Annotation 11 page. Чеченская экспедиция. – Поражение и смерть Волжинского

Чеченская экспедиция. – Поражение и смерть Волжинского. – Взят Ларго. – Гимры. – Смерть Кази-Муллы Немного позже Розен и Вельяминов вышли из Назрани с 9000 солдат и 28 пушками и направились в нижнюю Чечню. Торнау, который сопровождал экспедицию, оставил нам следующее описание лесных кампаний тех дней, из которого видно, как это было опасно и как много зависело от командира: «В это время (1832) мы еще не прорубили тропы через лес. В начале 20-х Ермолов вырубил растительность на расстоянии ружейного выстрела по обеим сторонам дороги через хорошо известный Гойтенский лес. Однако это пространство уже заросло молодой порослью и кустарником, поэтому нам пришлось вести бои с чеченцами в очень трудных условиях. Как противники чеченцы были достойны всяческого уважения, и среди их лесов и гор ни одно войско в мире не могло бы презирать их. Хорошие стрелки, храбрые, умные и ловкие воины, они, как и все обитатели Кавказа, полностью использовали преимущества местных условий, замечали любую нашу ошибку и направляли ее себе на пользу. План Вельяминова был очень прост. Он никогда не сомневался в успехе осторожно проводимой экспедиции и не ожидал от нее ничего, кроме временного подавления чеченцев, что дало бы передышку русским. Поэтому он предложил пройти по равнине, разрушая поселения, уничтожая урожай, уводя стада овец и атакуя врага при каждом удобном случае. Все прочие действия должны были определяться обстоятельствами. На следующий день (6 августа) мы покинули Назрань и перешли Сунжу по тростниковому мосту, поскольку вброд эту реку можно перейти только в ее верхнем течении. После этого мы оказались на враждебной территории и уже на следующий день были втянуты в бесконечную схватку. В войне с чеченцами один день похож на другой. Только изредка какой-нибудь неожиданный инцидент (столкновение с крупным отрядом, штурм укрепленного аула и т. д.) разнообразит монотонность будней. Протяженность дневного марша определялась расстоянием между лесными опушками на берегу рек, которые были достаточно велики, чтобы разбить там лагерь. В основном дорога пролегала через густые леса, которые изредка пересекались потоками, ручьями или источниками. Сражения не прекращались ни на минуту; раздавались выстрелы, свистели пули, люди падали убитыми – но при этом врага нигде не было видно. Только дым от костров выдавал места их расположения; наши солдаты, не имея других ориентиров, использовали его как мишень. После марша войска на пару дней останавливались лагерем – все зависело от количества аулов поблизости, которые предстояло уничтожить. Небольшие колонны были разосланы в разных направлениях, чтобы проводить рейды по полям и домам врага. Аулы горят, поля вытоптаны, везде слышны выстрелы и разрывы картечи; снова с поля боя приносят раненых и убитых. Наши татары (естественные союзники) приходят с бородами, притороченными к их седлам, но пленных не приводят – мужчины не сдаются, а женщин и детей заранее прячут в местах, где никто не сможет их найти. Вот идет авангард колонны, возвращающейся из ночного рейда; арьергарда колонны еще даже и не видно – он сражается в лесу. Чем ближе он приближается к открытому месту, тем ожесточеннее перестрелка, можно слышать яростные крики врага. Они окружают арьергард со всех сторон; они врываются в просвет между деревнями с саблями в руках и сразу же попадают под град пуль. Нужен свежий батальон и несколько пушек, чтобы спасти арьергард; беглый огонь пехоты и артиллерийские залпы останавливают атаку неприятеля и дают возможность колонне выйти из леса без огромных потерь. Затем посылают людей скосить траву, и они сразу же попадают под вражеский огонь. Топливо для приготовления пищи и для костров можно добыть только силой. Если на дальней стороне речушки имеется кустарник или хотя бы какое-то подобие укрытия, то место водопоя должно быть прикрыто половиной батальона и артиллерией, иначе коней пристрелят или уведут. Один день похож на другой. То, что произошло вчера, повторится завтра – везде горы, леса и чеченцы, неутомимые и сильные воины. Порядок марша и дислокация лагеря были таковы, чтобы наилучшим образом соответствовать обстоятельствам и характеру войны, и никогда не менялись. Порядок движения колонны был таков: один батальон шел впереди, один в тылу. У каждого было несколько легких полевых пушек, и если дороги были проходимы, то и горные орудия. Кавалерия, резерв, артиллерия и транспорт располагались в центре колонны, и их прикрывала пехота, шедшая с флангов. Впереди – авангард, позади – арьергард, а с флангов по всей длине колонны располагались стрелки. На равнине или на открытой местности эти фланговые цепи шли от колонны на расстоянии ружейного выстрела; однако в лесу все зависело от рельефа местности. Стрелки стремились держать врага на расстоянии, поскольку огонь неприятеля становился смертельно опасным, когда был направлен на компактный отряд. Солдаты называли это – «держать колонны в коробке». На марше бои велись на крайних линиях – в начале колонны при наступлении, и в арьергарде – при отступлении, и почти все время – на флангах. Стрелки, которые передвигались парами, часто теряли друг друга из виду, и тогда чеченцы появлялись словно из-под земли, набрасывались на них и изрубали на куски, прежде чем товарищи могли прийти им на помощь. Передвижения чеченцев были практически незаметны для стороннего глаза, поскольку они использовали в качестве прикрытия деревья и