Темный день

Это был трехчасовой путь во мрак и уродство. Неприятные ощущения усугублялись холодной моросью, которую «дворники» остервенело смахивали с лобового стекла. Гурни был подавлен и раздражен — отчасти из-за погоды, а отчасти, как ему казалось, из-за сна, который оголил его нервы.

Он ненавидел Бронкс. Он ненавидел в Бронксе все — от щербатых тротуаров до выжженных скелетов краденых машин. Он ненавидел пестрые растяжки, зовущие провести четыре дня и три ночи в Лас-Вегасе. Он ненавидел запах — помесь выхлопных газов, дегтя, плесени и тухлой рыбы, с навязчивой ноткой ржавчины. Но даже больше, чем все это, он ненавидел то, что помнил из детства и что преследовало его здесь каждый раз, как он приезжал, — жуткие, доисторические твари в устрашающей броне: мечехвосты, рыщущие в прибрежной слизи залива Истчестер.

Проведя полчаса в пробках на «скоростном» шоссе, он наконец добрался до нужного съезда и одолел несколько кварталов до оговоренного места встречи — парковки у церкви Всех Святых. Стоянка была окружена оградой с табличкой, разрешающей въезд только автомобилям служителей. Там было пусто, за исключением невзрачного «шевроле», возле которого стоял молодой парень с короткой стрижкой, уложенной гелем, и разговаривал по телефону. Гурни припарковался рядом с «шевроле». Парень тут же закончил разговор и прицепил телефон на пояс.

Морось, докучавшая ему всю дорогу, превратилась в прозрачную взвесь, незаметную глазу, но Гурни тут же ощутил ее уколы на лице, едва выйдя из машины. Возможно, молодой человек тоже ее чувствовал, и от этого лицо его было таким недовольным.

— Детектив Гурни?

— Дэйв, — сказал Гурни, протягивая руку.

— Рэнди Клэм. Спасибо, что приехали. Надеюсь, это будет не напрасно. Я просто хочу проверить все версии по этому делу, которое смахивает на то, что вы там у себя расследуете. Может, связи и нет, потому что странно предполагать, что один и тот же человек убил какого-то крутого гуру в одной части штата и ночного сторожа здесь, в Бронксе, но эти множественные ранения в горло не дают мне покоя. В таких случаях чувство такое, знаете — блин, забьешь на это сейчас, и тогда это точно окажется тот же парень. Понимаете, о чем я?

Любопытно, подумал Гурни, отчего у Клэма такая быстрая речь — от кофеина, кокаина, тяжелой работы или привычного внутреннего напряжения?

— То есть я хочу сказать, что дюжина колотых ран — не такое частое явление. Может быть, мы найдем и другие сходства между этими делами. Наверное, можно было просто обменяться документацией, но я подумал — вдруг, побывав здесь, вы сможете заметить или понять что-то новое на месте убийства или в разговоре с вдовой. Я на это очень надеюсь. Что будет какая-то польза. Хочется верить, что это не будет пустой тратой вашего времени.

— Тише, тише, молодой человек. Послушайте меня внимательно. Я приехал сюда сегодня, потому что мне это показалось разумным. Вы хотите проверить все возможные версии — и я хочу того же. В худшем случае мы просто исключим всякое сходство между делами, но исключение версий — это часть работы, а не трата времени. Так что насчет моего времени не беспокойтесь.

— Спасибо, сэр. Я просто… ну, вам так далеко пришлось ехать и все такое. И я очень благодарен.

Речь Клэма стала чуть размереннее. Он был по-прежнему на взводе, но его уже не лихорадило.

— Кстати, о трате времени, — сказал Гурни, — может, посмотрим на место убийства?

— Давайте. Оставьте машину прямо здесь, поедем на моей. Дом жертвы в тесном райончике, там на машине едва проедешь, ничего не задев.

— Флаундер-Бич, что ли?

— Вы знаете Флаундер-Бич?

Гурни кивнул. Он был там однажды, в юности, на дне рождения подруги своей тогдашней девушки.

— Откуда же вы знаете? — удивился Клэм, поворачивая с парковки в противоположную от главной улицы сторону.

— Я вырос там недалеко, рядом с Сити-Айлендом.

— Охренеть. А я думал, вы с севера.

— Сейчас я живу на севере, — кивнул Гурни и сам удивился тому, как это прозвучало. Как будто это временное явление. При Мадлен он выразился бы иначе.

— В общем, там ничего не изменилось, это все те же трущобы с халупами. Когда прилив и небо чистое, можно даже подумать, что это настоящий пляж. А потом начинается отлив, появляется грязища, и сразу вспоминаешь, что ты в Бронксе.

