Пенджицаль 5 page

– Он тебе писал?

– Да, писал. Присылал подарки на Рождество, на день рождения.

– Ты ему отвечала?

– Да. Писала благодарственные письма.

– Но ведь он, должно быть, очень скучал по тебе. Особенно те пять лет, что жил один. Наверно, ему очень хотелось, чтобы ты была рядом. Хотя бы иногда.

– Зря он меня отпустил, – сказала Габриэла. – Я хотела остаться с ним. Сказала маме, но она заявила, что это невозможно. Отец не сможет заботиться обо мне, к тому же он очень занят, постоянно пропадает на работе. Работа для него превыше всего.

– А отцу ты говорила, что хочешь остаться с ним?

– Пыталась. Он приехал ко мне в школу, еще когда я училась в Англии. Мы прошлись вокруг спортивного поля. Но к тому времени было уже поздно его уговаривать. «У меня слишком много обязательств, – сказал он мне. – Тебе нужна мама».

– И ты не можешь его за это простить?

– Простила – не простила, дело не в этом, Лора. Тут сработал инстинкт самосохранения. Если б я не приспособилась к обстоятельствам, то превратилась бы в несчастное существо, в психованного ребенка, которому прямая дорога в дурдом. А когда приспособилась, уже было поздно оглядываться назад, даже на мгновение. Понимаешь?

– Да, – медленно произнесла Лора. – Кажется, понимаю. Ты молодец. Ты оказалась в тяжелом положении, но не пала духом и научилась жить по обстоятельствам.

– О, я жила на полную катушку.

– Что было потом, когда ты окончила школу?

– Мама хотела, чтобы я поступила в университет, но я заартачилась. Мы с ней крупно поскандалили, но в кои‑то веки я не пошла у нее на поводу, топнула ногой и поступила по‑своему: поехала в Вашингтон изучать изящные искусства.

– Надо же, как интересно.

– Да, это было здорово. У меня была маленькая квартирка, своя машина. На выходные, если было желание, я приезжала в Виргинию, общалась с друзьями. Маме мои друзья не нравились, потому что они все голосовали за демократов и носили длинные волосы. Но в остальном все было нормально. По крайней мере, какое‑то время…

– Почему только какое‑то?

Габриэла вздохнула, выдернула еще один пучок травы из газона Джеральда.

– Не знаю, имеешь ли ты представление о Стрикленде Уайтсайде…

– Нет. Ни малейшего. Алек о нем не говорит. Боюсь, он и о маме твоей почти не упоминает.

– После того как я окончила школу… В общем‑то, ничего такого не произошло… Просто я стала ловить на себе взгляды Стрикленда. Это было неприятно. Я поняла, что, как прежде, уже никогда не будет. Я стала всячески избегать его. Собственно, отчасти поэтому я и отправилась в Вашингтон, уехала из Виргинии. Правда, когда я получила свой скромный диплом, мне пришлось вернуться домой, и в первую же ночь – мама рано легла спать – Стрикленд стал ко мне приставать. Он выпил лишнего, наверно, был на взводе… В общем, это было ужасно.

– О, Габриэла.

– Я поняла, что не могу там оставаться. Утром я сказала маме, что уезжаю в Нью‑Йорк к одной школьной подруге. Она взбрыкнула, но сильно возражать не стала. Наверно, догадывалась, что на уме у Стрикленда, хотя виду не подавала. Она всегда отличалась завидной выдержкой. Я никогда не видела, чтобы она вышла из себя, потеряла контроль над ситуацией. В общем, я позвонила подруге, собрала вещи и укатила в Нью‑Йорк. Думала, утроюсь там на работу или еще как‑то. Но Нью‑Йорк – не моя стихия, и в первый же день своего пребывания там утром, случайно поймав свое отражение в одной из витрин на Пятой авеню, я вдруг подумала: «Черт возьми, что я тут делаю?» По прошествии двух дней я все еще болталась без дела, но, как оказалось, это было не важно. Потому что вечером мы пошли на вечеринку в Гринвич‑Виллидж,[47]и я там познакомилась с одним парнем. Он британец, забавный, приятный. Мы говорили на одном языке, понимали друг друга с полуслова. А это такое счастье, когда твой знакомый смеется над теми же идиотскими вещами, что вызывают смех у тебя. Мы с ним пошли ужинать в ресторан, и он сказал мне, что у него есть яхта на Виргинских островах и что он пригласил кое‑кого из своих друзей совершить на ней круиз. Спросил, не хочу ли я присоединиться. Я согласилась. Это было здорово. Яхта у него красавица, круиз божественный, чудные романтические бухточки с белым песком и пальмами. Две недели пролетели, все вернулись в Нью‑Йорк, а он остался. И я тоже. Провела с ним на яхте полгода. Мы жили вместе полгода. А два дня назад я с ним распрощалась. Два дня. А кажется, два года прошло.

