Функции обращения

Не подлежащая сомнению роль слова как социально важного знака специфическим образом воплощается в семантике и прагматике доминирующих в обществе вокативов. Рассматривая вокативы лишь в узкопрагматической их функции, отмечают, что «обращение к собеседнику – это самый яркий и самый употребительный этикетный знак, потому что мы действительно так или иначе называем человека – либо по его социальной роли, либо по индивидуальным признакам, либо по своему собственному отношению к нему» [Формановская 1982: 99]. Конечно же, значимость обращений не исчерпывается возможностями такого их использования. Обращение в самой сжатой форме выражает социокультурную парадигму официальных (зачастую – и неофициальных) межличностных отношений, соответствующих принятым аксиологическим установкам. Вокативы весьма удачно манифестируют в конкретных лексемах компоненты универсальной семиотической оппозиции свой / чужой, при этом их изменения и сигнализируют о социальных эволюциях, и стимулируют их. Известны многие примеры подобных явлений, причем обнаруживаются определенные аналогии, как правило, обусловленные сходством трансформаций общественно-политических систем.

Так, во Франции после термидорианского переворота гибель республики (точнее – ее уничтожение) начинается «с каких-то мелочей, которым не придавали никакого значения… Воскресло в разговорном обиходе слово “мадам”. …Вслед за “мадам”, сначала робко, потом всё увереннее, в разговорную речь вкралось слово “месье” – господин. В течение некоторого времени обе формы обращения как бы сосуществовали – “гражданин” и “господин”. В официальных бумагах еще долго сохранялось строгое “гражданин”. Но в повседневном обращении его употребляли всё реже… …Казавшаяся иным столь невинной игра в новые словечки – “госпожа” вместо “гражданка”, “господин” вместо “гражданин”, “император” вместо “консул” – была доведена до конца… Вслед за ними была вычеркнута из французского словаря и давшая им жизнь “республика”» [Манфред 1986: 375, 443]. Конечно, вряд ли возможно говорить о полном совпадении лингвокультурных феноменов в разных странах и в разные исторические периоды, однако некоторые схожие с указанными черты усматриваются в эволюциях ряда русских вокативов: господин, гражданин, товарищ, коллега, которые, как нам представляется, целесообразно рассмотреть прежде всего в диахроническом аспекте.

Господин

Этимологически это слово возводят к общеславянскому *gospodь: «Двухосновное, рано подвергшееся сокращению сложное слово, восходящее к *gost(ьј)ь-podь, что первоначально (у славян-язычников) могло бы значить “гостеприимный, принимающий чужестранцев хозяин” или нечто близкое к этому (см. гость). Вторая часть слова – pod-ь восходит к и.-е. *potis – “хозяин, оказывающий гостеприимство чужестранцам”, “чужестранец”» [Черных 1993, I: 209]. В древнерусскую эпоху основным значением является «‘владелец, хозяин; господин’: “Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшеи работы”. Сл. Дан. Зат., 20. XVII в. – XII в. “Дому подобает быти малому или великому, древяному или каменному, по достатку гсд'на и домостроителя”. Назиратель, 168. XVI в. “И архимандритъ Амфилогий нанялъ кораблъ, и господина корабельнаго привелъ къ Арсению въ келию”. Арс. Сух. Проскинитарий, 15. 1653 г.» [СлРЯ XI–XVII вв. 1977, 4: 101].Отмечается здесь и его использование как вокатива: «‘в составе обращения (как формула почтения, уважения, вежливости)’ – “господине протопопъ зъ братьею смилуйтеся примите мою явочку”. АХУ III, 2. 1621 г. “Благовѣрный же князь Дмитрей рече ему [крестьянину]: помилуй мя, господине, и призри мене нищаго и убогаго, странного и безприютного”. Пов. о Дмитрии Римском. 57. XVIII в. – XVII в.» [там же], а также в составе титула (по отношению как к светским, так и к духовным лицам): «“Задонщина великог<о> кнз'я гсн'а Дмитрия Иванович<а> и брата его кнз'я Володимера Ондрѣевич<а>”. Задон., 19. 1470 г. – XIV в. “И мы великий господинъ и государь святѣйший Никонъ… здѣ ихъ къ намъ прошение сею нашею пастырскою грамотою вновь утвердити повелѣхомъ”. АИ IV, 258. 1658 г.» [там же].

Говоря об этикетных средствах русских средневековых челобитных, выделяют и вокативы: «обращение выполняло двоякую функцию: 1) развернутое обращение в начале просительной части используется для называния лица, которому адресована челобитная; 2) обращения государь (государи), которые включаются в текст повествовательной или просительной части, выражают экспрессию почтительности и униженности, являясь вежливой формой обращения к старшему по социальному положению… Традиция употребления обращений в литературных памятниках весьма давняя. Она опирается на диалогическую речь и отмечается уже в памятниках старшего периода истории русского языка. В XIV–XV вв. обращение господине, а с XVI в. государь, обычно в посланиях, мирных грамотах, судебных актах и т. д.» [Волков 1980: 23].

Как отмечает В. В. Колесов, «именно в Домострое историк Сергей Соловьёв находил материал для суждений об основном социальном термине в те времена: “Из прежних названий княжеских встречаем господин; вновь являются господарь и государь. Что касается происхождения первого слова, то оно одинаково с происхождением слова князь: оспода означает семью, осподарь – начальника семьи, отца семейства; …Что значение слова господарь или государь было важнее прежнего господин, свидетельствует упорное сопротивление новгородцев ввести его в употребление вместо господин ”» [Колесов 2004в: 14–15]. Сопоставляя слова этого ряда, их дифференцируют на основании преимущественно сложившейся за каждым соотнесенности с тематически определенным кругом субъектов: «… Государь происходит от старинного господарь – древнего славянского слова с тем же значением, что и собирательные господь, госпо́да, но только в отношении к мирскому субъекту действия… Собирательная форма Господь есть синкретично-собирательное обозначение Бога, тогда как форма госпо́да – собирательное… обозначение множества властных лиц, в частности, в средневековом Новгороде. А господин – мирское воплощение власти в единственном числе, которое и появилось уже в сокращенном произношении прежде священного слова: господарь → государь» [Колесов 2001: 170–171].

В более поздний период истории русского языка слово господин сохраняет многозначность, однако в качестве основного отмечается значение, связанное с обладанием властными полномочиями: «господин – 1) ‘властитель, повелитель, государь’. “Бысть и гс'''''дин Асии Кир, и монархию от Мидов пресели к Персом”. Буж. Нотенб. 7. “Земли пределами владеющий народ, Ты <Рим> днесь сражаешься о выборе господ”. Мур. Ст. 186… Ср. государь, владыка, владетель» [СлРЯ XVIII в. 1989, 5: 190]; здесь же приводится и оттенок указанного значения: «‘знатный, богатый, родовитый человек, вельможа’. “Мы имѣли… ко многим знатным господам Гишпанского двора письма”. Маркиз III 33. “Он де зачинает писать сатиры на придворных господ, знатных бояр”. Трут. 1769 62. “Великим господам ты ползая покорствуй!” Сум. Сат. 375» [там же]. Цитируемый словарь предлагает также и иные (но очевидно семантически близкие) дефиниции господин: «2) ‘владелец по отношению к принадлежащим ему людям (рабам, крепостным и т. п.)’. “Вѣщаше <Диоген>, яко господа, и неволники, малым чим меж себя разнятся, ибо неволники в неволѣ у господ, а господа в неволѣ у прихотеи своих”. Апофегм. 37. “[Хапилов: ] Какая это деревня? [Созон: ] Господская. [Хапилов: ] Не в ту силу вопрошается: как называется, и чьего господина?” Левш. Св. ноша 169…»; см. здесь же оттенки значения: ‘барин, хозяин по отношению к своим слугам’ («[Арликин: ] Здравствуй, господин мой, Я буду слуга твой». Интерм. 33); ‘хозяин, владелец какой-л. вещи, собственности’ («Господин сколь тѣх палат Чистоту в них любит». Трд. СП I 224); ‘тот, кто распоряжается по своей воле чем-л.’ («Члвѣк не есть гс''''дн живота своего» Уч. отр. 17). Как входящая в оборот новация отмечена характеристика обозначаемого лица, основанная на сугубо внешних признаках: «3) ‘человек, по виду относящийся к привилегированному слою общества’» [там же].