неровности местности. Так что связь между стрелками поддерживалась при помощи звуков рожка или других условных сигналов. Когда было необходимо узнать местоположение какого-нибудь отряда, раздавался заранее условленный сигнал, на который откликались все без исключения. Затем, ориентируясь на звуки, командиры отдавали приказы – где ускорить шаг, где замедлить его, где сомкнуть ряды и так далее. Иногда случалось, что пули неприятеля попадали в самую гущу русского войска, но горцам редко удавалось прорваться сквозь заградительные ряды и напасть непосредственно на колонну. Я могу вспомнить только 4 таких случая за весь 1832 год. Лагерь всегда располагался в виде каре: пехота и артиллерия по бокам, кавалерия и подводы – в центре. Если отряд был небольшим, то подводы формировали естественную оборонительную линию. Днем вокруг лагеря выставлялись пикеты на расстоянии выстрела от палаток. Ночью число стрелков увеличивалось, подтягивались резервы, а главное – выставлялись секретные пикеты в самых опасных точках. Причем это делалось после наступления темноты, чтобы враги не узнали об их местоположении. Всем предписывалось соблюдать полное молчание, и было разрешено открывать огонь при малейшем подозрительном шорохе, даже если причина того была неизвестна. По сторонам квадрата находились небольшие отряды, которые должны были усилить пикеты в случае необходимости. Эти люди лежали напротив палаток с ружьями и патронташами наготове. Остальные спали не раздеваясь и нисколько не беспокоились по поводу пуль, которыми чеченцы «радовали» нас почти каждую ночь, подползая к самому лагерю, несмотря на все наши предосторожности». 18-го Кази-Мулла одержал свою последнюю победу над русскими. Внезапно появившись возле Амир-Хаджи-Юрта на Тереке, он сумел заманить 500 гребенских казаков на 30 километров в глубь леса и там напал на них. Он застал их врасплох, убил их командира (полковника Волжинского), еще одного офицера и 104 рядовых, а также ранил 3 офицеров и 42 рядовых. Через шесть дней барон Розен – или, скорее, Вельяминов, поскольку главнокомандующий возложил всю ответственность на него, – штурмовал аул Черменчуг, который в то время был самым большим и богатым в Чечне (в нем было 600 домов). Говорят, что Кази-Мулла был где-то рядом, но он лишь послал небольшой отряд мюридов на помощь обороняющимся и больше ничем не помог им. Поскольку у жителей аула не было артиллерии, то на практически ровной местности отбиться от хорошо вооруженной армии у них не было ни малейшего шанса. Тем не менее защитники аула показывали чудеса героизма. Большая часть аула была взята, как только Вельяминов отдал приказ о штурме. Однако этот чрезвычайно умный и хладнокровный командир, к изумлению и отвращению тех, кто не знал его хорошо, настоял, чтобы войскам дали достаточно времени, чтобы спокойно пообедать. Он рассчитал, что горцы не выдержат ожидания, в то время как флегматичные русские будут лишь лучше драться на сытый желудок. Однако на одном конце деревни стояли три сакли, где засела группа чеченских и дагестанских мюридов. Дадим слово генералу Торнау: «Услышав, что чеченцы, которые забаррикадировались в трех домах и отказываются сдаться, открыли шквальный огонь, уже убили подполковника и ранили нескольких солдат, Вальховский (начальник штаба) выслал полковника Брюмера, командира артиллерии Всеволжского и Богдановича лично решить эту проблему. Я должен был провести их по дороге, которую я уже узнал, через деревню. Дома были окружены тройным кольцом стрелков, которые залегли за покосившимися заборами и деревьями. Никто не осмеливался даже поднять голову, а неосторожные были жестоко наказаны – пули безошибочно летели в цель. Мы тоже залегли за забором, не видя смысла в том, чтобы становиться мишенями. Затем была подтянута легкая пушка и поразила своим выстрелом все три дома. Однако после второго выстрела прибежали люди, чтобы сказать, что мы стреляем в своих собственных людей на другой стороне. Если бы мы очистили хотя бы одну сторону от наших стрелков и резерва, то тем самым открыли бы неприятелю путь к бегству, а это не входило в наши планы. Поэтому был отдан приказ прекратить огонь и поджечь дома только с одной стороны. Легко сказать! Во-первых, слой глины толщиной 30 сантиметров защищал внутренние стены, а во-вторых, сами стены сверкали дулами винтовок. Однако нашлись два добровольца, изъявившие готовность выполнить приказ. Толкая перед собой, как щит, дубовую доску и неся связки соломы и хвороста, они проползли к узкой стороне дома, сделали пролом в фундаменте и подожгли стену, которая начала плавиться под огнестойким покрытием. Чеченцы продолжали стрелять с этой стороны, пока жар не вынудил их отступить. К добровольцам теперь присоединились артиллеристы, которые взобрались на плоскую крышу сгоревшей стены, взяли у добровольцев ручные гранаты, подожгли запалы и бросили гранаты через широкий дымоход в дом, переполненный защитниками. Мы услышали, как взорвались первые две гранаты, а остальные нет, потому что чеченцы легли на них и выбросили их, пока не загорелся порох. Понемногу огонь распространился на две другие сакли. Врагам оставалось либо сдаться, либо сгореть заживо. Вальховскому было жаль храбрецов, и он приказал пожилому моздокскому казаку Атарщикову, который служил переводчиком, предложить им сложить оружие, пообещав в этом случае не только сохранить им жизнь, но и обменять на русских пленных, дав им надежду вернуться к семьям. Стрельба прекратилась, когда Атарщиков обратился к