Глава пятая парламентские собрания

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 13

В парламентской толпе наблюдается большинство черт, общих разнородной,неанонимной толпе. Односторонность мнений. Восприимчивость к внушениюи ее границы. Роль вожаков. Причины их обаяния. Они являютсянастоящими господами собрания, голосование которых представляется, такимобразом, голосованием небольшого меньшинства. Могущество вожаковабсолютно. Элементы их ораторского искусства. Слово и образы. Оратор, не имеющий обаяния, не в состоянии заставить принять свои доводы. Преувеличение чувств, как хороших, так и дурных. Автоматизм, выражающийсяв известные моменты. Заседания Конвента. Случаи, когда собрание теряетхарактерные черты толпы. Влияние специалистов в технических вопросах. Преимущества и опасности парламентского режима во всех странах. Онприспособлен к современным потребностям, но влечет за собою финансовые тратыи прогрессивное ограничение свободы. Заключение. Парламентские собрания представляют собой разнородную толпу,неанонимную. Несмотря на различный их состав в разные эпохи и у разныхнародов, они все-таки обнаруживают сходные черты, причем влияние расысказывается лишь в смягчении или увеличении этих черт. Парламентскиесобрания в самых различных странах, в Греции, Италии, Португалии> Испании,Франции, Америке имеют очень большие аналогии в своих прениях и голосованияхи причиняют правительствам одинаковые затруднения. Парламентский режим, впрочем, является идеалом всех современныхцивилизованных народов, хотя в основу его положена та психологическиневерная идея, что много людей, собравшихся вместе, скорее способны прийти кнезависимому и мудрому решению, нежели небольшое их число. В парламентских собраниях мы встречаем черты, общие всякой толпе:односторонность идей, раздражительность, восприимчивость к внушению,преувеличение чувств, преобладающее влияние вожаков. Но уже вследствиесвоего особого состава парламентская толпа имеет некоторые особенности, накоторых мы здесь остановимся. Односторонность мнений составляет важнейшую черту этой толпы. Во всехпартиях, и особенно у латинских народов, мы встречаем неизменную склонностьразрешать самые сложные социальные проблемы посредством самых простыхабстрактных принципов и общих законов, применяемых ко всем случаям. Принципыестественным образом меняются сообразно каждой партии, но уже вследствиесвоего нахождения в толпе индивиды всегда обнаруживают стремление кпреувеличению достоинства этих принципов и стараются довести их до крайнихпределов. Вот почему парламенты всегда являются представителями самыхкрайних мнений. Самый совершенный образец односторонности таких собраний представляютякобинцы великой революции. Проникнутые догматами и логикой, с головой,наполненной неопределенными общими местами, якобинцы стремились проводить вжизнь свои стойкие принципы, не заботясь о событиях, и можно смело сказать,что они прошли через всю революцию, не замечая ее. Вооружившись оченьпростыми догматами, которые служили для них путеводителями, они вообразили,что могут переделать общество во всех его частях и вернуть утонченнуюцивилизацию к ранней фазе социальной эволюции. Способы, употребленные имидля осуществления их мечты, также отличались абсолютной односторонностью.Они ограничивались только тем, что насильственным образом уничтожали все то,что мешало им. Впрочем, и все остальные жирондисты, монтаньяры,термидорианцы и т.п. действовали в том же духе. Парламентская толпа очень легко поддается внушению, и как во всякойтолпе, внушение исходит от вожаков, обладающих обаянием. Но в парламентскихсобраниях восприимчивость к внушению имеет резко определенные границы, и наних-то не мешает указать. Относительно всех вопросов, представляющих местный или областнойинтерес, у членов парламентского собрания имеются настолько стойкие,неизменяющиеся мнения, что никакая аргументация не в состоянии была бы ихпоколебать. Даже талант Демосфена не мог бы заставить депутата изменить свойвотум относительно таких вопросов, как протекционизм и др., представляющихтребования влиятельных избирателей. Предшествовавшее внушение, произведенноев этом духе на депутатов их избирателями, настолько сильно, что мешаетвсяким другим внушениям и способствует поддержанию абсолютной стойкостимнений. Вероятно, к этим мнениям, предварительно установленным во времявыборов, относится следующее размышление одного старинного английскогопарламентского деятеля: "В течение тех пятидесяти лет, что я заседаю вВестминстере, я слышал множество речей. Весьма немногие из них заставилименя изменить свои мнения, но ни одна не изменила моего вотума". В вопросах общего характера, касающихся, например, низверженияминистерства, учреждении налогов и т.