Особо выделяют лексикографы слово господин в значении «4) ‘форма вежливого упоминания или обращения к лицу (обычно – из дворян и из образованного круга) – при фамилии, звании, чине, сословии’. “Капитан на сем кораблѣ пошел в поход господин Петр Алексѣевич Михайлов”. МРФ I 17, также с оттенком этого значения: ‘вежливое обращение к какой-л. компании или (реже) к одному слушателю’» [СлРЯ XVIII в. 1989, 5: 190–191].

У В. И. Даля «господин – ‘владыка, владелец, держащая власть на месте или в доме; барин, помещик, хозяин; кому покорны чада с домочадцы и слуги, или у кого есть подвластные’» [Даль 1955, 1: 385]; лексикограф замечает также, что «господином чествуют людей по званию, должности их, но не свойственно нам ставить слово это перед прозваньем, как делают на Западе (Herr, monsieur)», а господа – употребляется как ‘воззвание, обращение в речи к слушателям’ [там же], т. е. – в функции вокатива.

Социально-политические катаклизмы первой четверти XX в. естественно сказались на судьбах многих слов, в том числе и существительного господин и производных от него. «За отошедшим от власти классом исчезли из общерусского употребления – по крайней мере, в своих прежних значениях – и названия культурных ценностей, созданных или охранявшихся этим классом, как: царь, камергер, камер-юнкер, губернатор, полицеймейстер, пристав, околоточный, Государственная Дума, Государственный Совет, городовой, полиция, полицейский, ваше благородие, ваше превосходительство, князь, граф, барин, и даже господин … и огромная масса других… Если эти обреченные на исчезновение слова употребляются нами еще и теперь, то, конечно, не в прежнем значении, и в большевистском словаре все те слова, которые предположены по крайней мере к изгнанию из русского языка, вызывают ассоциации и чувствования, отличные от тех, какие возбуждались этими словами лет пять назад у большинства населения, и особенно у правящего класса – а ведь так называемые побочные ассоциации и чувствования в языковом развитии играют чрезвычайно важную роль… Слова барин, барыня, господин, госпожа получили уже ругательное значение…» [Баранников 1919: 75].

О том, насколько острой и при этом деликатной стала проблема безошибочного выбора обращения к тому или иному лицу, можно судить по следующему эпизоду из рассказа 1920 г.: «Осип, бывший швейцар, а ныне – гражданин Малафеев… передвигая очки на носу, регулировал для каждого [из жильцов дома] уровень почтения… Очки плотно, оборонительно уселись в седле: тот, носатый из двадцать пятого – на автомобиле. С носатым – очень затруднительно: “ господином ” его нельзя, “ товарищем ” – будто неловко. Как бы этак, чтобы оно… “А, господин-товарищ Мыльник! Погодка-то, господин-товарищ Мыльник…”» [Замятин 1989: 381].

В 1939 г. Л. В. Щерба писал: «Как известно, слова́ господин, госпожа в функции титула, приставляемого к фамилии, а также слово господа́ в смысле обращения к собранию исчезли из обихода в силу тех ассоциаций, которые имели эти слова со словом господин в смысле барин» [Щерба 1957: 127].

Противопоставленность своего и чужого четко выразилась в советской лексикографии. Безусловное отторжение лица, именуемого господином, от монолита нового общественного устройства подчеркивается не только словарными толкованиями и иллюстрациями употребления, но также и пометами, указывающими на архаичность лексемы: «господин – 1) ‘при фамилии или звании – формула вежливого упоминания или обращения (к лицу из господствующих классов; на письме обычно обозначалось сокращенно «г.» или «г-н»; дореволюц.)’. “Г. профессор”. “Передайте это г-ну Петрову”. // ‘В журнальной и газетной полемике, а также в устной речи – формула иронического упоминания своего противника или лица, не заслуживающего уважения’. “Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам”. Грибоедов. “Обещание господ Пуанкаре начать интервенцию в 1929–30 гг. не оправдалось”. Орджоникидзе. “Господа уклонисты”; 2) ‘человек, по внешнему виду принадлежащий к привилегированному сословию’ (дореволюц.); 3) ‘владыка, повелитель, властитель’ (книжн. устар.). “Рабы повиновались своему господину”; 4) только мн. ‘вежливое обращение к нескольким лицам’ (к мужчинам или к мужчинам и женщинам вместе; дореволюц.). “Господа, пойдемте гулять!”; 5) только мн. ‘Мн. ч. к барин ’ (простореч. устар.). “Господа отпустили прислугу со двора”. “Где нам, дуракам, чай пить с господами!” Поговорка» [СУ I: 607].

Варьирование определенных слов – замена товарищ на господин – при упоминании чьих-либо фамилий служило совершенно недвусмысленным указанием политической неблагонадежности, а следовательно – враждебности называемого лица по отношению к правящей партии, государству, ко всему официально одобряемому и поддерживаемому. «Их [подозреваемых в отступничестве товарищей] фамилии могут употребляться без указанных форм. Более того, подозреваемые даже принципиально лишаются этого партийного титулования [т. е. товарищ] и могут называться господами, это означает “враги”» [Романенко 2003: 169]. Ср.: «На XVII съезде выступили Бухарин, Рыков и Томский с покаянными речами, восхваляя партию, превознося до небес ее достижения… Партия видела, что на деле эти господа перекликаются в своих фальшивых речах со своими сторонниками вне съезда… Партия, однако, еще не догадывалась, что, выступая на съезде с слащавыми речами, эти господа одновременно подготовляли злодейское убийство С. М. Кирова» [История ВКП(б) 1953: 310].

В дальнейшем жесткость лексикографических формулировок несколько смягчается (по-видимому, вследствие того, что строительство социализма в Советском Союзе официально стало принято считать успешно завершенным, а достигнутые результаты необратимыми – в том числе и из-за отсутствия внутренних врагов). Теперь «господин – 1) ‘правитель, облеченный высшей властью над всеми; властелин, повелитель’… // ‘лицо, пользующееся властью по отношению к зависимым или принадлежащим ему людям, например, помещик по отношению к крепостным, барин по отношению к прислуге’… // ‘тот, кто обладает властью над чем-л., свободно распоряжается чем-л.’; 2) ‘в буржуазно-дворянском обществе: человек, принадлежащий к привилегированным слоям общества’…; 3) ‘форма вежливого обращения или упоминания в дореволюционное время – при фамилии или звании лиц, принадлежавших к привилегированному обществу, в настоящее время – по отношению к официальным представителям или гражданам других государств ’… // мн. ч. ‘форма вежливого обращения к группе лиц, употреблявшаяся в привилегированных слоях общества’… // мн. ч. (часто с указат. местоимением) ирон. ‘по отношению к лицам, не пользующимся уважением или вызывающим презрение своим поведением’ [МАС2 1981, I: 338].

Но затем наступает момент, когда «политические обзоры, теледебаты, короткие газетные заметки и передовицы просто немыслимы … без использования слов господин – господа как индекса вежливости при пофамильном обращении или назывании» [Колтунова 1988: 55]. Однако, не считая данный вокатив «идеологизированным» (в отличие от товарищ), потому, вероятно, что якобы «в публицистической диалогической речи обращение это перестает содержать элемент социальной адресации», цитируемый автор здесь же констатирует: «Так сегодня принято обращаться к деятелям культуры, к бизнесменам, к политическим деятелям, к должностным лицам и народным избранникам, к ученым и юристам» [там же] – вряд ли это означает утрату «элемента социальной адресации»; напротив, он выражен весьма заметно. Даже через два с лишним десятилетия, прошедшие после публикации цитируемой статьи, довольно сомнительно, что «сфера использования обращения господа – господин расширяется при явной тенденции к десемантизации слова» [там же]: очевидно хорошо сохранившийся рудимент семантики существительного господин предыдущих исторических периодов («владелец, хозяин, барин»), равно как и более или менее четкое осознание у тех, кто не является ни властителем, ни повелителем, что обращение господин им подходит мало, наверняка препятствуют более широкому распространению данного вокатива. Это представляется вполне логичным.

