Глава 1. Фея Трехдюймовочка

Дмитрий Емец

Билет на Лысую гору

Мефодий Буслаев – 4

Аннотация

Аида Плаховна Мамзелькина, трудолюбивая старушка с косой в руках, пошла на серьезное должностное преступление, чтобы помочь Meфодию и его друзьям бежать от гнева главы Канцелярии мрака карлика Лигула. Мир лопухоидов велик, но в нем не спрячешься. Эдем и Тартар тоже отпадают: Эдема ученики мрака не заслужили, в Тартар же особенно торопиться не стоит! Остается только одно место, где Мефодия и его компанию не сразу догадаются искать… Лысая Гора. А еще Мамзелькин а посоветовала ребятам узнать тайну Лигула. Говорят, будто в молодости горбатый карлик провел несколько лет на Лысой Горе и очень невзлюбил это экстремальное местечко. Лигул же тем временем ищет Камень Пути, который даст ему упорство, силу, волю к победе в достижении главной цели — стать повелителем мрака…

Дмитрий Емец

Билет на Лысую Гору

Глава 1. Фея Трехдюймовочка

Эдя Хаврон Зевнул. Эдя Хаврон Вздохнул. Эдя Хаврон заглянул в холодильник, но обнаружил там лишь позавчерашний суп, подернутый жирной застывшей пленкой. Он был голоден и сердит. В карманах позванивала только горсть мелочи, словно он клянчил у прохожих на проезд в метро.

Его работа в спортивном клубе бесславно завершилась неделю назад, когда, печатая очередное меню, Эдя озорства ради изменил его шапку. В новом варианте гордая «Царица пляжа» стала «Королевой Целлюлита». По закону подлости, именно это искаженное меню отправили для подготовки радиорекламы, и никто, конечно, ничего не проверил до самого последнего момента. Начальство Эди не оценило шутку по достоинству, и выброшенный из тихой заводи коктейлей и витаминных салатов враждебным береговым течением Эдя поплыл по реке жизни дальше.

Деньги быстро закончились. А тут еще, прихватив рабочую пятницу и два выходных, его любимая сестрица Зозо уехала в подмосковный дом, где в очередной раз пыталась устроить свою судьбу. Дафна с Мефодием тоже куда‑то запропостились, но о них Эдя почти не вспоминал: не до того было. Он, повторяю, был голоден и сердит.

Дверной звонок ласково тренькнул раз, другой и внезапно забился в истерике. Хаврон удивился. Он никого не ждал.

— Кто там? — спросил он.

— Телеграмма! — ответили ему.

Эдя открыл. Но, увы, телеграммы так и не получил. Если, конечно, не считать телеграммой врезавшийся ему в подбородок кулак. Уклониться он не успел. Пыльный коврик с горой Демерджи заботливо постелился под его рухнувшее тело.

Сознания Эдя всё же не потерял и, лежа на коврике, наблюдал, как перешагивая через его тело в квартиру входят трое мужчин.

Первый был бритый толстяк в белой водолазке и черных джинсах, на ремень которых свисало жирное и, вероятно, потное брюхо. Спутники толстяка были два типичнейших братка, одетые в спортивные костюмы и кроссовки. Отличались они друг от друга только тем, что один был рыжеватый, а у другого щеку пересекал шрам.

Захлопнув дверь, владелец жирного брюха пнул Эдю ногой.

— Ё‑мое! — охнул Эдя.

— Да твое оно, твое! Вставай, матрос! Разговор есть!

— Спасибо. Я лучше полежу. Трудный, знаете ли, выдался денек, — отказался Хаврон, задумчиво трогая подбородок. Он прикинул, что если встанет, то скорее всего снова получит.

— Я сказал, вставай! — процедил толстяк и опять пнул его ногой.

Эдя неохотно поднялся. Он умел разбираться в интонациях. Его втащили в комнату и бесцеремонно толкнули в кресло.

— Я пришел потолковать с тобой как матрос с матросом. Меня зовут Феликс, — заявил толстяк, оседлав стул.

Эдя хотел поинтересоваться, с какой это‑то радости его назвали матросом, но благоразумно промолчал. Хоть матросом назови, только купаться не заставляй.

— Матрос, знаешь, зачем существуют долги? Чтобы их отдавать! Моя же работа состоит в том, чтобы получать деньги с тех, кто не хочет делать это добровольно, — продолжал Феликс.

Фразы лились из него, как из патефона. Ощущались немалый опыт и глубокое профессиональное соответствие.

— Я ничего не должен, — уныло заспорил Эдя.

Отнекиваясь, он торопливо соображал, с каким из его многочисленных долгов связан этот визит. Он был должен целой куче людей, но чисто символические суммы. Во всяком случае, мордобоем нигде не пахло. Максимум могли кинуть в него котлетой или помидором.

Толстяк зацокал языком.

— Два года назад ты работал в ресторане «Египет»?

— Э‑э… — сказал Эдя, не решаясь это отрицать. — Возможно. Я много где работал.

— В баре?

— Ну…

Феликс похлопал его по щеке.

— Умный мальчик, головастый! Все помнит!.. Так вот, матрос, вы с напарником продавали там спиртное и прикарманивали часть выручки. Потом ты уволился. Твой напарник продолжал прежние фокусы. Недавно он засыпался… Мы с ним уже говорили, — толстяк посмотрел на свой кулак. — Он раскаялся и уже заплатил штраф. Кроме того, он рассказал нам о тебе.

— Настоящий друг, — печально произнес Эдя. Интуиция подсказывала, что отрицание в данном случае не лучшая идея.

Феликс одобрительно хмыкнул.

— Вот и умница, что все понял!.. Настоящий матрос! В общем, с тебя три тысячи, и разойдемся на встречных курсах.

— Три тысячи чего? Рублей? — неосторожно ляпнул Хаврон и едва не перелетел через кресло. Он даже не заметил, когда толстяк замахнулся. У этой драчливой туши определенно было боксерское прошлое.

— Не обижайся, матрос! Рублями тут не считают! Это чтобы ты стал понятливее. Вернешь деньги? — сказал Феликс,

— Угу. Нет проблем! — злобно проговорил Эдя, трогая скулу. — Ах да, я забыл! Я же пожертвовал их на заморозку Антарктиды! Позвоните моему банкиру на следующей неделе…

Кулак толстяка вновь взлетел. На этот раз Хаврон уловил движение, начавшееся в бедре, но, не успев уклониться, вновь ткнулся ухом в кресло.

— Послушайте, вы! Перестаньте распускать руки! Я что, похож на человека, у которого есть деньги? — заорал Эдя.

Нахмурившись, Феликс повернулся к браткам. Рыжий с большим умственным напряжением, читавшимся на его лице, чистил ногти кнопочным ножом. Парень со шрамом откровенно зевал, разглядывая свои кроссовки. Его длинное лошадиное лицо было унылым. Оба явно скучали от рутинной работы.

— Как думаете? Нет у него денег? — поинтересовался толстяк.

— Похоже на то, — неохотно процедил рыжий. — Квартира убитая. Машины нет, компьютера нет, техника дрянь. Даже если все подчистую вынести, и на пятьсот баксов не набежит… Короче, парень серьезно попал.

— Ладно, матрос. Убедил! — сказал Феликс. — У тебя нет этих денег, мы верим. Мы даем тебе три дня, чтобы ты нашел нужную сумму. Достанешь — твое счастье. Не достанешь — пеняй на себя. Сегодня я бил тебя один и в треть силы. В следующий раз будем бить втроем. И вот что, матрос, даже не пытайся скрыться. Если попробуешь скрыться, мы…

— Дайте я сам догадаюсь! Что‑то вроде того, что я сильно пожалею? — внося полную ясность, уточнил Хаврон.

