Всё врут календари?

Он уже составил в своей голове целый систематический бред… Нет ни прошедшего, ни будущего, а потому летосчисление упраздняется. Праздников два; один весною, немедленно после таянья снегов, называется «Праздником Неуклонности» и служит приготовлением к предстоящим бедствиям; другой – осенью, называется «Праздником Предержащих Властей» и посвящается воспоминаниям о бедствиях, уже испытанных.

М. Е. Салтыков-Щедрин

Феномен манипулятивных игр в слова можно довольно наглядно наблюдать на примерах многих семиотических микросистем, сочетающих в себе компоненты универсальной оппозиции сакральный / профанный, которые к тому же способны меняться местами и/или получать вариативные словесные воплощения. Таковы различные календари. Некоторые их них, оказывается, могут быть использованы как наборы словесных фигур в конструировании политкорректных построений – в целях обеспечения толерантности.

Сакральной обычно становится сама исходная хронологическая точка летоисчисления, причем она во многих случаях непосредственно связывается с определенными собственно религиозными представлениями.

Так, для мусульман началом летосчисления стала дата хиджры – переселения Мухаммеда и его приверженцев из Мекки в Медину в сентябре 622 г. – 1-е число 1-го месяца (мухаррама) 622 г. – 16 июля 622 г. [СЭС 1983: 1443]. В юлианском календаре, пришедшем на Русь вместе с христианством, отсчет сначала велся от сотворения мира – за 5508 лет от Рождества Христова (в соответствии с установлениями православной церкви), затем – уже непосредственно от упомянутого евангельского события.

Подлинные или мифические эпизоды, осознаваемые носителями различных культур и приверженцами разных религий как сакральные и потому послужившие причинами для учреждения праздника, конечно, могут варьироваться. Например, ветхозаветная история повествует о том, как царица Есфирь и ее наставник Мардохей добились у царя Артаксеркса права истреблять всех «зложелателей» иудеев (по довольно малозначительному поводу). Последние, естественно, с энтузиазмом воспользовались новообретенной законной лицензией. «И все князья в областях, и сатрапы, и областеначальники, и исполнители дел царских поддерживали иудеев, потому что напал на них страх пред Мардохеем [ставшим фаворитом царя с помощью Есфири. – А. В. ]. <…> И избивали иудеи всех врагов своих, побивая мечом, умерщвляя и истребляя, и поступали с неприятелями своими по своей воле. В Сузах, городе престольном, умертвили иудеи и погубили пятьсот человек… И умертвили в Сузах триста человек [т. е. дополнительно. – А. В. ]. И прочие иудеи, находившиеся в царских областях… умертвили из неприятелей своих семьдесят пять тысяч… Мардохей… послал письма ко всем иудеям… о том, чтобы они установили каждогодно празднование у себя четырнадцатого дня месяца адара и пятнадцатого дня его как таких дней, в которых иудеи сделались покойны от врагов своих… чтобы сделали их днями пиршества и веселия» [Есф. 9: 3–22]. Именно этот праздник российские СМИ «позиционируют» (выражаясь их языком) как «самый веселый»…

Довольно характерное для революционных социально-политических катаклизмов стремление путем вербальных операций воздействовать на восприятие времени тем образом, который желателен победившей стороне, получило свое наиболее известное выражение во введении французскими республиканцами собственного календаря. Счет годов в нем начинался со дня уничтожения королевской власти и провозглашения республики (т. е. со дня наступления новой эпохи); главное же заключалось в том, что точно согласовалось с идеями Просвещения, – в отказе от прежних сакральных ориентиров с их одновременной заменой на новые. «Идея календаря состояла в полном освобождении от религиозной основы, содержащейся во всех календарях. Названия месяцев отражали явления природы и сельскохозяйственные работы. <…> Вместо недель были введены декады. Последний день декады посвящался отдыху. В конце года добавлялись пять или (в високосном году) шесть добавочных дней – праздников Гения, Труда, Подвигов, Наград, Мнения» [Куликов 1991: 163].[39]

В России же введение григорианского календаря декретом Совета Народных Комиссаров от 24 января 1918 г. (по которому после среды 31 января 1918 г. следовал четверг 14 февраля этого же года), было, скорее, всё же шагом к «интеграции в мировое сообщество», как выразился бы сегодняшний агитпроп, – в силу объективной необходимости [Куликов 1991: 112, 156].