– А кто он вообще такой, Габриэла?

– По сути, повеса из аристократов. Я же говорила, он англичанин. Служил в армии. Наверно, и жена у него где‑нибудь есть. Денег много. Я так решила, потому что он не работает, а держать пятидесятифутовый шлюп на Виргинских островах – удовольствие не из дешевых.

– Ты была с ним счастлива?

– Вполне. Мы хорошо проводили время.

– Как его зовут?

– Не скажу. Это не имеет значения.

– Но если ты была с ним счастлива, почему вернулась в Англию?

– У меня будет ребенок, – ответила Габриэла.

Воцарилась тишина, которую, в общем‑то, трудно было назвать тишиной, потому что в саду щебетали птицы. Потом Лора не к месту произнесла:

– О, Габриэла.

– Я поняла это только неделю назад.

– Ты была у врача?

– Нет, я и так уверена. В то же время я понимала, что, если я не буду рожать, если мне придется делать аборт, действовать нужно быстро. Но не только поэтому я отправилась прямиком домой. Истинная причина в другом: я хотела повидаться с отцом. Мне просто захотелось к отцу. Он нужен мне. Я должна сообщить ему, поговорить с ним, выслушать его совет и… Просто побыть с ним рядом, Лора. И когда я приехала в Лондон, а его там не оказалось, я подумала, что мне ничего другого не остается, как найти тебя и поговорить с тобой.

– Но ты ведь даже меня не знала.

– Мне необходимо было кому‑нибудь рассказать.

Глаза Лоры наполнились слезами. Стыдливо, быстрым движением она смахнула их. Сказала:

– У меня никогда не было твердых взглядов в отношении абортов. Я не ратовала ни за, ни против. Но сейчас, когда ты произнесла это слово, оно наполнило меня таким ужасом и отвращением… Габриэла, прошу тебя, не делай аборт!

Девушка широко улыбнулась.

– Не волнуйся. Я уже решила, что буду рожать. Утром решила, когда разговаривала с Друзиллой, пока вы все спали. Увидев ее пухлого карапуза, я вдруг прониклась абсолютной уверенностью, что хочу ребенка.

– А его отец знает?

– Нет, я ему ничего не сказала.

– О дорогая… – Слезы вновь потекли по щекам Лоры. – Так глупо плакать, но ничего не могу с собой поделать. Может, и не следует радоваться, но я безумно счастлива за тебя.

– По‑твоему, Алек взбесится, когда мы ему сообщим?

– Неужели ты так плохо думаешь о своем отце?

– Больше всего, – сказала Габриэла, – мне хочется вернуться в Лондон вместе с вами… Может быть, пожить у вас до рождения ребенка.

– Живи сколько хочешь.

– Тесновато нам будет в том маленьком домике.

– А мы уговорим Алека купить дом побольше, с садом.

Они рассмеялись, две женщины, устраивающие заговор против мужчины, которого обе любят.

– Всегда мечтала об этом. Не о большом доме – о ребенке. Но мне уже тридцать семь, и время от времени мои детородные органы начинают дурить… В общем, пока мне не очень везло. Поэтому я и легла на операцию. И поэтому я здесь. Поэтому не поехала с ним ни в Гленшандру, ни в Нью‑Йорк. Но раз уж мне не суждено родить, хоть ты…

– На безрыбье и рак рыба?