п., не существует никакой стойкостимнений, и потому тут могут действовать внушения вожаков совершенно так же,как в обыкновенной толпе. В каждой партии существуют свои вожаки,пользующиеся иногда совершенно одинаковым влиянием, отчего депутатподвергается иной раз противоположным внушениям и естественным образомобнаруживает нерешительность. Этим объясняется такая ситуация, когда поройдепутат в какие-нибудь четверть часа меняет свое мнение, вотируетпротивоположным образом и прибавляет какую-нибудь статью к только чтовотированному им закону, совершенно уничтожающую его значение. Так,например, только что отняв право у заводчиков выбирать и увольнять своихрабочих, депутат, вотируя поправку к этому закону, почти совершенно лишаетего силы. На этом-то основании палата депутатов во время каждого законодательногопериода обнаруживает рядом с вполне определенными также и оченьнеопределенные мнения. Но так как вопросы общего характера всегда бываютболее многочисленны, то в палате неизбежно преобладает нерешительность,поддерживаемая притом страхом перед избирателем, скрытое внушение котороговсегда стремится образовать противовес внушению вожаков. В таких же прениях,очень, впрочем, многочисленных, относительно которых у членов собрания несуществует ранее установившихся мнений, всегда одерживают победу вожаки,навязывающие свои мнения толпе. Потребность в таких вожаках очевидна ужепотому что под именем предводителей групп они встречаются в собраниях всехстран и являются настоящими властелинами этих собраний. Люди в толпе немогут обойтись без господина, и потому-то голосование какогонибудь собранияобыкновенно служит выражением мнения лишь очень небольшого меньшинства. Вожаки действуют главным образом не своими рассуждениями, а своимобаянием, и лучшим доказательством этого служит то, что если вследствиекакой-нибудь случайности они лишаются обаяния, то вместе с этим исчезает иих влияние. Обаяние вожаков имеет индивидуальный характер и не находится взависимости ни от имени, ни от славы. Вот что рассказывает Жюль Симон овеликих людях 1848 года, среди которых он заседал. "За два месяца перед тем, как сделаться всемогущим, Людовик Наполеонбыл ничто... Виктор Гюго взошел на трибуну. Он не имел успеха. Его слушали, какслушают Феликса Пиа, но ему меньше аплодировали. "Я не люблю его идей, сказал мне Волабелл, говоря о Феликсе Пиа, но это один из самых великихписателей и величайший оратор Франции". Эдгар Кинэ, этот редкий имогущественный ум, не считался ни во что. Он пользовался популярностью дооткрытия собрания, но в собрании ее совершенно не имел... Полетические собрания представляют собой именно такое место на земле,где блеск гения всего меньше ощущается. Там имеют значение красноречие,приспособленное ко времени и месту, и услуги, оказанные не отечеству, апартиям. Для оказания должного почтения Ламартину в 1848 г. и Тьеру в 1871г. понадобился могущественный стимул настоятельной, неустранимой опасности,но как только она прошла, то сразу же исчезли чувства и страха, иблагодарности". Я воспроизвел эту цитату ради фактов, которые в нейзаключаются, но не ради объяснений, представляющих лишь весьмапосредственный интерес в психологическом отношении. Толпа потеряла бы тотчасже свой характер толпы, если бы она приняла во внимание услуги, оказанныевожаками отечеству или партиям. Толпа, повинующаяся вожаку, подчиняется лишь его обаянию, и сюда не примешивается никакое чувствоинтереса или благодарности. Поэтому-то вожак, обладающий достаточнымобаянием, имеет почти абсолютную власть. Известно, например, каким громаднымвлиянием пользовался в течение многих лет, благодаря своему обаянию, одинзнаменитый депутат, побитый на последних выборах вследствие известныхфинансовых событий. Прежде по одному только его знаку низвергалисьминистерства, и один писатель следующим образом определил его деятельность: "Г-ну X. мы