Поле игры / Театр боевых действий

Рассуждая об общих чертах игры и ратного дела, Й. Хёйзинга писал, в частности: «Сообщество государств, построенное на положениях общепризнанного международного права… вовсе не утрачивает всех черт игрового сообщества. Разделяемые им принципы равноправия противостоящих сторон, дипломатические формы, взаимные обязательства верности договорам и официальное расторжение ранее заключенных соглашений формально уподобляются правилам игры, связующим сообщество государств…» [Хёйзинга 1997: 105] (впрочем, надо, конечно, учитывать, что это было написано за несколько лет до начала Второй мировой войны).

С другой стороны, «основные формы спортивного состязания по самой своей сути являются древними и неизменными. В некоторых из них на первый план выступает соревнование в быстроте и силе как таковое. <…> Существуют и такие формы, что сами собой развиваются в организованные игры с системою правил. Прежде всего это игры с мячом или же игры, когда участники убегают и ловят друг друга… Жесткая организация легче всего прививается в играх, где две группы играют друг против друга. И это тоже старо, как мир: деревня мерится силой с деревней, школа – со школой, квартал – с кварталом» [Хёйзинга 1997: 187].

Таким образом, между военными сражениями и спортивной командной игрой (например, футбольным или хоккейным матчем) существует определенное сходство. В битву вступает армия, подготовленная на маневрах, придерживающаяся определенных планов ведения боя – и генерального плана всей кампании в целом; имеются некие договоры и обязательства; существует поддерживающий армию тыл (пусть в современной войне это весьма условное понятие); воины конкретной армии снабжены обмундированием установленного образца; победившая сторона получает трофеи и репарации с побеждённой и т. п. В футбольном или хоккейном матче участвует команда, хорошо сыгранная на многочисленных тренировках, имеющая тактику очередной игры – и стратегию чемпионата в целом; существуют четкие и обязательные для выполнения правила поединка, нарушителей которых жестко наказывают (скажем, удаляют с поля, дисквалифицируют на определенный срок или количество игр); множество болельщиков, активно поддерживающих своих любимцев, образуют нечто вроде тыла; игроки каждой команды одеты в отличную от других форму; победителям достаются призы и гонорары и т. д.

Довольно много общего и в специальных терминосистемах войны и игры, как будто сообщающихся: сражение, как и матч, можно выиграть или проиграть, а в матче победить или потерпеть поражение; и там и здесь присутствуют как необходимые элементы атака, штурм, нападение, оборона, защита; в подготовке армейских командиров значительна роль штабных игр и т. п.

Весьма показательны в этом отношении и тексты некоторых песен о спортивных командных играх: они буквально пронизаны военизированной метафорикой. Вот, например, песня из советского кинофильма 1937 г. «Вратарь», посвященного футболистам: «Эй, вратарь, готовься к бою, – Часовым ты поставлен у ворот! Ты представь, что за тобою Полоса пограничная идет!» (сл. В. И. Лебедева-Кумача). Или в песне 1968 г. – о хоккеистах: «Суровый бой ведет ледовая дружина …» (сл. С. Т. Гребенникова и Н. Н. Добронравова).

Иногда параллели между войной и спортом материализуются почти неожиданным образом. Помнится, когда в начале 1970-х гг. советская хоккейная команда ЦСКА (Центрального спортивного клуба [Советской] армии) выступала за океаном, то зарубежные трансляторы матчей, указывая в титрах точное название соответствующего клуба НХЛ, тут же в титрах именовали ЦСКА то ли просто сокращенно, то ли исходя из определенных пропагандистских установок – «Red Army» («Красная Армия»). Получалось, что какой-то североамериканский хоккейный клуб вступил в противоборство со всей Советской Армией. Конечно, переживания по поводу игр были острыми – и прежде всего у тех, кто желал победы «своим», советским.

Есть и еще одна черта, обязательная как для воинов одной армии, так и для членов одной спортивной команды: верность своей стране, своему клубу. «Верность – это преданность лицу, делу или идее, не требующая дальнейших обсуждений причин этой преданности и не допускающая сомнений в ее постоянной обязательности. Это позиция, в сильной степени свойственная самой сути игры» [Хёйзинга 1997: 108].