Толстяк отлепил от стула свой массивный зад.

— Не умничай! Я и так вижу, что ты понятливый, — подтвердил он.

Мрачная троица прошествовала мимо пустой кровати Мефодия, попутно и без интереса покосившись на его детскую фотографию, и вытекла на лестничную площадку.

— Ты, матрос, не особенно расслабляйся! А то будешь некрасивый! — сказал на прощание рыжий и сделал ножом движение крест‑накрест, будто расписывал Эде лицо.

Дождавшись, пока закроется дверь, Хаврон швырнул в нее тапкой и, подперев голову руками, отдал себя во власть мрачных дум. Так как никаких перспектив достать деньги у Эди не было, то и мысли его долго не задержались на этом тупиковом предмете. Они заскользили дальше, обратившись к вещам самым абстрактным.

«Не иначе, как моя мама, нося меня в животе, засмотрелась в зоопарке на зебру. С тех пор у меня все существование в полоску. Огромная черная и ма‑а‑асенькая белая!» — думал Эдя, страница за страницей перелистывая свою полную неурядиц жизнь.

Постепенно он дошел до детства, и в памяти у него синим раздутым утопленником всплыла нянька. Тонкие белые губы в сухих трещинках. Сероватый короткий нос. Грубый толстый волос на подбородке. Он двигается всякий раз, как она говорит. Вот нянька больно хватает его за руку, притягивает к себе, сдергивает темные очки, и он видит жуткие глаза без зрачков.

— Разве мало мне сокровищ днепровских порогов? Золото, оружие с десятков разбившихся ладей. Те деньги, что мне платили твои родители, я слепила бы из грязи. Когда‑нибудь твоя жизнь доведет тебя до перекрестка, и там снова буду я! Пока же пусть твоя мать уберет эту дохлую птицу! — шуршит голос. Малыш заходится в беззвучном плаче. Он смутно чувствует, что если закричит, сухие пальцы ведьмы сомкнутся у него на горле.

И вновь, хотя прошли уже годы, Эдя ощутил ужас и жуткую сухость во рту. На целые десятилетия старуха стала его кошмаром.

— Прррр! Хватит! Долой воспоминания! Всему свое время. Время проливать слезы и консервировать сопли еще не наступило, — сказал себе Эдя.

Он тряхнул головой и встал, собираясь идти в ванную, чтобы немедленно заняться лицом. Лицо, встретившееся несколько раз с кулаком Феликса, начинало подозрительно тяжелеть. Эдя отлично знал, что это означает. Завтра к утру он сможет выйти из дому только в темных очках. Послезавтра же будет еще хуже: все станет лиловым.

— Во всем надо видеть хорошие стороны. Мне повезло, что я не снимаюсь в рекламе, — проворчал Хаврон.

Он шагнул было к двери, но в этот момент с потолка на голову ему сбежала струйка песка. Удивленный Эдя поднял голову, не понимая, что это за фокусы, и едва успел спасти лоб от маленького кожаного чемодана. Чемодан зацепил его грудь, отскочил, упал на пол и открылся. Прежде чем заглядывать в него, изумленный Хаврон уставился на потолок. Он ожидал увидеть трещину или пролом, но… ничего подобного. Потолок выглядел так же заурядно, как и миллионы других потолков. На худой конец с него могли упасть пласт штукатурки или люстра, но уж точно не чемодан.

Как человек глубоко материалистический, Эдя поспешно просчитывал варианты, «Как же он туда попал? Ага!.. Мефодий или Дашка приклеили чемодан к потолку скотчем. Зачем? Хм, ну мало ли какой бред приходит людям в голову… Чемодан маленький, и скотч его удерживал… Но разве скотч приклеится к штукатурке? И потом, где скотч сейчас?» — думал Эдя, все больше озадачиваясь.

Он присел на корточки и осторожно заглянул в чемодан. Если прежде чемодан был абсолютно пуст (Эдя мог бы поклясться в этом если не своим, то чьим‑нибудь чужим зубом), то теперь на дне его лежал сложенный в восемь раз лист плотной желтоватой бумаги.

"Плакат какой‑то, " — подумал Хаврон и машинально развернул:

ВНИМАНИЕ: награда 10 000 дырок от бубликов.

Лысегорское отделение маглиции (пересечение ул. Виселичной с Двухгробовым переулком) разыскивает опасную преступницу.

Имя: фея Трехдюймовочка.

Приметы: рост 9 см, талия 7, 5 см. Никогда не расстается со шляпкой. Склонна к неуемны восторгам. Курит сигаретки афганского производства. Владеет навыками боевой магии. На кончиках пальцев ожоги. Единственная выжившая участница европейского командного первенства по роковым сглазам 1478 года.

Обвинения: соучастие в краже артефакта и незаконные предсказания будущего, влияющие на его ход.

Могла бежать в мир лопухоидов. Запрещается оказывать любую помощь преступнице.

Если вам известно что‑либо, звоните по номеру 000‑00‑00 с любого неработающего телефона или воспользуйтесь стандартным заклинанием вызова маглиции.

Эдя перечитал плакат дважды. Ему ни на секунду не пришло в голову, что это может быть чем‑то более значительным, нежели детские писульки.

— Кто это писательствует? Дашка? Или Мефодька? Вот так все и начинается. А вообще ничего, есть забавные моменты… Про сигаретки там… — вполголоса произнес Эдя.

Едва он упомянул о сигаретках, как рядом кто‑то вежливо кашлянул.

— Ах, какой милый молодой паж! Какое благородное лицо, лишь немного ощетиненное небритостью!.. Чудный юноша, огонька не найдется? — услышал Эдя тихий хрипловатый голос.

Он резко повернулся, но никого не увидел.

"Померещилось, " — подумал он с испугом и, не сохранив равновесия, грузно сел на пол. Вернее, едва не сел, потому что уже в следующий миг неведомая сила взметнула его в воздух и обрушила собеседница, без труда зажигая сигарету прикосновением ногтя.

— Ты фея Трехдюймовочка! — неожиданно для себя выпалил Эдя. Одновременно он подумал, не являются ли все эти глюки на тему фей прямым следствием того, что Феликс бил его по голове.

Молоденькая дамочка всполошилась. Затрепетала крыльями. Уронила шляпу. Эдя увидел длинные темные волосы, подхваченные золотым обручем.

— Умоляю, больше ни звука, князек! Магия и мое имя, произнесенное вслух! Этого достаточно, чтобы узнать…

— Что узнать?

— Тшш! Не так громко! Я не глухая! И почему вы, великаны, всегда так орете? Поверь, самые простые слова имеют гораздо больше силы и смысла, если произносишь их шепотом.

— А?.. Чего?.. — не понял Хаврон.

Нетерпеливо отмахнувшись от Эди, незнакомка торопливо сложила веер, перевернула его и — в руках у нее оказалась волшебная палочка, которая заканчивалась хрустальным шаром. Внутри шара с сухим неприятным треском перекрещивались фиолетовые молнии.

— Магическая палочка‑веер пятиударного действия… Ни один лопухоид не должен касаться шара, если, разумеется, в его планы не входит стать пеплом… Даже смотреть лишний раз не следует. А теперь минутку терпения, вагон понимания — я экранирую пространство!.. — предупредила фея.

Она обошла комнату и поочередно коснулась палочкой всех стен и пола. Эдя слышал сухое потрескивание. Лишь однажды ему померещилась прозрачная стена, тонкая, как кисея, слившаяся с основной стеной комнаты. Но скорее всего это был обман зрения. Последней настала очередь потолка. Трепеща прозрачными крыльями, фея взлетела и коснулась его.

— Уф! Теперь я спокойна. Если они не засекли меня раньше, то я в безопасности. А, герцог‑переросток? Что ты думаешь? — спросила Трехдюймовочка, успокаиваясь.