оборонявшимся на чеченском языке, сказав, что хочет вступить с ними в переговоры. Оборонявшиеся выслушали его, посовещались в течение нескольких минут, и затем вперед вышел полуобнаженный, черный от дыма и пороха чеченец и заговорил. Его речь сопровождалась залпом из всех проломов в стене. Вот что он сказал: «Мы не хотим сдаваться. Мы просим у русских одной лишь милости: сообщить нашим семьям, что мы погибли, как и жили, отказываясь подчиниться диктату иноземцев». На этот раз был отдан приказ вести обстрел домов со всех сторон. Солнце уже зашло, и картину разрушений освещало лишь зарево пожара. Чеченцы, твердо решившие погибнуть, но не сдаваться, запели свою песню смерти, сначала громко, а потом все тише и тише, по мере того как число поющих уменьшалось под действием огня и дыма. Но смерть от огня – ужасная вещь, которую не все могут вынести. Внезапно дверь горящего дома распахнулась. На пороге стоял человек. Раздался залп, и мимо наших голов просвистела пуля; затем с саблей в руке чеченец бросился на нас. Широкоплечий Атарщиков позволил безумцу приблизиться к нам на 10 шагов, спокойно прицелился и выстрелил ему прямо в грудь. Чеченец подпрыгнул, упал, снова поднялся на ноги, выпрямился во весь рост и только после этого рухнул на родную землю. Через пять минут сцена повторилась: еще один чеченец выскочил из дома, выстрелил и с саблей в руке прорвался сквозь две линии стрелков – и пал от удара штыком. Горящие сакли стали разваливаться, искры разлетались по всему саду. Из дымящихся развалин выползли шесть раненых дагестанцев, которые лишь чудом остались в живых. Солдаты подняли их и отнесли в палатки, где им оказали врачебную помощь. Ни одного чеченца не удалось взять живым. В пламени погибло 72 человека! Начался последний акт этой кровавой драмы. Ночь накрыла поле боя. Все выполнили свой долг в соответствии с совестью и убеждениями. Главные действующие лица ушли в вечность; остальные, вместе со зрителями, укрылись в своих палатках. Вероятно, в глубине души задавали себе вопрос – кому и зачем все это нужно? Разве на земле мало места всем, вне зависимости от языка, на котором они говорят, и вероисповедания?» Если даже русские командиры и испытывали подобные чувства, они не позволяли им мешать осуществлению планов Вельяминова. Большая часть Чечни, в свою очередь, была сожжена и разрушена, а в сердцах жителей надолго поселилась ненависть, обильно политая кровью. Среди отличившихся в этой кампании были барон Засс и капитан Альбрандт (последний страдал от неразделенной любви и тщетно искал смерти). Позднее они еще раз встретятся. В 1855 году Брюмер командовал артиллерией при осаде Карса; само имя Засса наводило ужас на племена, жившие по ту сторону Кубани. Что касается Альбрандта, то благодаря редкому сочетанию такта и мужества он добился успеха в опасной и весьма деликатной миссии: ему было поручено вернуть из Персии (в 1838 году) целый батальон русских дезертиров. Кстати, заметим, что у всех этих людей, как и у Розена, Клюгенау, Торнау и других, были нерусские имена. Раненых отослали в Грозный, а когда конвой возвратился, Вельяминов с половиной армии (около 4500 человек) проник в самое сердце Ичкерии, уничтожил Дарго и вернул орудие, захваченное у отряда Волжинского. Дарго тогда не был резиденцией имама, к тому же дагестанцы не принимали участия в обороне этого аула. Во всем остальном бой за Дарго ничем не отличался от предыдущего, и полный успех более ранней экспедиции, столь разительно отличавшийся от последующих поражений, был главным образом результатом военного гения Вельяминова, который свел опасность к минимуму, сократив количество подвод и отказавшись выйти за пределы того, что он считал безопасным. В результате этой экспедиции были «покорены» 80 деревень и полностью уничтожена 61 деревня; русские потеряли убитыми 1 офицера и 16 рядовых, а ранеными 18 офицеров и 353 рядовых. Кази-Мулла отступил в Дагестан и с помощью Шамиля стал готовиться к обороне Гимр, поскольку знал, что конец уже близок, и намеревался умереть достойно. В начале октября русский главнокомандующий, на время покончив с Чечней и войдя в Дагестан, приготовился атаковать последний оплот предводителя мюридов. Зима началась необычно рано, и на высотах снег уже лежал толстым слоем, в то время как внизу еще висели несобранные гроздья винограда. Из Шуры в Гимры вели две тропы, правда, обе они предполагали крутой спуск (почти 150 метров). Одна тропа шла через Эрпели, другая – тоже через Эрпели, но далее с поворотом через Каранай. Этот спуск после перевала шел вниз по юго-западному склону горы до пересечения с дорогой на Эрпели. В это время ни одна из этих дорог не подходила для прохода армии, но все же дорога через Каранай была менее опасной, а потому была выбрана как основной маршрут наступления. Естественно, местные считали, что русские не смогут преодолеть столь опасный спуск, и издевательски интересовались, не выпадут ли они на землю в виде дождя. Вельяминов в ответ довольно мрачно заметил, что с горы могут скатиться совсем другие вещи – камни, например, – и, воспользовавшись густым туманом, бросил вперед свой авангард. Солдатам приходилось перебираться с хребта на хребет при помощи веревок и веревочных лестниц. Далее было необходимо сделать дорогу проходимой для основной армии, и через несколько дней эта задача была выполнена, хотя артиллерию, за исключением горных орудий и совсем легких мортир, пришлось оставить. Тем временем Клюгенау с одним батальоном Апшеронского полка, горной батареей