Конечно, многое в большом спорте (как и в военном деле) за последние несколько десятилетий радикально изменилось. Большой спорт – часть большого бизнеса (как и шоу-бизнес, заменивший собой искусство). Главным критерием успешности спортсмена или команды становятся рентабельность и размеры гонораров (ср.: о теннисисте Кафельникове, который «переместился в рейтинге на одну строку ниже, однако по сумме заработанных в этом сезоне денег он выше» [Новости. ТВ-6. 15.03.99]): «…Отношение к игре становится всё серьезнее… Поведение профессионала – это уже не игровое поведение, непосредственности и беспечности в нем уже нет… Игра обрела серьёзность, игровое настроение из нее более или менее улетучилось» [Хёйзинга 1997: 188]. Существует развитая спортивная индустрия – производство инвентаря, сувениров, рекламы… Болельщиков почти всецело сменили «фанаты», не всегда хорошо разбирающиеся в тонкостях игры, но агрессивные, обычно готовые вступить в драку с такими же фанатами другой команды либо на трибунах стадиона, либо вне его – даже и заранее оговаривая время и место побоища, а также равное количество участников – до нескольких сотен человек с каждой стороны: это сами фанаты называют словом «околофутбол» [В час пик. Ren-TV. 14.08.09].

Примерно так предвидел сорок лет тому назад спортивную жизнь и «околоспорт» советский писатель-фантаст, рассказывая о посещении землянами коммунистического будущего планеты Торманс, где властвует олигархическая диктатура. «Людям Земли казалось странным, как могли спортивные состязания собирать такое огромное количество не участвующих в соревнованиях зрителей, почему-то приходивших в невероятное возбуждение от созерцания борьбы спортсменов. Только впоследствии земляне поняли существо дела. В спортивных соревнованиях выступали тщательно отобранные люди, посвятившие всё свое время упорной и тупой тренировке в своей спортивной специальности [далее сообщается: «Небольшая группа людей [тормансиан] среди “кжи” [ «краткожителей», представителей низших социальных слоёв, продолжительность жизни которых по государственному закону ограничивалась 25 годами] достигала возраста в 30 земных лет. Это были т. н. “спортивные образцы” – профессиональные игроки и борцы, ничем не занятые, кроме мускульных тренировок, развлекавшие огромные толпы на стадионах зрелищами, похожими скорее на массовые драки»]. Всем другим не было места на состязаниях. Слабые физически и духовно тормансиане, как маленькие дети, обожали своих выдающихся спортсменов. Это выглядело смешно и даже противно» [Ефремов 1989: 75, 299].

Изменилось и представление о спортивной верности – как и о верности вообще: например, многие советские хоккеисты – В. Фетисов и др. еще в годы перестройки уехали за океан, чтобы выступать за клубы североамериканской НХЛ. В российских СМИ их почему-то продолжали называть «российскими хоккеистами» и – якобы почетно – «легионерами» (хотя здесь налицо аналогия с «Иностранным легионом» – «назв. наемных воен. формирований Франции (с 1831) и Испании (с 1920). Состояли гл. образом из деклассиров. и преступных иностр. элементов» [СЭС 1983: 493]; кстати, еще в 1990-х российское телевидение в документальном фильме рекламного характера популярно объяснило, каковы условия службы во Французском Иностранном легионе и куда следует обращаться желающим поступить в него).

И всё же… В большом спорте специфически воплощается универсальная оппозиция свои / чужие (хорошие / плохие) – как и в войне. Как и в войне, есть сочувствующие своим – а есть и симпатизирующие чужим. На войне последних обычно квалифицируют как предателей и изменников, но, вероятно, с точки зрения толерантности это уже не совсем так…

