Глава IX. Ты слышишь? Век взывает новый:

Ты слышишь? Век взывает новый:

«Открой мне дверь, сорви оковы!

Пусть, озарив твой лик суровый,

Взметнется пламя вольности святой!»

О, пробудись, Восток седой!

Рабиндранат Тагор

Местные власти Аллахабада доносили центральному правительству Индии, что в Соединенных провинциях восстановлен порядок, что кампания гражданского неповиновения идет на спад и что Неру, судя по его переписке, не имеет ясных планов на будущее.

Выйдя из тюрьмы, Джавахарлал хотел уладить самые неотложные домашние дела. После смерти отца расходы семьи, хотя и были урезаны до возможного минимума, не покрывались ее скромными доходами. Положение осложнялось еще и тем, что мать вот уже в течение года была прикована к постели, здоровье Камалы тоже вызывало не меньшую тревогу, пора было определять на учебу в университет Индиру.

Несколькими месяцами раньше Джавахарлала из тюрьмы после годичного заключения вышла его младшая сестра Кришна. Она уже была помолвлена и рассчитывала на то, что боготворимый ею брат, единственный мужчина в семье, не откажется от участия в предстоящей свадьбе. В общем, забот хватало, но все эти вдруг свалившиеся на Джавахарлала дела ничуть не тяготили его. Ненавистные, бесконечно длинные дни в тюрьме остались позади. Жизнь входила в привычный для Джавахарлала ритм. Ему хотелось быстрее встретиться с Ганди, которого он не видел более двух лет, а также поделиться своими мыслями о политической обстановке в стране и обсудить положение дел в мире с руководителями ИНК. Экономический кризис, охвативший капиталистические страны, и угроза второй мировой войны требовали от Конгресса, как считал Неру, выработки боевой политической программы борьбы Индии за независимость...

Массовая кампания гражданского неповиновения в начале 30-х годов пробудила к действию все слои индийского общества. Забастовки рабочих, волнения крестьян, выступления мелких собственников, недовольство национальной буржуазии — все объединилось в порыве нации к свободе. Мощный водоворот антиколониального движения в Индии втянул в себя людей различных судеб и классовых интересов.

В то же время империализм, находясь в тисках мирового кризиса, в страхе перед крепнувшей международной солидарностью рабочего класса со Страной Советов и ростом национально-освободительного движения в колониях, ужесточал методы подавления трудящихся, все чаще переходил к установлению в ряде стран фашистских режимов. В Германии к власти пришел Гитлер, в Италии правил Муссолини, в Австрии, гордившейся своими устоями социал-демократии, расстреливались рабочие демонстрации, японские милитаристы захватили Маньчжурию.

Реформистские социал-демократические партии и буржуазные либералы, не принимая боя, сдавали свои позиции крайней реакции, военщине и фашизму, которым до конца противостояли одни коммунисты.

Наступление мировой реакции сказалось и на обстановке в Индии. Национальная буржуазия и феодальная знать, напуганные всенародным размахом освободительной борьбы, сочли, что для них безопасней положиться на «добрую волю» Англии и связать все свои национальные чаяния с конституционными маневрами колонизаторов. А правительство Англии, обещая индийским князьям, богатым торговцам и промышленникам ввести в стране новую систему управления, которая бы в меньшей мере ограничивала их самостоятельность, тем временем укрепляло в Индии режим террористической диктатуры...

Неру представлялось, что мир стоит на краю «политической и экономической катастрофы», которая полностью изменит существующие отношения между людьми. Он предвосхищал смертельную схватку двух мировых сил — фашизма и социализма. Отдавая свои симпатий социализму, Джавахарлал спешил закрепить в программе ИНК четкие положения, указывающие на социалистическую ориентацию национально-освободительного движения в Индии. Однако он не считал себя вправо действовать, предварительно не посоветовавшись с Ганди. А тот, добиваясь уравнения прав касты неприкасаемых с остальными индийцами, вконец истощил свои силы длительными голодовками, которые он проводил в тюрьме. Власти, естественно, не хотели брать на себя вину за возможную смерть Ганди и поэтому предпочли досрочно освободить его из заключения. Теперь Махатма медленно поправлялся в Пуне, будучи не в состоянии перенести дорогу до своей обители. Неру отправляется в Пуну.

О чем договорятся два лидера? И договорятся ли вообще?

Неру идет к цели, используя исторический опыт других народов и логику политической борьбы. Он ищет ответа в научном подходе к проблемам, он за политические, экономические и социальные преобразования в стране, которых можно добиться не путем переговоров с колонизаторами, а лишь опираясь на широкое народное движение. Политика же Ганди исходит не из логики событий, а из его личной интуиции, он основывает свои решения на религиозной совести и пытается, объявляя одну голодовку за другой, склонить и соотечественников и колонизаторов к «лучшему социальному поведению»...

Ганди встретил молодого лидера как всегда приветливо. Его светлые глаза, редкость для индийцев, смотрели на Джавахарлала с отцовской теплотой.

— Чем вы расстроены, Джавахарлал? — заботливо спросил он.

Неру откровенно высказал Ганди свое недовольство отходом Конгресса от ранее принятых им решений и намеченных целей политической борьбы.

— Почему вы настаиваете на необходимости точного указания политической цели? — задал вопрос Ганди.

— Потому, — ответил Неру, — что народу нужен вдохновляющий политический идеал, если мы хотим, чтобы народ продолжал борьбу.

— Согласен, — сказал Ганди и, поразмыслив, добавил: — Но, определив однажды эту цель, зачем говорить о ней еще и еще раз?

Было видно, что Махатма при всей непоколебимости своих убеждений стремился смягчить разногласия с любимым учеником.

— Определение пути движения к цели на сегодняшний день, безусловно, является делом важным, — примирительно продолжал он. — Однако зачем забегать далеко вперед? Мне достаточно того, чтобы в каждый данный момент сделать один правильный шаг.

Беседа затянулась на несколько часов. Неру горячо и аргументированно отстаивал одобренные на предыдущих сессиях ИНК программные положения по социально-экономическим вопросам.

— Необходимо, чтобы Конгресс уже теперь открыто заявил о своем намерении добиваться после получения Индией независимости перераспределения общественных богатств, ограничения прав привилегированных классов и передачи под контроль государства крупного производства, — упорно убеждал он Ганди. А тот с готовностью соглашался, говоря, что действительно «без пересмотра имущественных интересов положение народа нельзя улучшить. Однако этот пересмотр должен осуществляться на добровольных началах».

Джавахарлал горько улыбнулся на эту оговорку Ганди. Когда и где имущие классы добровольно отказывались от своих привилегий?

Из этой беседы Неру так и не вынес ясного представления о том, каким путем думает идти Ганди, который, отказавшись от массовой кампании: ненасильственного сопротивления, заменил ее индивидуальной сатьяграхой. В чем разница между той и этой сатьяграхами? — задавался вопросом Неру. Ведь если каждый индиец будет оказывать сопротивление колонизаторам, то это и приведет в конечном итоге к массовому неподчинению населения властям.

Ганди, зная о сомнениях Неру, вскоре написал ему: «Главное различие между массовым гражданским сопротивлением и индивидуальным заключается в том, что в последнем участвует человек как совершенно независимый субъект, и его неудача не затрагивает других людей. При массовой же кампании неудача одного обычно неблагоприятно отражается на остальных...» Махатма писал также, что если при массовой сатьяграхе необходимо руководство проведением кампании, то при индивидуальной в нем нет нужды; при коллективных выступлениях государству легче справиться с неповиновением, тогда как иметь дело с индивидуумом ему куда сложнее. При этом он уже в который раз повторял Джавахарлалу, что средства, применяемые в борьбе, важнее самой цели.