и несколькими эскадронами местной кавалерии удерживал перевал, откуда он мог контролировать дорогу через Эрпели. В это же время Ахмет-хан с местным ополчением, численность которого неуклонно сокращалась из-за вызванного нехваткой еды и теплой одежды дезертирства, должен был контролировать дорогу из Ирганая. Эти операции были осуществлены с 10 по 13 октября, а 14 октября барон Розен с остальной армией прошел от Шуры до Караная. В последующие два дня все войско успешно завершило первый этап спуска и сосредоточилось на плато рядом с ним, за исключением тех, кто остался охранять орудия в Каранае или на линиях сообщения. К 17 октября все было готово к наступлению. Кази-Мулла и Шамиль знали теперь русских слишком хорошо, чтобы полностью полагаться лишь на естественные линии обороны. В пяти верстах от Гимр, но ниже точки пересечения горных троп, они выстроили тройную линию обороны через плато, огороженную завалами камней. Место было выбрано очень удачно, и к тому же они на все 100 процентов использовали преимущества данной местности. Возле внешней стены были построены две каменные сакли, на что русские обратили мало внимания и не догадывались, что именно они будут представлять наибольший интерес для будущих историков. Вельяминов планировал выманить защитников из укреплений слева, чтобы занять позицию, откуда можно было контролировать тыл стены, которую предполагалось штурмовать. Однако этот план провалился из-за ошибки, допущенной командиром, которому было поручено его выполнение. Другие полки, видя, что случилось, двинулись вперед на помощь, но тщетно. Нападающие отступили с тяжелыми потерями. В этот момент Хамзад-бек с большим отрядом мюридов спустился по дороге из Ирганая, и создалось впечатление, что русский поезд под командованием Вельяминова будет отрезан от основного отряда. Однако, к счастью, отряд Клюгенау в нужный момент появился на верхней точке тропы Эрпели. Теперь уже Хамзад был в опасности и постепенно отступил, оставив Кази-Муллу его судьбе. Теперь Вельяминов мог вздохнуть более или менее спокойно. Он знал, что атака провалилась в основном из-за ненадлежащего исполнения, и приказал повторить ее, но в строгом соответствии с первоначальным планом. Это решение было полностью оправданно. Было взято первое из укреплений, затем внешняя стена, и солдаты Тифлисского полка преследовали врага так быстро, что у того не было времени, чтобы защитить две оставшихся стены, которые были взяты практически без боя. Однако в двух или трех точках шел ожесточенный бой. Батальон 4-го стрелкового полка загнал оборонявшихся в угол, так что «у них не было другого выбора, кроме как умереть с саблей в руке или броситься со скалы в пропасть. Они сражались отчаянно. Более 60-ти человек были убиты на месте, а остальные бросились вниз – и почти все разбились при падении». Русские не щадили врага и преследовали несчастных через скалы. Дело в том, что они потеряли командира полка, которого очень любили и уважали. Памятник ему стоит в Шуре до сих пор. Выжившие мюриды обратились в бегство, и было уже темно, так что армия расположилась лагерем прямо на месте, даже не пытаясь идти на Гимры. Тем временем две уже упомянутые сакли стали ареной отчаянной битвы. Последствия ее были более серьезными, чем последствия сражения за Черменчуг. В саклях засели около 60 мюридов, которые либо намеренно остались там, чтобы умереть, либо были внезапно отрезаны от своих, когда была взята внешняя линия стен. Основные силы русских ушли дальше, а возле саклей остались два батальона с несколькими пушками и самим Вельяминовым, который приказал сровнять постройки с землей. После нескольких орудийных залпов начался штурм. Защитники не просили о пощаде и не получили ее. Они погибли, сражаясь. Из всего числа оборонявшихся спаслись только двое: один из них был Шамиль, чья удивительная сила, ловкость и умение владеть холодным оружием сослужили ему добрую службу. Прыжком через голову он оказался позади солдат, уже готовых выстрелить в него, а затем развернулся и, молниеносно вращая саблей, ранил троих из них, но сам получил штыковое ранение в грудь. Не растерявшись, он схватил оружие в одну руку, поразил своего противника, вытащил штык из раны и исчез в лесу, хотя у него еще было сломано ребро и плечо. Через три дня он добрался до Унцукуля и там 25 дней находился между жизнью и смертью, потому что русский штык пронзил ему легкое. Его тесть Абдул-Азиз, знаменитый знахарь, в то время также находившийся в бегах, вернулся и стал лечить его смесью воска, смолы и масла в равных пропорциях. Очень скоро Шамиль выздоровел, однако приезд человека от его сестры Фатимы вызвал обострение болезни, и он снова в течение нескольких месяцев был на грани смерти. Якобы (и в это верил сам Шамиль) причиной обострения стали драгоценности из золота и серебра, спасенные и вывезенные Фатимой из Гимр. Дело в том, что по поверью, распространенному в Дагестане, драгоценные камни и металлы оказывают негативное влияние на раны и вообще любые заболевания и поэтому не должны находиться в комнате больного^[85]. Даже если бы о спасении Шамиля и узнали, то, вероятно, не уделили бы этому большого внимания на фоне открытия, сделанного на закате того октябрьского дня. Среди мертвых тел, которые грудой лежали возле каменных саклей, внимание русских привлекла фигура человека, который перед смертью принял позу молящегося: одной рукой он держался за бороду, а вторая рука была устремлена к небесам. Когда местных жителей позвали, чтобы идентифицировать