— Так и есть, — согласился Гурни.

Спустя пять минут они остановились в пыльном переулке на участке, огороженном цепью, как и парковка у церкви. Раскрашенная вывеска гласила, что это пляжный клуб Флаундер-Бич и заезжать сюда можно только по пропускам. В нескольких местах вывеска была изуродована дробью.

Гурни подумал о вечеринке тридцатилетней давности. Он попытался вспомнить, не этой ли дорогой он тогда добирался. Перед глазами стояло лицо девочки, у которой был день рождения. Это была толстушка с хвостиками и брекетами на зубах.

— Припаркуемся здесь, — сказал Клэм, снова ссылаясь на забитые машинами улицы. — Ничего, если мы пройдемся?

— Господи, я что, по-вашему, совсем старик?

Клэм неловко рассмеялся. Они вышли из машины, и он поинтересовался:

— Сколько лет вы в полиции?

Не желая вдаваться в подробности об увольнении и неожиданном сотрудничестве по договоренности, он просто сказал:

— Двадцать пять.

— Это непростое дело, — сказал Клэм, как будто это замечание логически следовало из ответа Гурни. — Там еще много всего помимо ножевых ранений.

— А вы уверены, что это именно ножевые ранения?

— Почему вы спросили?

— В нашем случае раны были нанесены разбитой бутылкой из-под виски. Вы нашли оружие?

— Нет. Эксперт сказал, что это «вероятнее всего» ножевые ранения — правда, нож должен был быть обоюдоострым. Наверное, такие раны можно было оставить и осколком. У нас еще нет результатов вскрытия. Но я говорю — дело не только в этих ранах. Там еще жена… странная.

— В каком смысле странная?

— В разных смыслах. Во-первых, она религиозная фанатичка. У нее и алиби соответствующее — она была на каком-то богоугодном сборище.

Гурни пожал плечами.

— А еще что не так?

— Она сидит на каких-то недетских колесах. Тратит на них жуткие деньги, чтобы не забыть напрочь, на какой планете она живет.

— Будем надеяться, что она с них не слезет. Вас еще что-то беспокоит?

— Беспокоит, — сказал Клэм, остановившись посреди узкой улицы, больше похожей на переулок. — Я чувствую, что она врет. — Он сощурился, как будто у него заболели глаза. — Или умалчивает что-то. Может, то и другое. Нам вот в этот дом. — Клэм указал на обшарпанную постройку, вдавленную в глубь обочины.

Чешуйки шелушащейся краски были ядовито-зеленого цвета. Красновато-коричневый оттенок двери напоминал запекшуюся кровь. Участок вокруг дома был оцеплен переносными столбиками, соединенными желтой лентой. Гурни подумал, что не хватало только банта, чтобы все это вместе выглядело как подарок из ада.

Клэм постучал в дверь.

— Да, забыл предупредить, — сказал он. — Это большая женщина.

— Большая?

— Сейчас увидите.

Это предупреждение не вполне подготовило Гурни к виду существа, открывшего дверь. Это была женщина весом за сто килограммов, с руками, похожими на ляжки. Казалось, она едва помещается в маленьком домике. Столь же неуместно смотрелось на этом обширном теле удивленное детское личико. Ее короткие темные волосы были расчесаны на прямой пробор, по-мальчишески.

— В чем дело? — спросила она, впрочем не выражая этим вопросом никакого интереса.

— Добрый день, миссис Шмитт, я — детектив Клэм. Помните меня?

— Здрав-ству-йте, — произнесла она по слогам, как будто зачитывая слово из иностранного разговорника.

— Я был у вас вчера.

— Да, я помню.

— У нас к вам еще несколько вопросов.

— Хотите что-то еще узнать про Альберта?

— И это тоже. Разрешите нам войти?

Она молча отошла от входа, направилась в тесную гостиную, находившуюся сразу за дверью, и приземлилась на диван, который как будто осел под ее тяжестью.

— Садитесь, — сказала она.

Они огляделись. Стульев в гостиной не было. Помимо дивана в ней помещались еще журнальный столик с дешевой вазой, из которой торчали розовые пластмассовые цветы, книжный шкаф и огромный телевизор. На голом полу не было ни пылинки, если не считать несколько ворсинок, — Гурни предположил, что здесь был ковер, на котором нашли тело, и его забрали на экспертизу.

— Мы постоим, — сказал Клэм. — Мы вас не задержим.

— Альберт очень любил спорт, — сказала миссис Шмитт, с улыбкой глядя на исполинский телеэкран.

