Глава 14. ДВОЕ

– Паги, хозяин? – спросила я. Он отослал меня взмахом руки.

Позвякивая колокольчиками, я отвернулась и оглядела зал. А танцовщица неплоха. Скоро вечер, четвертый час. Девушка на посыпанной песком площадке чуть покачивает бедрами, повинуясь звукам флейты. Ступни составлены вместе, руки с перекрещенными запястьями и разведенными врозь ладонями подняты над головой. Движения едва различимы. И все же это танец. Кое‑кто из мужчин смотрел на нее. Здесь, в «Ошейнике с бубенцом», танцовщиц пятеро. По‑моему, все замечательные. Самая лучшая выйдет позже, ближе к ночи. В день выступают четверо, одна отдыхает. А я вот танцевать не умею. Пока у площадки всего один музыкант. Попозже подойдут другие. Главный у них Андроникус. Он играет на ситаре.

– Паги! – потребовал мужчина.

С подвешенным на лямке большим бронзовым кувшином на плече я поспешила к нему.

Встав на колени, наполнила чашу. Насчет алькова приказа не последовало. Я встала и с кувшином в руках пошла к входной двери – глотнуть свежего воздуха. Мое тело подается в придачу к купленной в таверне чаше паги, но, конечно, если клиент пожелает. Служить ли мне ему в алькове, нет ли – зависит от его прихоти и аппетита. Многие мужчины, естественно, приходят сюда просто встретиться с друзьями, выпить, поговорить. Бывают ночи, когда меня вообще не трогают. Но я, конечно, всегда наготове. Спрос на меня большой, и мой хозяин, Бузебиус, мною доволен. Выгодная покупка. Чаще многих других его девушек извиваюсь я в альковах, иногда закованная в цепи, бьюсь в судорогах под мужской лаской, вскрикивая и покорно постанывая, не в силах обуздать свое тело. Я знаю: немало мужчин приходят сюда снова именно из‑за меня. Я приношу таверне прибыль. Что касается рабынь, кабацкие правила просты. Если клиент заплатил за пату, он вправе выбирать любую девушку – ту, что подносит чашу, или другую. Если мужчина хочет попользоваться рабыней, обычно он подзывает налить ему паги именно ту девушку, которая привлекла его внимание; если просто хочет выпить – ту, что поближе. Каждая чаша паги дает ему право потешиться в алькове, так что за один вечер он может перепробовать нескольких рабынь. Однако к рассвету, к закрытию заведения, этот счет заканчивается. «На потом», если так можно выразиться, выпитые чаши оставить нельзя. Танцовщицы оплачиваются отдельно.

Выйдя наружу, я вдыхала кристально чистый воздух Гора. Нам разрешается выходить из таверны.

И вот я стою на пороге. Над головой вывеска – огромный, увешанный колокольчиками ошейник.

– Здравствуй, Тила, – обронил, проходя мимо, мужчина.

– Здравствуй, хозяин, – ответила я.

Я – Тила, рабыня, подающая пату в таверне под названием «Ошейник с бубенцом». Это можно прочесть на плотно охватывающем мою шею десятихортовом ошейнике.

Я взглянула вдаль. Там, за мостом, высятся башни и цилиндрические здания. Там, над стенами Ара, садится солнце. На фоне неба – переплетение мостов, по ним снуют люди. А ниже, на улицах, тарларионы тащат повозки и фургоны. В вышине парят на тарнах дозорные. Где ты, Клитус Вителлиус?

– Здравствуй, Тила. – За моей спиной стояла вышедшая из таверны девушка. Как и у меня, колокольчики на левой лодыжке, короткое открытое шелковое платьице. И такой же ошейник. Как и я, стоит босиком на пороге.

Я не ответила, отвернулась.

– Прости, что дралась с тобой из‑за конфеты, – продолжала она.

– Я ее выиграла, – злобно бросила я.

– Но, Тила, – разозлилась и она, – она упала ближе ко мне. И должна была мне достаться.

Иногда, прежде чем послать нас мыться и готовиться прислуживать гостям, наш хозяин, Бузебиус, бросает нам горсть конфет. Для нас это драгоценное лакомство, и на полу в каморке рабынь мы затеваем из‑за них драку.