Средства, безусловно, имеют значение, но стоит ли их противопоставлять цели? Неру думал о том, насколько сильно расходится он во взглядах с Ганди и в какой степени они смогут сотрудничать в будущем. Обстановка в Рабочем комитете ИНК тоже беспокоила его. Собственно, Рабочий комитет как таковой в то время не действовал, поскольку Ганди призвал все руководящие органы конгрессистской партии прекратить работу. Осуждая тактику самоустранения с постов в партии, Неру настаивал на том, чтобы его по-прежнему считали генеральным секретарем ИНК. «Было ясно, — мрачно оценивал он обстановку, — что мы в тупике, причем выхода из него, приемлемого для всех, не находилось». Однако Неру вовсе не склонен был отступать перед соглашателями в руководстве ИНК.

В памфлете «Куда идет Индия?», написанном им в эти дни, Неру видит выход в борьбе индийского народа вместе с угнетенными трудящимися всего мира против иностранного господства и своих собственных эксплуататоров: «...Главная цель, к которой должна стремиться Индия, может быть сформулирована как уничтожение эксплуатации ее народа. Политически это должно означать достижение независимости и разрыв с англичанами... с точки зрения экономической и социальной — это должно означать конец всем особым классовым привилегиям и имущественному неравенству».

Антиколониальные выступления Неру находят сочувствие и поддержку у левых конгрессистов и членов Коммунистической партии Индии.

Его призыв на съезде профсоюзов в Канпуре в декабре 1933 года свергнуть колониальное иго взбесил английское правительство. Государственный секретарь по внутренним делам Индии, отдавая распоряжение не медлить с арестом Неру, говорил, что он является «самым опасным элементом в стране»...

Наступил январь 1934 года. Несмотря на запрет вице-короля проводить какие-либо антиправительственные манифестации, Неру обратился к соотечественникам с воззванием отметить 26 января — День независимости Индии. Поступая так, он, разумеется, понимал, что ему, как организатору антианглийских выступлений, грозит неминуемый арест. Морально Джавахарлал был подготовлен к этому, и беспокоило его только одно: он непременно должен еще до того, как окажется в тюрьме, побывать в Калькутте и договориться там с местными врачами о курсе лечения для Камалы. Хорошо бы также успеть навестить Рабиндраната Тагора, проживающего недалеко от Калькутты в Шантиникетане, и определить Индиру на учебу в основанный Тагором университет.

Дочери уже исполнилось шестнадцать лет. Жизнерадостность и задорная веселость, свойственные этому возрасту, часто сменялись у Индиры печальным раздумьем. Склонность к самоуглублению она, видимо, унаследовала от отца. Природа щедро наделила ее незаурядными способностями, обаянием, сильным и волевым характером. Детство Индиры прошло в одиночестве: отца бросали из одной тюрьмы в другую, а когда он был на свободе, то полностью отдавал себя политической деятельности; мать и бабушка часто болели. Индира, на глазах которой проводились обыски и аресты в доме, вместе со взрослыми переживала радости и муки борьбы за высокие идеи, была не по возрасту стойкой ко всем невзгодам жизни. Отцу нравилась самостоятельность дочери, но он не переставал переживать за нее, наблюдая, как иногда тяжело ей бывает переносить удары судьбы.

За несколько часов до отъезда в Калькутту днем 15 января Джавахарлал беседовал на веранде своего дома с группой крестьян, приехавших в Аллахабад на праздник «Магх Мела». Вдруг завыли собаки, и огромные стаи птиц с криком поднялись в небо. В то же мгновение пол на веранде заходил под ногами, с крыши посыпалась черепица. Толчки продолжались две-три минуты. Внезапно все стихло. Эпицентр землетрясения находился далеко, и Джавахарлал тогда еще не мог знать, чего стоили эти короткие мгновения для миллионов индийцев.

На следующий день, как и намечалось, Джавахарлал вместе с женой и дочерью приехал в Калькутту. Но здесь тоже мало что было известно о последствиях землетрясения в Бихаре...

Все свободное время от посещения врачей Неру использовал для встреч с товарищами по партии. Среди них царили смятение и полная растерянность: одних тревожила соглашательская политика правых и падение из-за нее престижа Конгресса в народе, других, напротив, беспокоил рост влияния коммунистов в местных конгрессистских организациях. Коммунисты возглавили крупные профсоюзные объединения в Бенгалии и доставляли много хлопот и колонизаторам, и владельцам предприятий.

В Калькутте Неру выступил на трех больших митингах, подвергнув критике правительство за его жестокие репрессии против народа, за удушение всякой свободы мысли. «Было бы проще, — с сарказмом говорил он в заявлении для прессы, — вместо многочисленных указов, приказов и наставлений иметь один всеобъемлющий вердикт, ликвидирующий все школы и колледжи, запрещающий все газеты и книги, который бы предписывал каждому индийцу считать себя заключенным... каждое утро салютовать флагу Соединенного королевства и дважды петь во время церковной службы британский гимн».

Полицейские агенты неослабно следили за Неру. Секретные донесения о его встречах и выступлениях направлялись в Дели, а оттуда в Лондон. «В настоящий момент, — докладывал английскому правительству вице-король Индии Уиллингдон, — для нашего политического будущего существует одна реальная угроза, заключающаяся в том, как бы Джавахарлал Неру не начал пропаганду в селах в чисто социалистическом и коммунистическом духе. Правительство Соединенных провинций не сомневается в том, что основной целью Неру является... заражение массы коммунистическими бациллами». Далее в докладе Уиллингдона сообщалось, что «результатом всего этого, по мнению директора разведывательного бюро, может стать то, что в ходе следующей кампании гражданского неповиновения Ганди поднимет огромную армию хариджан, а Джавахарлал поведет за собой войско стойких аграриев».

Правительство Индии в циркулярном письме уполномочивает власти в провинциях арестовать Неру «на основании серьезного обвинения, которое повлекло бы за собой длительное заключение».

...Шантиникетан — «обитель спокойствия» — так можно было бы перевести это название с бенгали. Тагор принял семейство Неру как самых дорогих ему людей. В своем белом, свободно колышущемся на ветру хитоне, с белыми волосами и длинной окладистой бородой, с удивительно молодыми живыми глазами, писатель походил на патриарха. Он провел гостей по университетским аудиториям и потом, допоздна гуляя с ними по аллеям парка, увлекательно рассказывал о Шантиникетане, о планах на будущее. Занятия в основном проходили на открытом воздухе, под сенью деревьев. Учащиеся пользовались обширной библиотекой, лабораториями, имели опытные поля, мастерские. Преподаватели и студенты проводили большую просветительную работу среди крестьян и рабочих. «То, что мы пытаемся делать в Шантиникетане, русские делают в масштабе целой страны, и делают хорошо», — рассказывал Тагор об увиденном во время поездки в Советский Союз и тут же негодовал по поводу того, что его книга «Письма из России» запрещена колониальными властями. Россия представляется ему «светом ангела в сатанинском мире». Он всю свою жизнь мечтал покончить в Индии с духовным рабством, накормить голодных и дать простым людям образование, а в России, в прошлом такой же задавленной и бесправной, как и его страна, это осуществлено в сказочно короткое время. Он верит в духовное начало мироздания и знает, что большевики — атеисты, но это его в отличие от Ганди не страшит: «Большевики, — говорит он, — видят во всеобщем благе человечества высшую правду на земле».

Неру сосредоточенно слушал Тагора и радовался, находя подтверждение собственным суждениям в словах великого соотечественника.

Установленные Тагором гуманистические и патриотические традиции в университете и общая демократическая обстановка, царившая в нем, не могли не понравиться Джавахарлалу и Камале. Оставляя Индиру в Шантиникетане, родители были спокойны за ее воспитание.

Только на третий день пребывания Неру в Калькутте сюда начали поступать сообщения о последствиях землетрясения в Бихаре. Размеры катастрофы были ужасны. Десятки тысяч людей оказались погребенными под развалинами зданий. Правительство не сумело организовать своевременной помощи населению, и число жертв поэтому еще более возросло.