Гораздо более интересными новациями советской власти в этой сфере стало новое градуирование отрезков времени, получивших соответствующие именования. По данным [СУ], наряду со словом семидневка – «(нов.) ‘единица времени, равная семи дням, семидневная неделя’ (т. е. по числу дней равная традиционной), появляются декада – «‘десятидневный период, заменивший неделю в современном советском календаре (по образцу календаря, действовавшего в эпоху Великой французской революции)’, а также пятидневка – «(нов.) ‘период времени в пять дней, пятидневная неделя’ и шестидневка – «(нов.) ‘период времени в шесть дней, шестидневная неделя’ (кстати, лишь последний из неологизмов присутствует в толковании привычного слова неделя, которое подано здесь как многозначное: «неделя – 1) ‘время от понедельника до воскресенья включительно’ // ‘единица счета времени, равная семи дням; семидневный срок’; 2) ‘то же, что шестидневка (нов., разг.)’. Собственно, путем введения пяти– и шестидневных недель пытались еще и решительно пресечь традицию, шедшую на Руси с XVI в., – именовать седьмой день недели воскресеньем, словом, непосредственно связанным с православием [Куликов 1991: 36].

Конечно, радикальными становятся с приходом новой власти изменения в названиях праздников, в свою очередь образующих идеологически и политически значимую микросистему, в которой особо выделяются государственные праздники, объявляемые выходными (нерабочими) днями.

Например, в Советском Союзе таковыми были: 1 января – Новогодний праздник, 8 марта – Международный женский день, 1 и 2 мая – День международной солидарности трудящихся, 9 мая – Праздник Победы, 7 октября (ранее – 5 декабря) – День Конституции СССР, 7 и 8 ноября – годовщина Великой Октябрьской социалистической революции [СЭС 1983: 1048].

Теперь же к ним добавилось официально регламентированное Рождество Христово (напомним, что, в соответствии с ч. 1 ст. 14 Конституции РФ, «Российская Федерация – светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной»; то же – в ч. 1 ст. 4 Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» № 125-ФЗ); День России (который сначала – видимо, по американскому образцу – был Днем независимости России, причем неизвестно от кого). Другие праздники были в духе толерантности благопристойно переименованы: 23 февраля (ранее – День Советской Армии и Военно-Морского флота) – День защитников Отечества (поскольку, согласно ч. 1 ст. 59 Конституции РФ, «защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина Российской Федерации», постольку и отмечание этого праздника приобрело поистине всенародный характер, благо он стал всеобщим выходным днем)[40]; годовщина Великой Октябрьской социалистической революции почти волшебным образом превратилась в День согласия и примирения (непонятно, кого с кем), а потом и совсем исчезла из календаря, будучи замененной довольно невразумительным Днем народного единства (4 ноября).

Небезынтересно и то, что в июле 2011 г. день 2 сентября был включен в перечень памятных дат как День окончания второй мировой войны, но – не как День воинской славы (не говоря уж о тщетности попыток установления праздника – Дня победы над милитаристской Японией; кстати, сегодня еще живы некоторые ветераны, награжденные советской медалью «За победу над Японией» с датой на реверсе: «3 сентября 1945»). По заявлению сотрудника МИД Японии, «при утверждении даты была проявлена определенная забота о нашей стране».

Нетрудно заметить, что модернизированные номинации несут совершенно иначе (иногда – противоположно) ориентированный и ориентирующий идеологический потенциал, заключенный в словах-символах, они же – и слова-мифогены. Остановимся подробнее на некоторых из них.

По мнению доктора исторических наук профессора Н. А. Кирсанова, «скоропалительное, ни на чем не основанное превращение дня 22 октября (4 ноября по новому стилю) в государственный праздник День народного единства основано на псевдоисторической мифологии людей, не знающих историю своей страны и склонных грубо ее фальсифицировать ради выполнения политического заказа» [Кирсанов 2009: 4]. Тщательный анализ показывает, что 22 октября (4 ноября н. ст.) 1612 г. произошло одно из заурядных событий Смуты – многолетней всеобъемлющей гражданской войны, в ходе которой высшая знать и ее сословный орган Боярская дума (Семибоярщина), перешедшие на сторону польско-литовских интервентов и впустившие их в Москву, позвали на русский престол польского королевича Владислава и заставили москвичей присягнуть ему как новому царю.