– Ну что ты! Зачем же так!

Их внимание отвлекло какое‑то движение в доме. Они подняли головы и увидели, как на террасу через стеклянные двери гостиной вышел Джеральд. Они наблюдали, как он взял стопку сложенных один на другой садовых стульев и принялся расставлять их на солнце вокруг белого железного стола. Потом, нагнувшись, поднял с земли какой‑то мелкий мусор – возможно, спичку – и выдернул пару сорняков, торчавших меж каменных плит. Удовлетворенный наведенным порядком, он вновь исчез в доме.

– Замечательный человек, – промолвила Габриэла.

– Да, замечательный. Алек всегда преклонялся перед ним. Бедняга. Шестьдесят лет прожил холостяком, а теперь вот на его голову свалился полный дом женщин. Нас так много. Бесхозные женщины. Женщины без мужчин. Старая Мэй, штопающая носки в своей комнате; свою жизнь она прожила. Друзилла, мать‑одиночка; у нее нет никого, кроме ее малыша. Сильвия Мартен, подруга Евы, постоянно наведывающаяся сюда в поисках общения. Пожалуй, она самая одинокая из всех. А еще ты. И я.

– Ты? Одинока? Но ведь у тебя есть Алек.

– Да, у меня есть Алек. Казалось бы, жаловаться не на что.

– А чего тебе не хватает?

– Да всего хватает. Просто до меня у него была другая жизнь, и я к ней не имею никакого отношения.

– A‑а. Значит, ты про мою мать. Про «Глубокий ручей». Про меня.

– Прежде всего про тебя. Алек никогда про тебя не говорил. И это разделяло нас, как барьер, который я никак не могла разрушить, – не хватало ни уверенности в себе, ни решимости.

– Ты ревновала его ко мне?

– Нет, я не о том. – Лора лежала, пытаясь выразить свои чувства, найти верные, бесконечно важные слова. – Думаю, я была одинока по той же причине, что и Алек. Ты была не барьером, а зияющей пустотой, Габриэла. Ты должна была быть здесь, с нами, а тебя не было.

Габриэла улыбнулась.

– Ну, теперь вот она я, здесь.

– А как же Эрика? Она будет волноваться?

– Нет. Она думает, что я все еще плаваю вокруг Виргинских островов в веселой компании социально приемлемых нью‑йоркцев. Когда отец вернется и будущее немного прояснится, я напишу ей, сообщу о том, что произошло.

– Она будет скучать по тебе.

– Не думаю.

– Ей бывает одиноко? Она страдает от одиночества?

– Никогда. У нее ведь есть лошади.

Они еще какое‑то время лежали молча. Потом Лора глянула на часы, встрепенулась и села.

– Ты куда? – спросила Габриэла.

– Пойду к Еве. Нужно ей помочь. Нас вон сколько народу, а она возится у плиты одна.

– Я с тобой? Я прекрасно умею чистить картошку.

– Нет, отдыхай. Ты здесь всего первый день, так что тебе сегодня дозволено лентяйничать. Я позову тебя к обеду.

Лора пошла по траве к дому. Ветер раздувал ее розовую холщовую юбку, теребил длинные темные волосы. Она поднялась на террасу и скрылась в доме. Габриэла проводила ее взглядом, потом повернулась на спину, подоткнула под голову подушку.

Она носит под сердцем ребенка. У нее родится малыш. Габриэла положила руку на живот, оберегая свое будущее. Семя, уже давшее всходы. Крошечный организм. Минувшей ночью в поезде она почти не сомкнула глаз; возможно, из‑за этого, а может, сказались долгие перелеты через несколько часовых поясов, но ее вдруг одолела сонливость. Подставляя лицо солнцу, она смежила веки.