Неру решает, прежде чем вернуться в Аллахабад, совершить поездку по Бихару. Он собирает отряды добровольцев для оказания первой помощи женщинам и детям, оставшимся без крова и пищи; он осуждает правительство за его бездеятельность, публикует обращение к соотечественникам, призывая их к сбору средств для пострадавших.

В эти дни Неру прочитал в газетах заявление Ганди, которое просто ошеломило его. Махатма, как всегда руководствуясь своим «внутренним голосом», провозгласил, что «землетрясение ниспослано людям в наказание за грех неприкасаемости». Подобное мистическое обоснование человеческих страданий показалось Неру нелепым, и он не мог не осудить заявления Ганди. «...Все это возвращает к временам, отдаленным от нас несколькими сотнями лет, — возмущался он, — когда в Европе свирепствовала инквизиция, которая сожгла Джордано Бруно за его ученую ересь и отправила на костер не одну ведьму!» На том же основании колонизаторы могли бы объявить, что постигшее народ Бихара бедствие является божеской карой за неповиновение населения властям!

Тагор, который признавал заслуги Ганди как народного вождя, так же как и Неру, никогда не одобрял перенесения им религиозных догм в сферу политики. Не скрывая своего гнева, он, обращаясь к Ганди, писал: «Почему бог избрал народ Бихара, чтобы проявить к нему свою немилость?» К тому же система неприкасаемости распространена не в Бихаре, а на юге Индии. Махатма ничего не ответил: он был искренне убежден в своей правоте.

Думая о Ганди, о его редком даре улавливать биение пульса страны и о его умении заглянуть в души миллионов индийцев и точно определить настроение народа, Неру удивлялся тому, что этот человек «мог быть безнадежно неправым во многих вопросах».

Тагор и Ганди — два великих индийца, оба патриоты, а какие они разные люди! Тагор — за социальный и экономический прогресс, за интернациональное единение духовных ценностей и культур народов; Ганди — за возврат к индийскому «золотому веку», за очищенный от скверны неприкасаемости индуизм. Первый признает радости жизни, второй проповедует самоотречение и аскетизм.

И все же и в Тагоре и в Ганди жила одна и та же душа Индии, древняя и вечно молодая, разная и единая; душа, черты которой были бесконечно дороги и понятны каждому индийцу. Стремление к социальной справедливости, страстное желание видеть свою родину свободной и процветающей объединяло этих двух великих индийцев, они оба принадлежали всей Индии и всему ее народу.

26 января 1934 года, несмотря на уныние, разочарование и даже страх, царившие в конгрессистских рядах, Неру и его последователям удалось организовать празднование Дня независимости. Как всегда, в городах и поселках прошли митинги и демонстрации. Правые конгрессисты участия в них не принимали, энтузиазм проявили в основном рабочие и крестьяне. Демонстрантов разгоняла полиция. Снова начались аресты, но Джавахарлал все еще оставался на свободе.

Усталый и разбитый после напряженной и длительной поездки по стране, он вернулся 11 февраля в Аллахабад, надеясь хоть немного побыть с семьей. На следующий день они с Камалой вышли на веранду и увидели, как к дому, оставляя за собой клубы пыли, подкатила полицейская машина, из которой вышел офицер. Неру понял, что наступил час возвращения в тюрьму.

— Я давно ждал вас, — сказал он офицеру.

Тот извиняющимся тоном ответил:

— Ордер на арест получен из Калькутты.

Джавахарлала поездом доставили на большой и шумный вокзал Хаура в Калькутте, а там — под усиленным конвоем, в тюремной карете с мрачным названием «черная Мария» — в полицейское управление.

Судили его при закрытых дверях. Как и прежде, Неру от защиты отказался. 16 февраля за «антигосударственную деятельность» его приговорили к двум годам лишения свободы. Началось его седьмое по счету заключение.

Возвращаясь мысленно к проведенному на свободе времени, Неру с удовлетворением думал о том, что он все-таки успел кое-что сделать. Ему удалось нанести ощутимый удар по капитулянтской политике правых и в то же время поддержать левое крыло ИНК, которое постепенно начало набирать силу. Он уладил семейные дела: здоровье матери пошло на поправку, отпраздновали замужество Кришны, Индира училась в Шантиникетане. Единственно, что очень беспокоило Джавахарлала, — это постоянно ухудшавшееся здоровье жены...

Заключили Джавахарлала в алипурскую центральную тюрьму, близ Калькутты, поместили в крохотную камеру. Потянулись монотонные дни. Прошли зима, весна, наступило изнуряющее жаркое калькуттское лето. Одиночное заключение выматывало и физически и духовно. Неру очень похудел, цвет лица приобрел землисто-зеленый оттенок. «Как я начал ненавидеть все замки, засовы, ограды и стены!» — вспоминал он позже о днях заключения в алипурской тюрьме...

Вице-король учитывал огромную популярность Неру в Индии, и поэтому ему совсем не хотелось выглядеть жестоким в отношении человека, перед образованностью, умом и стойкостью которого преклонялись даже в английском парламенте. К тому же времена менялись, и некоторые наиболее прозорливые из колонизаторов все чаще подумывали о том, как бы, не теряя Индии, научиться управлять ею руками самих индийцев, а уж тогда с политическим авторитетом Неру нельзя будет не считаться.

Власти решили перевести его в тюрьму Дехрадуна, где Неру был помещен в «приличную» по тюремным стандартам камеру — бывший хлев с небольшим двориком для прогулок. Однако одиночное заключение продолжалось, и оно пагубно действовало на психику узника. Гнетущее состояние усугублялось плохими вестями с воли. Конгрессистские капитулянты заигрывали с английским правительством, а оно в ответ сделало широкий жест, отменив указ о запрещении ИНК. В то же время коммунисты в Индии объявлены вне закона. Причем к ним причисляются те, кто сочувствует им или известен прогрессивными взглядами, и те, кто проявляет активность в рабочих организациях. Колонизаторы исходят из того, считал Неру, что, «продолжая подавлять наиболее передовые элементы в Конгрессе или в рядах рабочих и крестьян, они не слишком обидят более осторожных лидеров Конгресса».

В тюрьме ему стало известно, что Ганди призвал к окончательному и полному прекращению кампании гражданского неповиновения, к отказу от прямых выступлений против англичан в Индии и к использованию в деятельности Конгресса исключительно конституционных методов.

Руководители ИНК на заседании Рабочего комитета приняли резолюцию «в связи с безответственными разговорами о конфискации частной собственности и необходимости классовой войны». Резолюция давала ясно понять, что всякий, кто проповедует классовую борьбу, не может быть членом Конгресса.

Левые конгрессисты подвергались яростным нападкам со стороны новых членов ИНК, которые никогда ранее не принимали участия в антиколониальном движении. «Если не касаться, — говорил Неру, — непостижимой и загадочной личности Гандиджи, которая доминировала над всем, то у Конгресса было как бы два лица: в чисто политическом отношении он начинал походить на некий парламентский партийный комитет, а с другой стороны — он напоминал молитвенное собрание, исполненное набожности и сентиментальности».

Наступление реакции в стране и приход к руководству Конгрессом правых соглашателей Джавахарлал переживал болезненно. Ему казалось, что он прошел трудный путь борьбы длиною в пятнадцать лет и вдруг с ужасом обнаружил, что вернулся к началу пути, к его истоку. В тюремном дневнике он тогда отметил, что между ним и Ганди остается мало общего: «Наши цели различны, наши духовные воззрения различны и наши методы, по-видимому, должны быть различными».

В поиске причин, которые могли бы объяснить кризис конгрессистского движения, Неру обращается к прошлому, к анализу истории ИНК, мысленно возвращается к событиям начала XX века и прослеживает их до середины 30-х годов. Глубокие размышления над тем, что происходило в минувшие годы, как развивалось освободительное движение в Индии еще в совсем недалеком прошлом, становились для него в условиях тюрьмы единственным способом удовлетворить свою потребность в действии, в ощущении жизни.