Я рванулась к той конфете, но она уже схватила ее. Вырвав у нее леденец, я сунула его в рот. Она набросилась на меня с кулаками, дернула за волосы. Отчаянно визжа, осыпая друг друга тумаками и царапаясь, мы покатились по полу, но Бузебиус разогнал нас ударом плетки. Пристыженно пресмыкаясь, мы поползли друг от друга прочь.

– Ну и дурацкий же у вас вид, – хохотал Бузебиус. Мы обе залились краской. Мы же просто девушки. А он что, думал, мы станем драться по‑мужски? Нет. Мы хрупкие и слабые существа.

– Ну, теперь быстро мыться, – приказал он, – а потом – приводить себя в порядок. Скоро к гостям выходить.

– Да, хозяин.

Отступив от двери таверны, мы преклонили колени.

Неся низенький столик, в таверну вошел Брен Лурт, который жил когда‑то в Табучьем Броде. Здесь, в «Ошейнике с бубенцом», он перехватывал случайную работу, получая за нее еду и один тарск в неделю. Он свободный, вот мы и встали перед ним на колени. Хотя в сердце своем ощущал ли он себя свободным мужчиной? Выглядел он изгоем. Потерянный человек. Прошел мимо нас, таща стол. Этот стол пару дней назад он относил в мастерскую резчика по дереву – чтобы тот инкрустировал его и превратил в доску для игры в каиссу. А теперь Брен принес его обратно. Ночевал он здесь же. Служа в таверне, он имел право пользоваться хозяйскими девушками, но никогда ни к одной и пальцем не притронулся. Наверно, не мог. Как досталось ему от Турнуса! Я все помню. Как, сорвав с него одежду, Турнус толкнул его к девичьей дыбе, на которой, нагая, беспомощная, лежала в ожидании девушка. «Я тебе разрешаю…» Но Брен Лурт не поднял головы. «Ну, давай! – подзадоривал Турнус. – Возьми ее!» – «Не могу», – прошептал Брен Лурт. Разбитый наголову, он отвернулся, поднял валяющуюся на земле тунику и побрел к воротам села. Их распахнули перед ним. И он ушел из селения Табучий Брод. Добрался до Ара. И подрабатывает по мелочам в таверне.

Мы с Виной встали.

– Прости, что я дралась с тобой из‑за конфеты, – снова начала она.

– Я сильнее тебя, – ответила я. – Ты должна была отдать ее мне.

– Нет.

Я промолчала.

– Стыдно драться на глазах у мужчины, как рабыни, – проговорила она.

– Конфета, – отчеканила я, – принадлежит той, у кого хватит сил взять ее.

– Я здесь, кроме тебя, никого не знаю, – сказала она. – Мы обе были рабынями Клитуса Вителлиуса. Шли на одной цепи. Я хочу быть твоим другом.

– И ты, – я взглянула в глаза Бине, рабыне Бусинке, – здесь мой единственный старый друг.

– Давай будем друзьями.

– Давай.

– Вот и хорошо. – Она обняла меня. И я в ответ обняла ее и поцеловала.

– Но конфета была моя, – твердо добавила я.

– Рабыня! – сверкая глазами, прошипела она.

– Рабыня! – огрызнулась я.

– А ну быстро в зал! – В дверях стоял Бузебиус. – Вы что, думаете, я вас купил, чтобы на свежем воздухе прохлаждались, как свободные дамы?

– Нет, хозяин! – воскликнули мы и помчались внутрь.

– Паги! – потребовал мужчина. Я бросилась к нему.

Шестой час. В таверне все многолюднее. Я стою на коленях у невысокой стены. Замкнутые в наручники руки подняты над головой и пристегнуты к шестому кольцу. Клиент оставил меня за собой. Я жду, пока он закончит игру в каиссу.

В этой таверне я дней двадцать. Дольше Бины, она – всего шесть. Не считая пятерых танцовщиц, здесь служат двадцать две девушки.

– Смотри не убеги, – предупредил, поставив меня на колени и пристегнув к кольцу наручниками, мужчина.

– Нет, хозяин, – скрипнув зубами, уверила я.