личность этого человека, они, к своему удивлению, узнали в нем своего имама Кази-Муллу, избранника Аллаха и вдохновителя священной войны. Новость быстро распространилась – к безмерной радости русских и глубокому отчаянию последователей имама. Многие из них отказывались верить в то, что Аллах позволил своему избраннику пасть от штыка гяура. Поэтому, чтобы убедить их в истинности этого известия и добиться подчинения, тело имама было выставлено на всеобщее обозрение, а затем перевезено в Тарку, столицу шамхала, и захоронено там недалеко от Бурной. Через несколько лет Шамиль послал туда отряд из 20 всадников, которые вырыли тело имама и перевезли его в Гимры. Вполне вероятно, что смерть Кази-Муллы и отсутствие Шамиля стали причиной того, что 18 октября Клюгенау, назначенный командовать авангардом, без единого выстрела занял Гимры. Через неделю армия отправилась обратно в Шуру. Имам был мертв, Шамиль – тяжело ранен и скрывался, Гимры были взяты – все это объясняет, почему русские решили, что мюридизму пришел конец и что их власть в Дагестане незыблема. Официальные данные о потерях русских таковы: 1 офицер и 40 рядовых убиты, 19 офицеров и 320 рядовых ранены, 18 офицеров и 53 рядовых контужены. Мюриды потеряли убитыми 142 человека, о количестве раненых никаких данных нет. Генерал Торнау, который не участвовал в битве, но которому о ней много рассказывали, приводит несколько интересных анекдотов, характеризующих Вельяминова. «Когда ему сказали, что Каранайская дорога непроходима для войск, он спросил: «Собака там пройти сможет?» Получив утвердительный ответ, он сказал: «Этого достаточно. Если там пройдет собака, то там пройдет и русский солдат». Когда первая атака на укрепления провалилась, он приказал принести барабан, сел на него и стал спокойно в бинокль изучать позиции врага. Скоро его заметили, и вокруг его головы засвистели пули. Был ранен штабной офицер капитан Бартеньев и упал прямо на него. Вельяминов в своей обычной спокойной манере заметил: «Мой дорогой друг мог бы упасть где-нибудь еще» – и продолжил наблюдение. Немного позже князь Мингрелии Дадиани, который командовал Эриванским полком, увидев опасность, которой подвергал себя генерал, стал умолять его отойти подальше. Вельяминов спокойно ответил: «Да, князь, это, безусловно, опасное место, так что, будьте добры, поведите свой отряд снова на те укрепления справа». Альбрандту снова не удалось встретить свою смерть, которой он так жаждал. Он был ранен пулей в грудь, но его спасла икона, которую он все время носил. Кстати, его возлюбленная в конце концов согласилась стать его женой. Глава 18
1832–1837

Хамзад, второй имам. – Убийство аварского хана. – Ланской берет Гимры. – Клюгенау берет Гергебиль и Гоцатль. – Смерть Хамзада. – Шамиль, третий имам. – Ашилтский мост Хамзад родился в 1789 году в Новом Гоцатле, что в 19 километрах к северо-востоку от Хунзаха. Его отец Александр славился своим мужеством и незаурядными способностями, много раз совершал набеги в Кахетию и пользовался уважением и доверием Ахмет-хана. Хамзад изучал арабский и Коран сначала в Чохе, а затем в Хунзахе, где в память о заслугах его отца Паху-Бехи взяла его в свой дом и обращалась с ним как с сыном. Завершив обучение, он вернулся в Гоцатль и несколько лет прожил в безделье. В это время он пристрастился к спиртным напиткам. В 1822 году его дядя Имам-Али стал упрекать его за такой образ жизни и ставить в пример Кази-Муллу, который, хотя низкого происхождения и не лучше его образован, сумел стать вождем своего народа. На Хамзада эти упреки произвели столь сильное впечатление, что он немедленно отправился в Гимры и стал одним из самых известных и ярых сторонников Кази-Муллы. После поражения мюридов при Хунзахе он предпринял поход в Джарский район к югу от Главного хребта и одержал несколько побед над русскими. Однако позднее он потерпел поражение, а этот район был присоединен к империи. Хамзад согласился подчиниться России при условии, что ему будут выплачивать пенсию, и был отправлен в Тифлис, где его скоро арестовали. Он обязан своим освобождением вмешательству Аслана, хана Кази-Кумуха, что имело для него очень серьезные последствия. Дело в том, что Аслан затаил смертельную обиду на Паху-Бехи, которая разорвала помолвку между ним и своей дочерью Салтанет, поскольку посчитала для нее более выгодной партию с сыном шамхала Тарку. В Хамзаде Аслан увидел отличное орудие мести. Он ловко внушил Хамзаду, что мюридизм некогда не завоюет лидирующих позиций, пока ненавистная старуха будет править в Аварии. Одновременно он сыграл на жадности и честолюбии Хамзада, описывая ее богатства и власть, которую получит всякий, кто будет править каганатом. В тот момент Хамзад не имел возможности предпринимать какие-то действия против Паху-Бехи, однако слова Аслана крепко засели в его голове и позднее дали ростки. Он предпринял еще один, менее удачный поход против защитников Закатал и в 1831 году был разбит во главе войска в Чумкешкенте, когда Миклашевский атаковал это селение. В 1832 году он попытался спасти Кази-Муллу в Гимрах, но вскоре после этого, когда Кази-Мулла был уже мертв, а Шамиль находился при смерти, он был избран имамом. В течение двух последующих лет он с помощью Шамиля распространял новые идеи и укреплял свою власть, в чем так преуспел, несмотря на пару неудач, что к августу 1834 года его власть признали не только общины Койзубу и Андалала, но и вся Авария, за исключением столицы, которую он теперь планировал покорить^[86]. В 