В июне 1934 года Неру приступил к написанию «автобиографического повествования». Работал много, прерываясь лишь для того, чтобы сделать гимнастику и прогуляться в тюремном дворике. Работа над книгой поддерживала в нем волю к борьбе, отвлекала от гнетущей тоски и тревоги, вызванных известием о резком ухудшении состояния здоровья Камалы.

Тагор и многие влиятельные соотечественники добивались его освобождения, к ним присоединились лидеры английской лейбористской партии К.Эттли и Д.Лансбери и другие деятели, хотя они и не разделяли политических взглядов Неру. Кампанию за освобождение лидера Конгресса в меру своих возможностей поддержала и индийская пресса. В этих условиях власти сочли разумным хотя бы частично пойти навстречу общественному мнению. 11 августа узнику объявили, что он освобождается на несколько дней для встречи с больной женой.

В Аллахабад Неру сопровождал полицейский. Дом был полон врачей, сиделок, родственников, из Шантиникетана приехала Индира. Камала не вставала с постели. Увидев мужа, она виновато улыбнулась ему: вот, мол, видишь, сколько я тебе доставляю хлопот.

«Неужели Камала покинет меня теперь, когда я особенно нуждаюсь в ней? Ведь мы только начали по-настоящему понимать друг друга; наша совместная жизнь, собственно, только начинается», — думал Джавахарлал, проводя у постели жены долгие часы и всматриваясь в черты лица любимой женщины.

В первую же ночь, когда Камала, взволнованная встречей, наконец заснула, Джавахарлал написал Ганди полное горечи и отчаяния письмо, напрямую высказав ему все, что наболело у него на душе: и свое несогласие с соглашательской политикой руководства Конгресса, и недовольство ролью самого Махатмы в освободительном движении. Он писал об идейном разброде в партии, который, по его убеждению, наносит ей большой вред.

«Человек обладает удивительной способностью приспосабливаться к обстоятельствам, — писал он, — и я тоже до некоторой степени привык к новой обстановке: глубина моих переживаний, доходившая почти до физической боли, прошла, острота притупилась. Однако новые потрясения, следующие одно за другим, непрерывная цепь событий делают положение просто невыносимым и не дают покоя ни моему разуму, ни чувствам...»

Находясь дома под полицейским надзором и проводя почти все время у постели больной жены, он, естественно, был не в состоянии предпринимать какие-либо шаги, чтобы повлиять на политическую обстановку в стране. Каждую минуту он мог ожидать конвоя, который вернет его в тюрьму.

Семья снова переживала серьезные материальные затруднения: услуги врачей стоили дорого. Как раз в это тяжелое для всех Неру время один из крупнейших индийских банкиров, принадлежавший к знаменитому клану промышленников Бирлы, предложил Джавахарлалу свои услуги; он писал, что мог бы установить ему солидное ежемесячное пособие, которым уже пользуются конгрессисты. Неру с негодованием отклонил это предложение.

23 августа 1934 года за Джавахарлалом приехала полицейская машина. Прибывший с ней офицер заявил, что он должен доставить его в тюрьму Наини. Своеобразный отпуск длился всего одиннадцать дней. Когда Джавахарлала уводили, к нему с протянутыми руками подбежала мать. Лицо ее выражало такое страдание, что он еще долго не мог забыть этого тяжелого мгновения. Успокаивало лишь то, что тюрьма Наини была расположена близко от дома, на другом берегу Джамны, и правительство, как сообщали об этом газеты, обещало проявить к «упрямому» узнику милосердие, «если того потребуют обстоятельства».

В начале октября его снова доставили из тюрьмы домой повидать Камалу. У нее был сильный жар, и она еле могла говорить.

По настоянию врачей Камалу отправили в Бховали, ближе к Гималаям, а Неру перевели в алморскую тюрьму, расположенную неподалеку от этого места. К отчаянию Джавахарлала, пребывание Камалы в Бховали не дало положительных результатов, и в мае 1935 года ее увезли для лечения в Европу.

Еще раньше, 14 февраля 1935 года, он написал в алморской тюрьме последнюю страницу своей книги, которую сначала хотел озаглавить «В тюрьмах и вне их», но потом решил назвать ее просто: «Автобиография».

В эпилоге книги Неру писал: «Сколько лет я провел в тюрьме! Сколько времен года сменило друг друга и кануло в небытие, пока я сидел в одиночестве, погруженный в свои мысли!.. Сколько здесь погребено вчерашних дней моей юности, и иногда мне чудится, как поднимаются призраки этих вчерашних дней, воскрешая мучительные воспоминания, и нашептывают мне: «А был ли во всем этом смысл?» Я отвечал без колебаний. Если бы я мог начать свою жизнь сначала, располагая своими нынешними знаниями и опытом, я, без сомнения, попытался бы многое изменить в своей жизни и постарался бы во многих отношениях улучшить сделанное мной раньше, но мои основные решения, касающиеся общественной деятельности, остались бы неизменными».

В «Автобиографии» Неру часто обращается к трудам К.Маркса и В.И.Ленина; на примерах из своей жизни, тесно связанной с политической борьбой в Индии, он показывает развитие буржуазного национализма в стране, раскрывает столкновения классов, исследует гандистскую доктрину ненасилия, дает оценку социально-экономическим и религиозно-общинным проблемам в индийском обществе, мастерски изобличает волчью природу империализма, высмеивает лицемерие западной демократии.

Участие Неру в конгрессе угнетенных народов в Брюсселе в феврале 1927 года и его поездка в ноябре того же года в Москву, как это видно из «Автобиографии», пробудили в нем пытливый интерес к теории и практике социализма, к поиску правильных путей борьбы индийского народа за национальную независимость, политические и социально-экономические свободы. «Автобиография» не календарь событий жизни Неру, а аналитический труд. Неру вовсе не стремится привлечь интерес читателя к себе.

Автор не делает из себя апостола, провозглашающего непреложные истины. Он сомневается, рассуждает, откровенно признается в своих заблуждениях, сам ставит под вопрос некоторые из своих выводов; он честно и упорно ищет правду.

На страницах книги появляются десятки имен разных людей, среди них и друзья и противники Неру, но он ни разу не сбивается ни на сентиментальность, ни на злой тон: объективность, такт, доброжелательность во всем повествовании. Вместе с тем автор не останавливается перед критикой, порою весьма суровой, даже самых близких товарищей по борьбе, не освобождая от нее и Махатму Ганди. «Критика не умаляет моего уважения ко многим из них, — пишет Неру в предисловии к первому изданию «Автобиографии». — Но я считаю, что те, кто занимается общественными делами, должны быть откровенны друг с другом и с народом, которому они, по их утверждению, служат. Внешняя вежливость и уклонение от вопросов, ставящих в затруднительное положение, а порой причиняющих огорчение, не содействуют достижению подлинного взаимного понимания или понимания стоящих перед нами проблем. Истинное сотрудничество должно основываться на учете как общих точек зрения, так и разногласий и на признании фактов, сколь бы неприятны они ни были. Я надеюсь, однако, что ни в чем из написанного мною нет и следа злобы или недоброжелательности по отношению к кому бы то ни было».

Книга написана просто и образно, о самом сложном говорится в ней без всякой рисовки и красивых фраз. Неру часто цитирует стихи любимых им поэтов, а иногда, совсем незаметно для читателя, вставляет в текст свои поэтические строки. Лирика гармонично вплетается в ткань повествования, превращая политику и сухие исторические факты в яркую картину жизни.

Книга раскрывает духовный мир самого автора — гуманиста, тонкого политика, обаятельного человека, для которого интересы народа и страны, неразрывные с личной совестью и честью, стоят превыше всего.

