Быка за рога. Путевые заметки: «Запомните: когда вам в лицо смотрит разъяренный бык весом в триста фунтов, не стойте прямо за плащом»

Путевые заметки: «Запомните: когда вам в лицо смотрит разъяренный бык весом в триста фунтов, не стойте прямо за плащом».

1536 год. Мятеж Манко не удался. Поражение при Куско сокрушило дух инков. Многие воины утратили веру в будущее и покинули ряды войска своего правителя. Те же, кто остался, двинулись на северо-запад вдоль Священной долины в огромную инкскую крепость Оллантайтамбо. Там они окопались и стали ждать неизбежного.

Долго ждать не пришлось. В том же году явился Эрнандо Писарро и привел с собой семьдесят всадников и множество пехотинцев, среди которых были и испанцы, и коренные жители. Люди Манко засыпали нападающих булыжниками и стрелами, пиками и камнями. Блестящий стратег, Манко открыл шлюзы и затопил долину у подножия крепости, усложнив продвижение лошадям и солдатам в тяжелых доспехах. Эрнандо торопливо ретировался, и вскоре отступление переросло в стремительное бегство: торжествующие инки бросились вслед за испанцами в долину.

Однако они недолго праздновали победу. Вскоре после этого крупная экспедиция испанцев вернулась из Чили и присоединилась к войску. На этот раз они привели с собой в четыре раза больше всадников, и у Манко не было выбора, кроме как покинуть Оллантайтамбо и скрыться в непроходимых джунглях с немногими оставшимися воинами. Там они построили Вилькабамбу, последний оплот империи инков, – город из шестидесяти громадных каменных зданий и трехсот небольших. Обосновавшись, они стали совершать вылазки и вести партизанскую войну, нападая на удаленные испанские поселения. Когда Манко умер, его сыновья продолжили борьбу.

В 1572 году испанцы наконец устали от постоянно досаждающих им инков и направили экспедицию с целью уничтожить последний оплот мятежа. Достигнув Вилькабамбы, они увидели, что город пуст и сожжен до основания. Ничуть не смутившись, они продолжили поиск и, в конце концов, схватили Инку Амару, последнего из сыновей Манко, который прятался у берегов реки с беременной женой. Его отвезли в Куско, судили и обезглавили на городской площади.

Мы прибыли в Оллантайтамбо как раз вовремя, чтобы успеть к фестивалю троих детей Христа. Празднование началось не слишком благоприятно. Три деревни прибыли на центральную площадь одновременно со своими священными статуями, и разразился спор – чей паланкин должен войти в церковь первым. Кое-кто из верующих с вязаными масками на лицах принялся всерьез размахивать символическими кнутами. В густых облаках дыма от благовоний послышались звуки расстроенных рожков, и даже старики начали распихивать друг друга. Наконец те, у кого были рожки побольше и церемониальные посохи поострее, продрались вперед через толпу. В Оллантайтамбо смирение явно не считалось ценной религиозной добродетелью.

За углом нас ожидало более очевидное испытание силы и мужества. Шесть тысяч местных жителей собрались на склоне холма, окружив обнесенный высокой стеной участок земли размером с хоккейный каток. В загоне находились двадцать быков со страшными рогами, они ревели и взрывали копытами землю. Местные жители в алых костюмах с блестками и толстыми подплечниками ходили взад-вперед, поджидая, пока выпустят первого быка. Ждать пришлось недолго.

Угольно-черный и злобный, как растревоженное осиное гнездо, бык ворвался в ворота и остановился как вкопанный посреди ринга, явно раздумывая о том, кого из матадоров распотрошить в первую очередь.

Матадоры метнулись к защитным деревянным барьерам, выстроенным с промежутками вдоль одной стены. Бык потоптал копытом землю. Один из участников бросился вперед, помахивая алым плащом. Бык ринулся к нему, плащ взметнулся вверх, и толпа взревела. Не желая прозябать в бесславии, другие матадоры вышли из укрытий, и вскоре бык уже носился по рингу, набрасываясь то на один плащ, то на другой. Примерно через три минуты он понял бесполезность своих действий и просто замер посреди площадки. На его рога накинули веревку и увели за ворота; по-моему, он был этому только рад.