«Для разжигания антигосударственного чувства были призваны (скажем прямо, наняты – в широком смысле слова) самые любимые таланты России, против слова которых беззащитна душа простого человека. После 1991 г. в их откровениях была сделана небольшая коррекция – упор делался уже на “советском” государстве, но это ничего не меняет. …Важен был сам факт: человек, которому мы поклоняемся, ненавидел свое государство. Вот Николай Петров, преуспевающий музыкант, делает такое признание: “Когда-то, лет тридцать назад… мне очень нравилось ощущать себя эдаким гражданином мира, для которого качество рояля и реакция зрителей на твою игру, в какой бы точке планеты это ни происходило, были куда важней пресловутых берёзок и осточертевшей трескотни о “советском” патриотизме. Во время чемпионатов мира по хоккею я с каким-то мазохистским удовлетворением болел за шведов и канадцев, лишь бы внутренне остаться в стороне от всей этой квасной и лживой истерии, превращавшей всё, будь то спорт или искусство, в гигантское пропагандистское шоу”» [Кара-Мурза 2002: 617]. Вероятно, именно это давно вызревшее «внутреннее отстранение» позже, накануне президентских танковых стрельб октября 1993 г. по Верховному Совету – как некоему условному олицетворению ненавистной советской власти и советского патриотизма – побудило Н. Петрова (в стае подобных ему представителей «демократической творческой интеллигенции») призывать мятежного Ельцина: «Канделябрами их [депутатов], Борис Николаевич, канделябрами!», за что музыкант и получил впоследствии почетное прозвище «канделябрист». Любопытно, между прочим, отметить здесь некую то ли преемственность, то ли закономерность: подобную воинственную решительность высказывал в августе 1991 г. виолончелист Ростропович, публично – перед телекамерой – совершенно неумело взявшийся за оружие и недоуменно вертевший в музыкальных руках автомат Калашникова…

Спортивный обозреватель считает: «А что футбол не романтическая комедия для подростков, а именно остросюжетный жанр, так то хорошо. Сюда и идут за эмоциями. Ответственные игры и замечательны тем, что рождают для изнежившегося в мире, согласии и толерантности человечества истинных героев войны. Беспощадных в нужное мгновение к сопернику, приносящих первобытное ликование своему народу» [Шевнин 2009: 5]. Возможно, и подобные мнения в определенной степени справедливы.

С точки зрения философа, развитие конфликта, перенесенного с поля «горячей» или «холодной» войны, возможно по двум основным сценариям (см. [Перцев 2003]).

Согласно первому, «одна из сторон, навязав оппоненту военное перемирие, продолжает добиваться своей победы иными, “ненасильственными” средствами»: «экономическая экспансия или блокада, массированное насаждение своего образа жизни на территории вчерашнего [?] врага под прикрытием переговоров» – «это всего лишь иные, невоенные способы добиться от противника капитуляции» [Перцев 2003: 31]. В общем, этот сценарий «предполагает понимание толерантности как средства обеспечения победы над противником без использования насильственных средств. Победы, достигаемой не мытьем, так катаньем, не мощью оружия, так мощью экономической или мощью интеллектуальной. Победа здесь равнозначна утрате противником его идентичности, отказу от собственной системы основополагающих жизненных ценностей» [там же]. Следует сказать, что вышеперечисленные «ненасильственные средства» в действительности вряд ли таковы: экономическая экспансия разрушает промышленность страны-жертвы, усугубляет в ней безработицу и нищету, снижает уровень здравоохранения и образования, ухудшает экологическую ситуацию и провоцирует техногенные катастрофы и т. п.; блокада вызывает голод – в обоих случаях стимулируется рост преступности, умножающей количество человеческих жертв. Насаждение противником своего образа жизни на территории врага – один из важнейших компонентов информационной войны, а утрата атакуемыми собственной идентичности и исконных жизненных ценностей – это одновременно потеря сколько-нибудь осмысленных перспектив дальнейшего существования; тем самым программируется вымирание побежденных.