Много позже она очнулась. Сознание прояснялось неспешно, спокойно. Возникло еще одно ощущение, поначалу незнакомое, но потом она вспомнила. Это было ощущение далекого детства. Чувство безопасности, будто теплое одеяло. Чье‑то присутствие.

Она открыла глаза. Рядом на коврике, поджав ноги «по‑турецки», сидел Ивэн. Он смотрел на нее. И это было так естественно, что она даже не смутилась, как это обычно бывает с тем, кто, проснувшись, чувствует себя уязвимым и беззащитным, обнаружив подле себя постороннего человека.

– Привет, – произнес он.

В ответ Габриэла сказала первое, что пришло в голову:

– У тебя ничего нет с Лорой.

Он покачал головой.

– Нет.

Она нахмурилась, пытаясь понять, что заставило ее это сказать, ведь во время первой встречи они даже не говорили о письме. Словно догадавшись о том, что происходит в ее голове, он объяснил:

– Джеральд показал мне письмо. Специально приезжал в Карнеллоу. Мне очень жаль, что так получилось. Жаль, что это письмо написано. Но особенно жаль, что ты его прочитала.

– Я вскрыла его лишь потому, что хотела найти Лору. И теперь думаю, что слава богу. Представляешь, что было бы, Ивэн? Если б Алек прочел его перед отъездом в Нью‑Йорк?

– Наверно, из‑за этого и первая встреча с Лорой для тебя прошла нелегко.

– Да. Хотя последние несколько дней все, что я делаю, нелегко.

– Меня удручает, что тебе пришлось усомниться в нас. Пусть даже всего лишь на один день.

– Это не твоя вина.

– Было уже одно такое письмо. Джеральд тебе говорил?

– Да, говорил. По словам Джеральда, в том письме, как и в этом, нет ни слова правды. В общем, это уже не моя забота.

Она потянулась, зевнула и села. Сад сверкал на солнце, в воздухе витал аромат желтофиоли. Солнце стояло высоко, и трава под тутовым деревом была покрыта пятнами света и тени.

– Долго я спала?

– Не знаю. Сейчас половина первого. Меня послали за тобой, скоро будем обедать.

На нем была голубая рубашка – ворот расстегнут, рукава засучены. В вороте на смуглой груди поблескивала серебряная цепочка. Его руки – она уже решила, что они у него красивые, – свободно лежали между коленями. Она увидела часы, массивное золотое кольцо с печаткой.

– Проголодалась? – спросил Ивэн.

Габриэла отвела взгляд от его рук и посмотрела ему в лицо.

– Ты всегда приезжаешь домой на обед?

– Нет. Но сегодня я решил «поправить такелаж».

– Не поняла.

– Полгода провела на яхте, а морского языка не знаешь! На сленге моряков это отгул на полдня.

– A‑а, ясно. И чем ты намерен заняться?

– Думаю, ничем. А ты?

– А что, это мысль!

Он улыбнулся, встал и протянул руку, помогая Габриэле подняться на ноги.

– Решено, – сказал Ивэн, – будем бездельничать вместе.

Они все сидели за кухонным столом и пили аперитив перед обедом, ожидая Мэй. Когда та появилась, осторожно спустившись по лестнице, по кислому выражению ее морщинистого лица всем сразу стало ясно, что произошло нечто крайне неприятное.

– В чем дело, Мэй?

Старушка сложила на животе руки, поджала губы и стала рассказывать. Лора оставила дверь в свою комнату открытой, а Люси выбралась из корзины, по коридору добралась до комнаты Мэй, и там ее стошнило на красивый коврик.

В пять часов вечера Лора с корзиной помидоров в руке сама пошла в деревню. Они с Евой вместе собирали помидоры, которые выращивали в теплице Тременхира. А поскольку погода стояла теплая, одновременно созрело очень много плодов. Всю вторую половину дня они готовили на кухне супы и пюре, но весь урожай так и не использовали. Друзилла охотно взяла одну миску, одну корзину наполнили для жены викария, и все равно помидоры остались.