У матадоров не было ни кинжалов, ни копий – быки были рабочими животными, и никто не собирался убивать совершенно здоровую скотину ради дешевого зрелища. Если кто и рисковал по-настоящему, так это сами матадоры. Между ними и остророгой горой мышц в пятьсот фунтов весом был лишь плащ не толще занавески для душа.

– Ты что задумала? – спросил Джон.

– Думаю, надо попробовать, – ответила я.

И сразу почувствовала, как в животе заурчало от страха.

– Ну да, конечно! – фыркнул Джон, продолжая наблюдать за боями.

Организаторы шоу разделяли его скептицизм.

– Попробуете потом, – сказали они, имея в виду «потом, когда бой закончится и все, включая быков, уйдут домой».

Я оглядела животных. Один был почти теленком с трехдюймовыми рожками и дружелюбной мордой.

– Этот когда пойдет? – я показала на него.

– Через три поединка, – ответил хозяин и поднял три пальца.

Великолепно. Я залезла на стену и как раз успела увидеть, как несколько сот фунтов взбешенной говядины впечатались прямо в живот одному из матадоров.

Стоя там, на стене, я поняла, что одно дело представлять, что что-то делаешь, и совсем другое – действительно делать это. По крайней мере, шанса передумать у меня уже не будет. Белая оштукатуренная стена слишком высока, назад уже не вскарабкаться.

Два быка прошли. Мой – следующий. Главный матадор присел на колени прямо у ворот. Когда выбежал бык, он отвел плащ в сторону. Рог полоснул воздух в дюйме от его уха. Джон спрашивал меня о шоу, но его голос казался комариным писком. Что, если я не прыгну? Всю жизнь буду мучиться, думать – смогла бы я продержаться на ринге или не смогла? Буду снова и снова проигрывать эту картину в голове, разбирать на части, вспоминать тот момент, когда струсила.

И я прыгнула.

Я пошла прямиком к защитному барьеру.

– Научите меня! – крикнула я матадору, что стоял ближе всех. Тот протянул мне плащ и показал, как отставлять его в сторону. Сама влево, плащ вправо. Теперь оставалось лишь подождать моего теленочка с маленькими рожками.

На ринг вырвался следующий бык. Он был огромный, со злобными глазами, тяжелыми рогами и широким лбом, и на нем по-прежнему была веревка – хозяин попросту побоялся ее снимать. К моему ужасу, бык направился прямиком к единственному человеку на ринге, на котором не было костюма, – пузатому пьянице, размахивавшему шестифутовой деревянной доской. Бык пригвоздил пьянчужку к стене и попытался поддеть планку одним рогом. Толпа словно обезумела. Несколько матадоров бросились вперед, чтобы отвлечь животное. Я затаила дыхание. Единственным, кого это, кажется, не волновало, был пьяница; он с самого начала схватки держал руку над головой в приветственном салюте.

«Так, – подумала я. – Даже пьянице это по силам. Значит, не так уж это и сложно».

Оказалось, сложно. Я втайне надеялась, что десятилетний опыт занятий дзюдо сослужит мне службу, однако каждый раз, когда разъяренные рога мчались на меня, мне хотелось врости в землю, тупо вытянув перед собой руки, и молиться, чтобы мой алый плащ супермена волшебным образом удержал полтонны движущейся плоти. «Сама – влево, плащ – вправо», – повторяла я про себя как мантру. Бык следовал за плащом, что бы я ни делала. Постепенно окружающий мир вернулся на место. Я почувствовала хрустящий песок на зубах, окрасивший их в грязно-коричневый цвет, ощутила пальцами истрепанную ткань плаща. И над ревом толпы вдруг раздался голос.

– Ты, идиотка!

Я повернулась и увидела на стене какого-то австралийца. Он держал в руке запотевшую банку пива.

– Что? – крикнула я.

– ТЫ – ПОЛНАЯ ИДИОТКА!

– Может, спуститесь сюда и скажете мне это в лицо? – парировала я.