Впервые «Автобиография» была издана в апреле 1936 года. Ее выход в свет привлек внимание политических и государственных деятелей, общественности Индии и Англии. Даже консервативная английская пресса признавала достоинства книги. «Как бы ни разнились взгляды читателя с автором, — писала лондонская «Таймс», — книга заслуживает того, чтобы ее прочесть». А в английском «Экономисте» отмечалось, что «любое понимание последнего пятнадцатилетия в Индии будет неполным без прочтения книги Неру».

Высокопоставленные персоны в Англии сожалели, что могучий интеллект Неру, столь доступный им по своему проявлению, в отличие, например, от непонятного для европейца образа мыслей Ганди, оказался на противоположном политическом полюсе.

Левые лейбористские лидеры в Англии приветствовали книгу Неру как «фундаментальное свидетельство одного из немногих великих людей своего времени».

Индийские патриоты встретили «Автобиографию» восторженно. Они говорили, что работа Неру сыграет немалую роль в развенчании политики реакционеров и соглашателей. Не случайно поэтому буржуазно-либеральная пресса в Индии обвиняла Неру в том, что его замечания в отношении либералов не только оскорбительны, но будто бы и ложны, а деятели вроде Сапру и Джайякара отзывались об «Автобиографии» с подчеркнутым пренебрежением, как об «истории личной жизни».

Неру отверг нападки недругов и не счел для себя возможным изменять текст, где говорилось о капитулянтском поведении либералов, несмотря на просьбу об этом со стороны Ганди, который прочел «Автобиографию» еще в рукописи.

Убежденность Джавахарлала в своей правоте укрепил Тагор, написавший ему о книге: «Сквозь все описания, содержащиеся в ней, проглядывает глубокая человечность, которая превосходит хитросплетения фактов и подводит нас к личности более выдающейся, чем ее деяния, и более правдивой, чем ее окружение».

Книга Неру, выдержавшая десятки изданий в различных странах мира, со временем стала важным источником в исследовании и понимании новейшей истории Индии...

4 сентября 1935 года Джавахарлалу сообщили, что состояние здоровья его жены критическое и что поэтому правительство решило «приостановить» действие приговора и разрешить ему выехать в Европу.

Камала находилась на лечении в Германии, в Шварцвальде. Но ей ничто уже не помогало: ни горный воздух, ни лекарства. Она медленно угасала, жизнь в ней едва теплилась. Правда, с приездом Джавахарлала и Индиры она воспрянула духом. Джавахарлал проводил с ней все дни, много рассказывал, читал главы из своей книги, строил планы на будущее, мечтал. Камала со всем соглашалась, бросала на мужа благодарные взгляды и одобрительно кивала головой. Вместе с тем она переживала, что Джавахарлал тратил столько дорогого времени попусту у ее постели и что Индира из-за нее прервала учебу.

Тагор прислал им из Шантиникетана письмо. «С тяжелым сердцем мы распрощались с Индирой, она была для нас поистине драгоценностью, — писал он. — Я очень внимательно наблюдал за ней и восхищен тем, как вы ее воспитали. Ее преподаватели очень высоко о ней отзывались, и я знаю, что она пользовалась большим авторитетом и уважением у студентов».

Камала настояла на том, чтобы Джавахарлал поехал в Лондон и выяснил возможности поступления Индиры в университет, а заодно и решил все неотложные дела с изданием «Автобиографии».

В эти дни Неру получил известие о том, что его заочно избрали председателем ИНК на 1936 год. Эта новость совсем не обрадовала, ибо на свободе он находился условно, и власти вряд ли разрешат ему заниматься политической деятельностью. Да и обстановка внутри Конгресса не вдохновляла его. Руководящие партийные посты удерживались правыми. Впрочем, позиции их были не такими уж прочными, поскольку в низовых организациях ИНК господствовала новая группировка — конгресс-социалисты, которые еще в октябре 1934 года провели в Бомбее общеиндийскую конференцию и создали свою партию, действовавшую внутри Конгресса. По существу, это было организационным оформлением левого крыла ИНК.

Политическая платформа конгресс-социалистов во многом совпадала со взглядами Неру, и, казалось, он мог бы на них опереться, но его по-прежнему не прельщала перспектива раскола Конгресса.

Внутрипартийная борьба среди конгрессистов началась вокруг нового закона об управлении Индией, опубликованного в августе 1935 года. По мнению Неру, этот закон был составлен таким образом, что «представители индийского народа лишались малейшей возможности воздействовать на находящийся под английским контролем государственный аппарат или изменять его. Изменения и улучшения могли быть произведены только английским парламентом». Уже в предпосланном к закону «введении» давалась формула, которая ни у кого не должна была вызывать сомнений по поводу верховной власти в Индии. «Все права, вся власть и вся юрисдикция осуществляются Его величеством», — говорилось во «введении». Согласно этому закону страна должна была представлять собой федерацию провинций Британской Индии и индийских княжеств. Законодательная и исполнительная власть в федерации оставалась в руках колонизаторов и послушных им князей во главе с английским генерал-губернатором. Создавались две палаты — Центральное законодательное собрание и Государственный совет, в которых индийские князья имели преобладающие голоса. В провинциях предусматривалось учреждение законодательных собраний с правом формировать местные правительства, состав которых опять же утверждался или отклонялся губернатором провинции.

Левые конгрессисты выступили за бойкот нового закона об управлении Индией, правые готовились занять министерские посты в провинциях.

Ганди, усматривая, видимо, в создавшейся обстановке угрозу раскола партии, решает, что предотвратить его может только Джавахарлал, и выдвигает кандидатуру Неру на пост председателя ИНК. Никто не отважился противиться Ганди. И вот Неру перед свершившимся фактом: он вновь председатель Конгресса...

В Лондоне, к удивлению Джавахарлала, ему устраивают шумную встречу: журналисты и газетчики окружают лидера Индийского национального конгресса плотной стеной, назойливо домогаясь от него интервью и заявлений для прессы.

«Когда он сошел с поезда, кругом воцарилась тишина. Я увидел красиво очерченное лицо, словно отлитое по классическому слепку, — восторженно живописал портрет Неру репортер газеты «Трибюн». — Несомненно, Джавахарлал — выдающаяся личность, притом неизмеримо более значительная, нежели простой политик». От похвал не было отбоя. Даже твердолобые консерваторы, ярые противники ИНК, и те сдержанно признавали авторитет и популярность Неру.

Лорд Лотиан, один из тех, кто формулировал в Лондоне политику для Индии, настойчиво добивался встречи с Неру, приглашая его посетить «самый роскошный в Англии Елизаветинский дворец», как он сам писал о своем имении в Норфолке. «Я не сомневаюсь, что наши взгляды на последние события в Индии и на политику вообще будут весьма различными, — откровенничал лорд, — но к лучшему или худшему, судьбы Индии и Англии все еще тесно взаимосвязаны, и мне представляется очень важным, чтобы некоторые из нас в Англии, кто заботится об индийских делах, были лично знакомы с теми молодыми лидерами в Индии, которые будут строить ее будущее и определять ее политику. Я думаю, что не менее важно, чтобы вы также знали кое-кого из нас».

Лотиан обещал пригласить на предложенную им встречу с Неру и лорда Галифакса — недавнего вице-короля, который носил в Индии титул лорда Ирвина.

При всей присущей лидеру Конгресса тактичности он не проявил ожидаемой в таком случае учтивости и уклонился от встречи, ответив Лотиану, что «испытывает для себя определенное неудобство встречаться с людьми, которые в течение последних кошмарных лет официально связаны с правительством Индии... Непросто пожимать руки тем, — писал Неру, — кто пытается повесить тебя».

Джавахарлал знал цену салонным улыбкам, мягким, вкрадчивым речам английских аристократов, знал, чего стоит их «личное расположение». «Даже члены лейбористской партии, — как он говорил, — в своем большинстве, со всеми их проклятиями в адрес империализма опутаны его сетями, из которых они не могут выбраться».