Эдя молча проглотил сомнительный титул.

Порхая вокруг, фея внезапно заинтересовалась его лицом.

— Ах, мил‑человек! Как можно так небрежно относиться к своей физиономии? Лицо дается лишь один раз. Удивляюсь я вам, мужчинам! О чем вы только думаете? Неужели нельзя наносить удары по какому‑нибудь другому месту?

— Похоже, нельзя, — проворчал Эдя.

— Ах‑ах‑ах! Зачем же таким колючим голосом? Твоей маме стоило больше любить тебя в детстве, князек!

— Она меня и так любила.

— Поверь, мне лучше знать. Твоя мама больше любила твою сестру. Это заметно по маленькой морщинке чуть выше переносицы. И по рисунку на сетчатке твоего левого глаза. И не спорь со мной, лопухоид!

— Как ты меня назвала? — любознательно переспросил Эдя.

Он никогда не упускал случая пополнить свой богатый словарь бранной лексики.

— Прости, князек! Я забыла, что ты непосвященный. Выкинь все из головы! Позволь, я займусь твоим лицом… У меня большой опыт. Пару раз я присутствовала при изготовлении мумий. Ты выглядишь чуть лучше, но такой же бледненький… Ты часом не мертвяк, нет?

Не прибегая к волшебной палочке, фея коснулась лица Эди легкой ладонью. Он ощутил покалывание, а в следующий миг Трехдюймовочка уже сидела на краю шкафа и как ни в чем не бывало болтала ногами.

— О, какая прелесть! Уже не болит, не так ли? Никаких следов не будет! Даю пожизненную гарантию. Попутно я убрала с зубов пару пятнышек кариеса, избавила тебя от прыщей, ушной серы и перхоти! Ну и от кое‑чего другого по мелочи! — похвасталась она.

Эдя метнулся к зеркалу. Из зеркала на него воззрилось нагловатое, небритое, но очень здоровое и довольное лицо, которое в равной степени могло принадлежать брачному аферисту и трубачу провинциального оркестра. Фея не шутила. Она убрала все лишнее: нездоровую синеву под глазами, следы кулаков Феликса и даже бестолковую родинку у правой брови. Стоя у зеркала, Эдя торопливо просчитывал все плюсы обладания собственной феей. Плюсов было море, но и минусов, правда, тоже. Главные минусы Эдя связывал с теми, кто разыскивал фею. Подумав об этом, он покосился на телефон, соображая, не звякнуть ли 000‑00‑00, но эта предательская мысль задержалась у него не дольше, чем на секунду. Менять живую и всемогущую фею на какие‑то бубличные дырки!.. Это уж увольте!

Хаврон как человек принадлежал к распространенному ныне типу корыстных и циничных, однако в душе был даже слегка идеалистом. Правда, скажи кто‑нибудь ему нечто подобное, Эдя скорее всего передернулся бы от омерзения и принялся бы протестовать.

— Я тебя никому не отдам! Ты сокровище! — воскликнул Эдя.

Трехдюймовочка одарила его снисходительной улыбкой.

— Спасибо. Мне уже говорили такое. Хотя я слышала и обратное. Особенно со стороны неблагодарных конкурентов. Они обвиняют меня во всевозможных преступлениях.

Хаврон помрачнел.

— За твое «спасибо» я не скажу тебе «пожалуйста». А за что тебя разыскивают? — спросил он, проверяя.

— Дорогой великанчик! — сказала фея, мило картавя. — Запомни это однажды и больше не повторяй ошибки. Если ты увидел афишу, то потому лишь, что я сама этого захотела…

— То, что в афише, правда?

— Разумеется. Незаконные предсказания будущего — полбеды. На это долго смотрели бы сквозь пальцы, если бы не другой мой проступок… Я помогла похитить артефакт, — сказала Трехдюймовочка.

— Это уже интересно. И как же ты это сделала? — спросил Хаврон.

Фея быстро взглянула на него и наморщила лоб.

— Однажды вечером ко мне явился закутанный в плащ человечек. Я даже лица его не разглядела. Что‑то такое мелкое и незначительное. Он принес мешочек алмазной пыли и потребовал у меня заговорить ее. Алмазная пыль, видишь ли, отличная вещь. Большинство артефактов защищены от телепортации и от кражи, однако если посыпать их алмазной пылью, на которую наложена магия фей, артефакт можно унести без особого риска…

— Типичная подстава! Зачем же ты согласилась?

Трехдюймовочка вспорхнула и перелетела на подоконник.

— Я не могла отказаться. Когда‑то давным‑давно один маг спас мне жизнь. В благодарность я подарила ему кольцо и пообещала, что исполню любую — даже самую невероятную — просьбу того, кто покажет мне его. И вот в тот вечер мне вернули мое кольцо и напомнили об обещании в ультимативной форме.

— А почему ты не отказалась?

— Ты глуп! Магические обещания нельзя нарушать! Даже темные маги вынуждены держать слово, если уж его дали… — с раздражением отвечала Трехдюймовочка.

— К тебе пришел он? Тот, что спас тебя?

Фея замотала головой так решительно, что едва не потеряла шляпу.

— Ничего подобного. Тот был гораздо выше и не стал бы прятать лицо. Но кольцо было мое. Взять клятву назад я не могла и заговорила алмазную пыль. Человечек молча повернулся и исчез, спрятав под плащом мешочек с пылью. Прошел день, еще день, потом неделя. Все было тихо. Я начала уже успокаиваться, как вдруг среди ночи на Лысой Горе поднимается страшный переполох. Упыри, ведьмы, оборотни, всякая прочая шушера — все носятся как ошпаренные и сплетничают как сглаженные бабки, хотя никто толком ничего не знает. Даже мертвяки и те повылезали из могил, хотя у них был законный выходной и вообще не их ночь…

— А что, бывают и их ночи? — с суеверным ужасом спросил Эдя.

Трехдюймовочка поморщилась. Ответ для нее был слишком очевидным.

— Наутро понаехали шишки из Магщества Продрыглых Магций и завертелось. Площадь, где находится Хранилище Артефактов, моментально оцепили. Накануне ночью кто‑то проник в хранилище, а оно у нас путаное, как лабиринт. Расположение коридоров и комнат меняется каждое новолуние. Предположили, что похититель еще внутри, потому что телепортировать из хранилища невозможно. Две группы боевых магов и проводник проникли в хранилище и все там обшарили. Разумеется, никого не нашли. В полу хранилища зияла дыра. Явная работа нежити. Только нежить могла подрыть лабиринт в такие короткие сроки. Все артефакты были на месте, кроме одного… — фея выщелкнула из пачки новую сигарету.

Эдя подумал, что она либо чудовищно волнуется, либо действительно курит как паровоз.

— Барон, огонька! А, да, я забыла! — сказала она и вновь воспользовалась ногтем.

— Так что украли‑то? — нетерпеливо спросил Эдя, не любивший долгих предисловий.

Оберегая дым в легких, фея подняла брови и сделала несколько зигзагообразных движений сигаретой.

— Знаю, что какая‑то невзрачная с виду вещица… Вскоре я услышала, будто на месте преступления обнаружили алмазную пыль. Не дожидаясь, пока меня вычислят — а это легче легкого сделать по наложенной на пыль магии, — я скрылась. Несколько дней прожила у знакомой колдуньи, а потом старушка перетрусила, и я бежала в мир лопухоидов, — сказала фея.

— А остаться нельзя было? Ну объяснить этим шкетам из Магщества: мол, клятва и все такое? — спросил Эдя.

Трехдюймовочка выпустила дым через ноздри.