Толпа взревела и чуть не сбросила его на ринг. И в тот момент я поняла, почему я здесь. Я была клоуном. Матадоры демонстрировали свое мужество и красивые наряды, а мы с пьянчужкой дразнили быков, когда те поворачивались к нам спинами. Мы обнимались и торжествовали, когда все шло хорошо, а когда я что-то делала неправильно, пьяница меня спасал. Мы почти не замечали быков рядом с бушующей толпой. И к тому же это было легко. Сама влево – плащ вправо.

Бык пронесся мимо, мотнул головой в последнюю секунду и попал мне рогом прямо меж ребер. Он поднял меня в воздух, подцепив загнутым кончиком рога, и швырнул через спину.

Мир вдруг стал мутным и липким. Звуки замедлились, как сорокопятка, которую проигрывали на тридцать третьей скорости. Я чувствовала, как по животу стекает струйка крови, и радовалась, что на мне красная майка и кровь не так заметна. Я пыталась вздохнуть – спокойно, сосредоточив все силы. Не хотела, чтобы организаторы боев поняли, что случилось, и пожалели о том, что пустили меня на ринг.

Дышать. Я ретировалась за деревянное ограждение. Постепенно шум и ликующий рев толпы стал громче, и я поняла, что улыбаюсь приклеенной к лицу улыбкой. Дышать. Мне стало легче, только было ощущение, что два передних ребра словно кто-то попытался раздвинуть стальным ломом.

В тот момент пьяница бросил свою доску и побежал за быком с пустыми руками. Когда бык развернулся, он схватил его за рога, придавил его голову своим огромным животом и повис. Бык остановился как вкопанный. Полдюжины помощников бросились вперед, чтобы накинуть на него веревку, и грубо отпихнули пьянчужку. Я была потрясена. Как бы он ни кривлялся, на этом ринге храбрее него никого не было. Вспомнила, как я смотрела на него со стены и думала – если уж он может, то смогу и я. Эта мысль придала мне мужества, и я смогла заглянуть в глаза своему страху. Пьянчужка показал мне, как это сделать.

В ту ночь меня пронзила пульсирующая боль. Я металась по узкой гостиничной койке, как корабль в море. Но та боль показалась пустяком в сравнении с ледяной агонией, которую я испытала на следующее утро, когда взвалила на спину рюкзак и отправилась пешком по тропе инков к руинам Мачу-Пикчу. Чудесные каменные ступени, такие идеальные – и высокие, – вдруг показались нескончаемыми, островерхими и скользкими, как хвост улитки. Пошел дождь. Я знала, что по обе стороны лестницы растут роскошные орхидеи, сонно клонившие свои головки, а по замшелым ступеням текут ручейки и, возможно, змейки притаились среди деревьев.

Но я ничего этого не видела. Мои глаза вперились в тропу, как в прицел винтовки.

Под непрерывный стук дождя, который то стихал, то усиливался, проходили часы. В полдень мы перешли хребет и начали долгий спуск в долину по другую его сторону. Как бы осторожно я ни ступала, вес рюкзака давил на травмированную грудную клетку, словно я тащила аккордеон. То, что по пути наверх казалось болью, при спуске стало приятным воспоминанием.

Наконец мы ввалились во времянку, где запланировали переночевать. Это был маленький бугорок на склоне горы, кишевший толпами недовольных путешественников, которые столбили себе участки шесть на шесть футов на земляном полу. Белье с засохшим потом свисало с промокших рюкзаков. При мысли о том, что придется провести бессонную ночь на жесткой земле среди грязных носков пятидесяти бэкпекеров, хотелось рыдать.

Я нашла наших носильщиков, которые опустили рюкзак Джона и теперь пытались заварить чай.

– Далеко до Мачу-Пикчу? – спросила я.

Они задумались и покачали головами в унисон. Было уже два часа. Придется пройти столько же, сколько мы уже прошли, а времени было в два раза меньше.