Второй же из возможных сценариев (видимо, еще более толерантный, а потому, кажется, предпочтительный для цитируемого автора) предполагает «устремленность не к победе [напомним, что речь идет именно о конфликте; если в нем не предусматривается победа одной из сторон и, соответственно, проигрыш другой, то, может быть, подразумевается что-то иное – скажем, нечто вроде любовного поединка? – А. В. ], а к установлению устойчивого сотрудничества со вчерашним [?] противником» [Перцев 2003: 31] (видимо, в иных терминологических координатах подобное именуется коллаборационизмом). (Развернутый далее в цитируемом источнике перечень условий такого сотрудничества весьма любопытен в свете сегодняшних реалий.) Ср.: «…Довольно трудно представить себе армию, которая ставит перед собой иную цель, чем победа над врагом, армия, которая не имеет перед собой образа “вероятного противника”. Это трудно, но возможно. На протяжении последнего десятилетия российская армия живет [?] без такого образа. В возможности этого убеждает идея войск ООН, осуществляющих миротворческие функции, а также реализация концепции сотрудничества России с НАТО…» [Перцев 2003: 32]. Цитируемый автор, к сожалению, не указывает, какие крупные государства, последовав воодушевляющему примеру России, отказались от «образа вероятного противника» – видимо, они не считают подобное необходимым. Ведь, например, «сегодня летчики дальней авиации [РФ] называют своих зарубежных коллег друзьями. “Это воздушное патрулирование, а не боевое, то есть без боевого оружия”» (что-то вроде туристических круизов) [Новости. 1 канал. 28.08.07]. – «Согласно требованиям американской стороны сделать охрану F-15 и F-16 более эффективной [на международном авиакосмическом салоне в Жуковском]… Эти требования наших американских друзей были выполнены» [Вести. РТР. 21.08.07]. Или: «Бывшие вероятные противники, а теперь – партнеры … участвуют на Дальнем Востоке в совместных контртеррористических учениях… Российские и американские летчики в одной связке на учениях под брендом “Бдительный орел”» [Сейчас. 5 канал. 10.08.11.]. В том же толерантном направлении идет подготовка юношества в специальных учебных заведениях: «Главная идея кадетского воспитания – прославление России… Приложить все силы для прославления Отечества… У кадета Максима Зверева – одна из лучших работ на конкурсе ООН… Он предложил идею мирового правового государства. Суть – раскрытие всех государственных границ» [Обозрение–7. 7 канал. 10.02.03]. Ср.: «Наша страна – не страницы истории, не границы, не территории, а люди! Люди – это наша страна!» (реклама пива) [1 канал. 20.09.06].

Что же касается «миротворческих функций», то эта формулировка амбивалентна – ее понятийное наполнение вариативно. Когда-то, в начале 1950-х, на обложке американского журнала «Collier’s» был помещен фотомонтаж: солдат в каске с аббревиатурой UN на фоне карты СССР, с географическими обозначениями также на английском… И после того ведущие члены НАТО практикуют миротворчество очень активно – так же, как войска собственно США защищали и защищают «демократические ценности» (вариант – «свободу и демократию») по всему миру. Вполне возможна «гуманитарная операция, когда иностранные войска вступят на территорию РФ для предотвращения техногенных катастроф, для охраны ядерных арсеналов и опасных производств, для того, чтобы оружие массового поражения не попало в руки террористов с экстремистами» [Калашников 2003: 158] (см. там же диапазон поводов для военного вторжения в Россию, разработанный корпорацией «РЭНД» в начале 2003 г.).

«Наконец, современные армии в сотрудничестве своем способны противостоять природным и экологическим катастрофам. …Обретает вес и новое содержание идея войсковых формирований Министерства по чрезвычайным ситуациям» [Перцев 2003: 32], – при том, что постоянно сокращается и ослабевает («реформируется») российская армия, а теперь уже и милиция (полиция).

Столь же разумна для сырьевой России «экономика сотрудничества», включающая в себя отмену антимонопольного законодательства, так как оно – «барьер, поставленный на пути экономики, нацеленной на победу над конкурентами и последующий тоталитарный диктат на рынке» [там же]. В культуре такое толерантное сотрудничество предполагает «отрицание национального пуризма» и «взаимообогащение культур», причем с «постоянным взаимоограничением» и т. д. [Перцев 2003: 32–33] (почему-то совершенно не учитывается чужекультурная экспансия в России).

Конечно, подробное цитирование постулатов толерантности (точнее, философии капитуляции) целесообразно лишь как пример квинтэссенции многочисленных подобных построений, в изобилии присутствующих и в трудах толерантствующих российских лингвистов.

Замечая активизацию «так называемой патриотической лексики и фразеологии в связи с государственной программой патриотического воспитания 2001 г.» (Россия – великая держава, народ-победитель, достойный ответ США, лучшие в мире противоракетные комплексы и др.), делают вывод: «реанимация подобных стереотипов, возможно, дает патриотический заряд, но одновременно составляет почву для возникновения изоляции и конфронтации» [Купина, Михайлова 2002: 26] – т. е. для обиды наших добрых американских друзей: нарушается толерантность.