И вот он играет в каиссу. Кажется, ушел в игру с головой. Мои схваченные железными кольцами руки сжались в кулаки.

Так, похоже, выиграл приз Домашнего Камня. Отставили фигурки, смахнули их в ящик игрального стола. Перебросились парой слов – наверно, обсуждали игру. Потом второй игрок ушел, а тот, что оставил меня за собой, словно вдруг вспомнив об ожидающей его рабыне, вытащил из кармана ключ и направился ко мне.

Я стояла, опустив голову.

Отомкнул наручники.

– Как тебя зовут?

– Тила. – Я ведь ему уже говорила!

– Иди в шестой альков.

– Да, хозяин, – кивнула я. – Что угодно хозяину? Какие‑нибудь особые приспособления, сбруя?

– Наручники на крючках, – ответил он.

– Да, хозяин. – Я склонила голову к его ногам. Положив на стойку ключ и наручники, он ушел. Я сходила в каморку рабынь за наручниками на крючках. Они кожаные, мягкие, застегиваются на замочки, скрепляются защелками. Защелки – но не сами наручники – открываются без ключа. Некоторым нравится надевать их на рабынь. В таких наручниках девушке легко придать любую позу, сцепить ей руки за спиной или впереди, пристегнуть к ошейнику. Взяв наручники, не мешкая, я поднялась по лестнице к алькову.

Хозяин ждал меня. Протянул руку. Я отдала наручники. Ключи от них, как и от стальных рабских наручников, хранятся за стойкой.

– Сними платье.

Сняла.

– Протяни руки.

Протянула. Он надел на меня наручники, но скреплять их вместе не стал.

Тесноватый альков устелен отливающими греховным багрянцем мехами, горит крошечная лампа. Я встала на колени, в позу наслаждения.

– Ласкай меня, – приказал он.

– Да, хозяин.

Подобравшись ближе, я склонилась над ним. Мои волосы упали на его тело. Я поцеловала его.

Когда я вернулась в зал, давно пробило семь.

В таверне яблоку негде упасть. Гремит музыка. Окованная серебряными цепями стройная светловолосая землянка по имени Элен – наша лучшая танцовщица – раззадоривала клиентов Бузебиуса. На ней точно такой же ошейник, как и на мне. Ни мне, ни ей не убежать. Клеймо, ошейник, здешние законы – все держит нас в узде. Убежим от одного хозяина – попадем к другому. Мы – рабыни.

– Паги! – прокричал мужской голос. Я поспешила на зов.

На Горе мне встретились четыре землянки. Все – рабыни. Встречала я и рожденных на Горе рабынь с земными именами. Эти имена, как здесь считают, идеально подходят для рабынь.

Преклонив колени, я налила гостю паги.

– Паги! – послышалось с другой стороны. Я вскочила и помчалась к следующему посетителю. Такого наплыва гостей здесь еще не бывало. Ни секунды свободной – некогда даже к стоящему за стойкой Бузебиусу подойти, снять наручники.

Мимо, задев меня плечом, проскользнула, спеша обслужить клиента, Бина.

Вскрикнула Элен – с ее бедра сорвали шелковый покров. Но танец продолжала.

К моей щиколотке потянулась мужская рука. Я пронеслась мимо.

Скорей к стойке, к сияющему от радости Бузебиусу – кувшин снова пуст!

Он окунул кувшин в бочку с пагой и вернул мне.

– Паги! Паги! – неслось со всех сторон. Даже повесить кувшин на плечо некогда. Держа его перед собой, под звон рабских колокольчиков я заторопилась обратно к столикам.

Вдруг дверь таверны распахнулась. На мгновение смолкла музыка. Застыла, не закончив па, Элен. Все взгляды обратились к двери. У меня замерло сердце.

На пороге стояли несколько воинов. Судя по одеждам, не из Ара. Впечатляющее зрелище.

Главный – без шлема, но в плаще, с медальоном на груди – взмахом руки приказал продолжать музыку.

Музыканты заиграли. Элен закружилась в танце.

Неторопливо стянув с рук перчатки, главный заткнул их за ремень, по‑хозяйски окинул взглядом тело Элен.