Мною руководило не самолюбие и даже не жалость к себе, а мечта о блаженстве и роскоши. Собирая информацию о Мачу-Пикчу, я познакомилась с владельцем пятизвездочного отеля у самого подножия руин, и он пригласил нас погостить у него. Я четыре месяца спала на кишащих клопами матрасах и мылась в ледяной воде; отель «Пуэбло» после всего этого представлялся настоящим раем.

– Ведите! – приказала я носильщикам. – Чего бы это ни стоило, мы доберемся туда.

Они пошли быстрым шагом, придерживая груз за спиной обеими руками. Мой мир снова уменьшился до размеров булавочной головки – на этот раз я концентрировалась на мускулистых лодыжках проводника, что шел впереди. На нем были дешевые сандалии, но, невзирая на тяжелую ношу, он двигался с воздушной легкостью скаковой лошади. Я впала в транс, следя за его пульсирующими сухожилиями и связками, работавшими как деликатный механизм.

Преодолев последний пролет, мы прошли сквозь древние каменные ворота. Под нами лежал Мачу-Пикчу. Мне и так было нечем дышать, а увидев руины, я и вовсе лишилась остатков воздуха. Даже носильщики остановились посмотреть.

А потом со стоянки у руин отъехал автобус и двинулся вниз по склону. Остался еще только один. Если пропустим его, то придется идти до города пешком – еще три часа.

Мы сломя голову ринулись по тропе, крутой, как американские горки. Лодыжки моего проводника быстро исчезли за поворотом – носильщики торопились.

Еле дыша, я добралась до стоянки и кое-как забралась в автобус. Двери захлопнулись с таким звуком, будто мертвое тело шмякнулось оземь.

В глубине души я всегда относилась к шикарным отелям с легким презрением. Настоящие путешествия, казалось мне, должны подразумевать определенную степень дискомфорта – опаздывающий транспорт, мозоли, тучи кусачих насекомых. Но стоило мне переступить порог отеля «Пуэбло», как я словно обратилась в новую религию. Девушка в приемной была искренне рада нас видеть, невзирая на лужи грязной воды, стекавшие с нашей одежды и засаленных рюкзаков.

В комнатах были камины, обжигающе-горячая вода в неограниченном количестве и мягкие постели с пушистыми покрывалами, словно специально созданные, чтобы облегчить все недуги измученного тела. Каждая проклятая ступенька стоила того, чтобы очутиться здесь.

Как только я решила, что никогда больше не выйду из своего номера, раздался звонок. Звонили из Национального института культуры.

– Ваша просьба заночевать с палаткой на руинах Мачу-Пикчу, – сообщил строгий голос, – удовлетворена. На одну ночь.

Целая ночь в Мачу-Пикчу! Если и было такое место, где легенды об империи инков оживают, так это Мачу-Пикчу. Я могла бы карабкаться по лестницам, как инки в древние времена. Танцевать под луной вдоль древних стен. Ни туристов, ни экскурсоводов – одна я и горные боги!

– Сегодня, – добавил мой собеседник.

О нет! Моя кровать вдруг показалась мягче, а огонь в камине горячее. Все мое тело болело, словно я побывала под копытами бешеного быка.

– Разрешение можете получить у входа, в пять часов.

Я попыталась ответить бодро и благодарно:

– Я буду там.

Мы приехали ранним вечером, как раз когда первые орды туристов – из двадцати тысяч тех, что бывают в Мачу-Пикчу ежемесячно, – начинают спускаться с гор. Я, забравшись повыше, с чувством собственного превосходства принялась наблюдать, как экскурсоводы ведут стада подопечных на стоянку. Как по волшебству тучи разошлись, и на небе появилась огромная радуга. Горные боги были на моей стороне.

История обнаружения руин Мачу-Пикчу почти так же интересна, как и они сами. Строго говоря, это был уже второй раз, когда их обнаружили.

