Второй опыт

Второй опыт при строгом контроле закрытого конверта опять дал положительный результат. На листе обыкновенной писчей бумаги был написан текст. Бумага была свернута вчетверо та­ким образом, что текст записки, вложенной в конверт, отделялся от поверхности пятью слоями бумаги так, что увидеть на свет никакие знаки было невозможно. Конверт был тщательно закле­ен, поперек склеек были сделаны черными чернилами множест­во знаков толстыми и тонкими штрихами. Распечатать такой конверт путем отпаривания или отмачивания, не оставив види­мых следов, невозможно.

М-вой было предложено прочесть текст письма в удобном для нее месте. Через пару часов она пришла к врачу с просьбой освободить ее от опыта, так как при попытках узнать содержи­мое у нее ничего не выходит. После осмотра письма, М-вой бы­ло предложено сделать попытку прочесть текст письма в при­сутствии врача.

Хотя и не охотно, М-ва принялась за отгадывание. Она стала конвульсивно перебирать конверт в руках между пальцами, ино­гда сильно мяла, так что приходилось ее останавливать из опа­сения, чтобы она не порвала письмо. Лицо приняло серьезное сосредоточенное выражение, временами заметны были сотряса­тельные движения плеч и глубокие вздохи, видимо она вся была углублена, чтобы уловить получаемые пальцами ощущения.

Каждое отгаданное ею слово произносилось вслух; Опыт про­должался более часа. Она написала следующую фразу: «фельд­шер М-в отравился морфием от любви к своей двоюродной се­стре». Эта фраза действительно совпадала с текстом записки, находившейся в конверте. Таким образом, врач имел уже два удачных пробных опыта.

Однако оба опыта не исключали уловок для распечатывания. Фокусники читали письма на сцене с помощью уловок, но они отказались от предложения незаметно распечатать конверт. Раз­мышления экспериментатора привели к свидетельству о непод­дельной способности М-вой, убежденности, что в основе тако­вой лежит ничто иное, как повышенная различительная способ­ность высших органов чувств, т.е. способность бессознательно улавливать такие тончайшие внешние впечатления, которые не доступны для восприятия органами чувств здорового человека, и что это бессознательно воспринимаемое затем появляется в ее сознании в форме фантастических образов, в точности совпа­дающих с предметами, обусловливающими реальное воспри­ятие.

Конечно, врач, столкнувшийся с загадочным психическим явлением, не мог объяснить каким образом совершается у М-вой процесс восприятия и образования соответствующих образов. Составляя явление внутреннее, субъективное, этот процесс не был доступен для непосредственного наблюдения эксперимен­татором, его нельзя было ни видеть, ни осязать подобно объек­тивному факту, следовательно это был процесс доступный толь­ко самонаблюдению М-вой, об нем можно было судить только по ее показанию о личных ощущениях, испытываемых ею во время процесса отгадывания.

По просьбе врача М-ва подробно описала свои ощущения в письме. «Согласно вашему желанию постараюсь передать, как только могу, о всем том, что со мною делается, когда я занята отгадыванием писем. Когда получаю письмо с внушением про­честь его не распечатанным, то во мне сначала развивается не­преодолимое желание противоречить, я сама не знаю, почему мне делается в это время нехорошо, как-то досадно, затем это сглаживается и заменяется противоположным состоянием: же­ланием, во что бы то ни стало, прочесть письмо. Иногда я долго остаюсь при одном этом желании или даже на некоторое время совершенно забываю о письме, но это бывает не надолго: жела­ние выполнить задачу опять возобновляется с новой силой и до­ходит до того, что я ни о чем не могу думать кроме письма. В это время я страшно желаю иметь письмо при себе, без него я ничего не могу делать: оно всегда должно быть при мне. Когда развивается это страшное желание, тогда я чувствую потреб­ность погрузиться в письмо, уйти в него. Мне страшно хочется остаться одной, чтобы не было ни звука, ни света, я в это время не могу выносить присутствие посторонних людей: они мешают сосредоточиваться, каждое их движение, даже дыхание - все мне мешает, злит меня. Присутствие людей, с которыми я свык­лась, менее мешает мне. Хочется, чтобы все помогали мне уйти в себя. Во время такого состояния является желание, как можно крепче, сжать письмо в руках, или, лучше сказать, чтобы оно было ко мне, как можно, ближе, поэтому я часто мну письмо и даже является желание порвать его. Во время такого сильного напряжения я уже плохо сознаю, что происходит вокруг меня, и совершенно не могу себя сдерживать, как будто я ухожу сама в себя. Я не могу вам хорошо выразить, что со мною делается, только в голове остается что-то небольшое, полусон что ли, пра-