Согласно новой лексикографической дефиниции, «господин – 1) ‘человек из привилегированных кругов’; 2) ‘человек, обладающий властью над теми, кто от него зависит, повелитель’; 3) ‘тот, кто властен распоряжаться чем.-н.’; 4) ‘форма вежливого обращения или упоминания при фамилии или звании’» [ТСРЯ 1996: 137].

В другом послесоветском словаре данное слово снабжено пометой, указывающей на возврат его – как обращения – из пассивного запаса: здесь господин – «‘форма вежливого обращения (обычно в официальной обстановке) или упоминании при фамилии или звании’» [ТССРЯ 2001: 181]. Впрочем, как свидетельствуют приводимые в этой словарной статье иллюстрации – цитаты из периодической печати, такой вокатив предназначается далеко не для всех граждан России, «демократического правового государства» (так – в действующей Конституции РФ); ср.: «По “молодости” господа бизнесмены закупали технику у отечественных фирм…». «Я достаточно хорошо знаю господина Китовани, чтобы поверить в реальность тех угроз, которые слышал от него и его охранников»… «Идея такого подобия конфедерации принадлежит президенту Казахстана г-ну Назарбаеву и очень поддерживается такими российскими политиками, как господа Шумейко и Шахрай» [там же]. По отношению же ко всем остальным такое обращение оправданно маркируется как ироническое: «Очередь – это феномен, они неистребимы. Почти исчезли очереди в магазинах, но что это? За чем стоим, товарищи? То есть, господа, я хотел сказать… За валютой. За жетонами метро. За акциями любимого АО»… [там же]. Ср. остроумную квалификацию слова господин в следующем диалоге: «“ – Алло, – сказал незнакомый голос, – могу я поговорить с Татарским… э-э… господином?” Татарский не обиделся – по запутавшейся интонации собеседника он понял, что тот по ошибке произнес сначала фамилию, а потом социальный артикль. – “Это я”. – “Здравствуйте. Говорит Владимир Ханин”» [Пелевин 1999: 82].

Небезынтересная попытка реанимировать сверху обращение господин как ведомственное была предпринята в связи с «реформой» российского МВД. Его глава Р. Нургалиев 2 февраля 2011 г. заявил, что после переименования милиции в полицию с 1 марта того же года «сотрудников МВД можно будет называть “ господин полицейский”» [Lenta.Ru. 02.02.2011]. Однако менее чем через месяц, по сообщению РИА «Новости», основанном на интервью министра газете «Известия», «Р. Нургалиев решил не настаивать на обращении “ господин полицейский” к сотрудникам правоохранительных органов. По мнению Нургалиева, предложенное им в начале февраля обращение “ господин полицейский” – всего лишь один из возможных вариантов. Министр отметил, что «общество должно само решить, как обращаться к полицейскому». «Каждый конкретный гражданин должен это определить для себя сам», – заявил Нургалиев. Министр также подчеркнул, что вопрос об обращении к стражу правопорядка некорректно задавать ни ему как главе МВД, ни кому-либо из сотрудников его ведомства… Возможно, что эта кратковременная акция призвана была лишь сыграть роль некоего «пробного шара» для зондажа т. н. общественного мнения: например, выяснить, созрел ли уже российский социум до нужной кому-то степени…

Гражданин

Этимологически слово гражданин считают не калькой, но старым структурно-семантическим соответствием греческого πολίτης [Веселитский 1972: 173]. Для древнерусского периода его значение определяют как «‘член городской общины; горожанин’: “Гражданемъ же убо и иже отъ селъ”. Гр. Наз., 134. XI в. “[Царь Ахмут] стоялъ подъ городомъ три недѣли, на всякъ день приступая ко граду, бьющееся, граждане же… одолѣваху ему”. Ерм. лет., 156 [под 1460 г. ]» и др. [СлРЯ XI–XVII вв. 1977, 4: 117].

В дальнейшем у слова гражданин развивается многозначность: «гражданин – 1) ‘житель города, горожанин’. “Великое людеи множество от отечества изгнанное, в городах Голландских засѣли, и оныя великим гражданов число умножили”. Пуф. Ист. 1718 279. “Войско должно от народа зависати, а не народ от войска: а инако были бы члены отечества, гражданя и поселяня, невольники ратников”. Сум. СС VI 178… // юр. ‘член городского общества, представитель торгово-промышленного сословия, владеющий недвижимой собственностью, мещанин’…; 2) [графически помеченное как нарастающе употребительное] ‘член общества, народа, состоящего под одним общим управлением, подчиненного общему для всех закону’. “Сельский гражданин прежде всѣх сам себѣ судия, собственная совѣсть каждаго всю рѣшит судьбу его”. Зыб. 1777 37… // филос. ‘в теории естественного права – член гражданского общества (после выхода его из естественного состояния)’ // ‘сознательный, исполняющий свой долг член общества’. “Благословим его <Радищева> мы прах! Кто столько жертвовал собою Не для своих, но общих благ, Кто был отечеству сын верный, Был гражданин, отец примерный”. Пнин П.-р. 91… // ‘член общества с республиканской формой правления в противоп. подданному при правлении монархическом’. “Когда в Монархии Подданный низлагает с престола своего Царя, …удостояется самыя лютыя казни: то кто сомнится, чтоб в Республикѣ Гражданин, похищающий один всю себѣ власть, небыл Похититель и Тиранн, долженствующий заплатитъ головою своею Нарушение всѣм законам?” Римск. ист. XIV 244…; // ‘во Франции после революции официальное название каждого француза’. “Все различие чинов должно быть уничтожено, и титло гражданин (Citoyen) должно соединить всех Французов”. Политич. Журнал (пер. с нем.) [изд. в Гамбурге] 1790 II 171 …; // ‘в древней Греции и Риме – свободный природный житель города – государства (не иноземец или раб)’; 3) [графически помеченное как сокращающее употребительность] ‘штатский или светский человек (не военный, не духовного звания)’ [СлРЯ XVIII в., 5: 212–213]». Однако использование его в функции обращения в России здесь не выделяется.

Считают, что слово гражданин в XVIII – начале XIX в., наряду с другими славянизмами, подверглось переосмыслению, наполнению новым общественно-политическим и революционным содержанием в связи с развитием общественной мысли и социально-политических движений [История лексики 1981: 279]; ср. оттенок семантики слова в значении 2 [СлРЯ XVIII в., 5: 213], а также возникновение значения ‘общественно полезный, преданный своему отечеству человек’ и то, что «в значении слова гражданин в это время присутствуют и идеи интернационального долга, причастности к общечеловеческим интересам, борьбе за общественное благо. Это значение реализуется в сочетаниях гражданин света, мира, всех стран» [История лексики 1981: 279–280], также [СлРЯ XVIII в., 5: 213]. Таким образом, «высочайшее повеление 1797 г.» Павла I, предписывавшее вместо граждане говорить жители, или обыватели [Веселитский 1972: 192–193] – вероятно, для пресечения революционных умонастроений, подобных французским, – не возымело желательного действия.

Впрочем, в определенной степени это отразилось в лексикографии: «гражданин – ‘городской житель, горожанин, посадский’ // ‘член общины или народа, состоящего под одним общим управлением; каждое лицо или человек, из составляющих народ, землю, государство’. Гражданином известного города называют приписанного к этому городу купца, мещанина или цехового» [Даль 1955, I: 389–390]; хотя в цитируемой словарной статье и приводится словосочетание гражданские доблести – «мирные и миротворные, честь, любовь и правда» [Даль 1955, I: 390], но не упоминаются ни очевидно укрепившееся пафосное значение (а ведь к тому времени хорошо известны и лермонтовское – 1838 г.: «И прах наш, С строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом…» [Лермонтов 1970: 325], и некрасовское – 1856 г.: «…Поэтом можешь ты не быть, Но гражданином быть обязан» [Некрасов 1953: 92]), ни возможность употребления гражданин в качестве вокатива.

