Потерянные в джунглях. Путевые заметки: «Прошло четыре часа, а они по-прежнему блуждали где-то в гуще боливийских джунглей

Путевые заметки: «Прошло четыре часа, а они по-прежнему блуждали где-то в гуще боливийских джунглей. Я созвала деревенских жителей – человек триста, – и мы продолжали поиски до двух ночи. Наутро в шесть все снова пошли искать…»

Ла-Пас, город недалеко от озера Титикака, был деревенским братом Лимы – узкие, мощенные булыжником улицы вместо четырехполосных шоссе. В Лиме у каждого водителя сотовый телефон был точно приклеен к уху. В Ла-Пасе таксисты останавливались и за определенную плату звонили по антикварным телефонам, стоявшим на прилавках торговцев безделушками. В Лиме дизайнерские бутики были на каждом шагу. В Ла-Пасе костюмы продавались на уличных рынках. А еще волосы – длинные черные косы, присыпанные снежной перхотью. Их покупали индианки, чтобы сделать еще пышнее свои роскошные локоны. Здешним фастфудом были тележки, нагруженные виноградом и дымящимся картофелем, завернутым в банановые листья. Здесь не было ни одной женщины в колготках и ни одной породистой собаки – только дворняжки.

Хотя в Ла-Пасе были и стеклянные офисные небоскребы, и БМВ, под тонкой кожицей рыночного капитализма все еще билось древнее сердце. Жителям Ла-Паса удалось сплести старое и новое в бесшовную и гладкую ткань. Лучше всего это можно было почувствовать в дни ярмарки Аласитас.

Раз в году несколько городских кварталов Ла-Паса превращались в шедевр миниатюризма. Фестиваль Аласитас бесстыдно прославлял материальные желания. Гости ярмарки ходили от одного прилавка к другому и покупали миниатюрные копии тех предметов, которые им хотелось бы приобрести в нынешнем году. Там были машины и грузовики, фены, дома и швейные машины. Но одной лишь покупки кукольной копии было недостаточно для того, чтобы мечты осуществились. Покупки нужно было отнести к ближайшему колдуну (те удобно расположили свои конторки между прилавками) и благословить – окурить благовониями, обзвонить колокольчиками, побрызгать спиртом.

Я подошла к мужчине, в руках которого была целая охапка мини-грузовиков и автобусов. Неужели он действительно думает, что машины посыпятся на него, как дождь с неба, вместе с работающими карбюраторами и регистрацией, уже выписанной на его имя?

– Нет, конечно нет – их еще надо заработать, – ответил он. – В этом году я планирую расширить бизнес. Хочу купить еще три грузовика.

В руках у него было четыре. Видимо, на всякий случай.

– Но вы обязательно должны верить, – добавил он, когда подошла его очередь окурить фигурки благовонием, дарующим осуществление желаний, – одного лишь труда недостаточно.

Хотя на ярмарке продавалось все, от резиновых шлепанец до многоквартирных домов, некоторые вещи пользовались особенным спросом. Почти каждая третья лавка торговала толстыми стопками игрушечных денег. Американские доллары были гораздо популярнее местной валюты – неудивительно, ведь тысяча боливиано были эквивалентны примерно восьмидесяти центам. Как горячие пирожки расходились и паспорта с иностранным гражданством, и университетские дипломы. А те, кому была не по карману церемония благословения со «специальной гарантией», всегда могли обратиться к большой каменной статуе самого Эгеко, что высилась в центре ярмарки.

Эгеко – бог изобилия и плодородия, похожий на гнома; его каменное изваяние достигает десяти футов в высоту. Сегодня его головы почти не видно, так как она сплошь покрыта ленточками и конфетти; с кончика его носа постоянно стекает пиво, словно он страдает хроническим насморком. Получить благословение в непосредственной близости от статуи считалось очень счастливой приметой. А если церемония совпадет с той минутой, когда часы пробьют полдень в первую субботу праздника, то можно считать, что все духи на вашей стороне.

Я бродила среди бесконечных прилавков и искала то, что мне действительно хотелось бы получить в следующем году. Я слишком часто бываю в разъездах, и собственный дом мне не нужен. Грузовик стал бы скорее обузой, чем радостью. Как и всем, мне бы не помешали лишние деньги, однако я не могла сказать, что мне их так уж не хватало. Паспорт у меня был, университетский диплом тоже. Нет, то, что мне нужно, нельзя было купить на ярмарке Аласитас среди разноцветных миниатюр.

Я путешествовала уже пять долгих месяцев. Я устала оттого, что люди разлетаются из моей жизни, словно светлячки. Мне надоело пытаться завязать хоть сколько-нибудь значимое знакомство, продираясь сквозь паутину культурных недопониманий, и все лишь для того, чтобы через день помахать ручкой, гадая, протянет ли наша дружба на одних лишь письмах да редких звонках до тех пор, пока я снова окажусь в тех краях. Я скучала по друзьям и родным, которые всегда могли утешить меня, с которыми мне было уютно, как в своей коже.

И в тот день, при условии, что Эгеко был в хорошем расположении духа, мое желание вполне могло исполниться.