Когда Неру возвращался по вечерам в лондонскую гостиницу, то портье вручал ему пачку визитных карточек от его бывших сверстников по школе в Харроу и университету. Многие из них уже стали «Ви-Ай-Пи» — «очень важными лицами». Те, кому удавалось свидеться с Джавахарлалом, горько упрекали его в «подрыве единства Британской империи» и выражали недоумение по поводу его «измены делу служения интересам привилегированного общества», к которому они его причисляли. Ничего общего у Неру с этими напыщенными снобами не было, и он как мог избегал встреч с ними.

В Лондоне Джавахарлал познакомился с человеком, который впоследствии станет его самым близким товарищем и соратником, — Кришной Меноном. Пышной, вьющейся шевелюрой и темнокожим нервным лицом он сразу же выдавал в себе жителя южного побережья Индии. Несмотря на чрезмерную худобу, Кришна Менон выглядел мужественно, и в его внешности находили что-то от героев древнеиндийского эпоса. Менон создал в Англии Индийскую лигу, сплотив вокруг нее индийских патриотов и подлинных друзей Индии из числа левых лейбористов и коммунистов. Он писал и распространял страстные памфлеты, организовывал лектории, проводил собрания и митинги, без устали отстаивая требования о предоставлении Индии независимости.

В конце ноября в горах Шварцвальда выпал мокрый снег. Промозглая погода вызвала у Камалы новый приступ болезни. Джавахарлал перевозит жену в Швейцарию, под Лозанну, здесь суше и теплее, поэтому Камала почувствовала себя немного лучше.

В лозаннском санатории для легочных больных Неру повстречался с Раджани Палм Даттом — членом исполкома Компартии Англии, редактором газеты «Дейли уоркер», который приехал сюда из Лондона навестить своего близкого товарища по партии Бена Бредли.

Датт родился в Англии. Сын индийца, он считал Индию второй родиной. Имя его, как талантливого публициста и историка, было Джавахарлалу известно еще задолго до этой встречи.

Целых три дня они провели в беседах, обсуждая положение дел в Индии, политику Конгресса и роль других партий в национально-освободительном движении. Уже по истечении многих лет Датт рассказал Сарвепалли Гопалу (компетентному и крупному биографу Неру, директору его мемориального фонда), что Джавахарлал высказал готовность сотрудничать с индийскими коммунистами в рамках единого антиимпериалистического народного фронта, создания которого необходимо было добиваться на базе широкого вовлечения в Конгресс рабочих и крестьянских организаций.

Камала покоряющей искренностью своих суждений, непосредственностью восприятия и чистотой мыслей произвела на Датта неизгладимое впечатление. У него сложилось твердое убеждение, что ее духовная сила передавалась Джавахарлалу и помогала ему выстоять в трудные дни его жизни. Впрочем, это признавал и сам Неру, говоря, что самое большое влияние на него, помимо отца и Ганди, оказывала жена.

На апрель 1936 года в Лакхнау была назначена очередная ежегодная сессия ИНК. Камала и слышать не хотела о том, чтобы Джавахарлал из-за ее болезни отказался от поста председателя Конгресса и не поехал на сессию. После некоторых колебаний Неру заказал билет на самолет. Но за несколько дней до вылета врачи посоветовали ему задержаться: состояние жены, по их мнению, было почти безнадежным.

Камала умирала спокойно, находясь до последнего вздоха в ясном сознании. Джавахарлал и Индира постоянно были при ней. 28 февраля, в пятницу, в пять часов утра Камалы не стало.

Маленькая урна с прахом — все, что осталось у Джавахарлала от любимой жены. Он увезет ее останки в родной Аллахабад, там рассеет их в водах Ганга, а щепотку праха сохранит до конца своих дней при себе, завещав после смерти смешать эту бесценную для него реликвию с его собственным прахом.

Джавахарлал еще несколько дней оставался в Швейцарии для завершения оставшихся дел. В его адрес поступали сотни соболезнований от друзей, родственников и знакомых. Прислали их и некоторые официальные лица — члены английского парламента, государственный секретарь по делам Индии и даже вице-король. Больше всего Джавахарлала растрогали письма, полученные от Тагора и Ганди. Их соболезнования были проникнуты искренним участием и скорбью по невозвратимой утрате. Тагор объявил в Шантиникетане день памяти Камалы. Выступая на траурном митинге, он назвал ее самым верным соратником Джавахарлала в борьбе за новую Индию.

В начале марта Неру посетил итальянский консул в Лозанне и передал ему соболезнование от Муссолини. Странный жест итальянского диктатора сначала удивил и насторожил Джавахарлала: чем можно объяснить такое внимание к нему со стороны дуче? Но через несколько дней все прояснилось: Муссолини искал с ним встречи, направив ему официальное приглашение приехать в Италию.

Диктатор, несомненно, намерен был использовать встречу с индийским лидером для осуществления своих политических интриг против англичан, и Неру это хорошо понимал. У него, питавшего глубокое отвращение к фашизму и лично к Муссолини, который вел грабительскую колониальную войну в Абиссинии, не было никакого желания видеться с ним.

Получив отказ, дуче продолжал настаивать на свидании. Когда самолет, на котором Неру возвращался в Индию, сделал остановку в Риме, к Джавахарлалу в аэропорту подошел начальник личной канцелярии Муссолини и тоном, не допускающим возражений, заявил, что дуче будет рад видеть его в шесть часов вечера у себя в резиденции. Видя, что его заявление не произвело ожидаемого впечатления на Неру, он сменил тон и начал уговаривать его поехать к диктатору, обещая, что их свидание будет длиться всего несколько минут и что в беседе не будут затрагиваться политические вопросы и о ней вообще никто не узнает. Представитель Муссолини наконец попытался разжалобить Неру, говоря, что дуче уволит его со службы, если он не сумеет организовать эту встречу. Затем в голосе фашиста появились нотки угрозы. Для Неру создалась вполне реальная опасность. У Муссолини, как известно, были длинные руки, и он вероломно расправлялся с антифашистами не только в Италии, но и далеко за ее пределами. Ему ничего не стоило расправиться и с Неру, который по случаю оказался в самом Риме. Англо-индийские власти вряд ли бы стали защищать Неру. Официальный Лондон, видимо, выразил бы лицемерное соболезнование по поводу трагической гибели лидера Индийского национального конгресса и, может быть, даже заявил бы Муссолини протест.

От Неру потребовалось большое мужество, и он нашел его в себе — вежливо, но решительно отклонив всякую возможность встречи с Муссолини.

Когда самолет наконец поднялся в воздух, Джавахарлал облегченно вздохнул. Его мысли снова вернулись к ушедшей Камале. На пути в Индию из Багдада он послал в Лондон издателю «Автобиографии» телеграмму, в которой просил поместить на титульном листе книги слова: «Камале, которой уже нет».

Конгрессистские руководители с нетерпением ожидали возвращения председателя партии. В отсутствие Неру они не принимали никаких решений. Один из них, Раджендра Прасад, говорил, что именно Джавахарлалу предстоит «покончить с этой политикой бездействия и бездумья».

Как только Неру вернулся в Индию, он сразу же погрузился в работу: встретился с Ганди, Р.Прасадом, А.К.Азадом и другими старейшинами Конгресса.

За время, пока он находился в тюрьме, а затем ездил в Европу, в ИНК произошла перегруппировка сил, обострилась внутрипартийная борьба, «создалась атмосфера подозрительности, ожесточения и конфликта». На первом заседании Рабочего комитета Конгресса Неру обнаруживает, что предлагаемый им для обсуждения на предстоящей сессии Конгресса политический курс воспринимается большинством членов комитета весьма сдержанно, а некоторыми из них просто враждебно. Однако при опоре на левое крыло Конгресса ему все же удается провести резолюцию об объединенном антиимпериалистическом фронте, необходимость создания которого обсуждалась им во время бесед с Даттом в Лозанне. Делая практический шаг в этом направлении, Неру предложил внести изменения в устав ИНК с тем, чтобы организации трудящихся и крестьянские союзы могли входить в Конгресс на правах его коллективных членов. Но состав Рабочего комитета, за малым исключением, отнесся к этому предложению настороженно, опасаясь притока в партию сил, могущих укрепить ее левое крыло.