— Можно — нельзя, какая разница! — нервно отвечала она. — Им нужны не объяснения, а исчезнувший артефакт. Вот увидишь, они пошлют за мной Глиняного Пса!

— Это так страшно? Что за Глиняный Пес‑то?

— О, некромагия! Ни больше и ни меньше. Наскоро слепленный кусок глины, пропитанный человечьей и собачьей кровью в соотношении один к трем. Не знает усталости. Обладает потрясающим нюхом. Пока не высохнет кровь — будет идти по следу и приведет к похитителю даже в том случае, если он телепортировал. Когда же Пес совсем близко — телепортации вообще становятся невозможными. Сама возможность их перечеркнута па корню. Короче говоря, скрыться от Пса чудовищно сложно!

— А как он возьмет след? — легкомысленно спросил Эдя.

Он никогда особенно не интересовался собаками и знал о них лишь то, что не стоит особенно размахивать руками, когда проходишь на улице мимо.

— Как можно такое спрашивать! Да проще простого! — всплеснула руками фея. — А алмазная пыль с наложенной на нее магией? Моей магией! Уверена, он уже идет по следу. Проклятая глиняшка! Сидеть вот тут и бояться! Тьфу, ненавижу!

Продолжая порхать по комнате, Трехдюймовочка едва не врезалась в детскую фотографию Мефодия. От ее взгляда не укрылся и ошейник Депресняка, валявшийся па некогда занимаемой Даф кровати.

— Ого! — воскликнула она. — Я не ошиблась! Веселенькое местечко! Они не скоро догадаются, что я могу оказаться ЗДЕСЬ…

Эдя хотел уточнить, что она имела в виду под «здесь» и что такого особенного в его комнатушке на окраине города, но не стал. Последнее время их дом порой казался ему очень странным местом. Хаврон чувствовал это с остротой так и не выросшего ребенка.

— Кстати, — продолжала фея. — Раз уж я тут поселилась, кое в чем я должна признаться. Ты готов к признаниям?

— Смотря к каким, — осторожно ответил Эдя.

— А к таким! Если ты заметишь, что я резко переменилась, перестала тебя узнавать, угрожаю или пытаюсь напустить на тебя порчу — не тревожься, не возмущайся. Дело в том, что это буду не я.

— Как это не возмущаться? — не понял Хаврон. — Тогда я тоже хочу вас предупредить. Если однажды я запущу в вас молотком, просверлю дрелью или случайно вылью на голову кипящее молоко — не тревожьтесь и не качайте права! Это буду не я.

— Видишь ли, тут такое дело… Это неприятная семейная тайна, почти скелет в шкафу, — продолжила Трехдюймовочка со смущением в голосе. — У меня была сестра‑близнец. Как ни больно это говорить, особа не слишком приятная во всех отношениях. Феи обычно служат свету — она же служила тьме. Век темных фей обычно бывает недолог. О том, как она встретила свой конец, рассказывать тебе я не буду. Если она захочет — расскажет сама…

— Что сделает? — с суеверным испугом переспросил Хаврон. Его не слишком тянуло общаться с умершими феями.

Трехдюймовочка пропустила его реплику мимо ушей. Она страдала. Ее маленькие руки мяли поля соломенной шляпки.

— Как бы там ни было, сестра есть сестра. Я позволила ей — позже я сто раз об этом пожалела — вселяться в мое тело на любую треть суток по ее выбору. Так вот — она пользуется этим правом до сих пор. Я не знаю точно, что происходит в те часы, когда она занимает мое сознание, но сдается мне, что ничего особенно хорошего. Тело всегда достается мне объевшимся и уставшим. Я вынуждена отсыпаться, тратя на это добрую половину своих шестнадцати часов. Вот и получается, что, хотя ей принадлежит всего треть суток, на самом деле у нас все поровну, так как еще треть я вынуждена отсыпаться и вообще приводить себя в порядок!..

— Разве с вами что‑то не в порядке? — неосторожно сказал Эдя.

— РАЗУМЕЕТСЯ, НЕТ! — взвилась фея. — Смотри, в кого превратила меня эта обжора! Я ее ненавижу! Иногда, чтобы в нее ничего уже не влезло, я назло ей съедаю две крошки орехового рулета и выпиваю наперсток молока! Но разве эту свинью проймешь? С нее же все как с гуся вода!

Негодующее лицо Трехдюймовочки приобрело багровый оттенок. Эдя терпеливо слушал. Он уже привык, что как только речь заходит о родственниках, особенно о братьях и сестрах, самые приличные с виду люди начинают грызть зубами полировку.

— Да что она вообще может! Никакой усидчивости, никакой любознательности! Не умеет заплетать в косы солнечные лучи! Вышивать росой на листьях эвкалипта! Превращать слезы в морские жемчужины! Только и способна, что предсказывать будущее!.. Ну да, в боевой магии она тоже отлично разбирается! Но это же дурновкусие! Фея и вдруг боевой маг, устраивающий в кабаках дебоши!

Эдя сладко прищурился, представив себе крошечную фею, разносящую с пьяных глаз клуб «Царица пляжа».

"Хорошо бы ее туда подослать… Типа как подкачаться соломинкой из бара, " — подумал он.

— Понял я, понял. Жуткая у тебя сестра! Соболезную. У меня у самого есть сестра, так что МОЖЕШЬ мне не говорить, — сказал он, пытаясь прекратить излияния на семейную тему.

— Сестра? Что, тоже безумная волшебница? — посочувствовала фея.

— Хуже. Она постоянно ищет человека, которому можно сковать палец обручальным кольцом. Я заранее не завидую этому бедолаге.

— Венец безбрачия? — с интересом спросила фея. — Твоя сестра не ссорилась с сильными волшебниками, нет?

— Да, как с папашкой Мефодькиным развелась, так и ищет… Лет уже десять, наверное…

— Это еще терпимо, — авторитетно произнесла фея.

Хаврон, однако, так не считал.

— Но не в одной же комнате!.. Иметь старшую сестру — это такое уродство. Мне было тринадцать, когда к Зойке начали ходить всякие кретины! Толклись здесь целый день, сидели на моей кровати, ломали мои ролики, ржали как кони… Порой мне хотелось одолжить у кого‑нибудь ружье! А потом завелась эта белобрысая мелочь со сколотым зубом, и стал вообще атас! — сказал Хаврон недовольно.

— Ну‑ну. Не жалуйся. Помучайся еще лет десять. Когда тот маленький мальчик, что болтается в рамке, войдет в силу, комнат у вас будет побольше. Как ты смотришь, чтобы поселиться в усадьбе Кусково? При желании можно переименовать ее в сельцо Хавроново! — предложила фея.

Эдя недоумевающее заморгал. Слова феи он воспринял как глупую шутку.

— Как это?

— Думаешь, тесновато будет? Ну тогда переселишься в Версаль!..

— Очень он мне нужен. Лучше я повыгоняю всех из нашего подъезда, поломаю тут все перегородки, посажу пальмовый лес, а сам буду качаться в гамаке и есть бананы. На крыше же помещу снайпера, чтоб он отстреливал всех, кто хотя бы издали похож на жениха! — сказал Эдя.

Порой он фантазировал в этом направлении, так что тут у него все было разработано до мелочей.

— Как скажешь, — послушно сказала фея. — Я бы и сама могла тебе все это устроить, но, боюсь, что мне не стоит особенно светиться с магией. Вот моя сестра — другое дело. Иногда ее несет. И она начинает делать глупости.

— Хм… А как вас отличить? Ну тебя и сестру? — спросил Эдя заинтересованно.