Чак был компьютерным инженером. Мы познакомились десять лет назад, когда на моем первом дельтаплане все еще были тренировочные колеса. Он вытирал мне лицо, когда я сломала нос во время неудачного взлета. Мы вместе кидали камушки с высоты, когда шесть недель подряд дул штормовой ветер. Что именно сплотило нас – кровавые травмы или скука? – не знаю, но мы подружились.

Чак сделал корпоративную карьеру, но остался бунтарем в душе. За двадцать лет он поднялся до самых высот в инженерной компании, но вместо галстука носил пушистую бороду по самую грудь. Прошло много лет, прежде чем я узнала, что у него докторская степень.

Чак был технофилом в истинном смысле этого слова – не тем, кто покупает дорогую стереосистему с объемным звуком и слушает ее на полную громкость, а тем, кто обустраивает в доме темную комнату, подключив ее к компьютеру, к которому также подсоединены тостер и кофеварка.

Его дом был свалкой вещей, собранных за тридцать лет. Камушки. Зачитанные до дыр книги. Ржавые пилы. Старые журналы. Это был личный музей, и ценность каждого экспоната можно было определить лишь интуитивно. Время от времени он складывал новые перышки в банку, что стояла на каминной полке. Он называл их «крылатыми памятками».

Он никогда не ездил непристегнутым, но в длительных путешествиях читал книги за рулем.

Чак любил горы. Ездил на горном велосипеде. Ходил в походы. Умел оказывать первую помощь. А иногда, когда танцевал контрданс, носил килт.

Однажды он научил меня вальсировать за две песенки, в течение которых мы кружились и чуть ли не порхали над полом. С другими я была неповоротливой, как сонная мясная муха, но в его руках плыла, словно ручеек по круглым камушкам. Он вел меня уверенно, как генерал своих солдат на поле боя. На нем был килт.

Чак всегда мечтал о настоящем приключении в чужой стране, но за сорок шесть лет его перышки так и не превратились в крылья и не перенесли его на другой край света.

Я пригласила Чака и его подругу навестить меня в Боливии. Он позвонил мне в Ла-Пас и сказал, что подруга не сможет выбраться, но у него есть двенадцать дней. Мою усталость как рукой сняло! Чак будет моими новыми глазами, с его помощью я заново увижу здешние места. Я могла бы устроить ему безопасную (относительно) экскурсию в совершенно незнакомый мир.

Он приехал в шесть утра. Я кинулась ему в объятия, словно корабль, вплывающий в гавань в разгар бури, растаяв от облегчения и радости. Когда я, наконец, отстранилась, то увидела, что Чак поправился фунтов на пятнадцать и потерял свою крепкую боксерскую фигуру. Оказалось, что он простужен. Да еще были праздники. Этой зимой выпало много снега. Впервые я засомневалась, готов ли он к тому, что его ждет, несмотря на то что в машине у него всегда было все необходимое для выживания в диких условиях и он никогда не собирался наспех.

Час спустя мы уже шли по восточному склону Кордильера-Реаль, направляясь в Юнгас – туманные, поросшие джунглями долины и ущелья, которые лежали между голыми равнинами и дремучими амазонскими лесами. Во времена инков вдоль берегов рек Мапири и Типуани нашли золото. Когда испанцы пронюхали об этом, они сослали в долины Юнгас такое количество рабочих, что этот регион стал одним из богатейших источников драгоценного металла на континенте.

Но в Юнгас сохранилось и еще кое-что из древнего наследия инков. Регион играл важнейшую роль в легальном производстве коки в Боливии. Основной ингредиент – кокаин и краеугольный камень андийской культуры – листья коки стали настоящим символом столкновения древней и современной цивилизаций, коренных традиций и западного влияния.

На полпути вниз по склону мы остановились у полицейского контрольного пункта. Собаки, натасканные отыскивать наркотики, обнюхивали шеренгу грузовиков, которая выстроилась перед нами. Пока мы ждали своей очереди, я разговорилась с лейтенантом, начальником станции. Дорога, которую мы выбрали, пояснил он, была единственным прямым маршрутом из Ла-Паса к бразильской границе, что делало ее важнейшей артерией боливийского наркотрафика. По пути из одного ее конца в другой пакет сырого кокаина дорожал в восемь раз.

Лейтенант разрешил мне залезть в кузов одного из десятиколесных грузовиков, который как раз осматривали. Солдаты накинулись на груз, как крысы, вскрывая картонные коробки и ощупывая их содержимое на предмет нелегального товара. Они срывали этикетки с банок и изучали запечатанные пробки. Осторожно протыкали бруски сливочного масла и растирали жирный осадок между пальцев, пробовали муку из каждого мешка – а они занимали всю стену.

Их тщательность и явная преданность своему делу удивили меня. По производству кокаина Боливия отставала лишь от Колумбии и Перу, а на счету местного Управления по борьбе с наркотиками было немного успешных операций. И все же эти солдаты торчали в открытых кузовах под постоянным дождем, систематически проверяя сотни коробок, и я не слышала от них ни одной жалобы. Закончив досмотр, они столь же аккуратно заклеивали прорези и запечатывали все вскрытые упаковки.