Готовясь к сессии Конгресса, Джавахарлал хорошо взвесил обстановку. Он отдавал себе отчет в том, что его позиция придется не по душе многим ветеранам ИНК; наверняка ее не одобрит и Ганди. Вместе с тем для Неру, чуткого политика, было очевидным и то, что рядовые члены партии тяготились руководством Конгресса, которое стало безынициативным, слишком медлительным и не в меру осторожным. Через поверхностный слой капитулянтства и реакции в общественно-политической жизни страны Неру видел глубинные течения и революционные тенденции, проявлявшиеся в народной гуще; благотворные процессы обновления происходили и внутри самой конгрессистской партии. Представители трудовой Индии — рабочие, крестьяне, интеллигенция, — приобретя опыт политической борьбы в период кампаний гражданского неповиновения, пройдя через тюрьмы колонизаторов, начали задумываться над необходимостью новой ориентации Конгресса, склоняться к близким и понятным для Неру социалистическим взглядам. Именно эти тенденции и привели к образованию внутри ИНК Конгресс-социалистической партии. Разумеется, далеко не все, кто причислял себя к ней, были истинными социалистами, многие из них являлись сознательными выразителями левого национал-реформизма. Однако правдой было и то, что немало конгресс-социалистов, восприняв теорию научного социализма, вступило затем в Коммунистическую партию Индии. «Между Конгресс-социалистической и Коммунистической партиями Индии, — писал один из видных представителей коммунистического движения в стране Ш.С.Сардесаи, — существовали такие тесные отношения, что была даже предпринята попытка объединить их в единую марксистскую партию. Этого не произошло только из-за того, что реакцией снова было пущено в ход пугало «коммунистической опасности».

Сессия Конгресса проходила с 12 по 15 апреля 1936 года в Лакхнау.

Над древним городом, утопавшим в цветах, висела еще не успевшая выгореть от весенних лучей лазурь. Высокие минареты, бирюзовые купола мусульманских мечетей, чередующихся с индуистскими храмами, великолепные дворцы с кружевными орнаментами молчаливо свидетельствовали о былом богатстве, вере, вкусе и могуществе правителей этого края. Рикши в прилипших к потному телу рубашках с утра до вечера развозили приехавших на сессию Конгресса делегатов и гостей. Повсюду мелькавшие белоснежные конгрессистские шапочки придавали уличной толпе своеобразный колорит. Город жил в ожидании чего-то важного, такого, что будет иметь значение для судьбы каждого индийца в отдельности и для народа в целом, и, видимо, поэтому рикши, обычно усталые и унылые от изнуряющего труда, приветливо улыбались конгрессистам.

Тишину прорезает усиленный громкоговорителями ровный и неторопливый голос:

— Я уверен, что единственным ключом к решению проблем, стоящих перед миром и перед Индией, является социализм, — говорит председатель Конгресса Джавахарлал Неру. — Когда я произношу это слово, я вкладываю в него не смутный гуманитарный смысл, а точное, научное, экономическое содержание. Однако социализм является чем-то большим, нежели просто экономическая доктрина; он является философией жизни, и именно этим он мне импонирует. Я не вижу другого пути уничтожения нищеты, безработицы, деградации и зависимости индийского народа. Для этого необходимы широкие и революционные перемены в нашем политическом и общественном строе, уничтожение господства богатых в сельском хозяйстве и промышленности, а также феодальной деспотической системы индийских княжеств.

При этих словах волна восторженных возгласов слышится из рядов делегатов. Зато угрюмо молчат трибуны, где восседают важные гости, представители имущих классов и колониальной прессы; нет энтузиазма и среди «старой гвардии» Конгресса.

— Это в конечном счете означает изменение наших инстинктов, привычек и желаний, — продолжает Неру. — Короче говоря, имеется в виду новая цивилизация, радикально отличающаяся от нынешнего капиталистического строя... Я смотрю на это великое и вдохновляющее созидание нового строя и новой цивилизации как на одно из обнадеживающих явлений нашего мрачного мира. И если будущее полно надежды, заслуга в этом главным образом принадлежит Советской России и тому, что она сделала. Я уверен, — с пророческой выразительностью звучит голос оратора, — что, если не помешает какая-нибудь мировая катастрофа, эта новая цивилизация распространится и в других странах, положив конец войнам и конфликтам, которые порождает капитализм.

Махатма Ганди присутствовал на сессии Конгресса, но, казалось, был равнодушен ко всем политическим страстям, бушевавшим вокруг него. Но когда Неру затронул в своей речи вопрос о неприкасаемых, решению которого Махатма отдавал столько сил, он стал внимательно вслушиваться в то, что говорил Джавахарлал.

Сознательно не касаясь религиозного аспекта проблемы, оратор приходил к выводу, что только общество, организованное на социалистических началах, способно до конца и последовательно уравнять хариджан, лишенных земли и других средств производства, во всех правах с остальным населением.

— Я осознаю, — продолжал Неру, — что большинство Конгресса в том составе, в котором он представлен сегодня, может быть, не готово идти столь далеко... Каким бы сильным ни было мое желание продвинуть дело социализма в нашей стране, у меня нет намерений навязывать это Конгрессу силой и тем самым создавать трудности на пути борьбы за независимость. Я буду с радостью, отдавая всего себя, сотрудничать со всеми теми, кто добивается независимости, если даже они не согласны с социалистическим подходом к решению проблемы.

Далее в обращении к делегатам сессии он развивает идею объединенного фронта: «Настоящей проблемой для нас является вопрос о том, как мы в нашей борьбе за независимость можем объединить все антиимпериалистические силы в стране, как мы можем создать широкий фронт из представителей масс и подавляющего большинства представителей средних классов, выступающих за независимость... Главной сутью объединенного народного фронта должно быть непреклонное сопротивление империализму. Такой фронт неизбежно будет черпать свои силы в активном участии в нем крестьян и рабочих».

У Неру, хотя он и был избран председателем ИНК, не было достаточной поддержки в партии, но он уже тогда являлся наряду с Ганди признанным общенациональным лидером. Огромной популярностью Неру пользовался в профсоюзах, в крестьянских массах, во Всеиндийской федерации студентов, в патриотических кругах интеллигенции, среди прогрессивных писателей. И все знали, что он выступал на сессии ИНК не только как председатель партии, а как общенациональный лидер, обращавший свои слова ко всему индийскому народу.

Вскоре после сессии Конгресса Неру беседовал с группой рабочих. Кто-то из них спросил его:

— Какая польза от вашего сотрудничества со «старой гвардией» в Конгрессе?

— Я стремлюсь добиться успеха в борьбе за независимость путем пробуждения во всех слоях народа острого чувства национального самосознания, — ответил Неру, хорошо осознававший роль национальной буржуазии в освободительном движении, интересы которой и выражало руководство ИНК.

Непоследовательность и колебания Конгресса отражали классовую ограниченность буржуазии. Неру был достаточно прозорливым политиком, чтобы разглядеть относительную прогрессивность миссии индийской буржуазии на данном этапе антиколониальной борьбы.

После своей программной речи на сессии Неру стал известен всей Индии как «проповедник социализма», и где бы он ни появлялся, газетчики и представители различных политических партий забрасывали его вопросами: «Как вы мыслите ликвидировать феодальные землевладения? Намерены ли вы повернуть политику Конгресса на социалистический путь?» Среди вопросов были и такие: «Чем отличается социалистическое общество от коммунистического и что такое марксизм? Что вы думаете о классовой борьбе? Есть ли будущее у капитализма в Индии?»