обязаны главным образом тем, что заплатили за Тонкин втроедороже, чем это бы следовало, что мы нс заняли прочного положения наМадагаскаре, что у нас обманом отняли господство на нижнем Нигере, и что мыпотеряли преобладающее положение, которое занимали раньше в Египте. Теорииг-на X. причинили нам более территориальных потерь, чем все опустошенияНаполеона 1". Не надо, впрочем, слишком уж обвинять вышеназванного вожака. Конечно,он стоит нам очень дорого, но все же его влияние главным образомосновывалось на том, что он следовал общественному мнению, которое вколониальных вопросах держалось иных воззрений, нежели теперь. Вожак оченьредко идет впереди общественного мнения; обыкновенно он следует за ним иусваивает себе все его заблуждения. Способы убеждения, которыми пользуются вожаки помимо своего обаяния, теже самые, что и во всякой другой толпе. Чтобы искусно пользоваться ими,вожак должен, хотя бы даже бессознательным образом, понимать психологиютолпы и знать, как надо говорить толпе. В особенности ему должно бытьизвестно обаяние известных слов, формул и образов. Он должен обладатьсовершенно специальным красноречием, преимущественно заключающимся вэнергичных, хотя и совершенно бездоказательных, утверждениях и яркихобразах, обрамленных весьма поверхностными рассуждениями. Такой родкрасноречия встречается во всех собраниях, даже в английском парламенте,несмотря на всю его уравновешенность. "Нам постоянно приходится читать о прениях в палате общин, пишетанглийский философ Мэн, состоящих почти исключительно из обмена общимиместами, не имеющими особого значения, и весьма резкими выражениями. Однакоэтот род общих формул оказывает поразительное действие на воображение чистойдемократии. Всегда легко заставить толпу принять доводы общего характера,если они преподносятся ей в действующих на ее воображение выражениях, хотядоводы эти и не подвергались никакой предварительной проверке и даже вряд лией доступны". Значение таких сильных выражений, на которое указывает вышеприведеннаяцитата, нисколько не преувеличено. Мы уже несколько раз указывали на особоемогущество слов и формул. Надо выбирать такие слова, которые могут вызыватьочень живые образы. Следующая фраза, заимствованная нами из речи одного извожаков наших собраний, служит прекрасным образчиком подобного красноречия: "В тот день, когда одно и то же судно унесет к лихорадочным берегамссылки продажного политика и убийцуанархиста, они могут вступить между собойв разговор и покажутся друг другу двумя дополнительными сторонами одного итого же социального порядка вещей". Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и, конечно, противникиоратора должны были почувствовать, чем он им угрожает. Им должны былиодновременно представиться и лихорадочные берега, и судно, увозящее их, таккак ведь и они тоже могут быть причислены к той довольно плохоразграниченной категории политиков, на которых намекал оратор. Разумеется,при этом они должны были испытывать такое же смутное чувство страха, какоеиспытывали члены Конвента, слушая неясные речи Робеспьера, более или менееугрожавшие им ножом гильотины. Под влиянием этого-то чувства страха членыКонвента и уступали всегда Робеспьеру. В интересах вожаков позволять себе самые невероятные преувеличения.Оратор, слова которого я только что цитировал, мог утверждать, не возбуждаяособенных протестов, что банкиры и священники содержали на жалованииметателей бомб, и что администраторы крупных финансовых компаний заслуживаюттакого же наказания, как и анархисты. На толпу подобные утверждения всегдадействуют, и даже тем сильнее, чем они яростнее и чем более угрожающийхарактер имеют. Ничто так не запугивает слушателей, как подобного родакрасноречие, они не протестуют из опасения прослыть изменниками илисообщниками. Такое особое красноречие можно наблюдать во всех собраниях, и вкритические моменты оно всегда усиливалось. С этой точки зрения чтение речейвеликих ораторов революции представляет не малый интерес. Ораторы этисчитали себя обязанными постоянно прерывать свою речь, чтобы поноситьпреступление и восхвалять добродетель, а также чтобы разражаться проклятиямипротив тиранов и тут же приносить клятву "жить свободным или умереть".