Вместо введения

Прежде всего я должен объяснить, почему я с таким опозданием, 40 лет спустя после описываемых событий, написал эту книгу. Уже с давних пор мои друзья и знакомые стали весьма часто заводить об этом разговор и спрашивать: «Почему ты не пишешь книгу? Ты же ведь тот человек, с которым Власов больше всего был вместе. Ты же многое пережил такое, что никто кроме тебя не видел, не слышал и не узнал!»

Чтобы начать писать книгу — было несколько препятствий. Прежде всего, я знал Андрея Андреевича хорошо, возможно — слишком хорошо. О генерале Власове и о военных событиях того времени написано очень много и весьма противоречиво, невзирая на то, что авторы хотели быть правдивыми. Одни из них описывали события с точки зрения американцев, другие писали, основываясь на описании событий, как их понимал немецкий офицер. Наконец, некоторые ограничивались только описанием немецких интриг вокруг власовского начинания и пытались доказать, что все это было утопией, безответственной авантюрой тщеславного оппортуниста, обреченной с самого начала на неудачу.

Такого рода ошибочные описания событий меня беспокоили. Хотя они и не заставляли меня сразу взяться за перо, но вынудили меня к тому, чтобы желающим писать на эту тему предоставить мои записи за период с 1946 по 1950 годы. При этом я не делал различия между людьми, непосредственно участвовавшими в событиях, и специалистами-историками, которые брались изучать этот повергающий в изумление период истории. Ведь, действительно, в самый разгар Мировой войны и даже в се заключительный период доблестный генерал Красной армии смог воодушевить и мобилизовать сотни тысяч своих земляков, оказавшихся, как и он, под немецкой властью, на борьбу со сталинским режимом! Ведь человек, который попытался это сделать, должен был быть исключительной личностью. Он был подлинный герой, защитник свободы, чье влияние стало бы ощутимо во всем мире на Востоке и на Западе не только при его жизни, но особенно после того, как он вместе с 11 своими друзьями был казнен его коренным врагом — Сталиным. Можно ли описывать такую личность, вошедшую в историю, и одновременно упоминать — каким слабостям он был подвержен, и делать это в те годы, когда Сталин еще стоял во главе своего ужасающего режима, и Запад, наконец, был вынужден начать сопротивляться его агрессивности?! Кроме того, чем больше времени отделяет нас от описываемых событий, тем объективнее будет их описание, освобожденное от ярких переживаний.

Вот поэтому я только сейчас решился приступить к этой книге. В ней я повествую не только о положительных и радостных событиях, но также и о таких, о которых люди не хотели бы слышать, хотя они очень типичны для мировоззрения свидетелей того времени. Недопустимо изображать кого бы то ни было как рыцаря без страха и упрека или как полусвятого, даже если он храбро и последовательно сражался за правду. К тому же Власов был не один. Вокруг него были люди со своими индивидуальными способностями и слабостями. Именно эти их слабости причиняли мне часто заботы и усилия при исполнении моих служебных обязанностей как сопровождающего Власова и чинов его штаба. Мне приходилось сглаживать ошибки, возникавшие благодаря этим слабостям, и отвечать за их последствия.

Последним мотивом для того, чтобы решиться приступить к созданию этой книги, был факт, что я нашел человека, который готов и мог сотрудничать со мной, — это была Эдель фон Фрейер. Она помогла мне привести в порядок наличный материал, просмотреть его, присоединить к нему новый, оживить и прояснить мои собственные воспоминания. Она была также неутомима и жертвенна, трудясь над устранением многих технических трудностей, которые были неразрывно связаны с таким начинанием. Ведь я не был профессиональным писателем. Эдель фон Фрейер принадлежала к младшему поколению, и то, что она полностью восприняла основную тему книги, только доказывало мне, что понятие «Власов» приобрело значение и для молодежи.

Все, что я пишу, является моим субъективным восприятием происходившего. Годы 1943, 1944 и частично 1945, когда я принадлежал к свите Власова, я считаю самыми значительными и яркими в моей жизни. При описании происходившего я сам или оставался в центре внимания, или был скрыт в тени. Однако, в действительности, все определялось личностью этого человека. Только после того, как он преодолел многие душевные препятствия, — Власов пришел к решению принять роль, которая, по его убеждению, была уготована ему историей.