Некоторая активизация обращения гражданин произошла в начале XX в. вследствие попыток реформирования устройства Российской империи «сверху» – путем учреждения Государственной думы. Весьма вероятно, что в сознании многих носителей языка слово гражданин смогло произвести некоторую трансформацию их самооценки. Так, герой повести 1907 г. сапожник Уклейкин читает объявление: «“ Граждане избиратели! Сегодня, 22 февраля, в 8 часов вечера, в помещении театра народного дома имеет быть первое предвыборное собрание избирателей для обсуждения вопросов по выборам в Государственную думу. Вход по именным повесткам”… Кто-то живой, казалось ему, выбросил эти, на взгляд немые, буквы, забрался в голову и там, неслышный, но громкий, обращался к нему: “ Граждане!..” …Недавно, совсем недавно его никто и по имени-то не называл. У хозяина в учениках жил: “Митька”, “черт”, “поганец” – только всего и было, не говоря о рукоприкладстве. Заказчики обыкновенно говорили: “Ну ты… как тебя… Ты!” Заказчики из начальства, как, например, пристав, не называли никак, а издавали неопределенный звук – “гм”… Городовой, когда Уклейкин буянил на улице, обзывал “лукопером”, “шкандалистом” и “обормотом”…» [Шмелев 1989а: 61–62]. Однако оказывается, что, как и зачастую, между «словом» и «делом» (т. е. фактом языка и реальностью) – дистанции огромного размера; это обнаруживается, когда тот же (почти уже окончательно считающий себя гражданином) сапожник обращается за разъяснениями к заказчику, «господину»: «…Пропечатано там: “ гражда́не … Стало быть, кто же я теперь такой буду?” “Да кто же… Кем был, тем и будешь”. “А что же это – “ гражда́не ”?…” “Н-ну-у… это так просто… Да ты не поймешь… Это вообще так… граждане …” “А-а-а… По случаю выборов?..” “Ну да… А ты что думал?” “Я-с… Я вникнуть, конечно, не могу, а…” “И не вникай… Ничего, брат, ты не поймешь”» [Шмелев 1989а: 65]. Очень интересно, что Уклейкин ощущает в этом, так понравившемся ему обращении гражданин ассоциации с некоей сакральностью: «…Сам он последнее время проникся сознанием своей потерянности и ничтожности… Да иногда в церкви, у утрени, когда стоял в темном уголке, появлялась неизвестно откуда забеглая дума, что все перед господом равны… Был еще момент. Это – когда он причащался. Все [ «господа… барыни… девчонки… кучера и городовые… – и вообще народ» [Шмелев: 64 шли к маленькой золотой чаше большой, замкнувшейся в себя, тихой толпой» [Шмелев 1989а: 63].

Судьба слова гражданин особенно резко меняется в 1917 г.

Слово гражданин как официально регламентированный вокатив было использовано в Декларации Временного правительства о его составе и задачах (от 03.03.17), которая и начинается с обращения: «Граждане!» [Хрестоматия 2005: 273]. Именование граждане применено ранее также особо – по отношению к солдатам – в приказе № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов по гарнизону Петроградского военного округа от 01.03.17, где говорится: «…6) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется. 7) Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. п., и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т. д.» [Хрестоматия 2005: 278].

Ср. явно иронический эпизод романа, персонаж которого, довольно известный столичный адвокат, «назначенный Временным правительством комиссар армий Западного фронта», обращается к солдатам с речью: «Граждане, солдаты отныне свободной русской армии, мне выпала редкая честь поздравить вас со светлым праздником: цепи рабства разбиты… Солдаты! Еще вчера вы были нижними чинами, бессловесным стадом, которое царская ставка бросала на убой… Отныне нет больше нижних чинов. Название отменяется. Отныне вы, солдаты, равноправные граждане государства Российского: разницы больше нет между солдатами и командующим армией… Вы можете здороваться за руку с генералом, если вам охота…» [Толстой 1982, 1: 252–254]. Ср. в тексте обращения Временного правительства «Ко всем гражданам» от 28.08.17, подписанного А. Ф. Керенским: «Призываю всех граждан к полному спокойствию и сохранению порядка, необходимого для спасения Родины» [История государства 2003: 356]. И в резолюции «О власти», оглашенной большевистской фракцией на заседании ЦИК 31 августа (13 сентября) 1917 г., предлагается декретировать «уничтожение всех сословных (дворянских и пр.) преимуществ, полное равноправие граждан» [История государства 2003: 357].

По-видимому, в тактических целях (а может быть, еще и во избежание ошибки в адресации к социально неоднородной аудитории?) готовившие очередную революцию тоже активно использовали обращение граждане. Об этом свидетельствует очевидец: «А революция “углублялась”. Всё смелее подымали голову большевики… Большевики захватили самовластно дворец [М. Ф. Кшесинской] и превратили его обширный балкон в революционный форум… Говорили ораторы толпе, что эти дворцы, граждане, ваши! В них жили эксплуататоры и тираны, а теперь-де наступил час возмездия. Недостаточно забрать эти дворцы – нет, нет, нет, граждане! Надо уничтожить как гадов самих этих злостных кровопийц народных!» [Шаляпин 1991: 175–176].

Намерение, декларированное в резолюции «О власти», и было непродолжительное время спустя реализовано «Декретом об уничтожении сословий и гражданских чинов» от 11.11.17: «Ст. 1. Все существующие доныне в России сословия и сословные деления граждан, сословные привилегии и ограничения, сословные организации и учреждения, а равно и все гражданские чины упраздняются. Ст. 2. Всякие звания (дворянина, купца, мещанина, крестьянина и пр.), титулы (княжеские, графские и пр.) и наименования гражданских чинов (тайные, статские и проч. советники) уничтожаются и устанавливается одно общее для всего населения России наименование граждан Российской Республики» [История государства 2003: 369]. В новом качестве слово гражданин успело быстро укрепиться и стало принципиально важным и высоко оцененным многими социальным знаком: «Из обычной повседневной жизни исчезло много выражений вежливости, так как современный гражданин цепко держится за равноправие и не хочет даже в языке допускать выражения чисто словесного неравенства» [Баранников 1919: 76]; см. рассказ М. Зощенко «Честный гражданин» 1923 г.

Впрочем, несколько лет спустя гораздо более предпочтительным (может быть, не для всех, но для очень значительной части общества) оказывается всё-таки другой вербальный символ-вокатив: товарищ. Стать товарищем, выражаясь сегодняшним языком, гораздо престижнее и успешнее, нежели оставаться гражданином; ведь товарищ – «высшая партийная ценность» [Романенко 2003: 168], знак новой социальной иерархии, свидетельство абсолютной политической благонадежности и личной активной причастности к делам государственной важности. Так, в фельетоне М. Булгакова «Стенка на стенку» (1924) описывается, как сельский фельдшер, подавший заявление о вступлении в коммунистическую (тогда единственную и правящую) партию, но принявший затем участие в традиционном кулачном бою местных крестьян по поводу престольного праздника (т. е. религиозного предрассудка), появляется в укоме (уездном комитете партии): «Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было на его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Он приветствовал всех словами, полными достоинства: “Здравствуйте, товарищи ”. На что ему ответили гробовым молчанием. А секретарь укома… сказал фельдшеру такие слова: “Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне”. При слове “ гражданин ” Талалыкина несколько передернуло… Он повесил голову и удалился из укома. Раз и навсегда» [Булгаков 1989, 2: 485–486].

Причем подобный прием развенчания уже применялся революционными вождями по отношению к бывшим единомышленникам, в том числе – зарубежным, например: «Во время заседания съезда австрийской социал-демократии, когда товарищ Элленбоген – тогда он еще не был социал-патриотом, тогда он был еще товарищем – делал свой доклад…» [Ленин 1976: 177].