В левой стене гостиной была арка, за которой находилось три двери. Из-за одной доносились звуки компьютерной игры.

— Это Иона. Мой сын. Там его спальня.

Гурни спросил, сколько Ионе лет.

— Двенадцать. В чем-то он старше своих лет, а в чем-то младше, — сказала она с таким видом, будто эта мысль посетила ее впервые.

— Он был с вами? — спросил Гурни.

— В каком это смысле «со мной»? — переспросила она многозначительным тоном, от которого Гурни сделалось не по себе.

— Я имею в виду, — начал Гурни, стараясь не выдавать никаких эмоций, — был ли он с вами на службе тем вечером, когда убили вашего мужа?

— Он принял Иисуса Христа как своего Господа и Спасителя.

— То есть он был с вами?

— Да. Я уже говорила этому полицейскому.

Гурни сочувственно улыбнулся.

— Иногда для пользы дела надо задавать вопросы по нескольку раз, — пояснил он.

Она кивнула с непонятным энтузиазмом и повторила:

— Он принял Иисуса Христа.

— А ваш муж принимал Иисуса Христа?

— Я думаю, да.

— Но вы сомневаетесь?

Она зажмурилась, как будто ища ответ на изнанке своих век. Затем сказала:

— Дьявол коварен.

— Еще как коварен, миссис Шмитт, — согласился Гурни. Он слегка отодвинул журнальный столик с вазой от дивана, обошел его и сел на краешек, лицом к ней. Он знал, что лучший способ вести беседу с таким человеком — держаться в той же манере, даже если кажется, что разговор ведет в тупик.

— Он коварный злоумышленник и искуситель, — сказал он, внимательно наблюдая за ней.

— Господь мой пастырь, — сказала она. — И я не буду знать нужды.

— Аминь.

Клэм кашлянул и переступил с ноги на ногу.

— Скажите, — продолжил Гурни, — как дьявол искушал вашего Альберта?

— Дьявол преследует праведных! — вдруг прокричала она. — Ибо грешники и без того во власти его.

— Альберт был праведником?

— Иона! — закричала она еще громче, поднимаясь с дивана и с неожиданной прыткостью направляясь к одной из дверей за аркой. Она принялась стучать в эту дверь раскрытой ладонью и продолжила кричать: — Открой дверь! Сейчас же! Открой мне дверь!

— Что за… — пробормотал Клэм.

— Иона, сейчас же!

Щелкнул замок, и дверь наполовину открылась. На пороге стоял мальчик, размерами приближавшийся к матери и похожий на нее отсутствующим взглядом. Гурни задумался, что может быть причиной этой отстраненности — генетика или лекарства, или и то и другое? Короткий «ежик» волос на голове Ионы был ослепительно-белого цвета.

— Я говорила тебе не запираться в комнате, если я дома! Сделай потише. Такой грохот, будто кого-то убивают! — Если это заявление и было для кого-то из них болезненным, они этого никак не проявили. Мальчик посмотрел на Гурни и Клэма безо всякого интереса. Гурни подумал, что эта семья, по-видимому, настолько привыкла к посещениям социальных служб, что деловые чужаки в гостиной не вызывали вопросов. Мальчик перевел взгляд на мать:

— Можно мне мороженое?

— Сам знаешь, что для мороженого еще рано. Сделай звук потише, иначе вообще его не получишь.

— Получу, — упрямо сказал он и захлопнул перед ней дверь.

Она вернулась в гостиную и снова села на диван.

— Он сам не свой после смерти Альберта.

— Миссис Шмитт, — начал Клэм в своей торопливой манере, — детектив Гурни хочет задать вам несколько вопросов.

— Смешное совпадение, у меня есть тетушка Берни. Как раз вспоминала ее сегодня утром.

— Гурни, а не Берни, — поправил Клэм.

— Но похоже звучит, правда? — Ее глаза аж засветились от этой находки.

— Миссис Шмитт, — заговорил Гурни, — за последний месяц ваш муж делился с вами какими-нибудь тревогами?

— Альберту были незнакомы тревоги.

— Может быть, он вел себя не как обычно?

— Альберт всегда вел себя одинаково.

Гурни подумал, что это скорее могло быть результатом искаженного восприятия действительности, чем особенностью поведения Альберта.

— Он когда-нибудь получал письма, где адрес или само письмо были написаны красными чернилами?

— В почте бывают только счета и рекламные листовки. Я никогда ее не просматриваю.

— Почту разбирал Альберт?

— Сплошные счета и листовки.