1830 году Паху-Бехи удалось отбить атаку мюридов, но теперь, понимая, что сопротивление бесполезно, она согласилась принять мюридизм, но не газават и отправила своего младшего сына Булач-хана, мальчика 8 лет, к Хамзаду в качестве заложника. Последний позднее потребовал, чтобы и остальные сыновья, Абу-Нутцал и Ума (Омар), также прибыли к нему в лагерь для дальнейших переговоров. Сначала туда отправился один Ума, но, когда он не вернулся, мать попросила третьего сына отправиться вслед за ним и защитить его. Когда тот отказался, зная, какой конец его ожидает, разгневанная ханша назвала его трусом. Абу-Нутцал менее всего был трусом и вскричал: «Ты хочешь потерять своего последнего сына. Прекрасно! Я еду!» С 20 нукерами он отправился в лагерь Хамзада, находившийся в 2 верстах от ханского дворца. Имам принял его со всеми почестями, притворился, что подчиняется его воле, и провел в палатку, где находился его младший брат. Усыпив таким образом его подозрения, он под каким-то предлогом покинул палатку вместе со своими мюридами. Говорят, что в этот момент, мучимый угрызениями совести, он на минуту заколебался, но Шамиль подтолкнул его к предательству, сказав: «Куй железо, пока горячо, иначе тебе придется ломать его»^[87]. Затем он отдал приказ расстрелять нукеров. Услышав стрельбу, Ума-хан вышел из палатки и был немедленно убит. Увидев это, Абу-Нутцал схватил саблю и бросился на врагов, как «разъяренный зверь», поражая их направо и налево. Но хотя он, как говорят, убил не менее 20 мюридов, получил много ужасных ран и скончался, упав на труп своей последней жертвы. Теперь Хамзад захватил Хунзах, велел отрубить голову Паху-Бехи и провозгласил себя ханом. Вдову Абу-Нутцала пощадили, так как она была беременна, и она родила сына, который стал аварским ханом. Аслан-хан, услышав о том, что произошло в Хунзахе, послал Хамзаду два письма: одно – официальное, в котором грозил ему местью за смерть родственников; второе – лично для него. К этому письму он приложил золотые часы, и оно гласило: «Благодарю, Хамзад-бек. Ты достойно выполнил свое обещание. Пусть у Аллаха будет как можно больше таких храбрых воинов, как ты. Отныне ты мой сын. Теперь следует покорить общину Цудахара, и, если это будет нужно, я тайно помогу тебе». Хамзад последовал этому совету и атаковал Цудахар, но потерпел поражение. Затем он вернулся в Хунзах. 13 сентября 1834 года генерал Ланской совершил рейд по тропе Эрпели, чтобы наказать Гимры за предательство, то есть за несоблюдение договора, навязанного русскими в 1832 году. Жители, считая, что конечной его целью был захват Аварии, через мост перебрались в окопы, которые они приготовили заранее. Увидев это, Клюгенау, который был под началом у Ланского, послал капитана Тарасевича с двумя ротами взять этот мост. Операция была успешной, мост был разрушен, русские разорили аул и уничтожили богатые виноградники, поля и сады^[88]. В октябре того же года Клюгенау совершил поход в Аварию, взял без сопротивления Гергебиль и штурмом овладел Гоцатлем. Вскоре Хамзад встретил свою судьбу, которую вполне заслужил. Из ленивого и распущенного юнца он превратился в самого фанатичного из мюридов. Он заставил своих последователей коротко подстригать усы, чтобы их можно было отличить от отказавшихся следовать его идеям, и запретил употребление табака и спиртного. Собственно, запрет на курение и стал косвенной причиной его гибели. Однажды его казначей, войдя в мастерскую, где работали несколько человек, безошибочно унюхал запрещенный аромат. Он попытался найти виновного, но тщетно, и ушел, изрытая угрозы. Среди присутствующих были два брата, Осман и Хаджи-Мурат, отцу которых Ума-хан был когда-то отдан на воспитание по традиции горских народов. По местным поверьям, это делало Хаджи-Мурата и Османа его кровными братьями и связывало их обязательствами кровной мести. Их поразила смерть аварских ханов, и теперь один из их близких (возможно, дядя) обратился к ним с упреками за то, что они не отомстили за смерть названого брата. Раздраженные только что услышанным и помня о причиненном им зле, Осман и Хаджи-Мурат выразили готовность убить Хамзада, и был составлен заговор. Как обычно, среди заговорщиков нашелся предатель, и Хамзад вовремя узнал о заговоре от одного из посвященных в тайну мюридов. Однако он сказал: «Можно ли остановить ангелов смерти, когда они придут за твоей душой? Если нет, то иди домой и оставь меня в покое. Что предначертано Богом, нам не дано предотвратить». В пятницу 19 сентября был религиозный праздник, и Хамзад, как глава правоверных, пошел в мечеть. Верный мюрид еще раз предупредил его об опасности, рассказав о намерениях заговорщиков, и даже назвал их по имени. Хамзад ограничился тем, что запретил людям приходить в мечеть в бурках, чтобы под ними было невозможно спрятать оружие. В полдень муэдзин призвал всех правоверных к молитве, и обреченный имам в сопровождении 12 приближенных вошел в священное здание. В мечети было темно. Хамзад подошел к своему месту и приготовился к молитве, когда заметил несколько коленопреклоненных фигур, закутанных, вопреки приказу, в бурки, и повернулся к ним. Осман, который был среди них, встал и громко обратился к своим товарищам: «Почему вы не встаете, когда великий имам идет на молитву с вами?» Затем он выхватил оружие и выстрелил, тяжело ранив Хамзада. Последовали новые выстрелы, и убийца аварских ханов пал, сраженный пулями. Осман был немедленно убит мюридами, на которых, в свою очередь, напали заговорщики и поразили