— Меня и сестру? О, ты нас не спутаешь, не волнуйся! Я худею, а эта свинья обжирается. Именно из‑за нее моя талия почти равна моему росту. Я курю, а она ненавидит курево. Она пачкает мои волосы! Пользуется кошмарными духами! Ссорится с моими друзьями! Ну и многое‑многое другое!.. Единственное, что меня утешает — то, что в последнее время мы не общаемся. Когда есть я — нет ее. Когда есть она — нет меня, — заявила Трехдюймовочка.

— А она меня не прикончит? — спросил Эдя с сомнением.

— Пусть только попробует! Я начерчу на тебе знак, и она поймет, что ты лопухоид, находящийся под моим покровительством! — решительно сказала Трехдюймовочка.

Она подняла веер и, прежде чем Хаврон успел сообразить, что она собирается сделать, быстро начертила в воздухе какой‑то знак. Эде почудилось, будто его груди коснулось что‑то жгучее. Он вскрикнул, схватился за грудь, по странное ощущение уже исчезло.

— Не надо пугаться! Это мое личное магическое тавро. Так мы, феи, метим единорогов, и ни один упырь не осмеливается пустить в них стрелу… Не беспокойся, в твоем случае метка временная. Дня на три, не больше… Зато теперь моя сестренка тебя узнает.

Заглянув под майку и не обнаружив на груди ничего, кроме привычной шерсти, Эдя мало‑помалу успокоился.

— Все равно, предупреждать надо… Тоже мне, нашла единорога! А как зовут твою сестру?

— Двухдюймовочка!

— Ну и имя. А эта… как ее… Дюймовочка вам не родственница? — спросил Эдя, и тотчас поплатился за свой невинный вопрос.

Магическое поле возмущенной феи отбросило его на добрых полметра. Трехдюймовочка топнула ногой.

— Кто? Дюймовочка? Ты бы еще спросил, не родственница ли я винтовке, как спросил меня один остряк‑самоучка!.. Ныне покойный, осмелюсь добавить!!! Дюймовочка! Фыр! Эта скандальная особа! Чего стоит ее непозволительный флирт с кротом, который, кстати, вовсе не был кротом изначально! Милейший отставной казначей из гномов. Немного занудный и бережливый, согласна, но нисколько не заслуживающий такой участи… И потом, между нами, брак Дюймовочки с королем эльфов был слишком скоропалительным. В нашем кругу не признают неравных браков. И знаешь почему? Потому что когда исчезает любовь, остается неравенство!.. И что тогда делать бедным людям? Грызть локти и метать стрелки дартса в свадебные фотографии!

— Но в сказке все совсем по‑другому! — сказал Эдя, на всякий случай отодвигаясь подальше от сердитой феи.

— Сказки, юноша, это политическая реклама магического мира. Всего‑навсего! Та сторона, что победила, моментально заказывает о себе сказку. Взять хотя бы сказки об Иванушке‑дурачке! Все они заказаны его женой, Василисой, которая фактически одна и правила государством, скинув царя Гороха! Ивашка же до старости сопли на кулак мотал. Василисе приходилось вкладывать чудовищные средства, раскручивая его как самостоятельную политическую фигуру. Она подкупала разбойников, змеев и великанов, которые трубили повсюду, что он победил их. Заставила даже своего дядьку Бессмертника Кощеева похитить ее. а Ивашка сдуру, вместо того чтобы найти ее за шесть месяцев, как предписывалось сценарием, искал целых семь лет… В общем старая и скучная история! Загляни в любой учебник магического пиара! Эй, ты меня не слушаешь?

— Ага. То есть не ага! — поправился Хаврон.

Думал он действительно не о магическом пиаре. Его вдруг осенила мысль настолько же блестящая, насколько и наглая. Ему пришло в голову, что можно попросить денег у феи и откупиться от Феликса.

Однако не успел он на это решиться, как с Трехдюймовочкой начало происходить нечто странное. Лицо — не лицо даже, а выражение его — неуловимо изменилось. Оно сделалось саркастичным и колючим. Фея брезгливо уставилась на сигарету в своих пальцах, отбросила ее и принялась негодующе размахивать шляпой.

— Омерзительный дым! Эта дурында опять прокурила мне все легкие!

Затем взгляд феи остановился на том, чем она рассеивала дым.

— И снова эта отвратительная шляпа! Я же писала зануде, чтоб она не смела ее носить! Ну‑ка посмотрим, что она мне ответила, — сказала она и взглянула на внутреннюю часть полей шляпы. — Как? Куда‑куда я должна пойти? И это она пишет родной сестре, которую не видела столько времени! — проговорила она с негодованием и, подбросив шляпу, испепелила ее взглядом.

Эдя покосился на часы. Минутная стрелка только‑только переползла отметку «12». Часовая же была на четырех.

«Любая треть суток!.. Значит, это Двухдюймовочка!» — понял Эдя.

Закончив со шляпой, фея соизволила заметить Хаврона.

— А это что за великан‑недоросток? Неужели зануда завела себя нового пажа‑лопухоида? О, она его даже пометила! Ну разумеется! Она еще в детстве подписывала все свои вещи! Пеналы, линейки, чулки, волшебные палочки! Эй, существо, как тебя зовут, и где моя сестрица тебя откопала?

Эдя представился. Он пояснил, что его‑то как раз нигде и не откапывали и что в его квартире Трехдюймовочка скрывается от преследователей с Лысой Горы.

— Разумеется! Зануда все‑таки нарвалась и намылилась в лопухоидный мир! Предупреждала я ее. чтобы она не давала кому попало обещаний! Ну‑ну, Хаврон Эдуардович, или как тебя там, ври дальше!.. Что тебе сеструха наговорила обо мне? Что я истеричка, психопатка, темная фея, которая кого попало превращает в змей, лягушек и пьяных водопроводчиков? Не молчать! Отвечать! — велела Двухдюймовочка.

Хаврон из осторожности промычал что‑то, не вдаваясь в подробности. Двухдюймовочка не стала настаивать, вполне удовлетворившись мычанием.

— Великанчик! За мной шагом марш! По сторонам не глазеть! С мухами телепатически не общаться! — приказала она.

Перелетев на кухню, она моментально, одним магическим чутьем, прозрела спрятанную в шкафчике за кастрюлями бутылку коньяка. Об этой бутылке, составлявшей секретные стратегические запасы Зозо, не знал даже Эдя. Хаврон мысленно боднул сестру в ауру.

«Таилась! От родного брата!» — подумал он с негодованием.

Раскупорив бутылку одним движением веера, фея заставила ее взмыть в воздух и наполнила возникший в ее руке стаканчик из темного непрозрачного стекла. Размером он был не больше наперстка.

— Разве феи пьют не нектар? Амброзию там и все такое? — вежливо поинтересовался Хаврон.

— Феи пьют все, что не едят… И едят все, что не пьют!.. Ну, за встречу! — сказала Двухдюймовочка.

Наперсток мигом опустел. Вдогонку за первым стаканчиком последовал второй. Затем, притормозив на время с коньяком, Двухдюймовочка занялась раскрытием темы венских колбасок. Откуда они взялись, Эдя сказать затруднился бы, но, судя по всему, Двухдюймовочка свистнула их в одном из центральных ресторанчиков. Учитывая размеры колбасок, фее приходилось уменьшать их в два или в три раза. Голодный Эдя грустно наблюдал за этим кощунством.

«Не хочет угощать и не надо! Просить не буду. Нет смысла размениваться на пустяки. Хорошо бы стрельнуть у нее денег…» — подумал Хаврон.

— Меня тут грозили убить, — начал он издалека. Двухдюймовочка закивала с набитым ртом.

— Хорошая мысль! Одобряю. Если нужна будет помощь — пусть свистнут меня. Ты так огромен и нелеп, — пробормотала она.

Хаврон понял, что бить на жалость бесполезно.

— Я должен много денег! Вот я и подумал, что ты могла бы… — начал он.

