Не ешь сладки кушанья».

Отвечает Алёша Илье Муромцу:

«Рад бы я не пить зелена вина

И не есть сладки кушанья:

Напоил-то меня добрый молодец допьяна.

Накормил он меня досыта

Той шелепугой подорожною» '.

Уподобление в «Слове» битвы посеву очень близко к тому, что _МЬ1 находим и в великорусской, и в украинской песне:

Не черным то зачернелось,

Зачернелось турецкое чисто поле,

Не плугами поле, не сохами пораспахано,

А распахано поле конскими копытами,

Засеяно поле не всхожими семянами,

Засеяно казачьими головами,

Заволочено поле казачьими чёрными кудрями '.

Чорна роля заорана,

Кулями зас!яна,

Б1лим Т1лом зволочена "^г I кровью сполощена².

Вещему сну Святослава, видящего разрушение своего «злато­верхого терема», соответствует вещий сон невесты в одном из сва­дебных причетов:

Не спалась да темна ноценька, г Не спалось да много снилося.

Много снилось, много виделось, Мене приснился сон нерадошный, Как будто у моево кормильця-батюшка Все столбы да подломилисе, Все тыны да опустилисе, Порассыпались цясты лисеньки³.

Плач Ярославны сближается с народным свадебным причетом, где обычен образ кукушки («зегзицы»), символизирующий моло­дую женщину, тоскующую в разлуке со своими родными. Со сва­дебным причетом плач Ярославны сближается и троекратной мольбой о помощи и упоминанием далёкого Дуная.

Очень близкую параллель к рассказу о бегстве из плена Игоря, летящего соколом и избивающего гусей и лебедей, представляют собой следующие строки из былины о Вольге:

Обернётся ясным соколом, Полетел, он далече на синё море, И бьёт он гусей, белых лебедей.

Сравнение Игоря, возвращающегося на Русь из плена, с солн­цем сходно с тем, что говорится в былине об Илье Муромце:

Одно солнце на небе, один месяц; Один донской казак на святой Руси, Илья Муромец, сын Иванович.

Такого рода параллели можно было бы значительно увеличить. Много общего между «Словом» и народной поэзией и в звуковой организации речи и в ритмическом её складе '.

Нет оснований замыкать народное творчество, воздействовав­шее на автора «Слова», в узкие рамки дружинной среды. Мы не имеем никаких данных для того, чтобы утверждать наличие в ран­нюю пору специфически дружинных особенностей эпического или песенного устного творчества, специфической его поэтики, отлич­ной от поэтики, характеризующей творчество крестьянства. К тому же дружина не представляла собой вполне замкнутого социального слоя: выходцы из крестьян и холопов попадали не только в млад­шую дружину, что было явлением довольно частым, но и в стар­шую, становясь боярами. Если верить летописной легенде, Влади­мир киевский возвёл в старшие дружинники отрока из скорняков, в единоборстве победившего печенежского богатыря.

Всё сказанное нужно иметь в виду применительно ко всем слу­чаям, когда речь идёт о произведениях раннего русского устного творчества, возникновение которых обычно приурочивают к дру­жинной среде.

Касаясь вопроса о связи нашего автора с литературной и на­родно-поэтической традицией, следует подчеркнуть, что он был совершенно самостоятелен и оригинален в использовании и книж­ного и устнопоэтического материала. «Слово» обнаруживает такую высокую степень художественной самобытности, что не может быть и речи о его подражательности даже в отдельных его частях.

Говоря о поэтическом стиле «Слова о полку Игореве», необхо­димо коснуться и одного из наиболее сложных вопросов в области его изучения, именно вопроса о его ритмическом строе. Ряд иссле­дователей считали «Слово» написанным сплошь стихотворным раз­мером и пытались разложить его на стихи, сближая стихотворный строй «Слова» со стихотворной системой украинских дум, со сти­хом скандинавских скальдов, с русским былинным стихом, с визан­тийской церковной песней ².