Хайрем Бингхем, тридцатипятилетний профессор латиноамериканской истории из Йельского университета, был страстным поклонником истории и фольклора инков, а также специалистом по биографии революционного лидера Симона Боливара. Во время экспедиции на мулах из Лимы в Буэнос-Айрес Хайрем услышал слух о руинах Чоккекирау, «золотой колыбели». Ему сказали, что они затеряны в горах по ту сторону могучей реки Апуримак, в местности, поросшей непроходимыми лесами. Бингхем был уверен, что речь идет о легендарных руинах Вилькабамбы, последнем оплоте инков. Но где начать поиски? Триста лет фольклорной традиции исказили правду до такой степени, что она стала почти неотличима от сказки. Пыльные рукописи авторов хроник XVI века мало что могли прояснить. «Где-то в амазонских предгорьях» – вот и все, что удалось найти Хайрему. Да еще упоминание о белой скале над ручьем с черной водой и древнем храме.

Вооруженный столь скудной информацией, он отправился на поиски.

В древней деревне инков Оллантайтамбо, в тени крепостных руин его настойчивость окупилась. Сборщики сахарного тростника поведали о месте под названием Росаспата – белой скале, нависшей над ручьем у древнего храма. Их описание в точности соответствовало тому, что говорилось в старинных текстах. Хайрем знал, что он уже близко. Дальнейшие расспросы привели его к руинам Чоккекирау, внушительной крепости, построенной на ступенчатых террасах из идеально подогнанных камней. Это было монументальное открытие, и все же, когда Хайрем вернулся и объявил, что за безупречными каменными стенами не было золота, его коллеги были разочарованы.

Однако Бингхем не сдался и собрал другую экспедицию в джунгли. Для ее финансирования ему пришлось привлечь всех своих бывших однокурсников из богатых семей и выудить деньги у дирекции Йельского университета. Бингхема по-прежнему интересовала Вилькабамба, легендарный затерянный город инков. Он знал, что город спрятан на берегу реки Апуримак, в темном и мрачном тропическом лесу, «придуманном природой, чтобы стать убежищем для гонимых».

Экспедиция стартовала в Куско и, в конце концов, достигла берегов реки Урубамба. По чистой случайности за два года до этого в джунглях проложили новую дорогу. Здешний ландшафт был не для слабонервных: отвесные утесы, откосы, резко идущие вниз, непроходимые заросли. При виде этого даже самые храбрые путешественники не осмелились бы свернуть с главной тропы.

Группа отправилась в путь. Однажды вечером Бингхем ужинал в местной таверне, и хозяин сообщил ему о хорошо сохранившихся руинах на склонах горы неподалеку. Бингхем отнесся к его словам скептически. Он уже много раз следовал таким наводкам и не находил ничего, кроме обломков крестьянских хижин. Тем не менее он предложил хозяину серебряный доллар в обмен на услуги проводника.

Рассвет 24 июля 1911 года был холодным и дождливым. Никто из коллег Хайрема не захотел сопровождать его на гору – они уже запланировали заняться обустройством лагеря. Бингхем отправился один, сопровождаемый лишь хозяином таверны и смотрителем, приставленным к нему правительством. Он переполз Урубамбу при помощи самодельного мостика, сделаного из длинных и тонких стволов деревьев, связанных вместе.

Поднявшись на две тысячи футов, группа наткнулась на крестьянскую лачугу, из которой шел дым. Хозяину таверны очень хотелось погреться у теплого очага и скоротать время в приятной беседе, поэтому он приказал своему сыну сопровождать Бингхема остаток пути. Мальчику не было и десяти лет.

Бингхем пошел дальше. И вдруг это произошло.

«Внезапно я очутился среди стен разрушенных домов с бесподобной каменной кладкой инков», – написал он позднее в своем дневнике.

Вот в чем разница между мной и Бингхемом. Я бы просто сказала «Ух ты!», а потом закричала «Ура!».

Бингхем шел по широкой площади мимо фонтанов, храма Солнца, королевского мавзолея и целого ряда домов.

«Одно изумительное открытие следовало за другим, и это было ошеломляюще», – писал он. Два огромных камня в фундаменте с тридцатью двумя углами. Многоугольный камень на вершине, где жрецы инков символически привязывали солнце, чтобы то не уходило во время зимнего солнцестояния.

«Все это казалось удивительным сном», – писал он.