Лейтенант выслушал мои вопросы с тем же терпением, с каким его люди просматривали грузы. Да, основным предметом поиска был кокаин, но они также не упускали из виду ингредиенты, нужные для обработки листьев, – от цемента до моющих средств. На этой дороге даже канистра бензина в пять галлонов должна была сопровождаться официальной документацией. Сегодня утром у одного пассажира в автобусе конфисковали семьдесят пять литров скипидара. Десять дней назад нашли двадцать два килограмма кокаина; они были спрятаны в гладильных досках.

Тщательность обыска зависела от того, откуда ехал грузовик, куда направлялся и какой груз вез. Тот, в котором мы сейчас стояли, двигался к бразильской границе и потому подвергался доскональной инспекции. Хотя собаки, несомненно, были полезны, они все же быстро уставали и могли работать лишь по пятнадцать минут. А в основном полицейские полагались на простой карманный набор инструментов – маленькие шила для протыкания контейнеров, плоскогубцы, открывалки. И чутье. Лейтенант потянулся и не колеблясь проверил запаску, выпустив из нее немного воздуха.

– Что, если вы поймаете кого-нибудь, кто везет кокаин?

– Всякое бывает, – ответил инспектор. – Чаще всего это простые бедные фермеры, которым заплатили за то, чтобы они провезли ящик с персиками в своей машине. Мы просим их сотрудничать с нами, чтобы поймать тех, кто действительно несет ответственность.

Он верил в то, что делает, и гордился работой своих людей. Совсем недавно его перевели из джунглей Чапаре, где он возглавлял патруль по уничтожению кокаиновых лабораторий, процветавших среди нелегальных плантаций коки в тропическом лесу Восточной Боливии.

Кокаиновые лаборатории.

– А не могли бы мы, – спросила я, – пойти в рейд с одним из таких патрулей?

– Это нужно обсудить с главой спецподразделения по борьбе с наркотрафиком, – ответил он. – Его зовут генерал Перес. Штаб-квартира в Ла-Пасе.

Я записала адрес.

Чак не слишком обрадовался, когда я сообщила ему о неожиданно представившейся возможности. А Джон – и того меньше. Я бережно спрятала бумажку в паспорт, и мы вернулись в наш джип.

Небо окрасилось в сияюще-голубой цвет, солнышко грело, на склоне горы блестели водопады с острыми струйками-иглами, заполнявшие промежутки в почти сплошном темно-зеленом покрове. Безуспешно пытаясь почистить грязное стекло арендованного джипа, я вспомнила, как здорово было ехать на крыше поезда в Эквадоре. Стекло чище не стало, и я попросила водителя остановиться на следующем повороте и подняла вверх большой палец. Притормозил первый же грузовик; добродушный водитель предложил подвезти нас на крыше. Джип поехал за нами следом.

Дорога была грузовику точно по размеру, словно хирургическая перчатка. Обочин не было, лишь несколько сот футов абсолютной пустоты. Иногда я бросала камушек вниз и успевала сосчитать до пяти, прежде чем он падал на землю.

Водитель дал задний ход, чтобы пропустить нагруженный фруктами грузовик. В благодарность нам бросили трехфунтовую папайю, которая тут же стала обедом.

Мы проезжали под водопадами, каскадом стекающими с утесов, и мимо бромелиад с блестящими красными цветками, растущих на мшистых горных склонах.

Мы медленно по спиральной дороге спустились в Юнгас, чело Амазонки, – зеленые буйные заросли в заплатках возделанных полей коки. У подножия горы дорога стала солиднее – шире, ровнее, спокойнее.

Мы слезли с нашего насеста на крыше грузовика и неохотно вернулись к своему водителю, в его грязный джип. Водителя звали дон Рене. Ему было семьдесят лет. У него была лысина, окруженная подковой густых седых волос, и резкая манера разговора, подразумевавшая, что он не мог – или не хотел – слушать ничье мнение, кроме своего собственного.

За ужином он рассказал нам о своих бывших клиентах – двух туристках из Швеции, которые не послушались его совета и вышли прогуляться; им пришлось прошагать пять утомительных миль до поворота, где он их поджидал. О фотографах, опоздавших на встречу в условленном месте, после чего им пришлось добираться домой самостоятельно. Он громко смеялся над собственными шутками, однако его жесткий юмор – мол, гринго всегда остаются в дураках – оставил меня равнодушной.

Наутро мы встали рано, чтобы помочь крестьянам из соседней деревни в сборе урожая коки. Им принадлежали легальные плантации, что было большой редкостью. На каждый кустик имелись документы и разрешение властей. Бумажная волокита обходилась недешево, как признался глава семьи, поэтому у них было всего два маленьких поля. Он пробовал сажать апельсиновые деревья и кофе, но ни одна культура не была столь выносливой, легкой в уходе и устойчивой к болезням, как кока. Его уровень жизни значительно ухудшился с тех пор, как по совету американцев в стране ввели программу по уничтожению кокаиновых плантаций.

– Зачем вы это делаете? – спросил он, когда мы разговорились, согнувшись над кустом и обрывая листики, похожие на чайные.

Его морщинистые узловатые пальцы мелькали перед глазами, оставляя после себя чистые стебли и ссыпая листья в пухлый карман передника. Мои же кустики выглядели клочковатыми, ощипанными кое-как, словно мимо только что пронесся маленький, но мощный ураган.