Слушатели вставали, с жаром аплодировали ораторам и затем, успокоенные,снова садились на свои места. Вожак может быть иногда умным и образованным человеком, но вообще этикачества скорее даже вредят ему, нежели приносят пользу. Ум делает человекаболее снисходительным, открывая перед ним сложность вещей и давая ему самомувозможность выяснять и понимать, а также значительно ослабляет напряженностьи силу убеждений, необходимых для того, чтобы быть проповедником иапостолом. Великие вожаки всех времен, и особенно вожаки революций,отличались чрезвычайной ограниченностью, причем даже наиболее ограниченныеиз них пользовались преимущественно наибольшим влиянием. Речи самого знаменитого из них, Робеспьера, зачастую поражают своейнесообразностью. Читая эти речи, мы не в состоянии объяснить себе громаднойроли могущественного диктатора. "Общие места, многословие дидактического красноречия и латинскаякультура, поставленная к услугам скорее души ребенка, нежели пошляка,граничащая как в обороне, так и в нападении с манерой школьников, кричащих:"Подика сюда!" Никакой идеи, никакой остроумной мысли или выходки, нопостоянная скука среди бури. И кончая это чтение, невольно хочетсявоскликнуть: "уф!" как это делал вежливый Камилл Демулен", Страшно даже подумать иной раз о той силе, которую дает человеку счрезвычайной узостью ума, но обладающему обаянием, какое-нибудь оченьтвердое убеждение. Но для того, чтобы игнорировать всякие препятствия иуметь хотеть, надо именно соединять в себе все эти условия. Толпаинстинктивно распознает в таких энергичных убежденных людях своихповелителей, в которых она постоянно нуждается. В парламентском собрании успех какой-нибудь речи почти исключительнозависит от степени обаяния оратора, а не от приводимых им доводов. И этоподтверждается тем, что если оратор теряет по какой-нибудь причине своеобаяние, он лишается в то же время и своего влияния, т.е. он уже не имеетболее власти управлять по желанию голосованием. Что же касается неизвестного оратора, выступающего с речью, хотя бы иочень доказательной, но не содержащей в себе ничего другого, кроме этихосновательный доказательств, то самое большее, на что он может рассчитывать, это чтобы его выслушали. Депутат и проницательный психолог Декюб такохарактеризовал образ депутата, не обладающего обаянием: "Заявив место на трибуне, депутат вынимает свои документы, методическиразвертывает их и с уверенностью приступает к своей речи... Он ласкает себямыслью, что ему удастся вселить в душу слушателей свои собственныеубеждения. Он тщательно взвесил свои аргументы и, запасясь массой цифр идоказательств, заранее уверен в успехе, так как, по его мнению, всякоесопротивление должно исчезнуть перед очевидностью. Он начинает свою речь,убежденный в своей правоте, рассчитывая на внимание своих коллег, которые,конечно, ничего иного нс желают, как преклониться перед истиной. Он говорит, несколько раздосадованный начинающимся шумом, и тотчас жепоражается тем движением, которое возникает в зале. Что же это значит, если не воцаряется молчание? Отчего же такоевсеобщее невнимание? О чем думают вот эти, разговаривающие друг с другом?Какая такая настоятельная причина заставила вот того депутата покинуть своеместо? Оратор начинает ощущать тревогу, морщит брови, останавливается.Ободряемый президентом, он начинает снова, возвышает голос. Его слушают ещеменьше. Он еще более напрягает свой голос, волнуется; шум все усиливается.Он перестает слышать сам себя, еще раз останавливается, потом, испугавшись,что его молчание вызовет неприятный возглас "закрой прения", он снованачинает говорить. Шум становится невыносимым". Когда парламентские собрания достигают известной степени возбуждения,они становятся похожими на обыкновенную разнородную толпу, и чувства ихвсегда бывают крайними. Они могут проявить величайший героизм и в то жевремя совершить самые худшие насилия. Индивид в таком собрании перестаетбыть самим собой настолько, что он станет вотировать мероприятия, наносящиепрямой ущерб его личным интересам. История революции указывает, до какой степени собрания могутстановиться бессознательными и повиноваться внушениям, наиболеепротиворечащим их интересам. Великой жертвой для дворянства было отречениеот своих привилегий, между тем, оно, не колеблясь, принесло эту жертву взнаменитую ночь учредительного собрания. Отречение от своей личнойнеприкосновенности создало для членов