во, не могу вам сказать. В это время у меня появляются очень короткие моменты, когда я вижу отдельные слова и так ясно, как будто они написаны предо мною, иногда эти моменты бы­вают более продолжительны, и тогда я успеваю улавливать це­лые фразы, вижу величину букв, почерк и другие подробности. Иногда же мне начинают казаться фантастические картины сна­чала не ясные, отрывочные, затем обрисовываются с такой яс­ностью, что они кажутся действительными. Как только слово или какая-либо картина определилась ясно, мое состояние на­пряжения сразу ослабевает, я прихожу в себя и чувствую уста­лость и потребность в отдыхе. Во лбу чувствую острую боль, как будто весь лоб и темя сжаты тисками. Потребность к такому углублению, как вам известно, развивается в один сеанс от 2-х до 5-ти раз, иногда только ограничивается одним приступом. Самое мучительное состояние для меня бывает тогда, когда я готова уже впасть в свое углубление, но почему-то оно как буд­то вдруг обрывается. Если сеанс ограничивается таким непол­ным сосредоточением, то я чувствую себя после этого очень дурно: делаюсь капризна, раздражительна, и дело часто конча­ется припадком; такого состояния я страшно боюсь, при мысли о нем я прихожу в ужас. Самое трудное для меня во всем отга­дывании это улавливать форму слов, а остальные детали письма: почерк, цвет чернил, бумага даются мне легче. При других я редко могу сосредоточиваться так, как одна. Вы требуете от ме­ня, чтобы я позволила себе демонстрировать перед другими, но что же мне делать, если при других не могу углубляться в пись­мо, мое сосредоточение как будто обрывается в то время, когда я готова впасть в забытье. Мысль, что за мной наблюдают, что на меня смотрят с предубеждением, как на фокусницу, не отста­ет от меня и постоянно развлекает. Впрочем, верит ли мне кто-

либо или нет, для меня все равно, знаю, что эта способность для меня ни на что не нужна».

Представьте себе состояние исследователя, который знает, что люди науки поставили крест на изучение подобных способ­ностей. В таком предубеждении воспитывались все врачи. Та­ким скептиком был и Ховрин до тех пор, пока сам не столкнулся с самим необычным фактом чтения закрытых писем. Для скеп­тика было важно, чтобы удостоверили реальность наблюдаемо­го явления и другие компетентные лица. Было проведено много экспериментов с участием преимущественно врачей, которые даже при строгой экспертизе не могли обнаружить никаких сле­дов распечатывания писем и таким образом убеждались в суще­ствовании у М-вой способности к ясновидению.

Приведем описание экспертизы трех писем. Две такие экс­пертизы были помещены в журнале «Вопросы философии» (в разделе протоколов Петербургского общества эксперименталь­ной медицины) за 1892 и 1893 годы. Любопытны подготовка письма и контроль конверта, описанные в протоколах общества 3-го ноября 1893 г.

После тщательного обсуждения вопроса, каким образом сле­дует сделать опыт и скрыть написанное от ясновидящей М-вой, собрание единогласно остановилось на следующем способе, ча­стью исполненном в самом собрании. Все 9 членов собрания на­писали каждый на листе почтовой бумаги небольшую в 2-3 строки фразу, так что эта фраза оставалась неизвестной для всех членов, исключая, разумеется, написавшего ее. Затем каждый обернул еще одним чистым листом, согнул пополам и вложил в небольшой стандартный конверт. Все конверты были положены в шляпу, из которой вице-президент Фишер вынул на удачу один конверт, а все остальные были сожжены. Бумажный кон-

верт с неизвестным текстом был вложен в полотняный конверт чуть большего размера. Внутренний конверт был склеен с на­ружным и заделан четырьмя кнопками. На середине контроли­руемого пакета была наложена печать общества.

В Тамбов тщательно оформленная депеша была доставлена в деревянном ящике, обвязанном тонкой бичевкой, концы кото­рой были припечатаны почтовой печатью к самому ящику. По­сылку врач получил 9 ноября 1892 г. Он решил проверить, не может ли М-ва решить ясновидческую задачу, говоря на совре­менном языке, экстрасенсорную проблему через ящик, не рас­печатывая его и не вынимая письма.

В декабре М-ва передала на имя общества свое письмо с ре­зультатами своей работы над закрытым письмом в закрытом ящике. Она сообщила, что письмо написано на почтовой бумаге, бумага плотная и, кажется, с линейками. Написано черными чернилами, почерк средний. Число строк две с половиной или около того. Текст пока отказывалась сказать, но при этом было пояснение: «прошу общество не считать это за ясновидение, а только за первый период его, это кажущееся может несколько раз измениться, как это бывает при отгадывании каждого пись­ма». Это предварительное определение М-вой указанных дета­лей, как потом оказалось, приблизительно совпадало с действи­тельностью.