– До того как иностранцы начали делать кокаин, мы жили – не тужили. А теперь они обвиняют нас в том, что сами натворили, и пытаются отнять у нас листья коки, которые были частью нашей культуры с тех пор, как… – Он замолк и пожал плечами. – С самого начала времен.

Он был прав. Мешочки для листьев коки были обнаружены в прибрежных захоронениях, которые датировались 500 годом нашей эры. Когда испанские миссионеры ступили на южноамериканскую землю, они сразу поняли, какую важную роль играет кока в религии коренных народов, и приложили все усилия к тому, чтобы искоренить ее. Однако конкистадоры, которых больше интересовало золото, чем души, увидели в этих листьях прекрасную возможность извлечения выгоды. Пожевав коку, рабочие на приисках трудились с утроенной силой. И производство листьев увеличилось в пятьдесят раз. Когда об этом пронюхало испанское правительство и наложило пошлину на ежегодный урожай, кока стала главным источником доходов в Новом Свете.

А потом появился кокаин. Его впервые получили из листьев коки в 1860 году, и вскоре он прослыл в западном мире чудодейственным лекарством. Кокаин рекламировали как лекарство от опиумной зависимости, обезболивающее и общеукрепляющее средство. В нем вымачивали сигареты. Появилось даже вино из коки. Кока-кола – напиток с небольшим добавлением кокаина – вышла на рынок как тонизирующее средство, помогающее при головных болях и усталости.

Наконец в начале 1900-х годов кокаин запретили, однако к тому времени он уже успел завоевать популярность. Не в силах контролировать дикий спрос на наркотик на территории своей страны, правительство США решило уничтожить сам источник его производства. Самолеты Управления по контролю за лекарствами начали распылять пестициды на поля коки, а местные солдаты вырывали кусты с корнем и сжигали кокаиновые лаборатории. Несмотря на их усилия, Боливия по-прежнему занимает третье место в мире по производству кокаина.

Все это не имело ни малейшего значения для крестьянина, который стоял сейчас рядом со мной. Он знал лишь одно: неприхотливая культура, приносящая хороший доход, теперь объявлена вне закона. И все же, когда мы собрали урожай на всем поле, он пожал мне руку, поблагодарил за помощь и зашагал по тропинке к своей маленькой хижине, не держа, как мне показалось, на нас никакой обиды.

После обеда мы снова выехали на извилистую горную дорогу. Надеясь повторить приятный опыт, мы вышли и стали голосовать – вопреки советам дона Рене.

– Никто вас не посадит, – предупредил он, злобно погрозив мне пальцем.

Мы попросили его подождать нас на следующем повороте (вдруг он прав?) или догнать, если вдруг он увидит, что мы сидим на крыше проезжающего грузовика.

– Идиоты, – буркнул он и зашаркал прочь.

Не прошло и пяти минут, как небеса разверзлись. Чак открыл зонтик, укрывая камеру Джона, а я мокла под дождем и в растущем отчаянии пыталась остановить хоть один из нагруженных доверху грузовиков. Дон Рене оказался прав. Пять, десять, пятнадцать грузовиков пронеслись мимо, и ни один даже не думал притормозить. Только я решила растянуться посреди дороги, как увидела, что Джон повернулся, чтобы было удобнее высматривать грузовики, а Чак, стараясь держать зонтик над камерой и уклоняться от объектива, сделал шаг назад и пропал, даже не пискнув. Когда я его нашла, он карабкался вверх по краю обрыва. Я видела след его ботинок, заканчивающийся в канаве в двенадцати футах ниже дороги. Чак улыбнулся, вытер запачканные землей руки о ближайшее дерево и снова вернулся на место.

Дождь все лил; пальцы на наших руках и ногах распухли и сморщились. Наконец, признав свое поражение, мы зашагали по дороге в поисках дона Рене. Когда я увидела, что на первом повороте никого нет, у меня засосало под ложечкой. Я вспомнила его хмурое лицо, и у меня возникло зловещее предчувствие, что и на этот раз «гринго останутся в дураках».

Мимо протарахтел еще один грузовик, и я чисто рефлекторно подняла руку. К моему удивлению, грузовик остановился в пятидесяти футах от нас. Мы залезли наверх, на ходу выкрикивая благодарности. Мы так увлеклись, пытаясь уместить все наше оборудование, локти и колени на узкой решетке над кабиной, что даже не заметили, как наш водитель остановился. Дорогу нам преградил другой грузовик. Его водитель уже орудовал ржавым ключом. Не одна спущенная шина, а две – на узкой дороге, где объехать друг друга было совершенно невозможно. За нашими спинами моментально образовалась пробка.

К тому времени, как шины были сняты, вдоль склона горы протянулась змейка примерно из ста машин. Водители встревоженно следили за грозовыми тучами, которые сгущались на темнеющем небосклоне. И их можно было понять. Мы стояли у начала самой знаменитой дороги Боливии – «шоссе смерти». Каждый год около ста человек гибли на этой однополосной горной тропе. Здесь также произошла самая ужасная авария в Южной Америке. Восемь лет тому назад сто десять пассажиров ехали в новехоньком грузовике, за рулем которого был его гордый (и немного подвыпивший) владелец. На крутом повороте грузовик врезался в скалу и рухнул в бездну с высоты двухсот футов.