их и многих других, кто прибежал, услышав о смерти имама. Предатель, выдавший заговорщиков, был отведен в маленькую башню, где его сожгли заживо. В этот момент Шамиля не было в Хунзахе, но, услышав о произошедшем, он собрал отряд и отправился в Гоцатль. Там он заставил дядю Хамзада выдать юного князя Булач-хана, приказал его удавить и сбросить тело с утеса в Авар-Койсу, или, как говорили некоторые, с моста возле Гимр. Затем он направился в Ашилту, где был провозглашен имамом. В первую неделю марта 1837 года несчастье произошло с небольшой частью отряда Клюгенау в Северном Дагестане. Клюгенау по приказу барона Розена был поставлен под начало генерала Фезе, командующего левым флангом кавказской линии. Последний, чтобы отвлечь внимание Шамиля от своей операции против Чечни и Анди, приказал Клюгенау выступить в любом направлении, которое он сочтет нужным для достижения этой цели. Клюгенау выбрал своей целью Ашилтский мост^[89] и, оставив 495 человек (в том числе раненых) охранять Шуру, отправил 1-й батальон Апшеронского полка, численностью в 480 человек, под командованием полковника Авраменко в Каранай, где присоединился к нему 28 февраля с остальным отрядом (363 человека). Примерно на полдороги, в 2500 футах вниз по извилистой тропе от Караная к Гимрам, под утесами из известняка есть место, где видны горизонтальные слои породы самых разных цветов – красного, белого, зеленого и желтого. Здесь склон относительно пологий, и, как всегда в Дагестане, этим было решено воспользоваться, чтобы при помощи террас создать небольшой участок пригодной для сельского хозяйства земли, где осенью спелая кукуруза контрастирует с белизной снега, покрывающего вершины гор. Источник свежей чистой воды берет свое начало высоко в скалах и вытекает из нескольких водоотводных труб у дороги. К этому месту, известному как источник Гимры, Клюгенау подошел той же ночью. Здесь 1 мая собралась вся его армия. Здесь же к нему пришли старейшины Гимр, которых он заверил в искренности своих намерений относительно их аула. Они сообщили ему, что соседи из Унцукуля численностью 500 человек пришли к ним и предложили помощь в борьбе против русских, но старейшины заставили их уйти. Клюнегау не стал тратить время на подготовку к захвату моста, который был перекинут через Ашилту в самом узком ее течении, лишь в нескольких десятках метров от ее слияния с Анди-Койсу, вытекающей из Ашилты^[90]. Это место было ему известно благодаря смелому разведывательному рейду, совершенному накануне его верным адъютантом Евдокимовым, под чьим командованием Авраменко с двумя ротами и легкими мортирами был отправлен дальше вниз по горной тропе. На заре он занял позицию, откуда мог контролировать и реку, и дорогу из Гимр. А через полчаса на противоположных высотах появился отряд неприятеля. Теперь сам Клюгенау отправился по дороге, оставив одну роту охранять источник, а вторую – перекрывать дорогу из Гимр на случай появления враждебно настроенных людей из Унцукуля. Не доходя до моста, он услышал стрельбу и, решив, что левый берег находится в руках врага, послал двух местных жителей к Авраменко с запиской, спрашивая, может ли основной отряд соединиться с ним у моста без серьезных потерь. В противном случае он велел ему удерживать позицию до ночи, а потом отойти к Каранаю по тропе, известной Евдокимову. Следует помнить, что между Авраменко с его авангардом и Клюгенау была пара миль вдоль берега реки, который полностью контролировался врагом с противоположных высот. Генерал-майор граф Ивелич, командир Апшеронского полка, который привез приказ от Фезе и присоединился к экспедиции из чистого любопытства, умолял отпустить его, чтобы он соединился с Авраменко на мосту. Клюгенау ему категорически отказал. Тем не менее тот побежал к месту сражения. Там он сразу же был ранен в левую руку, но, перевязав рану, послал офицера с запиской Клюгенау, прося разрешения остаться в строю. Такое разрешение ему было дано, однако с наказом, чтобы отход начался не раньше ночи. Поняв, что без риска понести серьезные потери до моста добраться невозможно, и услышав, что люди из Унцукуля численностью 1000 человек снова движутся на Гимры, Клюгенау решил отойти к источнику, и войско вновь пришло в движение. Тропа шла позади Гимр и была трудной и длинной. Было вполне вероятно, что, увидев уходящие русские войска, люди из Гимр поддадутся соблазну соединиться со своими соседями и атаковать маленький отряд русских в неудобном для них положении. Зная характер местных жителей и их уважение к храбрости и хладнокровию других, Клюгенау решился на один из тех отчаянных шагов, которые увековечили его имя в истории Кавказской войны. Когда войска прошли мимо аула, его жители, вооруженные до зубов, заняли позицию по обеим сторонам тропы. В миле или двух от этого места люди из Унцукуля спешно переправлялись через реку, горя желанием вступить в бой. Это был самый критический момент, но Клюгенау, отдав приказ продолжать марш, спешился и, обращаясь к старейшинам, спокойно уселся на один из камней. Старейшины подошли к нему; их сопровождали другие жители деревни. Русский генерал оказался в окружении все растущей толпы вооруженных людей. Спокойно дымя своей трубкой, он напомнил жителям Гимр, что именно он спас их от голода в 1832 году, когда после смерти Кази-Муллы весь их урожай был уничтожен людьми из Унцукуля, которые теперь толкают их на преступление, за которое им позже придется жестоко поплатиться. Его интонация и спокойствие сделали свое дело, и старейшины