Ящик с письмом был возвращен в Петербург, где тщательно обследован на предмет вскрытия и целостности конверта. Затем пакет был передан врачу Ховрину для дальнейших опытов с М-вой. В январе месяце он передал конверт М-вой на руки. Она часто производила отгадывание в его присутствии. Во время се­ансов ужасно мяла письмо в руках между пальцами. Вскоре за­дача была решена вполне верно, на обратной стороне конверта

М-ва написала: «вот что я видела в письме: я уверен, что вы лег­ко и свободно прочтете мое письмо, после этого будете чувство­вать себя великолепно.

Петербург. Л.Г.Корчагин.

Написано на плотной бумаге без линеек, три с половиной строки, почерк средний, довольно красивый».

Решенная М-вой задача немедленно была отправлена в Пе­тербург на имя почетного члена медицинского общества А.Н.Аксакова. На заседании этого общества 3-го апреля 1893 г. пакет с конвертом был подвергнут экспертизе. Она вынесла сле­дующее заключение: полотняная часть конверта совершенно це­ла, заделка наружного конверта металлическими кнопками не повреждена, а вскрыть и вновь запечатать его без следов не представляется возможным, конверты приклеены друг к другу. На основании этих данных повода для уличения М-ву в попыт­ках к распечатыванию не оказалось. Собрание петербургского медицинского общества приняло следующее решение: «весьма вероятно, что факт ясновидения в этом случае был не поддель­ным, а потому крайне желательно, чтобы опыты с М-вой были продолжены».

Приведем еще один опыт доктора Щелочилина, экспертиза которого отличалась остроумным фотохимическим контролем. Конверт с его заданием был довольно плотный, тщательно за­клеенный и запечатанный по середине сургучной печатью.

Получив такой пакет для отгадывания, М-ва на следующий день принесла ответ врачу и заявила, что слов не видит, но как только начинает сосредотачиваться, то ей представляется кар­тина пожара, как будто горит какое-то здание: не то дом, не то что-то другое. Она видит здание только без крыши, с оконными переплетами, густой дым, огонь. Ей видится то яркий свет, как

огонь, то он сменяется темнотой. Тут же видит забор, лестницы, быстро мелькающие фигуры людей, летают черные предметы, похожие на птицы. Она переживала, что видимая ею картина не будет соответствовать тексту задачи из-за ее фантазии. Но по­чему-то эта картина остается постоянной и другого ничего не появляется.

Вот экспертиза доктора Щелочилина. «Для контроля опыта чтения писем в закрытом конверте, я взял светочувствительную фотографическую пластину. На ней написал фразу при желто-красном свете. Пленку поместил в два светонепроницаемых конверта и затем в обыкновенный бумажный конверт, залив пе­чатями. Если бы конверт был вскрыт на одну сотую долю се­кунды, даже при лунном свете, пленка при обработке ее гидро­хиноном почернела бы. Фраза была прочтена М-вой за исклю­чением тех двух слов, которые на пленке были неясно написа­ны. После проявки пленки она осталась прозрачной: свет ее не коснулся. Значит, письмо не было распечатано. Думаю, что фра­за была прочтена М-вой прощупыванием слов через конверт. На пленке было написано: «пожар, горит здание, страшно боюсь».

Экспертизы давали не только врачи, но и люди других про­фессий. Например, делопроизводитель почтово-телеграфной конторы Строганов констатировал целостность прочитанного М-вой письма, он выразил удивление по поводу прочтения плотно упакованной записки. А вот студент Томского универси­тета Лавров в своей экспертизе подал важную мысль: «вскрыть конверт, прочесть письмо, снова его вложить и подделать печать М-ва положительно не могла. Приходится сознаться, что она действительно обладает какой-то необъяснимой способностью читать закрытые письма и воображать очень рельефно (до сте-

пени галлюцинаций) картины, нарисованные в письме пером экспериментатора».

Сравним описание М-вой закрытого письма от Лаврова с тек­стом его записки. Она написала на адресной стороне конверта: «1893 г. июня 2-го. Большая проезжая дорога, как будто деревья по краям дороги, видно почтовый тарантас, в экипаже, как будто сидят 2 фигуры: один, мне кажется, старый мужчина, на нем на­дето что-то вроде шинели. Рядом сидит молодая женщина, в ру­ках белый зонтик».

В его записке была написана фраза: «Большая проезжая до­рога, обсаженная с обеих сторон деревьями. Вдали видны лоша­ди, за ними экипажь - почтовый тарантас. В нем сидят двое пас­сажиров: старый мужчина в шинели и молодая женщина в лег­ком летнем костюме с молочным белым зонтиком над голо­вою».