Вдоль шоссе в местах прошлых аварий с интервалами стояли кресты – боливийцы называли их «предупреждающими знаками». Видимо, машины падали с неба с такой регулярностью, что внизу, в ущелье, уже возникла целая индустрия – машины и тела погибших обыскивали на предмет ценностей до приезда полиции и спасательных бригад.

Я поговорила с обеспокоенными водителями. Спокойно обсудила ситуацию, в которой мы оказались. В отличие от остальных, я знала, что мы могли просто дойти до следующего поворота, сесть в джип дона Рене и продолжить путь.

Из-за нашей неожиданной задержки Джону понадобились новые аккумуляторы, поэтому Чак вызвался отыскать дона Рене и пополнить запасы. Он вернулся час спустя с пустыми руками. Он прошел всю шеренгу грузовиков от начала до конца и даже дальше. Дон Рене словно испарился.

Наконец поставили запаски, такие же древние, как и спущенные шины. Мы забрались на узкую металлическую решетку, как раз когда сумерки проглотили последние остатки дневного света. В темноте наше место на крыше стало мишенью для нависающих веток, цепких лиан и выступающих скал. Водитель вел грузовик, прижимаясь к скале, и нам то и дело приходилось пригибаться и увиливать от свисающих веток.

Я понятия не имела, что мы будем делать, достигнув вершины перевала. Если бы мы решили ловить второй грузовик в Ла-Пас, нам предстояла бы очень долгая ночь. Мы уже миновали дюжину пустых поворотов; увы, перспектива, что дон Рене попросту взял и поехал домой, была вполне реальной. Мы успокаивали друг друга, придумывая отговорки – что он поехал к полицейскому посту выпить чашечку кофе и перекусить. Но разве он не заметил, что в гору совсем никто не едет, и не должен был вернуться, чтобы посмотреть, что случилось? Но, возможно, из-за скопления машин ему и притормозить было негде. Да нет, он должен был остановиться задолго до того, как образовалась пробка.

Мы придумывали все более и более невероятные объяснения, когда грузовик вдруг свернул за угол и пронесся мимо горчично-желтого джипа дона Рене. Мы как безумные замахали ему; он пристроился в шеренгу в нескольких машинах от нас. Я вздохнула с облегчением. Он обгонял один грузовик за другим на узких поворотах, пока не оказался прямо за нами. Я жестом приказала ему остановиться у следующего поворота и попросила водителя притормозить и высадить нас.

Внезапно дон Рене дал газу, вырвался вперед и обогнал нас.

– Что он творит? – ошарашенно спросила я, глядя на удаляющиеся фары. Если у нашего грузовика – да и у любого впереди нас – спустит шина, мы снова застрянем на дороге и не сможем двинуться с места.

Дон Рене обогнал еще несколько грузовиков и скрылся из виду. А мы словно сидели в сломанной шлюпке, наблюдая, как спасательное судно исчезает за горизонтом. Мы даже онемели от шока.

– Теперь мы хотя бы знаем, где его искать, – наконец вымолвил Чак.

Расползающийся туман лишь усугублял чернильную темноту. Мы в отчаянии отпихивали невидимые ветки, грозившие сбросить нас с нашей жердочки. В конце концов, мы просто легли, вцепившись в толстые ржавые прутья. Длинная гусеница фар ползла по туманному склону.

Через два часа мы расцепили затекшие пальцы и пошли искать дона Рене. Он ужинал в придорожной закусочной. И был вне себя от ярости – ведь мы заставили его ждать на обочине несколько часов!

Мы объяснили, что у грузовика спустила шина. Почему он не остановился на следующем повороте, как мы его просили?

– Там не было места, – сердито буркнул он.

– Но Чак прошел всю пробку до конца и еще два совершенно пустых поворота, – возразила я.

Дон Рене с пеной у рта начал мне в очередной раз что-то маразматически доказывать. Я посмотрела на часы. Почти десять вечера. К тропе инков мы уже не успеем.

– Дон Рене, – оборвала его я, – мы все устали. Давайте просто поедем домой.

Лишь через час я поняла, что вовсе не из-за густого тумана мы так виляем на шоссе. Причиной всему были очки дона Рене с мутными стеклами, которые он упрямо отказывался надевать – они лежали на приборной доске.

Когда мы в целости и сохранности вернулись в Ла-Пас, я испытала такое облегчение, что даже перестала злиться. День был длинный, а дон Рене – всего лишь усталый старик. Я дала ему щедрые чаевые, еще раз извинилась за задержку и рухнула в кровать.

На следующий день мы приготовились пройти по самому удивительному участку тропы инков, сохранившемуся до наших дней. Он начинался на боливийском высокогорье в двух часах от Ла-Паса, а оттуда поднимался выше и достигал горного перевала в Андах на высоте пятнадцати тысяч футов. Затем спускался вниз, все ниже и ниже, от каменистого плато к поросшему травой склону, на котором постепенно возникали кустарники и деревья. От серого к коричневому и зеленому цвету джунглей. От сурового безлесного высокогорья к плодородному сердцу Боливии – Амазонке.

Когда я начала искать водителя, который отвез бы нас к началу тропы, Джон предложил снова нанять дона Рене.

– Ты шутишь? – сказала я. Простить не значит забыть; дон Рене не казался мне человеком, на которого можно положиться.