Пример вопиющей нетолерантности усмотрен и в оценочных высказываниях по поводу ряда событий XIX Олимпиады (Солт-Лейк-Сити, США), оказавшейся довольно трудной для российской сборной. На основе анализа языкового материала – текстов некоторых российских СМИ – делается вывод о тенденции к прямым, резко аффективным оценкам; походя упоминается (кажется, вслед за А. Вежбицкой) и присущая якобы исключительно русскому менталитету склонность снимать с себя ответственность за происходящее[36]. Всё это дает возможность утверждать, что «идеологема врага не только присутствует в общественном сознании, но и активно функционирует в СМИ. Жесткая ментальная оппозиция свои – чужие еще себя не изжила, хотя [!] советская эпоха осталась позади» [Мазнева 2002: 101]. Конечно, оппозиция свой / чужой (в различных ее модификациях и вербальных воплощениях) существовала у разных народов и задолго до советской эпохи, и существует ныне, и, по всей вероятности, будет существовать. Кроме того, спорт вообще и особенно т. н. «большой спорт» – специфические феномены. Как сказал однажды В. Высоцкий перед песней на спортивную тематику: «Когда комментатор говорит: “А вот сейчас наши чехословацкие друзья забросили нам еще одну шайбу”, не понимаю, почему “друзья”, если шайбу забили?!» Спортивные события для многих (спортсменов, тренеров, журналистов, болельщиков, просто аудитории СМИ) естественно окрашиваются эмоциями – прежде всего сопереживанием «своим». Наверное, многое зависит от того, кого считает «своими» цитируемый толерантный автор, у которого (в данном случае) Америка ассоциируется прежде всего с материальным благополучием, свободой, возможностью реализации творческого потенциала личности [Мазнева 2002: 96][37].

Кроме того, широкой российской аудитории совершенно неизвестно, в каких выражениях комментировали события упомянутой Олимпиады американские СМИ: уж если и толерантному автору официальной газеты «ночным кошмаром вспоминаются Игры-2002 в недружелюбном Солт-Лейк-Сити» [Долгополов 2009: 36], значит, отношение к сборной России (как следствие отношения к самой России) было подчеркнуто враждебным.

Впрочем, можно допустить, что при освещении российскими СМИ XIX Олимпийских игр имела место более или менее тщательно спланированная и срежиссированная PR-кампания, направленная на отвлечение внимания «населения» от повседневных тягот и неврозов (заодно – от поисков их причин) и на хотя бы временное объединение всех социальных слоев под лозунгом противостояния «чужим» (то, что таковыми здесь оказались США, – непринципиально: игры, пусть Олимпийские, всего лишь мимолетный эпизод). Мог проводиться и какой-то иной эксперимент по манипуляции общественным сознанием…

Регламентация толерантности: Dura Lex…

Итак, толерантность была фактически заявлена в качестве официальной идеологии современного российского общества. 16 ноября 1995 г. Россия наряду с другими 184 государствами, членами ЮНЕСКО, подписала упомянутую «Декларацию принципов толерантности» (в русскоязычном варианте – «Декларация принципов терпимости»). Постановлением Правительства Российской Федерации от 25.08.2001 № 629 была принята и активно осуществлялась Федеральная целевая программа «Формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе (2001–2005 гг.)». По сути, это был заказ на новую идеологию, охватывающий разделы «Личность», «Семья», «Общество», «Государство» с заложенным в них механизмом фундаментального перепрограммирования общества (раздел «Информационное и организационное обеспечение»). Реализация Программы проводилась за счет средств федерального бюджета, бюджетов субъектов РФ и внебюджетных средств. Общий размер финансирования – 397,85 млн рублей; руководство реализацией было возложено на Министерство образования РФ. Программа осуществлялась с 2001-го по 2005 г. в три этапа: первый включал в себя проведение научно-исследовательских работ и формирование в массовом сознании, в том числе с помощью СМИ, позитивного отношения к толерантности как социальной норме. Второй этап заключался в участии субъектов РФ в Программе. Третий – масштабное внедрение результатов работ предыдущих этапов (см. [Гуськова 2004: 135–136]).

Вполне предсказуемо, что в РФ наиболее активными борцами за толерантность оказались такие известные россияне, как А. Асмолов, бывший руководителем соответствующей федеральной целевой программы, и Э. Паин, возглавляющий Центр по изучению ксенофобии и экстремизма Института социологии РАН (ранее – директор Центра этнологических и региональных исследований). Ср.: «Это первая гуманистическая идеологическая программа, которая становится основой гуманизма, диалога и веротерпимости, в ней поставлены вопросы воспитания подрастающего поколения в духе миролюбия, веротерпимости, толерантности как центральные» (А. Асмолов). – «Чтобы побороть экстремизм… нужно организовать информационную атаку, в которую включатся не только ученые и СМИ, но и массовая культура… Механизмы борьбы с идеологией экстремизма по сути те же, что и его эскалации [!]» (Э. Паин) (цит. по [Гусар 2006: 98–99]).