— Дальше можешь не продолжать, великанчик. Пункт XII «Книги запретов», — перебила фея.

— Чего?

— Озвучиваю: «Под угрозой лишения магии феям и другим волшебным существам запрещено творить деньги и другие средства обмена из воздyxa, грязи, морской воды и проч. Заговаривать счетные машины, банкоматы, одурачивать сервера и банковские терминалы. И тем более запрещено передавать добытые упомянутым образом денежные средства лопухоидам». В средние века было иначе. Хоть из воздуха золото делай, сейчас же, увы… Низзя!

— Но почему? Это же такая ерунда! — воскликнул Эдя.

— Как ты сказал? Не рассуждать! Молча‑а‑ать! — заорала фея.

Хаврон тревожно притих. Разгневанная фея попыталась перелететь с мойки на кухонный стол, где она оставила стаканчик, однако слишком объелась, и стрекозиные крылья работали вхолостую. Заметив это, Эдя деликатно подставил ладонь и перенес фею на стол.

— Отбой команде «молчать!» — смилостивилась Двухдюймовочка, у которой, как у всякой уважающей себя феи, было не семь, а семьдесят семь пятниц. Причем не на неделе даже, а в одном четверге.

— Ты начинаешь нравиться мне, великанчик! Ты такой комнатный, не слишком громоздкий, тебя можно посылать за жратвой, когда влом применять волшебную палочку. Хочешь стать моим пажом, назло моей сестрице? Воображаю, что она скажет, когда вместо своей метки увидит на тебе мою!

Эдя немедленно подтвердил готовность стать чьим угодно пажом, и снова принялся клянчить денег.

— Ну пожалуйста! Это же так просто! — с надеждой сказал он.

— Именно потому, что просто, это и запрещено. Будь все иначе, любой спятивший маг смог бы забросать мир лопухоидов тюками денег не менее реальных, чем настоящие купюры. Или вообще превратить всю бумагу мира в деньги. Это привело бы лопухоидный мир, который и так держится на соплях, к катастрофе, — назидательно сказала фея и осушила еще один наперсток коньяка.

Ее маленькие уши, чуть оттопыренные, как у всех фей, побагровели.

— А обойти этот запрет никак нельзя? — заговорщицки спросил Хаврон. — Ну там вместо денег дать мне штучек десять бриллиантов?

— Сколько‑сколько? — с улыбкой переспросила фея.

— Ну пять… — неохотно поправился Эдя.

— А не лопнешь?

— В крайнем случае… ну в самом крайнем… один, — убито произнес Эдя, испытывая сильное желание уронить на всезнающую фею кастрюлю.

— Оно, конечно, можно. Очень даже запросто, — мрачно заверила его Двухдюймовочка. — Вся проблема в том, что ты собираешься превратить бриллианты в деньги, а я об этом знаю… Даже при условии, что на Лысой Горе ничего не пронюхают, это станет известно «Книге запретов», и тогда я лишусь своей магии. До капли. «Книга запретов», видишь ли, не просто книга. Это закон, который исполняет сам себя, не зная снисхождения.

Убедившись, что на добровольный энтузиазм рассчитывать не приходится, Эдя решил стимулировать энтузиазм принудительный. Вскочив на стул, он разразился проникновенной тирадой. В своей речи он особенно напирал на то, что феи всегда помогали людям, а под конец, в ораторском припадке, заявил о своей готовности обратиться за братской помощью к Трехдюймовочке и стать ее пажом на веки вечные. Несмотря на бедность риторических фигур, речь, особенно в финальной своей части, подействовала на Двухдюймочку отрезвляюще.

Фея тревожно зашевелилась и выразила готовность помочь.

— Только без денег! Придумай что‑нибудь другое! — заявила она.

Эдя спрыгнул со стула. Он решил не мелочиться и просить сразу много.

— Нет денег — не надо! Тогда что‑нибудь другое. Все, что поможет быстро разбогатеть. Какая‑нибудь блестящая находка из будущего. Например, вечный двигатель? Нет? Тогда секрет превращения карандашного грифеля в алмазы или водопроводной воды в бензин? А‑а?

— Великан, ты совсем тупой! — мягко сказала фея. — Ты меня переоцениваешь. Я волшебница, а не технарь. Если будет нужно, я могу сделать так, что прямо здесь и сейчас появится лошадь, но попроси у меня чертеж машинки, делающей живых лошадей, и я покручу пальцем у виска…

Эдя схватился за голову. Ему хотелось встать на четвереньки и выть на луну. Вскочив, он забегал по кухне. Внезапно его ногу нежно обвила старая газета. Хаврон пнул ее, но при этом взгляд его непроизвольно зацепился за заголовок.

— «Пророк»! Вот оно! «Пророк»! Вот что мне поможет! — заорал он, целуя газету.

— О, буйное помешательство! Вот что бывает, когда между головой и телом не выдерживается пропорция один к девяти! — со знанием дела сказала Двухдюймовочка.

Наконец Эдя успокоился и стал выражаться более ясно.

— Наша золотая жила — пророчества! — пояснил он. — «Пророк» — популярное телевизионное шоу. Чем больше предсказаний сбывается, тем грандиознее приз. Разумеется, многое зависит от глобальности предсказаний. Такие мелочи, как дождик в среду вечером или повышение цен на нефть в «Пророке» не котируются. Нужны яркие, необычные, сенсационные предсказания. Ты справишься! Твоя сестра говорила, что ты отлично гадаешь!

Убедившись, что великанчик больше не прыгает и не вопит, фея поинтересовалась, велик ли приз.

— Сумма каждый раз увеличивается втрое. Кажется, за одно правильное предсказание три, за два — девять и за три — двадцать семь тысяч… — припомнил Эдя.

— Двадцать семь тысяч чего?

— Долларов.

— О! — удивилась Двухдюймовочка. — Разве доллары еще что‑то стоят? По‑моему, после того как Америка отказалась от национальной валюты…

Эдя подался вперед.

— Погоди! Америка отказалась от долларов?

— А разве нет? Я как‑то от нечего делать нагадала это на кофейной гуще. Долларов, евро — ни чего не будет. Весь мир перейдет на единую валюту. Называется гамосап, производное от homo sapiens. Даже намекать не буду, как немедленно окрестят это всякие неостроумные люди… Хе‑хе! Ты не представляешь, до чего предсказуем первый круг ассоциаций даже у неглупых как будто лопухоидов!

— Это точно насчет долларов? — серьезно спросил Эдя.

— Что? Да как ты смеешь, великанчик! Кофейная гуща — мой конек, — заявила фея.

Предчувствуя сенсацию, Эдя схватил карандаш.

— В каком году примут эти самые гомосапы? Фея наморщила лобик.

— В 2050‑м, по‑моему. Или нет, вру, в 2050‑м Россия вновь станет монархией… Значит, где‑то в 2045‑м, — легкомысленно промурлыкала она.

Сделав на клочке бумаги запись, Эдя покрутил в пальцах карандаш.

— Слишком долго ждать, — удрученно сказал он. — Вот если бы это случилось завтра, тогда со всем другое дело. Еще что‑нибудь у нас есть?

Эдя покрепче ухватился за карандаш, По его лицу забродило вдохновение. Минут через десять он глубокомысленно созерцал столбик предсказаний.

— Всплеск рождаемости — 2012‑й. Три года подряд у всех будут рождаться исключительно двойняшки. Тайна вечной жизни — 2018 год… — бормотал он. — Бессмертный роман «Тридцать первый сребреник» — 2019‑й. Перенос столицы в Саратов — 2040‑й. Москва становится курортным городом после образования в Раменках нового шельфового моря. Вокруг Москвы зеленеют ананасовые и банановые плантации — примерно 2060‑й. Чукчи мигрируют на юг и дарят человечеству один за другим семь гениев — после 2065‑го и дальше. На Урале появится новая гора высотой в девять километров — 2068‑й. Создание мозговых протезов — около 2090‑го… О, нет! Если я это озвучу, меня упекут в психушку, причем до того, как в 2034‑м все психушки закроют на переучет…

Эдя еще раз скептически посмотрел на бумажку и скомкал ее, правда, почему‑то очень осторожно.