Джон представил ряд аргументов, и все они вели к тому, что работодатель дона Рене – хозяин джипа – хороший друг Джона и ему нужны деньги. Дон Рене знал тропу инков как свои пять пальцев и мог бы помочь нам нанять лам, которые понесли бы наши вещи. К середине дня я была готова пойти на компромисс. Мы возьмем дона Рене, но оставим в Ла-Пасе тяжелую камеру Джона. Тогда нам не нужны будут вьючные животные, и мы сами сможем преодолеть перевал.

Дон Рене согласился поехать, но опоздал на два часа. Мы спешили, надеясь оказаться у начала тропы к полудню. Дорога постепенно превратилась в каменистую тропу без признаков жизни.

– Вы знаете, где мы можем взять напрокат мулов? – с осторожностью спросила я дона Рене.

– Дальше, – пробурчал он.

Вскоре мне стало ясно, что он никогда раньше не был в этих краях. Когда мы подъехали к тропе, то поняли, что в последний раз видели мула за десять миль отсюда.

Чак еще не привык к высокогорному климату. Над нами возвышался окутанный туманом перевал высотой в пятнадцать тысяч футов. Без мулов наша экспедиция выглядела откровенно небезопасной.

Мы посовещались под дождем.

– Думаю, надо попробовать, – сказал Чак.

Мы целиком зависели от дона Рене, который должен был встретить нас по ту сторону перевала. Я нарисовала ему карту того места, где нужно нас забрать. Мы рассчитывали быть на месте между шестнадцатью и восемнадцатью часами следующего дня. Чак решительно взвалил рюкзак на плечи и повернулся к дону Рене спиной. На этот раз никак нельзя было допустить, чтобы дон Рене снова попытался «проучить незадачливых гринго».

– Не уезжайте без нас ни в коем случае, – наказала я ему. – Даже если вам придется переночевать там. НЕ УЕЗЖАЙТЕ БЕЗ НАС.

Мы пошли по долине, пока не оказались на тропе инков. Даже Чак замер, увидев ее. Шириной двадцать футов, она была словно сделана из одного куска. Дождь отполировал ее до блеска. Воду со сверкающих камней отводили по каменным акведукам. Это было произведение искусства, скульптура, и невозможно было поверить, что она создана человеческими руками; казалось, ее создатели нашли способ расплавить камень и залить его в гигантскую форму.

Вот что имели в виду авторы хроник, когда писали: «Хотя во многих местах тропа разрушена и лежит в руинах, по-прежнему очевидно, каким совершенным сооружением она являлась; очевидна и власть тех инков, которые приказали построить ее. Сомневаюсь, что за всю человеческую историю была создана дорога, сравнимая с этой…»

Мои сны ожили – именно эту картину я стремилась увидеть с тех пор, как впервые провела красную линию на карте, что висела в моей спальне.

Нас окутал туман. Воздух стал реже, и каждые несколько минут нам приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Шли часы. Наконец многослойный туман рассеялся, и мы увидели большую каменную пирамиду, а чуть дальше – желтый металлический крест. Мы были на вершине.

Пирамида была построена в честь богов инков. Путники, проходившие этой дорогой, клали камни на вершину, чтобы умилостивить горных богов и обезопасить свой спуск. Крест был бесплодной попыткой католической церкви превратить место языческого поклонения в христианскую святыню после того, как веками проповедуемая вера так и не искоренила древние обычаи. Мы положили по камушку и пошли дальше.

Оказавшись по ту сторону перевала, я испытала такое чувство, словно в груди лопнул обруч – как будто воздух вдруг насытился кислородом. Отсюда дорога все время шла вниз, и Чак не слишком уставал. Мы шли еще несколько часов, затем остановились на ночлег в ветхой хижине. Я собрала горсть помета лам, надеясь залить промокшие кругляши бензином и развести веселый костер, но безуспешно. Дипломы экономиста и инженера были бесполезны там, где пригодилась бы опытная крестьянская рука.

Мы рано встали и продолжили наш путь по древней тропе. Мы знали, что до конца осталось не более шести часов, и даже ненадолго задержались у маленького водопада, чтобы принять освежающую ванну.

К двум часам мы были уже в деревне у подножия горы, и тут я начала волноваться.

– Откуда ты взял, что идти двенадцать часов? – спросила я Джона.

– Вольфганг сказал, – ответил он.

Вольфганг – владелец джипа. Я однажды встречалась с ним; тучный, далеко за пятьдесят. Вряд ли он когда-нибудь ходил этими тропами. Я ускорила шаг. К четырем часам я окончательно убедилась, что мы в беде. Чак еле шел.

– Можешь идти быстрее? – спросила я.

Он задумался на минутку.

– Иду на девяносто семи процентах своих возможностей, – ответил он. – Думаю, могу поднажать до ста трех.

Я показала Джону карту.

– Ты можешь пойти вперед и попытаться застать дона Рене прежде, чем он решит уехать домой? А мы с Чаком догоним.

Джон покачал головой.

– Я устал. Дон Рене не уедет.

– Может, хотя бы поделим содержимое рюкзака Чака? Он совсем обессилел.

Джон снова покачал головой.

– У меня своих вещей навалом.

Я разгрузила Чака, как могла.