– Вот поганцы. Ну почему они созревают все разом? – ворчала Ева. От стояния у плиты она раскраснелась. – А выбрасывать рука не поднимается. – И вдруг ее осенило. – Ура, придумала. Отдадим их Сильвии.

– А у нее разве нет своих?

– Нет, она выращивает почти все, кроме помидоров. Сейчас позвоню и спрошу. – Ева пошла к телефону. Когда она вернулась на кухню, вид у нее был торжествующий. – Она в полнейшем восторге. Говорит, что покупает помидоры на почте, а там дерут втридорога. Потом ей отнесем.

– Я сама могу отнести, если хочешь.

– Ой, чудесно. Ты ведь еще не видела ее сад. Это сказка. И она всегда рада, когда есть с кем поболтать. Кстати, может, она не откажется поехать завтра с нами в Гвенвоу. (За обедом Ева наконец‑то убедила мужа, что пикник в субботу – отличная идея и что он тоже должен составить им компанию.) Если изъявит желание, передай, что еду мы возьмем и кто‑нибудь из нас заедет за ней. Все равно ехать на двух машинах.

Заворачивая за угол дома, Лора заглянула в сад. На дальнем краю газона сидели «по‑турецки» и болтали Ивэн и Габриэла. Они находились там уже несколько часов. Было видно, что оба поглощены друг другом, словно старые знакомые, делящиеся последними новостями. Лора была рада, что Ивэн не потащил Габриэлу на одну из своих изнурительных экскурсий. Она уже пеклась о падчерице, как родная мать.

У Сильвии Лора еще не бывала, но дом ее отыскала без труда. На открытых воротах красовалось название: «Роскенуин». Лора прошла по короткой гравийной подъездной аллее. Входная дверь была распахнута. Она переступила порог дома.

– Сильвия.

Ответа не последовало, однако в открытую дверь гостиной она увидела в глубине комнаты стеклянную дверь, ведущую в сад. Там она и нашла Сильвию. Та, стоя на коленях, орудовала небольшой полольной вилкой, приводя в порядок окаймляющий газон.

– Сильвия.

– Привет. – Сильвия села на корточки, держа в руках вилку.

На ней были старые джинсы и клетчатая рубашка; лицо, как обычно, почти полностью скрывали огромные солнцезащитные очки.

– Я принесла помидоры.

– Ты просто ангел.

Сильвия бросила вилку и сняла измазанные в земле перчатки.

– Не прерывайся, если не хочешь.

– Очень хочу. Полдня уже ползаю на карачках. – Сильвия выпрямилась во весь рост. – Пойдет выпьем чего‑нибудь.

– Еще только пять.

– Можно и не спиртное. Приготовлю тебе чаю. Или лимонаду.

– От лимонада не откажусь.

– Вот и договорились. – Сильвия забрала у Лоры корзину. – Сейчас верну. А ты походи пока по саду, поохай, поахай, а потом, когда я вернусь, выразишь мне свой восторг.

– Я мало что понимаю в садоводстве.

– Тем более. Люблю, когда моей работой восхищаются без критики.

Сильвия скрылась в доме, а Лора послушно стала прогуливаться вокруг ухоженных красивых клумб, на которых благоухали цветы всех оттенков розового, голубого и сиреневого. Ни красного, ни оранжевого, ни желтого. Лора увидела высокий, ростом с человека, дельфиниум; дымчатый люпин источал все ароматы лета, каждого лета, какие только она помнила. Розы Сильвии – настоящие заросли – с головками размером с блюдце поражали своим почти непристойным великолепием.

Когда они сели в маленьком дворике Сильвии, поставив рядом поднос с лимонадом, Лора спросила:

– Как тебе удается выращивать такие розы?

– А я их удобряю. Конским навозом. Беру его на ферме, что стоит дальше по дороге.

– А разве их не полагается спрыскивать и все такое?

– Безусловно. Без этого никак. Иначе тля пожрет.

– А я совсем не разбираюсь в садоводстве. В Лондоне у нас только дворик, где стоят несколько кадок с растениями.

– Неужели Джеральд еще не запряг тебя на прополку сорняков? Он умеет организовывать, как он сам выражается, рабочие бригады.