— Никуда не годится! «Пророк» этого не возьмет. Таких бредовых предсказаний у него пруд пруди. Чтобы он поверил, нужна изюминка! Событие, которое произойдет в самое ближайшее время! Завтра! Послезавтра! — заявил он. Двухдюймовочка вздохнула.

— Ну хорошо… Так и быть… Попытаюсь предсказать что‑нибудь из ближайшего будущего. Исключительно, чтобы позлить сестру. Но учти, великанчик, только посмей после этого стать ее пажом! Еще раз увижу на тебе ее метку — следующая метка будет на твоем гробу! — предупредила она.

Фея вытерла губы и, встав, искоса посмотрела в окно. Эдя услышал, как она бормочет:

— Тэк, что у нас тут?.. Луна в упадке. Венера уже не видна… Ветер северо‑западный девять сквозняков в секунду. На фиалке высох третий лист… Первая буква в имени прадедушки этого болвана "В"… Ну‑ка, дружок, вырви у себя сколько хочешь волос! — вдруг потребовала она, повышая голос.

— Что, прямо так? — встревожился Эдя.

— Да ты еще и трус? Рви давай! Смелее!.. Магия требует жертв… Сколько вырвал? Считай! Что, девять? Точно девять? Ну тем хуже для тебя…

— Почему хуже? Не получилось? — забеспокоился Хаврон.

— Напротив, все получилось просто отлично! — заверила его Двухдюймовочка. — Слушай, глупый великанчик!.. Завтра из реставрационной мастерской при Пушкинском музее будет похищена картина «Мальчик с саблей» работы неизвестного художника. Она пропадет среди бела дня, из охраняемого помещения, и круглосуточно направленная на нее видеокамера ничего не зафиксирует. Кто‑то наденет на нее — на видео камеру, то бишь! — носок с сохранившимся ценником.

Низко висящая лампа закачалась, задетая взвившимся затылком Эди.

— Когда ограбят мастерскую? — крикнул он.

Двухдюймовочка удивленно подняла брови.

— Ну я же, кажется, сказала, — завтра! И еще раз повторяю: не вздумай стать пажом моей сестры. Ты понял, великанчик? Только попробуй служить ей, а не мне, и я превращу твои уши в свиные!.. Эй ты куда? Я с кем разговариваю?

Но Эдя уже мчался к дверям, словно его пре следовал осиный рой.

— Ох уж эти великанчики! Убежал и даже руку не поцеловал!.. Выпить мне, что ли, коньяка! Пусть у сеструхи башка потом трещит! — мечтательно произнесла Двухдюймовочка.

Час спустя стеклянная дверь буфета главного корпуса «Стаканкино» отразила стремительно несущегося Эдю. Мимо милицейского поста на входе внизу он пробрался каким‑то чудом, примазавшись к группе участников спортивного шоу «Тяни‑Толкай». Едва прошмыгнув пищащий металлоискатель, усмотревший грозное оружие в обычных ключах, он нагло удрал от тянитолкаевского ассистента и моментально заблудился в одном из коридоров. Здесь, перейдя с кроссового бега на спортивную трусцу, он отловил за локоть молоденькую секретаршу, дожевывавшую на ходу песочное пирожное.

— Где «Пророк»? — крикнул Эдя ей в новенькое ухо.

— Шестой этаж. Три комнаты сразу у лифта, — пугливо роняя крошки, объяснила секретарша.

Вскоре бывший официант задумчиво созерцал одинаковые железные двери. На первой было: «НЕ БУХГАЛТЕРИЯ! ПОСТОРОННИМ НЕ ВХОДИТЬ!» На второй: «БУХГАЛТЕРИЯ! НЕ ВХОДИТЬ!» и на третьей: «ПРИЕМ ПРЕДСКАЗАНИЙ СТРОГО ПО ТЕЛЕФОНУ!»

Кроме упомянутых надписей, на одной из дверей красовался захватанный график съемок, на котором кто‑то понаставил карандашом язвительных вопросительных знаков.

— Будем считать, что я не посторонний! Я курица, которая снесла для них сенсацию. Они примут меня с распростертыми объятиями, — сказал себе Эдя, с трепетом открывая первую дверь.

Бывший официант наивно ожидал оказаться в творческом пекле, где методом проб и ошибок, в бесконечных дублях и режиссерских криках куется массовое искусство, но, увы, загроможденная столами комната была почти пуста. Лишь у окна происходило какое‑то подобие деятельности. За столом, к Эде затылком, сидел молодой мужчина в светлой майке и, страдальчески потея, топтал клавиатуру компьютера двумя пальцами.

— Добрый день! Моржуева не видели? Ведущего, в смысле? — крикнул Эдя, обращая свой вопрос к одинокому затылку.

Затылок не ответил. Эдя разглядел украшавшиe голову мужчины наушники.

— С этим все ясно. Он как три обезьянки сразу ничего не видит, ничего не слышит и ничего никому не говорит, — прокомментировал Эдя, толкаясь в следующую дверь. Но, увы, и эта комната его ничем не порадовала. В ней Хаврон нашел лишь одинокого электрика, который, стоя на стремянке, старался не уронить себе на голову пластиковый плафон. Несмотря на теплое время года, шея у электрика была обмотана длинным красным шарфом.

— Приветствую вас! Вы не знаете, где… — начал Эдя, созерцая эту картину.

— Закройте дверь! Сквозняк! Говорят вам, я простужен! — засипел электрик.

Он с такой яростью обернулся к Эде, что стремянка опасно покачнулась. С ее деревянной, заляпанной краской площадочки посыпались лампы дневного света. Не дожидаясь, пока его догонит яростный вопль, Эдя ретировался и, порядком озадаченный, сунулся в третью комнату. Навстречу ему, угрожающе размахивая руками, тотчас устремился курчавый молодой человек с очень красными губами.

— Дорогуша, вы что, читать не умеете? Не бухгалтерия! — простонал он плаксивым голосом, пытаясь выдавить Хаврона наружу.

Эдя осторожно отлепил от себя руки молодого человека и вытянул их по стойке смирно.

— Без паники! Где пожар? Нету пожара! Моржуев здесь? — сказал он строго.

Красногубый молодой человек озабоченно воззрился на Эдю.

— Андрей Рихардович занят. У него скоро запись. А вы ему, собственно, кем приходитесь? — спросил он с внезапным подозрением, косясь на крепкие плечи Эди.

— Я ему всем прихожусь! Другом, товарищем и братом, — с раздражением ответил Хаврон.

— В каком смысле «товарищем»? — забеспокоился курчавый церберенок.

— Не вибрируйте, юноша! В общечеловеческом. Я должен видеть его немедленно. Перед эфиром. У меня сенсация.

— Дорогуша, тут у каждого сенсация! И хоть бы что‑нибудь стоящее! — с облегчением затараторил молодой человек. — Вам нужно было позвонить по телефону и оставить сообщение. Как вы, собственно говоря, сюда попали? Кто вам вы писал пропуск?

— Юлий Цезарь, — ляпнул Эдя.

— Юрий Цезаревич? В нашей редакции такой не числится! — заявил красногубый. — Из сего я заключаю, что пропуска у вас нет… Уходите, дорогуша, по‑хорошему! Позвоните завтра секретарю строго с десяти до двух и сообщите ему свои предсказания. В другое время их у вас не примут.