До самой смерти Бингхем был уверен, что нашел легендарную Вилькабамбу. Если Мачу-Пикчу не был последним оплотом инков, то что же это был за город? Он не упоминался ни в одной из испанских хроник, так как ко времени завоевания уже был заброшен. Судя по количеству пищи, которое можно было вырастить на террасах, здесь жили не более тысячи человек. Нехватка воды была постоянной угрозой – если городской акведук пересыхал, воду приходилось таскать, спустившись к реке на две тысячи пятьсот футов. Некоторое время археологи придерживались мнения, что Мачу-Пикчу был священным городом жриц солнечного культа, поскольку восемьдесят процентов найденных скелетов были женскими. Хотя город стоял высоко на горе и был окружен с трех сторон рекой Урубамба, он не был крепостью, так как не было обнаружено серьезных укреплений, построенных рукой человека. Кроме того, было бессмысленно возводить столь изощренный с архитектурной точки зрения город в регионе, который не имел стратегической важности и вносил лишь малый вклад в сельское хозяйство страны.

Когда археологи выяснили возраст зданий, они обнаружили, что Мачу-Пикчу был построен за сто лет до появления конкистадоров, во времена Пачакути. И решили, что он был его загородной резиденцией.

Я вытаскивала оборудование из сторожки в Мачу-Пикчу, когда почувствовала первые симптомы цистита. Достав из рюкзака антибиотики, я вернулась к работе.

Через час последние туристы ушли, а жжение переросло в острую боль. Антибиотики не действовали. Я покопалась в своих вещах и нашла еще одно лекарство посильнее. Последний туристический автобус начал свой долгий спуск с горы. Мы остались одни.

Медленно прошел еще час. Пошел дождь. Джон сидел за стойкой в сторожке, постукивая пальцами, а я оккупировала туалет и ждала, когда же подействуют антибиотики. Мой мочевой пузырь был раздражен и кровоточил, поднималась температура. Я шесть недель добивалась этого разрешения, и сегодняшняя ночь была единственным шансом. Я не могла отступить и послала Джона с помощником вперед – ставить палатку.

Дождь продолжал лить, и сгущался туман. Нас ждала темная ненастная ночь. Не так я представляла себе мистическое уединение в компании горных богов. Если бы в этих каменных стенах до сих пор жили люди! Тогда бы мы поужинали дымящимся разваристым картофелем, выпили бы домашнего пива и поболтали с добродушными хозяевами у теплого очага.

Так вот, значит, в чем дело! Моему великому приключению в стране инков не хватало главного. Инков. Жители Мачу-Пикчу давно исчезли с лица земли, но я своими глазами видела город, где люди по-прежнему жили, почти как в старые времена, – Оллантайтамбо.

Следующие два дня прошли в агонии, чуть смягченной роскошным великолепием отеля «Пуэбло». Наконец я почувствовала себя достаточно здоровой, чтобы вернуться в Оллантайтамбо, на заброшенные улицы старого города, где местные жители с закопченными грязью лицами вели за поводки лам, нагруженных дневным запасом дров. По этим улицам мирно бродили быки, совсем не похожие на матерых, брызгающих слюной остророгих чудовищ, что запомнились мне по прежнему визиту. В Оллантайтамбо тротуары были не нужны. Самым крупным транспортным средством, что когда-либо перемещалось по этим улицам, была беременная лама. В каменных акведуках круглосуточно полоскали белье, купали детей и чистили картошку. Почти на каждом углу меньше чем за тридцать центов подносили пинту домашнего пива, а смех и дружеская компания и вовсе шли за бесплатно.