А навстречу гостям с поклонами уже спешил Бузебиус.

Взгляд незнакомца небрежно скользнул дальше. Элен закусила губы. На глаза ее навернулись слезы. Не прельстила!

Он перевел глаза на меня. Я выпрямилась, расправила плечи. Статный, мужественный! Хотелось быть ослепительной.

Внимание его переключилось на Бузебиуса – тот, обращаясь к нему, тараторил без умолку.

– Кто это? – донесся до меня мужской голос.

Рядом со мной потрясение застыла Бина. Она прочла надпись на медальоне.

– Ты на медальон глянь, – ответил другой голос.

Бузебиус проводил почетных гостей к стоящему особняком угловому столу. Отсюда, с невысокого помоста, хорошо просматривается весь зал – и музыканты, и танцовщица. Вокруг переговаривались мужчины.

– Ты их знаешь?

– Нет.

Бину била дрожь.

– Посланники Салерианской Конфедерации, – объяснил голос.

– А кто у них за старшего? – спросил другой.

– Тандар из Ти.

Так вот оно что! Тандар из Ти, из касты Воинов четырех городов Салерианской Конфедерации, пятый из сыновей Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса, правителя города Ти, занимал в войсках Конфедерации важный пост. Когда‑то он заключил брачный контракт с леди Сабиной, дочерью Клеоменеса, богатого торговца из Крепости Сафроникус. Но на караван напали, разграбили богатое приданое, леди Сабину похитили и отдали в рабство. Так расстроился их брак, так разрушился альянс между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией. Став бесправной рабыней, леди Сабина навеки утратила свою значимость в политике двух государств. Крепость Сафроникус так и не воссоединилась с Салерианской Конфедерацией. Отныне между ними вражда.

– Какой красивый! – выдохнула Бина. Насколько мне известно, Тандар из Ти и леди Сабина никогда не встречались. Их брак был делом государственным.

Бина, рабыня Бусинка, не сводила глаз с могучего неотразимого "Гайдара из Ти.

– Красивый, – обронила я.

– У меня уши проколоты, – глотала слезы Бина.

Уши проколоты! Теперь уж никогда, во веки веков, не стать ей подругой такому мужчине.

Тандар из Ти и его спутники – человек пять – заказывали угощение. Бузебиус ловил каждое слово. Паги им мало. Гости желают яств и вина.

А вокруг никто уже – кроме, быть может, рабынь – и не замечал присутствия знатных гостей.

Тандар из Ти взглянул на нас. Мы, две прелестные рабыни, кабацкие рабыни с проколотыми ушами – ничтожнейшие из ничтожных – преклонили колени. Сам Тандар из Ти соизволил бросить на нас взгляд! Для таких, как мы, величайшая честь.

А он уже смотрел в сторону.

Я улыбнулась про себя. Забавно!

Перед ним в облике прекрасной невольницы – леди Сабина из Крепости Сафроникус. Та, что назначена была ему в жены. Та, кому, облачившись в роскошные одежды, предстояло Царственно восседать с ним рука об руку.

В глазах Бины стояли слезы.

Что говорить – Тандар из Ти очень хорош собой.

– У тебя осталось мало паги, – сказала я, – а у меня полный кувшин. Прислуживать им буду я.

– Одна ты не справишься, – взмолилась она, – пожалуйста, Тила!

– Очень красивый. Хватит и меня одной, – отрезала я. – Я хочу ему прислуживать, – просто сказала Бина.

– Прислуживать ему буду я.

– Думаешь, он тебя купит?

– Не знаю, – ответила я. – Может быть.

Я чуть привстала. Тут же, за мной, Бина.

К нам уже бежал Бузебиус. Махнул нам, еще четверым рабыням. Мы возбужденно сгрудились вокруг него.

– Вы, шестеро, будете им прислуживать. – Он кивнул в сторону помоста. Двое из девушек вскрикнули от радости. – Быстро переодеваться! Жертвами охотников!

Я вздрогнула. Значит, гости действительно важные. Мы помчались переодеваться. Бузебиус отправился на кухню, распорядиться.

Сначала, перед трапезой, нужно подать вино и хлеб с сыром.