– Нет. Меня вообще к работе по дому не привлекают. Разве что попросят ягоды собрать. Относятся ко мне, как к самому дорогому гостю.

– Оно и видно. – Сильвия обратила на Лору свое лицо в темных очках. – Ты выглядишь потрясающе. Хорошеешь с каждым днем. Сегодня так и вовсе неотразима. Утратила свое беспокойное выражение.

– Наверно, потому что я перестала беспокоиться.

Сильвия допила свой лимонад и потянулась к кувшину, чтобы подлить еще.

– На то есть причина?

– Да, и особенная. К нам приехала Габриэла. Дочь Алека. Приехала сегодня утром ночным поездом.

Сильвия поставила кувшин на поднос.

– Габриэла? Разве она не в Виргинии?

– Была там, а теперь вернулась домой. Никто ее не ждал. Такой приятный сюрприз.

– Мне казалось, она не навещает отца.

– Раньше не навещала. Но она приехала не в гости. Насовсем. Будет жить с нами. Назад не вернется.

Лоре вдруг пришло в голову, что счастье – странная вещь, порой безудержное, как горе. Целый день ее не покидало ощущение невесомости, а теперь внезапно одолело неукротимое желание поделиться этим счастьем, рассказать кому‑нибудь. Почему бы не Сильвии? Та ведь знает Алека с детства, встречалась с ним в Тременхире, когда ему было одиноко.

– Мы станем одной семьей. И я только сейчас поняла: это то, о чем я всегда мечтала. То, чего мне не хватало.

– Не хватало? В браке?

– Да, – подтвердила Лора. – Быть замужем за человеком, который до тебя был женат, причем много лет, на другой женщине, – это не всегда просто. Целые куски его жизни скрыты от тебя, как запертая комната, в которую тебе нет доступа. Но теперь Габриэла вернулась и все будет по‑другому. Она – как будто ключ от той запертой двери. – Лора улыбнулась: порой так трудно подобрать точные слова. – Боюсь, я говорю невразумительно. Просто теперь я уверена, что все будет замечательно.

– Надеюсь, ты права, – сказала Сильвия. – Хотя я на твоем месте не стала бы впадать в эйфорию. Ты знакома с девочкой всего один день. А, прожив с ней месяц под одной крышей, ты, возможно, вздохнешь с облегчением, когда она решит уйти от вас. А она уйдет, помяни мое слово, найдет себе собственное жилье. Молодые, они все так.

– Нет, не думаю, что она уйдет. Во всяком случае, не скоро.

– Почему ты так уверена?

Лора сделала глубокий вдох, выдохнула, но промолчала.

– У тебя вид виноватый, – заметила Сильвия. – Будто что‑то скрываешь.

– Скрываю. Даже Еве еще ничего не сказала. Это не мой секрет.

– Лора, я умею хранить секреты.

– Ладно. Только не проболтайся. – Она улыбнулась в предвкушении. Уже одна мысль о том, что она произнесет это вслух, наполнила ее бесконечной радостью. – У нее будет ребенок.

– У Габриэлы?

– Ты шокирована? Напрасно.

– Она собирается замуж?

– Нет. Потому она и вернется с нами в Лондон.

– А Алек‑то что скажет?

– Думаю, для него главное, что она вернулась, а беременна она или нет, не имеет значения.

– Не понимаю тебя. Ты так радуешься, будто это у тебя будет ребенок. Прямо светишься вся.

– Пожалуй, у меня и впрямь такое чувство, – согласилась Лора. – Я очень рада за Габриэлу и Алека, но еще больше рада за себя. Эгоистка, да? Ты пойми, Сильвия, ведь отныне мы все будем вместе.

Преисполненная радостного возбуждения, она вспомнила про поручение Евы только перед самым уходом.

– Ой, чуть не забыла. Завтра мы все едем на пикник в Гвенвоу, и Ева спрашивает, не желаешь ли ты составить нам компанию.