Неру никогда не принимал марксизм полностью: «На меня слишком большое влияние оказал Оксфорд, — говорил он, — возможно, я слишком большой индивидуалист». А в «Автобиографии» писал: «...Я очень далек от того, чтобы быть коммунистом. Истоки моего мировоззрения, вероятно, все еще частично восходят к XIX столетию, либерально-гуманистические традиции оказали на меня слишком большое влияние, чтобы я мог совсем от них освободиться. Это буржуазное воспитание неотделимо от меня».

Неру порой упрекал индийских коммунистов в нигилистическом отношении к истории своей родины и к национальным традициям, говоря, что для них история начинается с 1917 года. Такое мнение о коммунистах в Индии тогда было довольно распространенным, и это до известной степени препятствовало росту рядов компартии. Но, не всегда соглашаясь с индийскими коммунистами, Неру в то же время восхищался их огромным мужеством и самоотверженностью: «Коммунист... ощущает себя частицей движущейся вперед великой армии, вершительницы судеб человечества, и он чувствует, что «идет в ногу с историей».

Кампания по выборам в провинциальные законодательные собрания достигла летом 1936 года своей вершины. Неру с поражавшей всех энергией включился в проведение предвыборной кампании. Он летал на самолетах, ездил по железной дороге, в автомашинах, передвигался в крестьянских повозках, на велосипеде, верхом на лошадях, верблюдах и даже слонах, плыл на пароходах, в рыбачьих лодках, шел пешком, иногда бежал, чтобы успеть вовремя на митинг, забирался в самые отдаленные и глухие уголки Индии. Оставляя на сон по пять-шесть часов в сутки, Джавахарлал за четыре месяца кампании покрыл расстояние в восемьдесят тысяч километров. Он ежедневно выступал в среднем на двенадцати митингах, в каждом из которых принимали участие от двадцати до ста тысяч человек. По самым скромным подсчетам, за время поездки Неру по стране около десяти миллионов индийцев имели возможность услышать и увидеть своего лидера. Часто на митингах люди стояли так плотно друг к другу, что Неру не мог пройти к трибуне, и тогда тысячи рук поднимали его в воздух и переносили к месту выступления.

Путешествуя, Джавахарлал открыл для себя новые черты Индии, своего народа. При всем богатом разнообразии Севера и Юга, Востока и Запада страны в главном и основном Индия и ее народ оставались едиными.

Кажется, еще никогда Неру не воспринимал так остро все увиденное. Его завораживали пещерные скульптуры и фрески знаменитых Аджанты и Эллоры, он пристально всматривался в лица соотечественников, встречавшихся ему на длинных проселочных дорогах, и находил в облике простых крестьян общие черты с их легендарными предками.

Широкая агитационная кампания, проводимая Неру, не на шутку встревожила не только колонизаторов, но и представителей крупного индийского бизнеса. Двадцать предпринимателей, объединившись, издали в мае 1936 года манифест, в котором обвинили Неру в осуществлении «разрушительной и подрывной» пропаганды, могущей привести к беспорядкам в стране, что, по их мнению, только затруднит получение Индией прав на самоуправление.

В ответ, выступая на многолюдном митинге в Бомбее — «городе большого бизнеса», Неру определил крупных индийских промышленников как союзников английского империализма.

Через своих ставленников в Конгрессе индийские банкиры, промышленники и князья все настоятельнее требовали отстранения Неру от политического руководства партией. В то время, когда он, разъезжая по стране, вел кампанию за избрание конгрессистских кандидатов в законодательные собрания, консервативные лидеры в ИНК делали все, чтобы настроить Махатму Ганди против Неру.

Однако изменить отношение Махатмы к Джавахарлалу никому не удавалось. Несмотря на разительные расхождения во взглядах с Неру, вера Ганди в политическую честность и глубокую личную порядочность своего ученика и соратника была непоколебима. В этом проявились его проницательность и удивительное умение, пусть временно, но уравновешивать различные конфликтующие, порой, казалось бы, непримиримые общественные силы, участвовавшие в национально-освободительном движении.

Махатма, советуя Неру поубавить воинственный тон в публичных выступлениях, в то же время защищает его от нападок представителей «старой гвардии». Больше того, на пост председателя ИНК на следующий, 1937 год Ганди вновь выдвигает Неру, считая, что было бы неразумным заменять руководителя партии в период продолжающейся в стране избирательной кампании.

Очередная, пятидесятая по счету, сессия ИНК собралась в конце декабря 1936 года в деревне Файзпур, находящейся в западной части Индии в Махараштре.

Одновременно с сессией Конгресса здесь проходила всеиндийская крестьянская конференция. Ганди и Неру заявили, что Файзпур выбран ими не случайно, а для установления более широких и прочных связей Конгресса с крестьянством.

Всеиндийская крестьянская конференция приняла «Хартию крестьянских прав». В хартии указывалось, что борьба за хлеб и землю неразрывно связана с борьбой за национальное освобождение, и выдвигалось требование уничтожения всех видов помещичьего землевладения и передачи крестьянам прав на землю.

Неру предложил делегатам сессии ИНК принять резолюцию, в которой говорилось, что «фашистская агрессия расширилась, фашистские державы создали союз и объединились, чтобы начать войну, целью которой является достижение господства в Европе и во всем мире, уничтожение политических и социальных свобод. Конгресс полностью осознает необходимость противостоять этой всемирной угрозе в сотрудничестве с прогрессивными нациями и народами земного шара».

29 декабря 1936 года Неру, подводя итоги сессии ИНК, сказал: «Сессия имела исключительный успех. Она продемонстрировала единство индийского народа в великой борьбе за независимость... Огонь, который мы зажгли в Файзпуре, осветит не только сельские и городские районы Махараштры, но озарит также всю Индию, и десятки тысяч мужчин и женщин, собравшиеся здесь, понесут факелы, зажженные от этого огня для того, чтобы запылало пламя борьбы за независимость в бесчисленных деревнях и городах Индии».

В 1937 году конгрессистские кандидаты завоевали на выборах в законодательные собрания в шести провинциях абсолютное большинство голосов. Успех Конгресса, который впервые выступил с демократической аграрной программой, обеспечили голоса крестьян и рабочих, всех левых сил страны.

Внутри ИНК снова возник острый спор о том, принимать ли конгрессистам министерские посты. Члены Рабочего комитета вопреки мнению Неру высказались за то, чтобы передать решение этого вопроса провинциальным комитетам Конгресса. После чего во многих провинциях конгрессисты заняли министерские должности, в том числе сестра Неру Виджайялакшми стала первой в истории Индии женщиной-министром в правительстве Соединенных провинций.

Министерская деятельность конгрессистов, как и предполагал Неру, ничего не дала народу: власть по-прежнему оставалась в руках колонизаторов, и конгрессисты даже частично не смогли выполнить своих предвыборных обещаний.

Прошло несколько месяцев, и Джавахарлал, говоря о деятельности министров — членов ИНК, написал Ганди: «Они слишком горячо пытаются приспособиться к старому порядку и оправдать его. Все это, хотя и плохо, было бы еще терпимо; гораздо хуже то, что мы теряем высокое доверие, которое с таким трудом завоевали у народа. Мы превращаемся в заурядных политиканов...»

К концу 1937 года из-за обострившегося конфликта между консервативной группировкой и левыми в Конгрессе назревал внутрипартийный кризис. Это крайне беспокоило Ганди, и он высказывал Джавахарлалу свое недовольство некоторыми его действиями как председателя партии. Неру и сам не хотел раскола Конгресса и делал все, чтобы предотвратить кризис. Его успокаивала мысль: после Лакхнау и Файзпура капитулянты уже бессильны повернуть движение вспять, если даже на посту председателя ИНК окажется не он, а другой человек.