Интервенты жестоко расправились с москвичами, поднявшими восстание 19 марта 1611 г., и затем укрылись в Кремле, дав там прибежище, в числе других своих пособников (московских бояр и их семей), и Романовым: «тушинскому патриарху» Филарету (в миру Федору Никитичу), отцу находившегося при нем будущего царя Михаила, и матери его инокине Марфе (в миру Ксении Ивановне), Ивану Никитичу (дяде будущего царя), члену Семибоярщины, и их родственникам. 22 октября казаки пошли на приступ. Осажденных в Кремле мучил голод, и, «чтобы избавиться от лишних ртов, интервенты велели боярам выслать своих жен из Кремля… На этом закончился день 22 октября 1612 г… 26 октября (8 ноября по новому стилю) был подписан договор о сдаче польского гарнизона в Кремле. В этот день поляки выпустили из Кремля членов Семибоярщины и всех русских людей» [там же], в том числе и Романовых, потомки которых «знали цену упомянутым датам. День 22 октября (4 ноября по нов. ст.) в царской России никогда не отмечался как государственный праздник, и ни один историк никогда не замечал в нем события, достойного для празднования» [там же]. Можно полагать, что 4 ноября было избрано в качестве своеобразного противовеса и заменителя 7 ноября, привычного для очень многих действительно праздничного дня.

Что же касается переименования первомайского праздника (при том, что 1 и 2 мая в России пока еще выходные дни), то оно имеет свою предысторию и зарубежный источник, причем некоторые версии существенно разнятся.

Считают, между прочим, что на 1 мая – в разных странах и у разных народов – приходится больше праздников, чем на любой другой день года [Ross]. Традиция весенних праздников плодородия существовала в Индии и Египте; торжества в честь Флоры, богини плодородия, цветов и весны, в древнем Риме проходили с 28 апреля по 3 мая; в средневековой Англии Майский день символизировал начало весны, а в современной первый понедельник мая – банковский праздник. По кельтскому календарю Белтэйн – начало лета (в последние годы этот неоязыческий праздник отмечается весьма активно). Вальпургиева ночь названа так в память св. Вальбурги (или Вальпургис), настоятельницы Хайденхаймского монастыря, споспешествовавшей св. Бонифацию при христианизации Германии в VII в.; причем этот праздник хронологически совпадает с более ранним, языческим, который в Германии включал обряды защиты от ведьмовства: по легенде, ведьмы встречаются с дьяволом на горе Брокен в канун 1 мая, и т. д. [Ross] (занятно, что последнее обстоятельство недавно было умело обыграно российскими телепропагандистами: «Это была настоящая Вальпургиева ночь [устроенная берлинской молодежью], только по улицам носились не ведьмы, а антиглобалисты» [Новости. 1 канал. 01.05.07]. Таким образом создана композиция из ассоциаций язычества с той «варварской религией», которой придерживаются современные варвары – антиглобалисты, к тому же временно заменившие собою традиционно-обязательных ведьм, тоже крайне отрицательных мифологических персонажей. Понятно, какое отношение формируется к антиглобалистам у телеаудитории).

Можно заметить, что подобный пример контаминации более раннего (языческого) и позднейшего (христианского) праздника, конечно, не единичен. «Древняя масленица оказалась сдвинутой со своего календарного срока христианским великим постом, несовместимым с масленичным разгулом. А так как пост подчинялся подвижному пасхальному календарю, то языческая масленица, хотя и уцелела после крещения Руси и дожила до наших дней (хотя бы в виде блинов [ «блины являются символом солнца и их изготовление и коллективное поедание отмечало победу дня над ночью, света над тьмой» [Рыбаков 1988: 668]), но сроки ее изменчивы. Первоначальный же срок непотревоженной масленицы – весеннее равноденствие» [Рыбаков 1988: 158].

Однако не менее интересны в чем-то близкие упомянутым случаям контаминации примеры того, как и церковные иерархи, и светские политические деятели пытались превратить изначально сугубо классовый (по-своему сакральный) праздник трудящихся 1 мая в совершенно иной (и с их точки зрения – тоже, конечно, своеобразно сакральный) путем переименования и необходимого идеологического обеспечения.