Сорвав с себя шелковые платьица, мы надушились, подправили макияж. Мы должны благоухать, быть мягкими и соблазнительными.

В щелку двери просунулась голова Бузебиуса.

– Серьги! – велел он. – Драгоценности! – И снова исчез.

– Не хочу надевать серьги, – захныкала одна из девушек.

– Надевай, рабыня! – прикрикнула я. Не хватало еще, чтобы нас высекли из‑за одной нескладехи!

Так… в уши – золотые кольца, на шею – ожерелье. Браслет. Рядом Бина безропотно вдевала в уши серьги.

– Ну а ты не собираешься хныкать из‑за серег? – спросила я ее.

– Нет, – ответила она. – Я рабыня с проколотыми ушами.

Сережки, точно капельками, усыпаны камнями. Ей очень идет.

Я полезла в ящик за охотничьей сетью. Сплетенная из прочных веревок сеть с двуххортовыми – примерно два с половиной дюйма – ячейками предназначена для дичи средних размеров.

Мы ловко обмотали себя сетями от шеи до клейма, так, чтобы ноги остались открытыми повыше. Это и называется костюмом «жертвы охотников».

Глянули в зеркало. Некоторые из девушек просто задыхались от волнения. Не часто приходится видеть рабынь такими взвинченными.

– Быстрей! – поторопил, снова появляясь в дверном проеме, Бузебиус. Значит, хлеб, сыр и вино уже готовы.

– Подожди, Тила! – окликнула меня Бина. Остальные уже выскочили из комнаты.

– Надо торопиться, – попыталась отвязаться я.

– Я знаю, что у тебя на уме, Тила. Не делай этого.

– Не понимаю, о чем ты. Да откуда она может знать? Бина загораживала дверь.

– Уйди с дороги! – рявкнула я. – Хочешь, чтобы нас высекли? – Я бросила на нее злобный взгляд. – Боишься, что Тандару из Ти я понравлюсь больше?

– Нет, – ответила она. – Не боюсь, Тила. Я не свободная женщина. И соперничества с тобой не боюсь. Я знаю: я кра‑.сивая и могу поспорить с тобой за любого мужчину.

Я фыркнула.

– Но ты задумала другое, Тила. Я тебя знаю. Ты не здешняя. И таких вещей не понимаешь.

Я в бешенстве сверлила ее глазами.

– Если не сможешь улестить его лучше меня, если он не захочет тебя купить, ты расскажешь ему, кто я такая.

Я огорошенно замерла. Как она догадалась?

– Думаешь, тогда он освободит меня? И тебя тоже, за то, что открыла ему глаза?

Я не говорила ни слова.

Она повертела головой из стороны в сторону.

– У меня проколоты уши, Тила. Открыв ему, кто я, ты только обесчестишь его.

– Неужели ты не хочешь избавиться от ошейника? – спросила я. – Тебе нравится это носить? – Я вцепилась в охватывающее горло кольцо. – Хочешь быть рабыней в полной власти мужчин?!

– Я не хочу обесчестить Тандара из Ти, – сказала она. – Буду служить ему, любить его, буду тем, что" я есть – кабацкой рабыней. И пусть не знает, кто я.

– Ты рехнулась.

– Я рождена на Горе.

– Пусть, – улыбнулась я, – решает сам Тандар из Ти. Предоставим это ему.

– Нет, Тила, – не отступала она. – Я решила.

– Уйди с дороги! – Нет.

– Послушай, – я все пыталась ее образумить, – если я ему понравлюсь и он меня купит, рано или поздно я все равно скажу ему, кто ты, – лишь бы получить свободу.

– Знаю, Тила.

– Я и о тебе забочусь.

– Уверена, что да. Но ты нас не понимаешь. Не понимаешь гориан.

– Я хочу быть свободной, – отрезала я.

– Посмотри на себя, Тила.

Я повернулась к зеркалу. Ослепительная, мягкая, податливая. Благоухающая. Клейменая. Прикрытая лишь клочком сети, увешанная драгоценностями. Серьги. Ошейник.

– Что ты там видишь? – спросила Бина.

– Рабыню.

– Думаешь, в этом мире такая девушка, как ты, такая красивая, такая нежная, с твоими повадками, сможет избежать своей участи?