Я села у акведука и стала смотреть, как мимо проходят животные. Они шли по тротуарам, выложенным вручную много веков назад. Постепенно картины и звуки стали отчетливее – стук раздвоенных копыт и мягкая поступь лап. Хриплоголосые петухи предостерегали конкурентов, а соседи, что прожили бок о бок всю жизнь, дружелюбно приветствовали друг друга односложным окриком, возвращаясь с полей. Но больше всего меня поразило отсутствие некоторых звуков. Здесь не было слышно сирен – ни полицейских, ни пожарных. Телефонных звонков, сигналов факсов и микроволновок. Звуков смываемой воды в унитазе. Внутри этих простых хижин не было монотонно бубнящих телевизоров, лишь тихое потрескивание и шипение угольков в открытом очаге. Может, еще скрежет молотилки и писк морских свинок, похожий на птичий. В этом мире, если люди хотели что-то сказать друг другу, они шли в гости. Готовили еду и ели, сидя вокруг очага, по вечерам собирались вместе и пряли, ткали или просто болтали, пожевывая листья коки. Именно здесь у меня возникла мысль, что все наши приборы, призванные якобы облегчить существование, – кондиционеры, электронная почта, телевизоры и даже телефоны – прокрались в нашу жизнь как воры, лишив нас некоторой доли человечности.

Я провела рукой по шероховатому фасаду дома – как мне хотелось оказаться внутри этих стен. Я услышала вдалеке звук плывущей виниловой пластинки, заигранной до дыр. Может, где-то рядом бар и я могла бы заглянуть на огонек? Я шла на звуки музыки по темным улицам и, наконец, очутилась в узком переулке. Там была дверь, из которой, шатаясь, выходили мужчины в ярко-красных домотканых пончо, мочились у стены и заходили обратно. Это были индейцы кечуа, одетые в лучшие воскресные одежды и пьяные в стельку.

Я хотела было повернуться и пойти в другую сторону. Индейцы, как волки, остерегаются иностранцев и городских людей – причины этого кроются в том, что глубинная память о притеснениях испанцев и всех правительственных чиновников, последовавших за ними, все еще свежа. Многие их собратья погибли от европейских болезней, на войне или в гражданских беспорядках, в ходе завоеваний или на принудительных работах. Неудивительно, что они так упорно не признавали никакого языка, кроме своего собственного, и препятствовали любому вторжению в свою жизнь.

Но один из них вдруг заметил меня и указал на маленькую дверь. Я все еще колебалась. Тут кто-то позади меня сказал:

– Оле!

Это был старик, он хлопнул меня по спине и беззубо улыбнулся. Может, правильно я сделала, что выбежала тогда на ринг с быками? Я вошла в дом вслед за ним. И оказалась на свадьбе.

Жених и невеста смущенно стояли за широким столом, приветствуя новоприбывших с серьезным выражением лица – как и подобает столь торжественному событию. Они были словно неподвижные островки среди бурного потока домашнего пива, льющейся музыки, кружащихся танцоров и детей, шнырявших в этом водовороте и охотившихся за бутылочными пробками. Жених и невеста были ослепительно красивы и одеты в многослойные одежды с изящнейшей вышивкой. Когда я поздоровалась с ними на кечуа, невеста улыбнулась, и все ее лицо засияло, как небосвод при свете полной луны.

– Вам повезло, – сказала я ее мужу.

Он тоже улыбнулся, и в его улыбке было столько неприкрытой гордости, что я поняла: это брак по любви, а не по расчету.

Мы танцевали и пили за счастливую пару. Я с удивлением увидела, как они тихонько обменялись обручальными кольцами – единственный христианский обряд, который мне до сих пор удалось заметить. Однако за этим не последовало ни речи, ни церемонии; обмен кольцами был всего лишь поводом опрокинуть очередную кружку пива.

Незамужние женщины сидели вдоль одной стены, вытянувшись по струнке. Когда разговор заходил о мужчинах, они прикрывали рты ладонями. Я вспомнила ночь на руинах Мачу-Пикчу и поблагодарила судьбу за странное стечение обстоятельств, которое привело меня сюда. Можно было сколько угодно сидеть среди пустых каменных стен, но это не сравнилось бы с тем, что я увидела здесь.

Через некоторое время я попрощалась и пошла в гостиницу. Улицы Оллантайтамбо были пустынны и безмолвны, но теперь я знала, что происходит за этими стенами. Я снова провела ладонью по шероховатой каменной кладке. Сейчас даже камень казался теплее. Он казался живым, словно хранил тепло не только рук своих создателей, но и людей, что до сих пор живут по ту сторону стены.