– Завтра. В субботу? – Как и Джеральд, Сильвия постоянно нагибалась и выдергивала сорняки, торчавшие между камешками на гравийной подъездной аллее. – Ах, какая жалость, не могу. Сейчас в Порткеррисе одна моя давняя подруга, остановилась в гостинице «Замок», и я обещала, что приеду повидаться с ней. Мне бы очень хотелось поехать в Гвенвоу, но я не могу подвести ее.

– Жаль. Но я объясню Еве.

– Я тут все думала, чего же не хватает, – неожиданно сказала Сильвия. – Где твоя собачка? Она ведь всегда с тобой.

– Ей что‑то нездоровится. Мэй устроила всем бойкот, потому что Люси пробралась в ее комнату и там ее стошнило на коврик.

– А что с ней? С собачкой?

– Наверно, съела что‑то не то. Она ведь ужасная мусорщица.

– А пляжи в это время года грязные.

– Как‑то не думала об этом. Пожалуй, не следует брать ее завтра в Гвенвоу. На песке ей лежать жарко, а в воду ее не загонишь. Не любит мочить свою шерстку.

– Как кошка.

Лора улыбнулась.

– Точно, как кошка. Сильвия, мне пора.

– Спасибо за помидоры.

– Спасибо за лимонад.

Лора пошла прочь. В воротах она обернулась, помахала и скрылась за стеной. Сильвия стояла возле своего дома. Опустив глаза, она заметила еще одну сорную травинку, на этот раз крестовник. Она нагнулась, выдернула стебелек, измазав руки в сырой бурой земле, покрывавшей тоненькие корешки растения.

Джеральд сидел на камне под сенью скалы и смотрел, как плещется в море его семья. Его сборная семья, поправил он себя. Жена, внучатая племянница, ее мачеха, его собственный пасынок. Часы показывали половину шестого вечера, и он готов был ехать домой. Они отдыхали на море с полудня, и, хотя в этом местечке, кроме них, никого не было, ему не терпелось принять душ, выпить джина с тоником, почитать вечернюю газету в прохладной гостиной. Однако, только он завел речь о возвращении, Ева и остальные решили еще раз окунуться в море.

Они находились в Гвенвоу, но не на пляже. От автостоянки они прошли с полмили по тропинке, тянувшейся по скале, и расположились прямо на камнях. Поначалу море было далеко, но в какой‑то момент после обеда начался прилив. Вода постепенно залила доверху разрезавшую скалу глубокую впадину, образуя естественный водоем, похожий на фьорд. Вода здесь была ярко‑бирюзовая и прозрачная, искрилась в лучах вечернего солнца. Потому‑то никто и не смог устоять перед соблазном.

Никто, кроме Джеральда. За свою жизнь он столько наплавался, что теперь предпочитал наблюдать. Ева, его дорогая Ева, настоящая морячка, единственная из всех, кого он знал, умела плавать в абсолютно вертикальном положении – Джеральд до сих пор не мог постичь математику этого необычайного мастерства. Лора предпочитала более традиционный стиль плавания – непритязательный брасс. А вот Габриэла плавала, как мальчишка: опустив голову, она грациозно выносила вперед то одну, то вторую руку, быстро передвигаясь в воде красивым профессиональным кролем. Периодически они с Ивэном забирались на ближайший уступ и оттуда ныряли. Вот она снова готовится к прыжку – мокрая, лоснящаяся, возвышается на скале словно русалка. На ней откровенное бикини – более открытого купальника Джеральд еще не видел, – на загорелом теле переливаются капельки воды.

Ева с Лорой наконец‑то выбрались на берег, сели рядом с ним, полотенцами вытирая волосы, с которых на раскаленный камень капала вода.

– Ну что, может, поедем? – с тоской в голосе спросил Джеральд.

– Бедный ты мой. – Ева повернулась к нему, холодными солеными губами прижалась к его лицу. – Конечно. Ты такой молодец, ни разу не пожаловался. Пожалуй, на сегодня хватит, хотя уезжать ой как не хочется. Здесь так здорово, и день просто великолепный.