Нужно, однако, сказать, что все попытки сплошь разложить «Слово» на стихи не могут быть признаны удачными. Прежде всего нужно иметь в виду, что «Слово» дошло до нас в далеко _не совершенном списке, в большой мере нарушившем, несомненно, и его ритмический строй. Но и независимо от этого сомнительно, чтобы «Слово» целиком было написано стихами; прежде всего — большое количество чисто исторических сведений, сообщаемых в нём и сопровождаемых упоминанием значительного количества князей, вряд ли могло уложиться сплошь в стихотворные строки. Наличие в ряде случаев в «Слове» сложных предложений также указывает на отсутствие в нём сплошного стихотворного ритма. Едва ли не правильнее будет думать, что «Слово», как и сканди­навские саги, представляло собой чередование прозаических и сти­хотворных, в основе своей песенных, фраз. Следы песенного склада дают себя знать в «Слове» не только в одинаковости ритма сим­метрично построенных, рядом стоящих коротких фраз, но и в стро­фическом построении плача Ярославны и в таких рефренах, как «ищучи себе чти, а князю славы», «О Руская земле, уже за шело-мянем еси», «на реце на Каяле», «за землю Рускую, за раны Иго-ревы, буего Святославлича», «Ярославна рано плачет в Путивле на забрале». Наконец, песенный музыкальный ритм «Слова» поддер­живался его обильной аллитерацией: «трубы трубять в Новеграде», «с зарания в пяток потопташа поганыя полкы половецкыя и, рас-сушася стрелами по полю, помчаша красныя девкы половецкыя», «стрелы по земле сеяше», «пороси поля покрывают», «се ли со-твористе моей сребреней седине» и т. д.

Глубокая политическая идейность «Слова», подсказанная на­сущнейшими интересами исторического момента, а также то, что оно органически связано с богатейшими сокровищами народного творчества, определяет его как произведение, отличающееся под­линным характером народности.

«Слово о полку Игореве» в большей своей части не могло быть написано позднее апреля 1187 г., так как в нём упоминаются, как живые, князь Владимир Глебович переяславский, умерший 18 апреля 1187 г., и Ярослав галицкий (Осмомысл), умерший 1 октября того же года. Но принимая в расчёт, что оно, нужно думать, было написано в связи с приготовлениями киевского князя Святослава к походу на половцев в 1185 г., сейчас же после того, как до него дошла весть о поражении Игоря, есть все основания предполагать, что в 1185 г. была написана основная его часть, кончая плачем Ярославны '. Некоторыми исследователями, в том числе Каллашем, очень удачно было обращено внимание на то, что рассказ о бегстве Игоря и о возвращении его в Русскую землю, написанный в ликующе-радостных тонах, не согласуется со всем предыдущим изложением, в котором судьба Русской земли и самого Игоря изображена в мрачных, пессимистических красках. Сама собой поэтому напрашивается мысль о том, что, когда писалась основная часть «Слова», в горестных картинах изображавшая несчастье Руси и раненого, находящегося в плену Игоря, побег Игоря ещё не состоялся. Когда же Игорь в том же 1185 г. прибыл на Русь, автор во славу его и ещё не вернувшихся из плена, но ожидавшихся князей написал заключительную часть «Слова», которая должна была дать удовлетворение нравственному чувству, подавленному ярким изображением военной неудачи. Эта заклю­чительная часть могла быть написана, очевидно, в конце 1185 г. или несколько позже.

Если согласиться с теми исследователями, которые считают, что включение в число прославляемых князей Владимира Игоре­вича могло иметь место лишь после того, как он вернулся из плена, а это было осенью 1187 г., то время завершения «Слова» придётся отодвинуть к последним месяцам этого года или к начальным 1188 г. В таком случае естественно предположить, что первоначально плач Ярославны был помещён рядом с рассказом о плаче жён потер­певших поражение русских воинов, а затем уже автор, написав заключительную часть «Слова», передвинул плач Ярославны к эпи­зоду бегства Игоря и достиг благодаря этому большого художест­венного эффекта.