— Вы не знаете, Альберт платил по каким-нибудь необычным счетам или, может быть, выписывал странные чеки?

Она грустно покачала головой, и он снова отметил, что лицо у нее поразительно детское.

— Последний вопрос. После того как вы обнаружили тело своего супруга, вы что-нибудь меняли или сдвигали с места в комнате до прихода полиции?

Она снова покачала головой. Возможно, ему показалось, но она как будто перед этим помедлила и в ее равнодушном взгляде промелькнула какая-то тревога. Он решил рискнуть.

— Господь разговаривает с вами? — спросил он.

В ее лице вместо тревоги появилось что-то новое.

— Разговаривает, — ответила она гордо.

Она как будто оправдывается, заметил Гурни.

— Господь что-нибудь говорил вам, когда вы обнаружили тело мужа?

— Господь мой пастырь, — сказала она и начала цитировать Двадцать третий псалом. Гурни даже боковым зрением видел нетерпеливые подергивания лица Клэма.

— Господь сказал вам, что нужно делать?

— Мне не мерещатся голоса, — сказала она. В ее взгляде вновь мелькнула тревога.

— Я так и не думал. Но быть может, Господь заговорил с вами в тяжелую минуту, чтобы помочь?

— Мы живем на Земле, чтобы исполнять волю Его.

Гурни наклонился к ней:

— И вы сделали, как Господь повелел вам?

— Я сделала, как Он повелел.

— Когда вы нашли Альберта, что-то было не так, что-то надо было изменить и Господь повелел вам это сделать, да?

Глаза великанши наполнились слезами, и капли потекли по ее детским щекам.

— Надо было его спрятать.

— Что надо было спрятать?

— Полицейские его забрали бы.

— Что бы они забрали?

— Они все забрали — его одежду, его часы, его бумажник, газету, которую он читал, стул, на котором он сидел, ковер, его очки, стакан, из которого он пил… все, все забрали.

— Но все же что-то осталось, да, миссис Шмитт? Осталось то, что вы сумели спрятать.

— Я не могла им позволить забрать его. Это был подарок. Последний подарок Альберта.

— Можно мне взглянуть на него?

— Вы его видели. Вон — сзади вас.

Гурни повернулся, проследив за ее взглядом, и увидел вазу с розовыми цветами на столике. При ближайшем рассмотрении оказалось, что в вазе всего один пластмассовый цветок с таким крупным бутоном, что издалека он казался букетом.

— Альберт подарил вам этот цветок?

— Он собирался, — сказала она, помедлив.

— Значит, он вам его не подарил?

— Он не успел.

— Потому что его убили раньше?

— Я знаю, он хотел его отдать мне.

— Это очень важно для нас, миссис Шмитт, — мягко сказал Гурни. — Пожалуйста, расскажите мне подробно, что вы увидели и что сделали.

— Когда мы с Ионой вернулись домой из Центра Откровения, я услышала, что работает телевизор, и решила не мешать Альберту. Альберт обожал смотреть телевизор и не любил, когда кто-то ходил перед экраном. Так что мы с Ионой зашли через заднюю дверь, которая ведет на кухню, чтобы не мешать ему. Мы сели на кухне, и Иона съел на ночь мороженое.

— Долго вы сидели на кухне?

— Не знаю. Мы разговаривали. Иона очень интересный собеседник.

— О чем вы говорили?

— На любимую тему Ионы — страдания последних времен. В Писании сказано, что в последние времена будет много страданий. Иона всегда спрашивает, верю ли я в это и сколько будет страданий и каких именно. Мы много об этом говорим.

— Значит, вы говорили о страданиях и Иона ел мороженое?

— Все как обычно.

— А что было потом?

— Потом настала пора ложиться спать.

— И что же?

— И он вышел из кухни в гостиную, чтобы уйти к себе, но почти сразу вернулся. Он прямо пятился и показывал туда пальцем. Я пыталась спросить его, в чем дело, но он только пальцем показывал. Так что я туда пошла. То есть сюда, — сказала она, оглядевшись.

— Что вы увидели?

— Альберта.

Гурни подождал, пока она продолжит. Но она молчала, так что он уточнил:

— Альберт был уже мертв?

— Было так много крови.

— А цветок?

— Цветок лежал на полу рядом с ним. Он, должно быть, держал его в руке. Хотел мне дать, когда я вернусь домой.

— И как вы поступили?

— Я пошла к соседям. У нас нет телефона. Кажется, они и вызвали полицию. До того, как они приехали, я взяла цветок. Он же был для меня, — сказала она с внезапным детским упрямством. — Это подарок. Я его поставила в лучшую вазу.