– С вечеринки надо уходить, пока ты еще в хорошем настроении.

– И то верно. Да и мне все равно пора возвращаться, ужин готовить. Пока мы тут все соберем, дойдем до машины…

Ева спустила лямки купальника, собираясь одеваться.

– А ты как, Лора?

– Я с вами.

– А остальные?

Они глянули на Ивэна с Габриэлой. Габриэла была в воде, смотрела на Ивэна. Тот, стоя высоко над ней, уже сделал стойку, приготовившись нырнуть.

– Ивэн, – окликнул его Джеральд.

Тот расслабился, повернул голову в его сторону.

– Что там у вас?

– Мы уезжаем. А вы как?

– Мы, пожалуй, побудем еще немного…

– Ладно, до встречи.

– Не перегружайтесь. Оставьте мне часть корзин, я привезу.

– Хорошо.

В Тременхире он проехал через арку и припарковался во дворе. Друзилла с Джошуа играли в мяч. Малыш гонялся за мячом на четвереньках, поскольку еще не освоил искусство ходьбы. На нем была одна только грязная нижняя рубашка. Когда они вышли из машины, он сел на свою толстую смуглую попку и стал за ними наблюдать.

– Хорошо отдохнули? – спросила Друзилла.

– Изумительно, – ответила Ева. – А вы чем занимались?

– Ходили в сад, я искупала Джоша под шлангом. Надеюсь, вы не против.

– Замечательно. Ему понравилось?

– Он подумал, я с ним забавляюсь. Так хохотал, еле успокоился.

Они отнесли корзины на кухню. После уличной жары здесь было прохладно, как в раю.

– Я, пожалуй, сбегаю наверх, посмотрю, как Люси, выведу ее ненадолго в сад.

– Слава богу, что мы не взяли ее с собой, – сказала Ева. – Она бы там изжарилась.

Лора побежала по черной лестнице на верхний этаж, а Ева принялась разбирать корзину с остатками обеда. «Это всегда неприятная работа, – подумала она, – и чем скорее ее сделать, тем лучше». Пока она возилась, Джеральд занес на кухню корзину с винными бутылками и термосом для кофе.

Ева улыбнулась мужу.

– Дорогой, это так здорово, что ты поехал с нами. Без тебя пикник не получился бы. Оставь это и иди освежись. Я знаю, тебе не терпится залезть под душ.

– Как ты догадалась?

– Ты весь потный, видно, что изнываешь от жары. Я сама тут все сделаю, это недолго. Всю грязную посуду сложу в посудомойку и…

– Ева.

Это сверху кричала Лора.

– Ева!

Услышав панику в ее голосе, пронзительном, как крик о помощи, они переглянулись, предчувствуя недоброе. Потом разом побросали все свои дела и кинулись к лестнице. Ева, пробежав по коридору, первой влетела в открытую дверь спальни Лоры. Та стояла посреди комнаты с Люси на руках. Маленькая миска, в которую Лора перед отъездом налила молока, была пуста. Судя по всему, Люси выбралась из корзины и пыталась добраться до двери: весь ковер был заляпан лужицами рвотной массы. В спальне стоял кислый тошнотворный запах.

– Лора.

Обмякшее тельце собачки было как‑то странно неподвижно, ее обычно шелковистая шерстка стояла дыбом, задние лапы трогательно повисли. Глаза открыты, но взгляд пустой, стеклянный; на мордочке застыл страдальческий оскал.

Было совершенно очевидно, что Люси мертва.

– Лора. О Лора. – Ева порывалась обнять ее, прикоснуться к ней, утешить, но ничего этого не сделала. Не решилась. Просто положила ладонь на головку Люси. – Наверно, она была более серьезно больна, чем мы думали. Бедняжка… – Ева заплакала, ненавидя себя за то, что не может сдержать слез. Какое горе, какой ужас! – О Джеральд.

Лора не плакала. Она медленно переводила взгляд с Евы на Джеральда. Он видел, что ее темные глаза пусты от горя и отчаяния.