Конвента постоянную угрозу смерти;между тем, они решились на это и не побоялись взаимно истреблять друг друга,прекрасно зная, однако, что завтра они сами могут попасть на тот самыйэшафот, на который сегодня отправили своих коллег. Но они дошли уже достепени полного автоматизма, механизм которого я уже раньше описал, и потомуникакие соображения не могли помешать им повиноваться внушениям,гипнотизирующим их. Очень типична в этом отношении следующая фраза измемуаров одного из членов Конвента, Билльо Варенна: "Всего чаще мы и сами нежелали, двумя днями или одним днем раньше, принимать тех решений, которыетеперь нам ставят в упрек, говорит он, но эти решения порождалкризис." Ничего нс может быть справедливее! Такое проявление бессознательности можно наблюдать во время всех бурныхзаседаний Конвента. "Они одобряют и предписывают, говорит Тэн, то, к чему сами питаютотвращение, не только глупости и безумия, но и преступления, убийстваневинных, убийства своих же друзей. Единогласно и при громе самых бурныхаплодисментов левая, соединившись с правой, посылает на эшафот Дантона,своего естественного главу, великого организатора и руководителя революции.Единогласно и также под шум аплодисментов правая, соединившись с левой,вотирует наихудшие декреты революционного правительства. Единогласно и привосторженных криках энтузиазма и заявлениях горячего сочувствия Колод'Эрбуа, Кутону, Робеспьеру Конвент, при помощи произвольных и множественныхизбрании удерживает на своем месте человекоубийственное правительство,которое ненавидится одними за свои убийства и другими за то, что оностремится к их истреблению. Равнина и Гора, большинство и меньшинство,кончили тем, что согласились вместе, содействовать своему собственномусамоубийству. Двадцать второго прериаля Конвент в полном составе подставилсвою шею и восьмого термидора, тотчас же после речи Робеспьера, он опятьподставил ее". Картина эта, пожалуй, может показаться слишком уж мрачной, но тем неменее, она верна. Парламентские собрания, достаточно возбужденные изагипнотизированные, обнаруживают точно такие же черты; они становятсяпохожими на непостоянное стадо, повинующееся всем импульсам. Следующееописание собрания 1848 года, сделанное Спюллером, парламентским деятелем,демократические убеждения которого несомненны, заимствовано мною из "RevueLitteraire" как очень типичное. Оно изображает все преувеличенные чувства,свойственные толпе, и ту чрезмерную изменчивость, которая дозволяет толпе внесколько мгновений пройти всю шкалу самых противоречивых чувствований. "Раздоры, подозрения, зависть и попеременно слепое доверие ибезграничные надежды довели до падения республиканскую партию. Ее наивностьи простосердечие равнялись только ее всеобщей подозрительности. Никакогочувства законности, никакого понятия о дисциплине; только страхи и иллюзии,не ведающие границ, в этом отношении крестьянин и ребенок имеют многосходства между собою. Спокойствие их может соперничать только с ихнетерпением, и свирепость их равняется их кротости. Это свойство еще невполне образованного темперамента и результат отсутствия воспитания. Ничтоих не удивляет, но все приводит в замешательство. Дрожащие, боязливые и в тоже время бесстрашные и героические, они бросаются в огонь и отступают передтенью. Им неизвестны следствия и отношения вещей. Столь же быстро приходя вуныние, как и в состояние возбуждения, склонные к панике, они всегда хватаютили слишком высоко, или слишком низко и не придерживаются никогда должноймеры и степени. Более подвижные, нежели вода, они отражают в себе все цветаи принимают все формы. Какую же основу для правительства могли бы онисоставить?". К счастью, необходимы особенные условия, чтобы все эти черты сделалисьпостоянным явлением в парламентских собраниях. Эти собрания становятсятолпой лишь в известные моменты. В огромном большинстве случаев люди,составляющие их, сохраняют свою индивидуальность, и вот почему собраниямогут издавать превосходные технические законы. Правда, эти законы раньшебыли выработаны каким-нибудь специалистом в тиши кабинета, поэтому всущности, они представляют собой дело одного индивида, а не целого собрания.И такие законы, конечно, всегда бывают самыми лучшими и портятся толькотогда, когда целый ряд неудачных поправок превращает их в коллективное дело.