Новый статус слова гражданин фиксируется советской лексикографией, снабдившей его соответствующей пометой: «гражданин – 1) ‘подданный какого-н. государства’. «“Американский г.”. “Вот он (пролетариат), творец мирового труда и г. всей вселенной”; 2) ‘сознательный член общества, человек, подчиняющий свои личные интересы общественным’ (ритор.). “Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан”. Некрасов; 3) ‘взрослый человек, мужчина’ (нов.). “Неизвестный г. раздавлен трамваем” // ‘формула обращения к мужчине’ (нов.). “Граждане, постойте!”» [СУ I: 613–614].

Близкие к приведенным дефиниции находим и в дальнейшем: «гражданин – 1) ‘лицо, принадлежащее к постоянному населению данного государства, пользующееся всеми правами, обеспеченными законами этого государства, и исполняющее все установленные законами обязанности’. «Гражданин Советского Союза»; 2) ‘взрослый человек, мужчина, а также форма обращения к нему’…; 3) высок. ‘человек, подчиняющий свои личные интересы общественным, служащий родине, народу’…; 4) устар. ‘житель города, горожанин’» [МАС2 1981, I: 342].

Верно замечено, что «всё же оттенок официальности тоже накладывал свою печать на это обращение [гражданин ], поэтому не во всех случаях жизни им удобно пользоваться» [Формановская 1982: 113] (еще в 1940 г. Л. В. Щерба констатировал: «Слово гражданин всегда имело ореол чего-то возвышенного, однако сейчас мы скажем гражданин Иванов, извольте выйти вон, и отнюдь не товарищ Иванов: слово гражданин в смысле титула приобрело что-то официальное» [Щерба 1974: 274]). Но точнее было бы говорить в связи с этим о неких обертонах обращения гражданин, которые вносились в него применением в одной из наиболее привычных для многих сфер – в сфере правоохранительной деятельности. Ср. в следующих кинодраматургических микродиалогах: 1) «В дверь купе постучали. “Да!” – сказал следователь. Вошел Иван… “Здравствуйте, гражданин следователь“. Следователь, забыв свое важное положение, громко засмеялся. И проводник – не понимая, в чем дело, – тоже неуверенно подхихикнул… “Почему же я – гражданин?” – спросил следователь, отсмеявшись. “А как?” “ Обыкновенно – товарищ ”. Проводник понял, наконец, в чем дело, и чуть не захлебнулся в восторге от своей догадливости… “ Рано!.. Рано гражданином -то. Это потом, чудак!”» [Шукшин 1988в: 250–251]; 2) «“Думаю заняться сельским хозяйством, гражданин начальник” [обращается к начальнику колонии осужденный, у которого закончился срок лишения свободы]. “ Товарищ ”. “А?” – не понял Егор. “Теперь для тебя все – товарищи ”, – напомнил начальник. “А-а! – с удовольствием вспомнил Прокудин. И даже посмеялся своей забывчивости. – Да-да! Много будет товарищей!”» [Шукшин 1988б: 292].

И в послесоветское время лексикографические характеристики слова гражданин меняются почти незаметно: «гражданин – 1) ‘лицо, принадлежащее к постоянному населению данного государства, пользующееся его защитой и наделенное совокупностью прав и обязанностей’; 2) ‘взрослый человек, а также форма обращения к нему’» [ТСРЯ 1996: 139]. Иногда указывают на активизацию его употребления: гражданин офиц. ‘лицо, пользующееся, наделенное правами гражданства в стране проживания’ [ТССРЯ 2001: 185]. Следует отметить хотя бы один несомненный результат новейших социально-реформаторских экспериментов: исчезновение из лексикографии (а может быть, и не только) представления о гражданине как сознательном члене общества, подчиняющем свои личные интересы общественным и служащем родине и народу.

Впрочем, еще в период президентской избирательной кампании 1996 г. была, по существу, реанимирована ранее внедрявшаяся советской пропагандой интерпретация конституционного права гражданина участвовать в выборах органов власти как его гражданского долга, подлежащего неукоснительному исполнению. Ср.: «Председатель Центризбиркома Рябов сказал, что необходимо исполнить свой гражданский долг» [Время. ОРТ. 27.06.96]. «Корреспонденты “Взгляда” исполнили свой гражданский долг» [Взгляд. ОРТ. 05.07.96]. – и: «Мэр Саратова тоже исполнил гражданский долг» [24. Ren-TV.29.03.05]. «С чувством выполненного гражданского долга вы можете возвращаться домой и ждать результатов голосования» (из агитационно-рекламного видеоклипа ЦИК РФ) [РТР, октябрь 2007].

Товарищ

Этимологически это слово обычно рассматривают как общеславянское заимствование из тюркских языков [Фасмер 1973, IV: 68]; первоначальное значение, вероятно, – ‘компаньон в торговле’ [Шанский 1971: 444]. Ср., однако, и другое предположение: «от др. – рус. товаръ, одним из значений которого и, м. б., старшим на вост. – слав. почве, было ‘стан’, ‘военный лагерь’ [в частности, Срезневский отмечает, что товаръ – ‘стан’ (‘военный лагерь’), а форма слова на išč-ь (товарищь) могла возникнуть под влиянием др. – рус. товарище – также ‘стан’ у Срезневского]» [Черных 1993, 2: 247]. В. В. Колесов называет его в числе именований, развивающих прежнее образное значение ‘соратник в походе’: товарищ – «тот, кто с тобой, в одном “товаре”, т. е. в торговой поездке, временный друг, но накрепко связанный с тобой всеми случайностями путешествия по диким и опасным местам» [Колесов 1986: 58]. Вплоть до XVI в. товарищъ – ‘участник, сотоварищ’: «“Свѣдомо вамъ, что приѣздилъ здѣсе къ намъ попъ Харитонъ отъ васъ съ товарищи на поставление”. Кипр. м. посл. Пск. дух. п. 1395 г. “Полѣзъ есми на судно послово и съ товарищи”. Афан. Никит. 331. “гс'ь оц'ь нашь, защити и сохрани… и отъ товарища немлосерда и отъ сусѣда не люба”. Сбор. Кир. – Белоз. XV в.» [Срезневский 1958, III: 969]. Считают, что это новое слово утверждается «уже без всяких колебаний», вытесняя в соответствующих стандартных ситуациях слово другъ [Колесов 1986: 58].

В XVI–XVII вв. слово товарищъ (товарыщъ) употребляется, по-видимому, широко. Преимущественной сферой его использования являются официально-деловые документы, ср.: «“Во дворѣ тягломъ Якушъ Юревъ оконничникъ… да ему жъ Якушу князь Федоръ Мещерский съ товарыщи поддали въ полдвора въ подмогу брата его Трешку…” [Новг. п. кн. II. 19. 1586 г.]. “И Великий Государь… на тѣхъ своихъ измЂнниковъ и воровъ, на Ивашка Заруцкого съ товарыщи и на его единомышленниковъ, за ихъ нестерпимыя злые дЂла, послалъ бояръ своихъ и воеводъ”. ААЭ III, 53. 1614 г. “А ныне по нашему великого государя указу на него ж, вора и богаотступника и изменника на Стеньку Разина, и на его участников, на таких же воров, послан с Москвы… Иван Васильевич Бутурлин с товарыщи”. Разин. Восст. II–III. № 199. 142. 1670 г. “Буде они [бежавшие из Москвы «розных полков надворные пехоты многие люди»] про ково из товарищей своих или про поноровщиков скажут и тѣх потомуж велѣ имат и распрашиватъ про все подлинно”. А. Дедил. воев. Избы. № 644. сст. 2. 1682 г.» и др. [КДРС].