— А кто секретарь? — спросил Эдя.

На щечках у курчавого церберенка появились злорадные ямочки.

— Я секретарь. Не мешайте работать! — сказал он.

Эдя почувствовал, что начинает злиться. За спиной у красногубого он внезапно углядел дверь, сиявшую золотой табличкой «А. Моржуев».

— Говорю вам, у меня сенсация! Мне нужен ваш шеф! — тихо повторил он, загипнотизировано глядя на заветное мерцание.

— А я утверждаю, что он вас не примет, дорогуша! Уходите!

Осознав, что переговоры зашли в тупик, Эдя решительно сдвинул со своего пути молодого человека и, как тигр, бросился к кабинету. Цербер в прыжке попытался вцепиться ему в штанину, но, промахнувшись, трепетно обнял ножку стула. Воспользовавшись этой внезапно вспыхнувшей страстью, Эдя прорвался за заветную дверь.

Служебное обиталище популярного телеведущего смахивало скорее на будуар престарелой красавицы. В углу нежился итальянский диванчик с выгнутой спинкой. На маленьком столике окруженный одеколонами и пудреницами гипсовый мальчик вынимал из подошвы занозу. Самым забавным, однако, был огромный телефон с трубкой в форме двух целующихся голубков.

Но, увы, это были лишь детали. В кабинете не доставало главного — его владельца. Сколько Эдя ни вглядывался в итальянский диванчик и вертящееся кожаное кресло, еще хранившее на себе отпечаток вельможного седалища, ему так и не удалось углядеть на них драгоценной плоти Андрея Рихардовича. Телеведущий отсутствовал. Красногубый бульдог охранял пустую будку,

Эдя покинул кабинет и, пройдя мимо церберенка, панически звонившего кому‑то по мобильнику, вышел в коридор. Немного поразмыслив, он спустился на один этаж, подошел к самой солидной на вид двери и, воспользовавшись отлучкой секретарши, беспрепятственно толкнулся в начальственную цитадель.

Обставленный по‑спартански кабинет был огромен, как футбольное поле. За столом, на котором можно было играть в бильярд, сидел свирепого вида лысый мужчина и просматривал бумаги.

— Вы кто? — спросил он, не поднимая головы.

— Просто человек, — затруднился Хаврон.

— Значит, никто, — утвердительно резюмировал лысый. — Второй вопрос. Вы знаете, сколь ко стоит мое время?

Эдя честно замотал головой.

— Тогда я вам отвечу. Я почесал нос — и это ваш месячный оклад. Вам все ясно?

— Я безработный. Выходит, вы почесали нос бесплатно, — парировал Хаврон.

Лысый пожевал губами и потянулся пальцем к какой‑то кнопке, однако нажимать не стал, а вместо этого с внезапным интересом спросил:

— Кто вас прислал?

— Я сам пришел. Ногами.

Чиновник с раздражением оторвался от бумаг.

— Ответ на уровне бреда. Я спрашиваю: где вы были до того, как пришли ко мне?

— Ну… э‑э… этажом выше. В комнатах «Пророка».

— Фамилия?

— Чья? Моя? Хаврон!

— Ваша меня не интересует. Того, кто направил!

— Не знаю фамилии. Красногубый. Шелковая белая рубашка в полоску. Он у них секретарь, — с наслаждением наябедничал Эдя.

Чиновник сделал на бумаге пометку.

— Ясно… От меня вам что нужно? Говорите быстро и уходите.

— Я ищу Моржуева.

Лысый пожевал губами.

— С какой целью?

— Я принес ему пророчество.

— И это все? И за такой ерундой вас прислали ко мне?

— Да, — подтвердил Эдя, зримо ощущая сгущающиеся над церберенком тучи.

Лысый терпеливо взглянул на часы, затем на одну из многочисленных бумажек у себя на столе.

— Подозреваю, что у «Пророка» сейчас запись. Поищите в гримерке. Второй этаж. Первая студия. Проваливайте! Надеюсь, больше никогда не увидимся! — сказал он почти дружелюбно.

Довольный своей предприимчивостью, Хаврон поспешил ретироваться.

Знаменитый телеведущий Андрей Рихардович Моржуев сидел перед трельяжем на стульчике, позволяя гримерше пудрить свой просиявший на всю Россию нос. В жизни Моржуев был маленького роста, слегка оплывший и не такой грозный, как на телеэкране. По его увеличившемуся за счет исчезнувших волос челу бродили скептические морщины, стрелы которых Моржуев готовился вскоре обрушить на зрителей с их нелепыми прогнозами.

— И вы тоже? Сколько можно говорить: оставьте меня в покое! Сценарий передачи уже написан! — капризно задребезжал он, когда Эдя втиснулся в гримерную. — Что у вас там? Парад говорящих скелетов? Завтра в Стаканкино вторгнутся легионы мух‑бомбардировщиков? Нет?

Ведущий сорвал с плеч полотенце и изящно швырнул его в зеркало. Затем он торжественно поднялся со стула и метнул в Эдю свой козырный испепеляющий взгляд.

— О, небо, нет мне покоя! — воскликнул он трагическим голосом. — Вчера какой‑то псих подстерег меня у входа и стал утверждать, что на лапках у муравьев зашифрован код Вселенной. А на той неделе другой псих пророчествовал, что прилетят инопланетяне и заберут всех, у кого открыты форточки. Вы случайно не из их команды? У вас‑то форточка закрыта?

— Нет, — сказал Эдя, — но я точно знаю, что…

Моржуев оборвал его красивым движением руки.

— А вы кто, собственно, такой? — загромыхал он. — Современный Нострадамус? Почему я должен вам верить? И потом зарубите себе на носу, у меня передача еженедельная. Телезрители не будут ждать двести лет, чтобы проверить, перенесут ли столицу в Тынду. Если у вас есть близкие предсказания, выкладывайте. Если же нет, выход вон там!

«Пророк» простер палец, чтобы еще одним эффектным жестом указать Эде на дверь, но эффектный жест был испорчен появлением знакомой красногубой физиономии. За спиной секретаря маячил дежурный наряд милиции.

— Бот он, этот маньяк! Ворвался и напал на меня! Я едва спасся! — шипел секретарь.

Два сержанта и один старшина выдвинулись вперед. Гримерша испуганно выронила кисточку. Андрей Рихардович Моржуев величественно скрестил на груди руки. Выигрывая время, Эдя быстро загородился от милиционеров стулом и предусмотрительно повис на лацканах студийного костюма Моржуева. Оказалось, это была роковая ошибка.

— Мой костюм! Он порвет его! — неожиданно тонко завизжал Моржуев.

Два сержанта и один старшина, сопя от служебного рвения, насели и оторвали ноги Эди от пола. Хаврон благоразумно не сопротивлялся пред ставителям власти, но вельможного костюма не отпускал. Красногубый секретарь язвительно улыбался.

— Близкое предсказание — вот оно. Завтра из реставрационной мастерской при Пушкинском музее будет похищена картина «Мальчик с саблей»! Она пропадет среди бела дня, из охраняемого помещения. Видеокамера ничего не снимет. Кто‑то наденет на нее носок, на носке будет ценник! — крикнул Хаврон.

Моржуев перестал поправлять костюм и с интересом взглянул на Эдю. Старшина и оба сержанта приостановились. Эдя воспрянул было, но взгляд Моржуева уже потух.

— Унесите мебель! — сказал он милиционерам, отворачиваясь.

— Не забудьте про мой гонорар! Адрес… Вы не записали адрес! Мне нужны деньги! — крикнул Хаврон, в меру бережно транспортируемый за дверь.

— Деньги всем нужны!.. Адрес будет в протоколе! — с материнской нежностью произнес старшина.