День 1 Мая «стал праздником международной солидарности трудящихся в память о событиях [в США] 1886 г. (провокация против рабочей демонстрации; в беспорядках были обвинены, а потом и казнены несколько анархистов). Праздник был связан с кровью и имел подспудный символический смысл. Учрежден он был в поддержку борьбы американских рабочих за 8-часовой рабочий день. Рейган в 1984 г. объявил 1 мая “Днем закона” (в честь “200-летия соединения закона со свободой”, по поводу чего был устроен шумный праздник). Затем к 1 мая стали приурочивать разные шумные акции, например, в 1985 г. в этот день Рейган объявил эмбарго против Никарагуа. Главное было – изъять из исторической памяти сами понятия о солидарности трудящихся. Буквально тем же способом действовали идеологи ельцинизма в России – при пособничестве руководства “независимых” профсоюзов. Они стали называть 1 Мая “Днем весны и труда”» [Кара-Мурза 2002: 527]. Есть, однако, и несколько иная версия: в США «День Верности празднуется 1 мая каждого года. Используется истэблишментом для того, чтобы противопоставить его международному празднику трудящихся» [Голенпольский 1978: 420]. Впрочем, и в том, и в другом варианте объяснения несомненной остается импортная сущность политтехнологического манипулятивного приема.

Получилось то, что Ш. Росс называет «соревнующимися праздниками»: «Различные авторитеты пытались запретить или подорвать Майский день [т. е. 1 Мая], особенно коммунистические ритуалы во время холодной войны. В 1955 г. папа Пий XII установил 1 мая как праздник Иосифа Труженика. В 1958 г. президент Эйзенхауэр установил 1 мая одновременно и как День закона, и как День верности. И то, и другое было специально предназначено для замены коммунистического праздника религиозным или патриотическим» [Ross]. По информации [Overview], «День закона [Law Day] предназначен для празднования главенства закона и его вклада в свободы, которыми обладают американцы… В 1957 г. президент Американской ассоциации адвокатов Чарльз С. Райн выбрал его [1 мая] как особый день празднования нашей [т. е. американской] правовой системы. 3 февраля 1957 г. президент Дуайт Д. Эйзенхауэр установил своим воззванием День закона. С тех пор каждый президент публикует ежегодное воззвание ко Дню закона… 7 апреля 1961 г. конгресс принял объединенную резолюцию… определяющую 1 мая как День закона в США… Резолюция предусматривает, что это “особый день празднования людьми Соединенных Штатов… для высокой оценки их свобод и подтверждения вновь их верности идеалам равенства и справедливости под сенью закона в их отношениях друг с другом и с другими странами; …для культивирования уважения к закону, что насущно для демократического образа жизни”» и т. д. (судя по этой цитате, День закона и День верности чуть ли не слились совершенно).

Но официально-казенная регламентация нововведенных праздников вовсе не смогла искоренить в сознании многих (в том числе и американцев) более привычного для них и имеющего определенный смысл – ведь в конце концов 8-часовой рабочий день стал считаться нормой: «День Труда по-прежнему отмечается 1 мая по всему миру и остается днем протестов и демонстраций. В последние годы они часто направлены против глобализации… В 2006 г. Соединенные Штаты вновь увидели 1 мая широкую политическую акцию… Различные группы и сообщества под лозунгом “День без иммигрантов” провели шествия, забастовки, потребительские бойкоты в поддержку прав тех, кто работает и живет в Соединенных Штатах, и в знак протеста против принятия закона, по которому подлежали бы высылке многие нелегальные иммигранты» [Ross].

Таким образом, за рубежом, в частности в США, 1 мая по-прежнему символизирует международную солидарность трудящихся в борьбе за свои права. Иное, если верить первомайским сообщениям СМИ, наблюдается в России. Например: «Праздничные демонстрации трудящихся в День весны и труда. Гуляющие [в Петропавловске-Камчатском] решили обойтись без политических лозунгов… Чтобы труд был в радость…» [Новости. 1 канал. 01.05.08]. Вероятно, вскоре толерантной радости по этому поводу станет еще больше: теперь официальное название российского государственного праздника 1 мая – День труда (Праздник труда), а безработица всё растет.