Вместе с тем, слово товарищъ неоднократно встречается и в публицистике того времени: «“…Та же собака, изменник князь Семен Ростовский… своим изменным обычаем литовским послом, пану Станиславу Давойну с товарыщи, нашу думу изнесе…” Ив. Гр. Посл… 41. 1564 г. “…Егда первое посылахом на Казаньскую землю воеводу своего, князя Семене Ивановича с товарыщи…” Ив. Гр. Посл., 47. 1564 г. “…Паче же наругающе и попирающе ангельски образ, и согласующе ти ласкателем, и товарыщем трапезы…” Курб. Эп. “…Епископъ Суздальский онъ, пьяный и сребролюбный, …глагола: “Феодоритъ… давный согласникъ и товарищъ Артемьевъ; негли и самъ еретикъ есть””. Курб. Ист., 336. XVII–XVI вв. “Сему ж вражию совету бысть единомысленник Иван Плещеев с товарыщи”. Сказ. Авр. Пал… 190 об., 1620 г.» [КДРС]. Используется это слово и в нейтрально-повествовательных частях летописей: «“Въ мае же послалъ государь на Волгу атамана Ляпуна Филимоновича съ товарищи…” Львов. Лет. II. 584 г. (под 1557 г.)» и др., а также в частной переписке [КДРС]; оно, несомненно, употреблялось и в устном разговорно-бытовом общении. Так, в Холмогорах или Архангельске Р. Джемс записывает в своем словаре-дневнике (1619): «tovarish, a fallowe приятель».

Вероятно, для XVI–XVII вв. слово товарищ можно считать общеупотребительным и не выражавшим какую-либо оценку называемого им лица. Однако не обнаружены свидетельства указанного времени об использовании этого слова в качестве обращения.

Русская лексикография XVIII в., по существу, подтверждая эти характеристики, указывает и на многозначность слова, причем старинное его значение, по-видимому, еще не забылось – оно не снабжено хронологической пометой: «таварищъ – 1) ‘участник в торгу’; 2) ‘в пространнейшем смысле значит: отправляющего одну с кем должность, находящегося в одном с кем состоянии’. “Таварищъ въ учении, въ пути”» [САР1], [САР2]. Почти совершенно совпадает с этой дефиниция в [Сл. Соколова], однако здесь иное написание заглавного слова – товарищъ.

Впоследствии лексикографические дефиниции заметно меняются: «товарищъ – 1) ‘находящийся в одном с кем обществе, участвующий в делах или занятиях другого’; 2) ‘помощник, сотрудник (министра)’» [Сл. 1847 г. ]; «товарищъ – ‘дружка, сверстник, ровня в чем-либо; однолеток, односум, помощник, сотрудник, соучастник в чем; клеврет, собрат’. “Товарищъ дѣтства”, – ‘совоспитанник’; “по службѣ” – ‘сослуживец’ – “Въ дорогѣ сынъ отцу товарищъ” – оба равны, помогают друг другу… “Товарищъ министра” – ‘старший помощник, заступающий его’. В вербованных полках рядовой назывался товарищем. …“Слуга барину не товарищъ”, “Чортъ попу не товарищъ”… “Родной братъ продастъ, а товарищи не выдавцы”» и мн. др. [Даль 1955, IV: 409].

Слово товарищ довольно часто используется, например, в произведениях А. П. Чехова конца XIX в. в качестве, как выразились бы сегодня по-новорусски, корпоративного именования; так называют членов профессиональных сообществ: актерского («Первый любовник» (1886) и др.), педагогического («Папаша» (1880); «Учитель» (1886), «Учитель словесности» (1889), «Человек в футляре» (1898) и др.), медицинского («Интриги» (1887), «Скучная история» (1889) и др.). Добавим, что в одном из писем М. П. Чеховой писатель приводит следующие тексты полученных им телеграмм в связи с постановкой пьесы «Дядя Ваня»: «Врачи- товарищи, члены VIII пироговского съезда русских врачей… шлют горячо любимому автору, своему дорогому товарищу выражение глубокого уважения и пожелание здоровья»… «Земские врачи глухих углов России, видевшие в исполнении художников произведение врача-художника, приветствуют товарища …» [Чехов 1957, 12: 472].

По крайней мере, к концу XIX в. обращение товарищ утверждается и в среде русского студенчества (см. [Гиляровский 1979: 220 и др. ]).

Однако, вероятно, еще ранее слово товарищ укрепилось в кругу революционеров и сочувствующих им. Например, С. Г. Нечаев в «Катехизисе революционера» постоянно употребляет его по отношению к приверженцам и участникам революционного движения: «Товарищи -революционеры, стоящие на одинаковой степени революционного понимания и страсти…» и т. д.; здесь же товарищество – в значении «революционная организация». По-видимому, это обстоятельство тоже сыграло роль в распространении слова товарищ.

Весьма значительные трансформации судьба слова товарищ претерпела в конце XIX и особенно в начале XX в. вследствие крупномасштабных общественно-политических процессов. Изменения в семантике и прагматике слова отразились в дневниках, мемуарах и других произведениях многих очевидцев и участников исторических событий, причем особенно важными являются два обстоятельства: во-первых, различные (иногда – диаметрально противоположные) оценки разными авторами (в том числе – устами их персонажей) революционных нововведений, что позволяет полнее определить роль социального фактора в судьбе слова товарищ; во-вторых, высокая степень образованности, литературной одаренности, языкового вкуса авторов, что помогает лучше увидеть и понять динамику семантико-стилистических эволюций слова.

Так, в рассказе «Губернатор» (1905) один из персонажей именует своими товарищами участников революционной организации [Андреев 1957: 340–341]; в рассказе того же автора «Иван Иванович» (1908) товарищами называют друг друга члены революционных боевых дружин [Андреев 1957: 367, 368, 373], когда же так пытается обратиться к дружинникам их пленник – околоточный надзиратель, это немедленно вызывает отторжение и угрозы, и он использует обращение граждане, показавшееся боевикам смешным в устах полицейского [Андреев 1957: 366]. Вокатив товарищ используют между собой и идущие на казнь революционеры [Андреев 1957: 442].

Косвенная характеристика того, как воспринималось обращение товарищ в формирующемся новом значении, содержится в пересказе монархистом М. В. Родзянко выступления одного революционно настроенного оратора: «Вот председатель Государственной думы всё требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасали… Так ведь, товарищи, это понятно… У господина Родзянко есть что спасать» [Шульгин 1989: 215]. Интересно замечание того же мемуариста, как и Родзянко – убежденного защитника самодержавия, о том, что после его речи перед гарнизоном Петропавловской крепости 1 марта 1917 г. о необходимости поддерживать воинскую дисциплину и оборонять крепость («слушали, по-видимому, понимали и даже сочувствовали»), «кто-то крикнул: “Ура товарищу Шульгину!” Но, уходя под это “ура”, я очень ясно чувствовал, что дело скверно…» [Шульгин 1989: 209].

Другой мемуарист так вспоминает о событиях буквально следующего дня: «…Вечером 2 марта [1917 г. ] делегация Совета [Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов] вновь явилась к П. Н. Милюкову с предложением выработать окончательный текст… …Была… присоединена следующая вступительная часть: “ Товарищи и граждане, новая власть, создавшаяся из общественно-умеренных слоев общества, объявила сегодня о всех тех реформах, которые она обязуется осуществить частью еще в процессе борьбы со старым режимом, частью по окончании этой борьбы”» [Милюков 1991: 23]. Здесь интересно сочетание обращений граждане, вероятно, адресованное именно представителям «общественно-умеренных слоев», – и товарищи – для остальных; по-видимому, такая конструкция должна была удовлетворить всех «реформаторов» без исключения.

Конечно, восприятия и оценки разными адресатами обращения товарищ варьировались, в том числе и в зависимости от эмоциональных факторов: «Революционеры-каторжане [возвращавшиеся из Сибири после февральской революции 1917 г. ], оказывается, очень меня любят как писателя, и я, хотя и отклонял от себя почетное слово – товарищ, но они мне на митингах заявили, что я – “ихний”и я их товарищ. Я был с ними на каторге и в неволе, – они меня читали, я облегчал им страдания» [Шмелев 1989б: 21].