– Нет, – с горечью призналась я.

– И у тебя проколоты уши. Я тряхнула головой.

– Знаю.

Одного этого достаточно, чтобы здесь, на Горе, я осталась рабыней навеки.

На Горе я всегда буду рабыней.

– Так что выбрось из головы эту безумную мысль. Не вздумай рассказать Тандару из Ти, кем я была раньше.

– Нет.

Она кипела от ярости.

– Если ничего лучшего не добиться, – спорила я, – я хочу облегчить себе, да и тебе, рабскую долю.

– Нет.

– Думаешь, мне нравится быть кабацкой рабыней? – горячилась я. – Думаешь, легко землянке подавать в таверне пагу? Я не такая, как ты. Я чувствительнее. Думаешь, приятно зависеть от каприза любого, кто может позволить себе купить чашу паги?

– Если раскроешь мою тайну Тандару из Ти, ты добьешься только того, что нас обеих высекут.

– И все же я рискну.

– Прости, – отчеканила Бина, – но ты этого не сделаешь.

– Уйди с дороги!

– Это дело рабынь. И я так решила.

– Может, ты и собираешься, как дурочка, прислуживать ему, не выдавая, кто ты, но я этого не позволю.

– Быстрей! Быстрей! – торопили девушки из‑за двери.

– Нам надо спешить! – в отчаянии закричала я.

– Так ты расскажешь Тандару из Ти, кто я?

– Да, – не отступала я. – Расскажу. На что угодно пойду, лишь бы облегчить себе существование. А теперь пусти меня.

Она не тронулась с места, только ела меня глазами.

– Я сильнее тебя, – предупредила я. – Уйди с дороги.

Неужели забыла, как легко я отобрала у нее конфету? Не ей со мной тягаться.

И тут она кинулась на меня. Вцепилась ногтями, царапала, раздирала кожу. Я закричала, едва успевая уворачиваться. Схватив за волосы, Бина швырнула меня на туалетный столик у зеркала. Я заскользила по столу. На пол посыпались гребешки, флаконы с духами. Навалившись мне на спину, торопливо стянула с меня сеть, опутала ею ноги. Я так и не успела снять кожаные наручники – закинув мне руки за спину, она мгновенно сцепила их карабинчиком. Я извивалась что было сил, упала со стола на пол. Руки сцеплены за спиной! «Я буду кричать!» Бина затолкала мне в рот шарф, перевязала другим, пропихнув его между зубами, завязала узлом сзади на шее. Сетью связала мне щиколотки. Нашла еще одну сеть, не раскроенную, спеленала меня ею и крепко связала. За веревку оттащила в сторону. Посадила, привалив спиной к стене, привязала к вмурованному в стену над полом кольцу.

Сколько я ни билась, освободиться так и не смогла. Лишь в бешенстве смотрела на нее.

– Вот ты и жертва охотницы, – сказала Бина.

– Бина! Тила! – послышалось из зала.

– Иду! – отозвалась Бина. – Тила заболела! – И, послав мне воздушный поцелуй, выбежала из комнаты.

А я, беспомощно корчась, пыталась освободиться от пут.

Бина вернулась вскоре после полуночи.

Глаза ее сияли.

Распутала сеть, вытащила кляп у меня изо рта.

– Тандар из Ти? – спросила я.

– Уехал, – ответила она, разматывая связывающий мои щиколотки обрывок сети.

– Ты ему не сказала?

– Нет. Конечно нет.

– Ну и глупо.

– Из всех шестерых, – объявила она, – он выбрал меня наливать ему пагу.

– Шестерых? – удивилась я.

– Когда ты заболела, – рассмеялась она, – Бузебиус прислал нам на подмогу Элен.

– Понятно. Будь любезна, отстегни наручники. Мгновенно щелкнув карабином, она освободила мне руки.

Так просто! Я чуть не плакала от бешенства. А попробуй‑ка дотянись, когда наручники на тебе самой!

– И в альков, – мечтательно проговорила Бина, – взял тоже меня. – Глаза ее закрылись, она обхватила себя руками. – О, какой дивный! И как я ему служила 1 – Она открыла глаза. – Какой сладкий! И не представляла себе, что бывает на свете такое наслаждение! – простонала она, а потом, обернувшись ко мне, добавила: – Какое счастье, что я тогда не стала его подругой.