заверили его, что они сами не будут нападать на русских и другим не позволят этого делать. Затем, увидев, что его собственные люди добрались до относительно безопасного места и что люди из Унцукуля находятся теперь на расстоянии ружейного выстрела, Клюгенау велел подвести свою лошадь и, сев в седло, еще несколько минут тепло беседовал с местными жителями. Когда подбежали люди из Унцукуля, было уже поздно, генерал был в безопасности. Житель Гимр, выстрелив в камень, на котором еще несколько минут назад сидел русский генерал, воскликнул: «Ведь он был в наших руках, а мы дали ему уйти!» Жители Унцукуля были в ярости и ринулись в погоню, но ничего не смогли сделать, и 3 марта русские спокойно добрались до Караная. Там Клюгенау увидел раненого Евдокимова и от него узнал о несчастье, постигшем авангард. Оказалось, что у моста Ивелич принял на себя командование по праву старшего и, узнав от лейтенанта Писарева, командовавшего отрядом на той стороне, где находился аул Гимры, что враг теснит его, отдал приказ сейчас же отступить, что противоречило просьбам Авраменко и приказам Клюгенау. Результат был очевиден всем, кроме самого Ивелича. Неприятель сразу же захватил мост, восстановил его и переправился на правый берег. Пользуясь своей обычной мобильностью, он атаковал русских с флангов и с тыла. Произошла жестокая стычка, в которой были убиты Ивелич, Авраменко и Писарев. Никто бы не мог теперь спастись и сообщить о произошедшем, если бы Ивелич несколькими часами раньше не отправил капитана Костырко с 45 солдатами прикрывать брод на случай возможного отхода. Это был единственный случай, где несчастный генерал-майор проявил хоть какой-то военный опыт, и это спасло остатки отряда от уничтожения. Костырко уже разбил маленькую группу горцев, пытавшихся перейти брод, когда услышал приближающиеся выстрелы. Скоро к нему стали по одному и по двое стекаться немногие спасшиеся, и он узнал, что произошло. Поскольку все старшие офицеры были убиты, он взял командование на себя и с помощью Евдокимова отбил атаку неприятеля. Когда же Евдокимов был ранен пулей в лицо, за что впоследствии получил прозвище «трехглазый», он отправил его с другими ранеными в Каранай, а сам после очередного боя отступил кружным путем, не встретившись, таким образом, с отрядом, который Клюгенау послал ему на помощь. Летом того же года (1837) Розен решил послать карательную экспедицию в Ашилту и сначала намеревался назначить Клюгенау командовать этим отрядом, однако отношения между главнокомандующим и подчиненным были весьма напряженными, и вместо Клюгенау был назначен генерал Фезе. С последним Клюгенау был в состоянии войны из-за рапорта, в котором Фезе возложил всю вину за поражение у моста на Клюгенау. Так что вместо того, чтобы служить под началом Фезе, Клюгенау сказался больным и все лето не участвовал в походах. Эта аварская экспедиция^[91] 1837 года была результатом интриги, разыгранной Ахмет-ханом из Мехтули, временным правителем Аварии, поэтому трудно обвинить русских в преднамеренном вероломстве. Ахмет-хан, опасавшийся растущего влияния Шамиля, тайно обратился к Фезе с просьбой взять на себя инициативу и предложить охранять Хунзах русскими войсками. Фезе, не подозревая ничего плохого, распространил официальное заявление, в котором предлагал дружескую помощь, и одновременно написал Ахмет-хану, отметив, что в случае, если жители согласятся на его предложение, он немедленно выступит на Хунзах с колонной русских войск. Сход был собран в 5 верстах от столицы на реке Тобот; Ахмет зачитал обращение Фезе и его письмо, а затем вернулся в свой «дворец», заявив, что он не желает видеть здесь русских, поскольку авары достаточно сильны, чтобы защитить себя, но вопрос столь важен, что решить его могут только все жители. Без сомнения, он все подготовил заранее; в любом случае сход под влиянием высокопарных речей старейшины Ахалчи Хусейн-Юсуф-оглы постановил принять помощь русских. «Авары, – воскликнул Хусейн, – чем позволить этим собакам мюридам прийти и уничтожить нас, не лучше ли позвать русских? Они не займут наши дома и не станут отнимать последнюю корку хлеба. Они храбры и благородны и до сих пор никогда не стыдились иметь дело с такими бедняками, как мы. Почему мы должны избегать их? Ради чего? Не лучше ли будет жить в тесном союзе с ними? Мы будем жить в мире, будем богатыми и тогда посмотрим, кто осмелится оскорбить нас!» Узнав 25 января, что случилось, и получив от Ахмет-хана письмо с просьбой о военной помощи, главнокомандующий решил воспользоваться удобным случаем и закрепиться в Аварии. У планируемой операции была двоякая цель. Во-первых, необходимо было положить конец влиянию Шамиля, а во-вторых, закрепиться в Аварии. Первое было необходимо для поддержания мира среди полунезависимых и уже покоренных племен, поскольку Шамиль, как и Кази-Мулла, не замедлил бы вторгнуться в этот регион и даже на территорию шамхала. Лучшим средством для достижения этого барон Розен счел уничтожение Ашилты, штаб-квартиры мюридов, либо броском через мост ниже Гимр, либо открытой атакой через Гергебиль. Аварская экспедиция должна была быть проведена в любом случае. Подойдя к Хунзаху, Клюгенау предложил объяснить людям, что столица была занята по их собственной просьбе, поскольку русское правительство, невзирая на все расходы и трудности, всегда готово защищать своих верных подданных, и что «войска останутся в Хунзахе только на то время, пока в стране не воцарится мир и не укрепится власть Ахмет-хана». Глава 19
1837