Непривычность использования слова товарищ в качестве вокатива очевидно обратила на себя внимание мемуариста, вспоминающего об одном из эпизодов 3 марта 1917 г.: «…У подъезда собралась кучка любопытных, приветствовавшая Керенского при его появлении. Тут были дворники и прислуга нашего и соседних домов и случайно остановившиеся прохожие. Керенский, стоя в автомобиле, произнес им краткую речь, начав ее словами “ товарищи ”» [Карабчевский 1991: 166].

Слово товарищ именно в качестве обращения становится в массах революционно настроенных носителей языка всё более популярным. Ср. фрагмент протокола заседания Совета рабочих и солдатских депутатов Коломенского района Петрограда (от 2 августа 1917 г.): «Товарищи! Будьте на страже, копите силы, укрепляйте революционные организации, сплачивайтесь вокруг них…» [Хрестоматия 2005: 283].

И. А. Бунин в дневниках (1917–1918) использует слово товарищ и его производные в качестве резко пейоративных: «Позавчера Телешов рассказывал, как на него замахнулся хлыстом (в банке) какой-то “ товарищ ” – из начальства при банке – и крикнул: “Молчать!”»; «Подошел кто-то, что-то “ товарищеское ”, хотя мужик (молодой)…» [Бунин 1988, 6: 411, 396]. Писатель, один из участников диалогов «На пиру богов», заявляет: «Обратите внимание, как изменился даже внешний вид солдата, – он стал каким-то звероподобным, страшным, особенно матрос. Признаюсь вам, что “ товарищи ” кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими духовными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян – homo socialisticus» [Булгаков 1991: 80].

Ср. оценочно близкое высказывание литературного персонажа: «“ Товарищи грабить поехали, пропасти на них нет!” – про себя решил человек с мешком…» [Платонов 1988: 320].

Проблема выбора обращения либо к незнакомому, либо к социально чуждому лицу становится в связи с этим весьма актуальной. Иногда при знакомстве представляющийся сам четко обозначает свою политическую ориентацию (а заодно – принадлежность к правящему классу). Ср. – в ироническом изложении рассказчиком событий 1918 г.: «Юноша с оттопыренными губами и ушами величественно протягивает мне руку и отрекомендовывает себя: “ Товарищ Мамашев”» [Мариенгоф 1990: 23].

В других случаях у адресанта, не утратившего прежней самоидентификации, возникают значительные затруднения: «Мне вспоминается… петербургский [советский] не то воевода, не то губернатор тов. Москвин… Узнаю: концерт запрещен… Кто запретил? Москвин… Оказывается, есть такой губернатор в Петербурге… Позвонил по телефону, вызываю губернатора Москвина: “Как это, товарищ (а сам думаю, можно ли говорить “ товарищ ” – не обидится ли, приняв за издевательство?), слышал я, что вы концерт мой запретили”. “Да-с, запретил, запретил-с, сударь!” – слышу я резкий, злой крик» [Шаляпин 1991: 184].

М. А. Осоргин даже счел нужным особо указать на оплошность итальянского филолога-русиста, «упустившего случай» в своей статье «поговорить о сменившем слово господин слове товарищ, символе коммерческой сметки (от “товар”)» [Осоргин 1990: 56] – видимо, в полемическом запале не приняв во внимание собственно историю этого слова в русском языке. Впрочем, отечественные лингвисты сразу же заметили изменения в семантике и употреблении слова. Например, А. П. Баранников констатировал: «В кругах рабочих, крестьян и солдат вскоре после революции слова господин, барин, если не исчезли, то стали ругательными. В интеллигентских кругах слово товарищ, раньше обозначавшее только человека, связанного с нами общим занятием и общими интересами, после революции стало просто личным местоимением, подобно тому, как в древнеиндийском языке слово bhagavan, обозначавшее раньше “господин”, стало равнозначно нашему Вы. Новое значение слова товарищ, как личного местоимения, видно хотя бы из того, что оно утратило род и стало употребляться в обращениях к лицам того или другого пола; причем особенно характерным является народное посредствующее между приведенными значениями – старым и новым в смысле личного местоимения – выражение, употреблявшееся хоть и в шутливом смысле, но тем не менее знаменательное: товарищ в юбке. Слово товарищ своим значением чрезвычайно далеко отошло от соответствующей ему формы женского рода товарка, которое продолжает сохранять свое старое, дореволюционное значение. В мае – июне [1917 г. ] слово товарищ стало обозначать в тех же кругах только солдат и рабочих, а несколько позднее – специально только большевиков и полевее» [Баранников 1919: 79–80].

Иногда вложенное в уста литературного героя обращение, в высшей степени нехарактерное для описываемой социальной среды, позволяет автору подчеркнуть свое отношение к персонажу (и, естественно, передать это отношение читателю). Так, малосимпатичный редактор белоэмигрантской «Газеты», во «внутреннем механизме» которого «рядом с кнопкой “Локарно” была кнопка “локаут”, и где в ложно умную, ложно занимательную игру вовлекались разнокалиберные символы: “пятерка кремлевских владык” или “восстание курдов” или совершенно потерявшие человеческий облик отдельные имена: Гинденбург, Маркс, Пенлеве, Эррио… это был мир вещих предсказаний, предчувствий, таинственных комбинаций, мир, который был во стократ призрачней самой отвлеченной мечты»; редактор, который «профессионально перевирает цитату» из хрестоматийных пушкинских «Стансов», и не только ее [Набоков 1990, 3: 32–34, 65] – такой редактор, конечно же, вполне способен, в силу столь своеобразной речевой компетентности, сказать во многом близким ему «участникам литературных посиделок», тоже белоэмигрантам: «Да!.. всё на свете кончается, товарищи» [Набоков 1990, 3: 48].

Интересно и то, что слово товарищ как обращение и одновременно знак социально-политической принадлежности могло применяться в тексте художественного произведения для изображения тайного противника революционных сил. Таков эпизод романа А. Н. Толстого «Восемнадцатый год»: «Там [в комнате начштаба армии Сорокина], с ногами на ободранном диване, лежал щегольски одетый военный, рассматривая ногти. С крайней вежливостью и вдумчиво-пролетарским обхождением, через каждое слово поминая “ товарищ ” (причем “ товарищ ” звучало у него совсем как «граф Соколовский», “князь Телегин”), он расспросил о сути дела, извинился и вышел, поскрипывая желтыми, до колена шнурованными башмаками… Соколовский горящими глазами глядел на Телегина: “Ты понимаешь что-нибудь? Куда мы приехали? Ведь это что же, – белый штаб?”…Вошел начальник штаба [бывший полковник царской армии – «он всем нутром, во сне и наяву, ненавидел красных»]: “Дежурный мне передал, что вы, товарищи, прибыли по срочному делу”, – сказал он холодно и важно… – “Хвалю ваше усердие, ваш революционный пыл. (Он как бы подыскивал слова). Но впредь я просил бы не развивать паники…” Соколовский сидел, точно его пришибли: “Я не могу вернуться в полк с таким ответом… Предупреждаю, что на митинге я буду говорить за выступление…” Начштаба начал багроветь…: “И вы ответите перед ревтрибуналом армии, товарищ! Не забывайте, у нас не семнадцатый год!” – “Не запугаете, товарищ!”» [Толстой 1982: 395–396].

Несколько иной пример гиперкорректного употребления обращения товарищ содержится в «шутейном рассказе» (1923): сельская красавица знакомится с представителем уездного политпросвета, «светловолосым красивым юношей, товарищем Васютиным»: «Таня два раза мимо проплыла, наконец насмелилась: “Здравствуйте, товарищ!..” – “Пойдемте, барышня [!], освежимся!”, – и Васютин взял ее под руку…»; «“Ужасти в нашем месте скука какая. Одна необразованность”, – вздыхала Таня… “А вы что же, в городе жили?” – “Так точно. В Ярославле. У одной барыни паршивой служила по глупости, у буржуазки. Теперь я буржуев презираю. А вы, товарищ, женились когда-нибудь гражданским браком?”» [Шишков 1961: 529–531].