В истории предшествовавшей и современной «Слову» русской литературы мы не имеем ни одного памятника, который по своему художественному значению не только стоял бы наряду со «Сло­вом», но хотя бы в какой-то мере приближался к нему. Впрочем, это не значит, что «Слово» было безусловно одиноким в нашей древней литературе. У нас нет никакой уверенности в том, что не существовали и другие памятники, которые по своему художест­венному значению, может быть, и не равнялись со «Словом», но были в какой-то степени с ним схожи. То обстоятельство, что «Слово» до нас вообще дошло, является, как мы видели, в значи­тельной степени результатом случайности. Оно известно лишь в единственном списке, погибшем в начале XIX в. Какая у нас может быть уверенность, что и другие произведения этой поры, сходные со «Словом», не погибли?

Как бы то ни было, и одно уже «Слово о полку Игореве» явля­ется блестящим показателем той высоты культурного развития и народного самосознания, какая достигнута была древней Русью ещё в отдалённую пору, в первые столетия её государственной жизни. «Слово» во всяком случае по своим художественным качествам стоит в одном ряду с лучшими созданиями мирового героического эпоса. Возникнув в той общей колыбели, которой была Киевская Русь для великорусов, украинцев и белорусов, оно по праву принадлежит в равной мере всем этим трём братским народам. В какой мере «Слово» оказалось действенным литературным памятником, в течение долгого времени не утрачивавшим своей поэтической и идейной актуальности, свидетельствует тот. факт, что оно через двести лет после своего написания оказало сильней­шее влияние на повести о Мамаевщине, в первую очередь на «Задонщину». А затем, отслужив свою службу в качестве идей­ного и литературного возбудителя в пору владычества татар на Руси, оно потом было, очевидно, забыто, и его поэтические эле­менты воздействовали на некоторые последующие русские лите­ратурные памятники уже отражённо — через повести о Мамаев­щине. Обычному читателю, мало посвященному в историческое содержание памятника, разобраться в нём было очень нелегко, а эстетические достоинства «Слова» сами по себе в старину были недостаточны для того, чтобы обеспечить ему литературную жизнь. Поэтому нет ничего невероятного в том, что и другие ценные лите­ратурные памятники, стоявшие, быть может, близко к «Слову» и пережившие себя с точки зрения их исторической актуальности, безвозвратно исчезли.

Влияние «Слова о полку Игореве» на русскую литературу возобновляется со времени опубликования его текста в 1800 г. Мусиным-Пушкиным. Так, уже Радищев свою неоконченную поэму «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским боже­ствам», над которой он работал в 1800—1802 гг., предваряет эпи­графом из «Слова». Влияние «Слова» сказывается в единственной написанной Радищевым для этой поэмы песни — песни Всегласа — и в особенности в прозаическом вступлении к поэме. Затем следы влияния «Слова» обнаруживаются в «Повести о Мстиславе I Володимировиче» Н. Львова (1808), в стихотворениях Жуковского «Певец во стане русских воинов» (1812) и Катенина «Мстислав Мстиславич» (1819), в романах А. Вельтмана «Кощей бессмертный» (1832) и «Святославич» (1835), в романе Загоскина «Аскольдова могила» (1833), в пьесе А. Н. Островского «Снегурочка» (1873). Ещё у Хераскова в 1797 г., затем у Пушкина (в «Руслане и Людми­ле») и у поэтов пушкинской поры (Рылеева, Языкова) появляется образ вещего певца Бояна, внушённый чтением «Слова». «Слово» нашло отражение в стихотворении А. Блока «Новая Америка», в поэме В. Саянова «Слово о Мамаевом побоище», в повести Б. Лавренёва «Кровный узел». Влияние «Слова» сказалось в твор­честве украинских поэтов: Т. Шевченко, И. Франко, Ю. Федько-вича, П. Тычины, М. Рыльского, М. Бажана, А. Малышко ', а так­же в творчестве западных и южных славянских писателей.