– Как это? – не поняла я.

– Тогда сегодня ночью я не смогла бы быть его рабыней, – прошептала Бина.

– О!

– Никогда в жизни не забуду ночь, когда я была рабыней Тандара из Ти.

Я опустила глаза. Как сладостно было быть рабыней Клитуса Вителлиуса! Такой покорной, такой смиренной в его руках! И как я его ненавижу!

– Тила! – позвал мужской голос. Бузебиус.

– Да, хозяин, – отозвалась я.

– Ты лучше себя чувствуешь?

– Да, хозяин.

– Так почему же тогда не надеваешь платье и не наливаешь гостям пату?

Плетка!

– Бегу, хозяин! – торопливо вскрикнула я.

– Паги!

Я, в колокольчиках и шелках, бегу к клиенту налить ему паги.

Я босая. На левой щиколотке – ремешок с колокольчиками.

Народу в таверне все меньше, еще ан‑другой, и заведение закроется.

Кое‑кому из девушек уже разрешили уйти отдыхать. Опустив голову, стоя на коленях, я наливала мужчине пагу.

Бузебиус – ключи хранятся у него – наконец‑то снял с меня кожаные наручники.

На мне только колокольчики и шелковое платье. Уже поздно. Серьги, ожерелье и браслет я оставила там, в комнате. Снова я просто рабыня, что разносит пагу.

В зале кроме меня еще всего одна девушка.

– Паги! – послышался голос. Я обернулась. Они сидели вдвоем.

Преклонив колени и опустив голову, я налила в его чашу паги.

– Подай мне чашу!

Отставив в сторону кувшин с пагой, я встала в позу, в которой на Горе принято подавать мужчине пагу или вино.

– Сначала сними платье, – приказал мужчина.

Я повиновалась. Он – клиент. Его приказ – закон. Нагая, я, опустив голову, встала перед ним на колени.

– Теперь можешь подавать пагу, – разрешил он.

– Да, хозяин.

Обеими руками я потянулась к чаше. Мужчине подают чашу, держа ее в ладонях, стоя на коленях, опустив голову.

Я потянулась к чаше.

И вдруг, едва я собралась поднять чашу, на моих запястьях с пугающе звонким металлическим лязгом защелкнулись наручники.

Я испуганно подняла глаза.

– Нет!

– Ты наша, – сказал он. Я отпрянула, но рука его крепко держала соединяющую наручники цепь.

– Мы немало сил потратили на твои поиски, – подал голос его спутник.

Я с ужасом переводила глаза с одного на другого.

– Я продал тебя этим господам за два тарска, – объявил подошедший к нам Бузебиус, снял с моей ноги колокольчики, положил на стол. Сунул ключ в небольшой, но прочный замок ошейника. Расстегнул ошейник, тоже положил на стол.

– Она ваша, господа.

– О, нет! Нет! – молила я. Бузебиус отвернулся и ушел.

– Мы заплатили за тебя два серебряных тарска, – сказал мне один из мужчин. Я, обнаженная, со скованными наручниками руками, стояла перед ним на коленях, обмирая от ужаса.

– Теперь ты наша, – добавил второй.

– Не убивайте меня, – умоляла я.

– Подай нам паги, – велел первый.

Дрожа, я подала им пагу – сначала одному, потом другому. Они выпили – не спеша, наслаждаясь своим триумфом и моим отчаянием.

– Пора в дорогу, – сказал первый.

Схватив меня за руки, то подталкивая, то волоча за собой, они вытащили меня из таверны.

– Пожалуйста, не убивайте! – твердила я.

Те самые. Те двое, что первыми встретились мне на Горе, когда, обнаженная, прикованная цепью к скале, я проснулась в чистом поле. Тогда они хотели перерезать мне горло.

– Пожалуйста, не убивайте меня! – рыдала я. – Пожалуйста, хозяева, не убивайте!

Зажав меня между собой, они поволокли меня из таверны. Дальше, к длинному мосту, в беспросветную горианскую ночь.