– Я пойду за доном Рене, – сказала я ему. – Втроем нам точно не успеть в Чаллу (где он ждал нас) к шести.

И я побежала вниз.

Два часа спустя я уже карабкалась по высокому и крутому холму. Какие-то дети безразлично наблюдали за мной из дверей крестьянской хижины.

– Это Чалла? – спросила я, еле дыша.

Маленькая девочка покачала головой.

– Далеко еще? – спросила я.

– Два часа, – ответила она, потом оглядела меня и передумала: – Три.

Невозможно. Я сверилась с картой. Значит, мы сейчас. ой-ой-ой. Я сомневалась, что Чак дотянет до того холма, на который я только что взобралась, не говоря о том, чтобы пройти еще два часа.

Я бросила рюкзак и пошла ему навстречу.

Его лицо было мертвенно-бледным, и он тяжело дышал, хотя по-прежнему бодро переставлял ноги, карабкаясь по холму. Его пушистая борода у корней покрылась серой коркой соли. Глаза запали. Их взгляд был погружен в себя, как у древних стариков, живущих среди воспоминаний. Он старел прямо на глазах.

Я подождала, пока мы не окажемся на вершине, и сообщила ему новости.

– Еще два часа ходу, – сказала я. – Боливийскими темпами. А нашим ходом – три.

Шесть часов. Бегом я бы добралась до Чаллы к восьми, но Чак не хотел, чтобы мы шли раздельно в темноте. Мне тоже не хотелось бросать его. Если Джон даже не хочет понести часть его вещей, что будет, если ему вдруг понадобится остановиться и заночевать в горах?

Но в первую очередь мне было стыдно за себя. Чак доверился мне и согласился шагнуть в неизвестность, приехав в страну, языка которой не знал, и пошел со мной в эту дикую, труднопроходимую местность. Я обещала, что у нас будут мулы, а мулов не было; я потащила его на гору, к подъему на которую он не был готов. Я неправильно рассчитала длину пути и наняла ненадежного человека, который, может, и не станет дожидаться нас в условленном месте. Все это случалось со мной и прежде, но я никогда не подвергала подобным испытаниям друзей. Чак выглядел совершенно несчастным. Я молилась о том, чтобы в Чалле нас ждала машина; как мне хотелось увезти его в Ла-Пас, где нас ждали теплая постель и горячий ужин. Я мечтала загладить свою вину.

Я уговорила Чака пустить меня вперед. И он снова доверился мне. На этот раз я была уверена, что не подведу его.

Взвалив рюкзак на спину, я попрощалась. Оказавшись вне поля зрения, перешла на медленный бег. С горки бежать было еще терпимо, по плоскогорью – сложнее, но когда гравитация потянула меня вниз на склоне, мне показалось, будто я ступаю по острым иголкам. В сумерках я свернула в противоположном реке направлении и начала последний долгий подъем по склону. Вдалеке над моей головой мерцали огни. Я отчаянно пыталась обогнать часы, но двигалась точно в замедленной съемке. Я была уверена, что дон Рене будет ждать максимум до восьми вечера – а до этого срока оставалось полчаса.

Ровно в восемь я оказалась у первого ряда домов. Меня встретили бессменные часовые дотелевизионной эпохи – шайка чумазых детей. Я немедленно предложила скандально огромную сумму денег первому же ребенку, который отыщет старика с лысиной, водителя горчично-желтого джипа. Дети разбежались, как мышата, набирая все больше агентов в свою команду по мере того, как новости разносились по всей деревне. Через пятнадцать минут они вернулись. Да, седой старик действительно был в деревне сегодня днем. Нет, он уже уехал.

Старшая девочка предложила мне зайти на местный телефонный узел – это была единственная линия, соединенная с полицейским контрольным пунктом в двадцати минутах хода. У них должна быть запись о приезде дона Рене и его отъезде, если он и вправду поехал обратно в Ла-Пас.

Юноша, хозяин единственного телефона в Чалле, удивленно смотрел на меня сверху вниз – я растянулась на грязном деревянном полу его дома, пока он ждал соединения. Он вежливо протянул мне трубку.

Да, дон Рен действительно проезжал контрольный пункт по пути в Чаллу, и было это в шесть сорок. Час спустя он проехал в обратную сторону. Одним словом, задержался ровно на столько, чтобы поужинать жареной картошкой с колбасой и лениво поспрашивать у местных, не видел ли кто троих гринго. Кто-то предложил ему спуститься с того самого холма, по которому я только что вскарабкалась, однако он лишь отмахнулся.

Я лежала на полу домика с телефоном, и в голове моей роились недобрые мысли. Но что сделано, то сделано: дон Рене уехал и возвращаться не собирался. Теперь надо было отыскать Чака с Джоном.

Я сказала деревенским, что со мной два иностранца и за их головы назначена цена – пять долларов каждому, кто отправится их искать; двадцать – любому, кто их встретит, и сотню тому, кто возьмет их рюкзаки и приведет в Чаллу. Баскетбольный матч тут же прекратился. Меня вмиг окружили смуглолицые молодые аймара – всем не терпелось узнать приметы моих друзей. Затем они разделились на группы по пять человек – мол, по двое слишком мало, чтобы защититься от духов, охотящихся на тех, кто путешествует по ночам.