Впоследствии карательные меры – естественно, вытекающие из благих намерений – на которые указывает связка понятий «толерантность» – «экстремизм» [Гуськова 2004: 136], были оформлены законодательно.

Продвижение соответствующего документа заняло несколько лет; в немалой степени, по-видимому, из-за того, что сама дефиниция понятия «экстремизм» вызывала затруднения: «Что такое политический экстремизм – реального определения нет» (министр юстиции П. Крашенинников) [Обозреватель. ТВ-6. 07.02.99] и др. Однако впоследствии (поскольку, например, фракция СПС настойчиво призывала «усилить борьбу с антисемитизмом, национализмом и экстремизмом» [Новости. ОРТ. 14.06.02], а «в президентском законопроекте впервые дается определение экстремизма» [Вести. РТР. 27.06.02]) насущно необходимый гражданам закон был принят (хотя ст. 280 УК РФ «Публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя Российской Федерации» и ст. 282 УК РФ «Возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды» и так уже предусматривают уголовную ответственность за указанные деяния).

Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности» (№ 114-ФЗ от 25.07.02) определяет, что экстремизм – это, в частности, и «пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности» (ст. 1). Здесь говорится также о возможности «предупреждения о недопустимости распространения экстремистских материалов через средство массовой информации» (ст. 8) и об «ответственности средств массовой информации за распространение экстремистских материалов» (ст. 11). Впрочем, комментарии самих СМИ по поводу текста закона не были хвалебными, ср.: «В законопроекте нет четкого определения экстремизма, поэтому он может стать орудием давления на вполне мирные общественные организации и неугодных чиновников» [Новости. ТВК. 06.06.02]. «Госдума приняла во втором чтении закон о противодействии экстремизму. В документе впервые дано определение экстремизма… Несколько страниц мелким шрифтом, под которые можно подогнать кого угодно…» [24. Ren-TV – 7 канал. 20.06.02]. Сто́ит сказать, что после многократного редактирования текста этого закона довольно существенно изменилась квалификация са́мого важного для него понятия – «экстремистская деятельность (экстремизм)». Отметим, например, что были исключены такие признаки, как «унижение национального достоинства», «подрыв безопасности Российской Федерации», «захват или присвоение властных полномочий», «создание незаконных вооруженных формирований», «осуществление террористической деятельности»; «осуществление массовых беспорядков, хулиганских действий и актов вандализма по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды, а равно по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы»: возможно, все они теперь (в редакции Федерального закона от 27.07.2006 № 148 ФЗ) объединены под признаком «публичное оправдание терроризма и иная террористическая деятельность».

Не менее интересны и изменения в ранжировании тех дефиниций, которые вроде бы сохранились почти в том же виде, что и в первоначальном (2002) тексте закона. Так, среди понятий, позволяющих определить «экстремистскую деятельность (экстремизм)», фигурировали «возбуждение расовой, национальной или религиозной розни, а также социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию» и «пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности». Теперь же они сформулированы несколько иначе: «возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни» и «пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии». Таким образом, на первый план (очевидно, по степени важности) вынесен некий социально ориентированный аспект экстремизма; допустимо предположить, что это, например, не противодействие «адресной социальной помощи особо нуждающимся», а совсем иное[38]. Вспомним афористичное высказывание: «Мы контролируем ситуацию в области экономики, не допустим экспроприации экспроприаторов» (Б. Грызлов) [Вести. РТР. 25.01.00] (отметим здесь глубокую преемственность давних исторических традиций: примерно во второй половине III тысячелетия до н. э. гераклеопольский царь наставлял своего сына-наследника: «Подавляй чернь, гаси пыл ее, – не склонны к восстанию богатые, бедняки же замышляют вражду» [Поучение царя 1978: 207] – хотя возможно и то, что российский политик имел в виду желанный кому-то передел собственности вследствие смены президента РФ).