Pecum vulgum

Дружище, посмотри на сына,

И на себя хоть краем глянь-ка:

Мы — быдло,

Серая скотина,

Достойная кнута и пряника.

Тебя хоть миг давила гордость

(Не на соседа глядя — жаба)?

А с млеком впитанная подлость

На части разорвать могла бы?

Меня вот рвёт

(Какой я честный!)

И давит

(Ах какой я славный!)

И горлом кровь идёт, как песня,

И — язвы на душе, как слава.

Скотина.

Серая скотина.

Когда же мы воспрянем духом?

Когда поймём, как это стыдно, —

Когда земля нам станет пухом?

28/III-2002. Городня

***

Голубеет тёплый небосвод,

Улыбнулось солнышко весеннее.

Что же ты глядишь на горизонт,

Ухватясь за даль, как за спасение?

Не спасут заморские края

Ни от бедности, ни от отчаянья.

Можем только мы и только я

Уберечь себя от вымирания.

Утекут сквозь пальцы, как вода,

Все чужие милостыни-милости,

А надежда явится тогда,

Когда лично хлеб на поле вырастишь.

Хнычешь, изнывая от тоски,

От бессилия и от неверия.

Только в небо тянутся ростки,

Что переживут тебя, наверное.

Это значит — так тому и быть,

Никогда не станет вечным бренное.

Вечна лишь преемственности нить,

Вдоль которой движется вселенная.

30/III-2002. Городня

Деревня

Повалились гнилые заборы.

Бродят псов бесприютные своры.

И не слышно ни смеха, ни песен,

Только ветер в трубе воет бесом.

Запустение, злыдни, разруха.

Нет детей.

Старики да старухи.

Досыхают кусты и деревья.

Вот и всё.

Вымирает деревня.

А ведь было уютно и чисто,

Пели по вечерам гармонисты,

Были радости,

Были заботы

И свидания после работы.

Были лунные-лунные ночки,

И рождались сыночки и дочки,

Что разъехались и распрощались,

И осталась одна только старость.

Старики и старухи повымрут.

И могил будет некому вырыть.

Боже мой!

Усыхает деревня,

Как деревья.

12/IV-2002. Городня