Пять групп отправились вниз по склону. Я сняла комнаты на постоялом дворе, затем заказала еду из местной забегаловки. Я пришла в Чаллу полчаса назад. Чак с Джоном не могли так сильно отстать. В любую минуту они должны были показаться за углом и войти в город.

Через час первая поисковая группа вернулась ни с чем. Двоих мужчин, подходящих под описание, видели у подножия холма полчаса назад. Они продолжили идти вдоль берега реки и скрылись. «Потерялись, – подумала я. – Блуждают в гуще боливийских джунглей». Мне хотелось закричать, но крик застрял в горле. Что же я наделала?

Вскоре вернулись и остальные. Я села с моими помощниками и принялась чертить карты на земляном полу, с трудом понимая смесь ломаного испанского и аймара, на которой они говорили.

Близилась полночь. Я отправила людей патрулировать дороги на входе в город и одну группу – прочесать тропинку вдоль реки. Чак с Джоном почти наверняка уже устроились на ночлег. Может, мои разведчики уже много раз проходили мимо них, сами того не зная?

– Когда ищите – кричите «ЧАК» и «ДЖОН», – приказала я им.

– Фак и Зон, – повторил один.

– Нет. Кричите лучше «НЭШНЛ ДЖЕОГРАФИК», – медленно проговорила я.

– Нешул Жирафик.

Мы повторили фразу по слогам, пока у них не начало более или менее получаться. Я на всякий случай соврала, что это мощное заклинание против злых духов – вдруг им надоест выкрикивать одно и то же? Они снова начали спуск, и я слышала, как они кричат мое заклинание во всю глотку.

Я купила в местной бакалейной лавке шоколадок и, окончательно приуныв, тарелку горячей жареной картошки в забегаловке. Потом пошла к наблюдательному пункту над долиной и села ждать под моросящим дождем.

В два часа ночи вернулись последние из разведывательной группы. Посовещавшись, мы пришли к выводу, что двое гринго пошли по дороге вдоль реки и до сих пор где-то там.

После того как все легли спать, я еще долго сидела на ветхом каменном балконе и молилась, чтобы они пришли. У моих ног их дожидались две шоколадки и бутылка колы.

С первыми утренними лучами поиски возобновились. Слух о двух иностранцах, попавших в беду, разнесся по всей деревне. Встречая меня на лестнице, обычно сдержанные женщины аймара улыбались и успокаивали меня: «Ваши друзья скоро найдутся».

Наконец, в десять утра прибежала жена одного из членов поисковой группы; ее хвостики разметались во все стороны.

– Нашли! – кричала она, и ее тут же приветствовали крепкими объятиями. – Они там, у реки. Поднимутся меньше чем через час.

Я встала, опершись локтями о балконные перила. Дети смотрели на тропу, как на телеэкран, и даже женщины находили отговорки, чтобы оторваться от своих дел. Когда Чак с Джоном, наконец, показались из-за угла, их встречала вся деревня.

Вскоре мы узнали, почему не могли их найти. Пропустив оба поворота на Чаллу, они набрели на маленькую электростанцию и заночевали в одной из кладовых. Наутро они пошли обратно вдоль русла реки, и тут их нашла поисковая группа и привела ко мне. Я выслушала их рассказ, а Чак тем временем улегся на спальный мешок, со счастливым видом попивая колу и закусывая шоколадкой.

– Не хочется нарушать твою идиллию, и я больше ничего обещать не буду, но если ты в силах подняться на два лестничных пролета, то к шести вечера мы можем быть в Ла-Пасе, – сказала я. – Автобус через час.

Пока они собирали вещи, я обошла деревню и поблагодарила моих помощников и их семьи. Они искренне радовались, что все обошлось. Дети бегали вокруг меня и хватали за руки. Старики касались своих шляп и беззубо улыбались. Хозяин бакалейной лавки подарил мне колу для усталых путешественников, а полицейский с контрольного пункта позвонил в дом с единственным телефоном, чтобы убедиться, что мои друзья нашлись. Вся деревня собралась, чтобы помочь незнакомому человеку в беде. Мне стало грустно оттого, что я вряд ли когда-нибудь вернусь в это место.

Лишь в полдень следующего дня, разбирая оборудование, я поняла, что мой «никон» пропал. И сразу вспомнила, где его оставила, – в Чалле, в билетной кассе. Я позвонила на тот единственный телефон и, когда никто не ответил, взяла такси и поехала в деревню. Последний час пути я готовилась к очевидному исходу. Камера была застрахована. Остаток путешествия я могла бы пользоваться «мыльницей». Стоимость «никона» была эквивалентна пятилетнему заработку среднестатистического крестьянина, и не мне винить их, если камера не найдется. И все же, когда мы наконец прибыли в Чаллу, я побежала по ступенькам, ибо отчаянная надежда все же теплилась в груди.

Женщина за прилавком сперва меня не узнала. Мое сердце замерло. Потом ее лицо засияло.

– Карина! – Она даже вспомнила мое имя. – Как гринго? Оправились? Ты кое-что забыла.

В углу лежала моя камера в чехле.

– Я ее в надежное место положила, дожидаться твоего приезда.

Я крепко обняла ее и долго не разжимала объятий. Она улыбалась.