* * *

Для того, чтобы облегчить читателям, особенно принадлежащим к младшему поколению, понимание событий, описанных в этой книге, я считаю нужным ознакомить их с теми особенностями советской системы и, главным образом, с теми условиями, в которых Власову пришлось жить до 1942 года. Их-то Власов и хотел во что бы то ни стало изменить. Попав в плен к немцам, он увидел, что ему к этому представлялась тогда единственная возможность. Мои политические пояснения по этому вопросу ограничиваются только временем примерно до 1950 года. Господство большевиков, то есть коммунистов, началось с 1917 года и вылилось в тиранический произвол. Оно было основано на теоретических выводах, разработанных опытными революционерами, которые свои тезисы усовершенствовали, испробовав их в ряде кровавых экспериментов над русским народом. К услугам этой «научной» работы, длившейся десятилетиями, был создан подлинно сатанинский аппарат, имевший целью дробление и подавление любого политического сопротивления. Большинство русского народа страдало от этого гнета, но должно было ему покоряться. Отдельные случаи сопротивления подавлялись без всяких колебаний. В период Октябрьской революций. До начала советско-германской войны в 1941 г., число жертв режима стали определять в 40 миллионов. Из них до 10 миллионов погибло от истощения и голода в концлагерях. К ним надо прибавить и жертвы коллективизации в деревнях в 20-е годы. Был целый ряд свидетелей этого страдальческого пути русского народа, но только труды Александра Солженицына заставили мировое общественное мнение понять и усвоить всю безжалостность советского режима.

С самого начала ложь, страх и система доносов были основами большевистского государства. Одновременно с террором пришедшие к власти делали ставку на марксистско-ленинское воспитание народа. В этом отношении Сталин оказался выдающимся мастером.

Это воспитание начиналось с детского сада. Оно имело целью создание так называемого «хомо советикус», то есть такой человеческой породы, которая была необходима для продолжения коммунистического режима. Для того, чтобы понять все значение происходившего, я считаю долгом привести такой случай.

В 1940 году, когда Красная армия вступила в Латвию, моя восьмилетняя дочь ходила в Риге в начальную школу. На одном из первых уроков при новой власти было приступлено к выяснению политической ориентации детей. Придя домой, дочка об этом рассказала:

— Папочка, ты знаешь, о чем меня сегодня спросили в школе?

— Нет, — ответил я. — Как я могу это знать!

— Меня спросили: кого я больше люблю — папу или маму, или великого Сталина?

Я был так смущен, что промолчал, но девочка продолжала:

— Знаешь, что я ответила? Великого Сталина. Что ты думаешь, правильно ли это?

Я только нашелся сказать: «Да, это было правильно». Но девочка не кончила: «Ты знаешь, папа, это ведь неправда! Я вас с мамой люблю больше, чем Сталина».

Продумайте хорошенько этот разговор! Ребенок в школе солгал, чтобы не создать угрозы для родителей, и дома его за это, поколебавшись, одобрили. Отец боялся сказать лишнее слово, а ребенок сделал первый шаг к превращению в «хомо советикус».

А вот другой пример. В первом же учебнике, введенном советскими оккупантами в Латвии в начальных школах, приводится рассказ о крестьянском мальчике Павлике Морозове. Он донес на своего отца, который на уже убранном поле пытался подобрать оставшиеся колосья. Во всем мире это считается правом бедняков. Во время нашего бегства из Латвии в Германию члены моей семьи тоже подбирали зерна, которые находили на убранных полях. Но в Советском Союзе к этому относятся по-другому. Там отца Павлика обвинили в краже социалистического имущества и присудили к пяти годам принудительного труда. Поступок Павлика Морозова, который донес на своего отца, был использован как доказательство «высокой социалистической сознательности» и был рекомендован ученикам как пример для подражания. Этот случай был дальнейшим, еще более важным шагом в создании «хомо советикус».