Изменения в частотности употребления слова товарищ могут служить и дополнительной приметой времени описываемых в художественном тексте событий; например, «здоровый частник» (его очевидный сегодняшний аналог – «эффективный собственник») Корейко прибывает в Москву, когда «слово гражданин начинало теснить привычное слово товарищ» [Ильф, Петров 1957: 373] – т. е. при введении нэпа.

Довольно многочисленны примеры вариативности формы обращения, диктуемой разными факторами (прежде всего социальной принадлежностью речедеятелей, с которой сопряжены и ситуации общения), в произведениях М. Булгакова 1920–30-х гг.

См. в очерке 1922 г.: если извозчики к «лимонным» людям (т. е. нэпманам и под.) обращаются господин, то «обыкновенная совпублика – пестрая, многоликая масса» «ездит в трамваях» и «носит у московских кондукторш название: граждане (ударение на втором слоге)»: «Гражда́ не, получайте билеты. Гражда́ не, продвигайтесь вперед» [Булгаков 1989, 2: 227–228].

Варьирование обращений явно неслучайно, как и последовательность реплик одного и того же персонажа повести, опубликованной в 1924 г.: «“Не налезайте, господа, а то вы мне, товарищи, стол опрокинете… Граждане!” – плачущим голосом запел кассир…» [Булгаков 1989, 2: 8]. Ср. вариативность обращений в следующих микродиалогах из хронологически близкого текста (вариативность, определяемую прежде всего разными культурно-образовательными уровнями вынужденных собеседников): «“Что-то вы меня, папаша, больно притесняете”, – вдруг плаксиво выговорил человек. Филипп Филиппович покраснел… “Кто это вам тут “ папаша ”? Что это за фамильярность? Чтобы я больше не слыхал этого слова! Называть меня по имени и отчеству!”… “Да что вы все… то не плевать, то не кури… – человек возмущенно лаял… – А ежели бы я у вас помер под ножиком? Вы что на это возразите, товарищ?” – “…Я вам не товарищ!” – …“Уж конечно, как же… Мы понимаем-с! Какие уж мы вам товарищи!”» – «“Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно “Шариков”, – и я и доктор Борменталь будем называть вас “ господин Шариков”. – Я не господин, господа все в Париже, – отлаял Шариков. – Швондерова работа! – кричал Филипп Филиппович. – …Не будет никого, кроме господ, в моей квартире!..» (см. там же: «Старуха попятилась к дверям и заговорила, обидевшись: “Чтой-то уж больно дерзко, господин профессор”» [Булгаков 1989, 2: 176]).

Наконец, в романе «Мастер и Маргарита»: «Что вы, товарищи … – прошептал ополоумевший администратор, сообразил тут же, что слово “ товарищи ” никак не подходит к бандитам, напавшим на человека в общественной уборной, прохрипел: – Гражда … – смекнул, что и этого названия они не заслуживают…» [Булгаков 1990, 5: 111].

Объясняя эволюции слова товарищ после 1917 г., Л. В. Щерба указывал и на возникшую у него эмоциональную окрашенность: «…Слово товарищ первоначально употреблялось преимущественно в тех случаях, когда были основания думать, что обращаешься к единомышленникам. Постепенно употребление это несколько расширилось, но всё же его происхождение и сохраняемая им благодаря этому задушевность мешают употреблять его по отношению к явно несимпатичному человеку: гражданин Иванов, скажем мы в таком случае. В результате слово гражданин в известных условиях неожиданно может получать неодобрительный оттенок, несмотря на возвышенный характер понятия, им выражаемого» [Щерба 1957: 127].

Однако – столь же неожиданно – оказывается, что товарищ – не только «высшая партийная ценность», но и «возможный, потенциальный враг» [Романенко 2003: 168]: «Характерным лингвистическим сигналом и дополнительной негативной оценкой слов этой группы [ «образ врага»] являются указательные местоимения этот (эти), реже такой. Например: “И все эти товарищи, к сожалению приходится считать их товарищами, пока не принято решение, – эти товарищи вели гнусную, контрреволюционную, противонародную линию”; …“Есть и такие товарищи, которые утверждают, что яфетическая теория и есть марксизм в лингвистике”… Дополнительной негативной оценкой этой группы являются неопределенные местоимения кое-кто, отдельные, некоторые, употребляемые, как правило, с существительным товарищи. Например: “ кое-кто из наших товарищей поторопились кое-где с введением непрерывки…” “В такой большой партии, как наша… не могло не оказаться отдельных товарищей, недостаточно стойких и трезвых в деле борьбы с врагами народа”. “ Некоторые обывательски настроенные товарищи до сих пор еще думают, что можно было обойтись без борьбы с уклонистами”. “ Некоторые товарищи думают, что обезличку можно уничтожить заклинаниями…”» [Романенко 2003: 117, 121–122].

В то же время четкая социально-политическая маркированность слова товарищ прочно укрепилась в сознании носителей русского языка. Это можно проиллюстрировать диалогом литературных персонажей, происходящим в весьма драматичных обстоятельствах: его участники, как и рассказчик, – пленные красноармейцы. «И слышу я рядом с собой такой тихий разговор. Один говорит: “Если завтра… нас выстроят и будут выкликать комиссаров, коммунистов и евреев, то ты, взводный, не прячься! …Я первый укажу на тебя! Я же знаю, что ты – коммунист и меня агитировал вступать в партию…” …Чей-то молодой голос отвечает: “Я всегда подозревал, что ты, Крыжнев, нехороший человек. Особенно, когда ты отказался вступать в партию, ссылаясь на свою неграмотность. Никогда я не думал, что ты сможешь стать предателем… <…> Не выдавай меня, товарищ Крыжнев”. А тот засмеялся тихонько. “ Товарищи, – говорит, – остались за линией фронта, а я тебе не товарищ, и ты меня не проси, все равно укажу на тебя. Своя рубашка к телу ближе”» [Шолохов 1960, 8: 47].

Перемены, происшедшие со словом товарищ в советскую эпоху, отчетливо отражены в соответствующих толковых словарях. В [СУ] «товарищ – 1) ‘человек, действующий, работающий вместе с кем-нибудь, помогающий ему, делающий с ним общее дело, связанный с ним общим занятием, общими условиями жизни, и потому близкий ему’; 2) ‘член своей политической партии (в языке революционных партий, в особенности – коммунистов)’. “Этот товарищ – прекрасно образованный марксист”. “Поручить дело нескольким энергичным товарищам”. “Доклад будет сделан товарищем из районного комитета”. “На этой (Таммерсфорсской) конференции впервые лично встретились Ленин и Сталин. До этого они поддерживали связь между собой письмами или через товарищей”. История ВКП(б). // ‘Член советского общественного коллектива, человек, принадлежащий к советскому обществу, всякий, кто вместе с другими участвует в общей советской работе’ (нов.)…; 3) ‘то же – при фамилии или звании человека своей (партийной, советской) среды’…. (нов.) // ‘при фамилии или звании-обращении к человеку такой среды’ (нов.)… “Товарищи матери, берегите здоровье своих детей!” // без имени или звания – обращение к любому взрослому постороннему, незнакомому человеку в советской среде (за исключением случаев, когда известна или предполагается его принадлежность к чужой социальной среде; нов. разг.). “Товарищи, соблюдайте очередь”. “Потеснитесь, товарищи, дайте место старушке”. 4) кого в наименованиях званий и должностей ‘помощник, заместитель’ (дореволюц. офиц.). “Товарищ министра”. “Товарищ прокурора”. “Товарищ председателя”».

По мнению А. П. Романенко, «в описании первого значения [товарищ в СУ] “новизна” проявляется в употребленных АКС [архетипических ключевых словах] и примерах. В описаниях второго и третьего значений новое всё (о чем свидетельствует и помета “нов”.), причем “новизна” эта так значима, что в примерах из советской и партийной жизни не используется традиционное лексикографическое сокращение слова до начальной буквы. Об этом же свидетельствует исчерпывающая полнота примеров» [Романенко 2003: 138].