В более широком пропагандистском контексте регламентация 1 мая вполне согласуется с внедряемым в сознание «уважаемых россиян» представлением об идиллических отношениях между трудящимися и работодателями – о некоем смутно определяемом социальном партнерстве и о еще более туманной социальной ответственности бизнеса – в общем, «и возляжет агнец рядом со львом». Недаром ведь широко освещавшиеся ранее в советских СМИ выступления зарубежных трудящихся в защиту своих прав комментировались тогда весьма сочувственно (как «классовые бои в странах капитала») – ныне же, если репортажи о забастовках и демонстрациях изредка появляются на российском телевидении, то непременно сопровождаются рассуждениями о том, что подобные действия доставляют всем прочим гражданам неудобства, затрудняют дорожное движение и т. п. (всё равно, идет ли речь о стачках французских железнодорожников или британских авиаторов, недовольных своей зарплатой, или о совместных уличных выступлениях преподавателей и учащихся Испании и Италии, обоснованно протестовавших против «Болонского процесса» в образовании).

Типичные примеры: «Организованная ими [французскими профсоюзами] забастовка [в знак протеста против повышения пенсионного возраста] превратилась в общенациональное бедствие … К транспортникам присоединились врачи и учителя» [Вести. РТР. 21.11.07] (последние упомянутые злоумышленники очевидно усугубили «бедствие»).

«Беспорядки в Греции, есть раненые… На первом месте даже не профсоюзы, из-за которых нарушается связь и останавливается движение, а анархисты … Протестуют против урезания бюджета и продажи госсобственности» [Вести. РТР. 16.06.11] и т. п.

Картина манипуляций на почве «толерантных праздников» существенно дополняется усиленной популяризацией таких сугубо экзотических для России иноземных новаций, как день св. Патрика – покровителя Ирландии (судя по репортажам о приуроченных к этому дню манифестациях из города-героя Москвы, ирландцев там, оказывается, превеликое множество), Хэллоуин (ничего общего не имеющий с православием) или день св. Валентина, неизвестно почему – но зато в полном соответствии с западными суевериями и коммерческой практикой – объявленного покровителем всех влюбленных. Кстати, о последнем: «В один прекрасный день – 9 мая 1969 г. – папа римский одним махом вычеркнул из литургического календаря сразу двести святых, заявив, что они не настоящие святые. Под сокращение попали и святой Валентин со святым Христофором, которых правоверные католики веками почитали за “настоящих”» [Боноски 1978: 238].

Интенции и инициативы манипуляторов-«толерантистов» довольно прозрачны: чем бы российская молодежь ни тешилась, лишь бы не задумывалась об экономических, социальных и политических реалиях, породивших их причинах и творцах, а заодно – и о своем будущем. Иначе тупая толерантность так и не укоренится в России…

Добавим также, что глобальное нивелирование проявляется и в стимулируемой неудовлетворенности самими датами некоторых уже официально установленных государственных праздников.

Российское телевидение на протяжении нескольких лет настойчиво напоминает зрителям, что «во всем мире» Рождество Христово датируется иначе, чем в России: «Мир готовится к Рождеству 25 декабря» (А. Малахов) [Телеутро. ОРТ. 22.12.95]. «Весь мир празднует Рождество 25 декабря, а мы теперь – страна открытая и должны праздновать, как все» [Воскресенье. ОРТ. 24.12.95]. «Сегодня, в канун Рождества, главный российский Дед Мороз отправился из Великого Устюга в Москву» [Новости. ТВ-6. 24.12.98]. «22 декабря “Газпром” встречает Рождество в Москве» [РТР. 14.12.02] и т. п. Обнаружены и злонамеренные виновники отставания от «всего цивилизованного мира»: «До сих пор [!] в отличие от большинства христианского мира русская православная церковь отмечает Рождество в другое время» [Ren-TV. 07.01.05]. – «Всё дело в упрямстве русской православной церкви, не пожелавшей перейти на новый стиль» [ТВК. 13.01.05]. Правда, кажется, некоторые шаги в нужном направлении предпринимаются, вроде: «Российский президент на английском языке поздравил американцев с наступающим праздником Рождества» [Сегодня. НТВ. 19.12.09].

Возможно, что роль некоего компенсатора призваны сыграть весьма дорогостоящие (для рудиментов экономики страны) затяжные рождественские каникулы, активно используемые для заслуженного отдыха переутомленной трудовыми заботами элитой. Впрочем, гипотетически вероятна в перспективе и замена всех российских часовых поясов одним – московским, что благотворно скажется на работе систем управления разных ведомств и их региональных уровней.