А вот, под конец, еще один рассказ моего друга. При вступлении советских танков в Ригу двое людей было задавлено, что и не удивительно при дикой езде красноармейцев. Эти два несчастных случая были использованы, чтобы начать процесс против высших чиновников рижской префектуры. Было выдвинуто обвинение против 18 полицейских чинов (все латыши) в преднамеренном убийстве двух рабочих. Очевидно, новые хозяева искали любого предлога, чтобы расправиться с латышской полицией.

Для того, чтобы создать для этого нужные настроения во всех предприятиях, в том числе и в фирме Волфшмидт, где служил мой приятель, начали созывать собрания рабочего коллектива. На них подвергалась страшной критике жестокость латышской полиции. Выступления главных обвинителей неизменно заканчивались требованием к собравшимся принять резолюции, согласно которым суд должен был приговорить 18 «подлых преступников» к высшей мере наказания. Другими словами, каждый присутствовавший должен был подать голос за казнь ни в чем неповинных людей.

Мой друг был поставлен перед ужасающей дилеммой: подать голос против резолюции было совершенно невозможно, но и воздержаться от подачи голоса значило возбудить против себя преследование, и при этом пятеро его детей могли потерять своего отца. А с другой стороны, как же мог мой друг высказаться за казнь невиновных?! Но ведь его голос, поданный против, помочь им не мог. И мой друг поднял свою руку вместе с другими — за смертный приговор…

Около двадцати рабочих, которые воздержались от подачи голоса, сразу же погнали в другое помещение, где их всех переписал чин НКВД. Мой друг об этом мне рассказывал. «Когда они поодиночке проходили мимо нас, проголосовавших за смертный приговор, я чувствовал, как они нам — предателям — плевали в душу». И сам он понимал, какой громадный шаг он сделал при таком поведении на пути от порядочного человека к «хомо советикус». А ведь такое поведение шизофреника с уничтожением личного достоинства не было редкостью.

Меня всегда удивляло, как большевикам с их физическим и психологическим террором не удалось превратить в массе русского народа задуманный тип «хомо советикус» в идеальную, достойную примера фигуру. Здесь не помогли ни атеистическая пропаганда, связанная с марксистско-ленинским воспитанием, ни издевательство над всеми религиозными И устарелыми этическими основами. Ничто не смогло в пределах владычества большевиков окончательно потушить в людях веру в Бога.

Кто хочет понять Власова как генерала и человека, должен учитывать две вещи. Прежде всего, его десятилетиями продолжавшееся воспитание в духе «хомо советикус». Оно вело к усвоению замаскированного поведения, становящегося второй природой, сводившегося к тому, чтобы думать одно, говорить другое и, в конце концов, делать третье. И одновременно отчаянное сопротивление против усвоения такого поведения, целиком противоречащего природе человека, которого большевики могли добиться только применением систематического террора. Эти два психологических явления объясняют, каким образом было возможно, что многие тысячи советских граждан во время Второй мировой войны решились в немецкой форме, то есть в форме врага, вести борьбу против сталинского режима с оружием в руках, даже против своих братьев и друзей.

Было бы фарисейством поверхностно объяснять духовный процесс в головах этих людей склонностью к оппортунизму или страхом голодной смерти в немецких лагерях военнопленных. Конечно, это играло известную роль для этих людей, как и для большинства соратников Власова, но для всех них «Власовское движение» было последней, все решающей надеждой. Недаром Власов не только им, но и вообще всегда говорил: «Никогда не поздно начать спасать народ».

С 1945 года многое изменилось на свете, как и в Советском Союзе, Подросшие поколения не знают по собственному опыту всех ужасов сталинского периода. Они не чувствуют в тогдашней мере страха перед режимом. В Советском Союзе теперь решаются использовать редкие ныне существующие возможности для того, чтобы отстаивать индивидуальные нрава не только для себя, но и вообще для человека.

Благодаря Солженицыну и ряду других людей, которые выступают в защиту «жизни без лжи», можно надеяться, что русский народ обретет вновь свои основные права, применяя которые он сделал свой вклад в мировую культуру, и восстановит свое самосознание.