Деятельность толпы всегда и везде бывает ниже деятельности изолированногоиндивида. Только специалисты спасают собрания от принятия слишкомбеспорядочных и нецелесообразных решений, и в таких случаях специалиствсегда является временным вожаком. Собрание на него не действует, но зато онсам действует на него. Несмотря на все трудности, сопряженные с их деятельностью,парламентские собрания все-таки являют собой лучшее, что до сих пор моглинайти народы для самоуправления и, главное чтобы оградить себя, наскольковозможно, от ига личной тирании. Разумеется, парламент является идеаломправительства, по крайней мере, для философов, мыслителей, писателей,артистов и ученых, словом, тех, кто образует вершину цивилизации. В сущностиже парламентские собрания представляют серьезную опасность лишь в двухнаправлениях: в отношении насильственной растраты финансов и в отношениипрогрессивного ограничения индивидуальной свободы. Первая опасность является неизбежным последствием требований инепредусмотрительности избирательной толпы. Пусть какой-нибудь член собранияпредложит какуюнибудь меру, удовлетворяющую якобы демократическим идеям,например, обеспечение пенсии рабочим, увеличение жалования железнодорожнымсторожам, учителям и т.д.; другие члены, чувствуя страх перед избирателями,не посмеют отвергнуть предложенные меры, так как побоятся показатьпренебрежение интересами вышеназванных лиц, хотя и будут сознавать, что этимеры должны тяжело отозваться на бюджете и потребуют новых налогов.Колебания, таким образом, не возможны. Последствия увеличения расходовотдалены и не касаются непосредственно членов собраний, зато последствияотрицательного вотума могут дать себя знать в тот день, когда понадобитсяпредстать перед избирателем. Кроме этой первой причины, вызывающей увеличение расходов, существуетдругая, не менее повелительная обязанность соглашаться на все расходы,представляющие чисто местный интерес. Депутат не может противиться этому,так как эти расходы служат опять-таки выражением требований избирателей, ипритом он лишь в том случае может рассчитывать на удовлетворение требованийсвоего округа, если сам уступит подобным же требованиям своих коллег. Вномере "Economiste" от 6 апреля 1895 года напечатан любопытный обзор того,во что могут обходиться в течение одного года расходы, представляющие чистоизбирательный интерес и касающиеся постройки железных дорог. Чтобы соединитьЛангей (город с 3000 жителей), находящийся на горе, с Пюи вотированапостройка железной дороги, которая обойдется в 15 миллионов; для соединенияБомона (3500 жителей) с Кастель-Саррацином вотировано 7 миллионов; длясоединения деревни Усть (523 жителей) с Сенкс (1200 жителей) 7 миллионов;для соединения Прад с деревней Олетт (747 жителей) 6 миллионов, и т.д.Только на один 1895 год вотировано 90 миллионов на постройку железных дорог,лишенных всякого общего интереса. Другие расходы, вотированные также визбирательных интересах, не менее значительны. Закон о пенсиях для рабочихобойдется в год минимум в 165 миллионов, согласно вычислениям министрафинансов; по словам же академика Леруа-Болье, 800 миллионов. Ясно, чтопостоянное прогрессирование таких расходов должно неминуемо привести кбанкротству. Многие из европейских стран Португалия, Греция, Испания,Турция уже дошли до этого; другие же, Италия, например, скоро очутятся втаком положении. Но слишком тревожится по этому поводу нечего, так какпублика без особенно сильных протестов согласилась на понижение на 4/5платежей по купонам в этих государствах. Такие остроумные банкротствадозволяют мгновенно остановить нарушенное равновесие бюджетов. Войны,социализм и экономическая борьба подготавливают нам еще и не такиекатастрофы, и в эпоху всеобщего распадения, в которую мы вступили, надопокориться необходимости жить изо дня в день и не заботиться о будущем,которое от нас ускользает. Вторая из этих опасностей, представляемых парламентскими собраниями,вынужденное ограничение индивидуальной свободы, хотя и не так бросается вглаза, но тем не менее, вполне реальна. Она является результатомбесчисленных и всегда ограничительных законов, вотируемых парламентами,считающими себя обязанными так поступать и не замечающими последствий этогоиз-за своей односторонности. Очевидно, эта опасность действительно неизбежна, если даже Англия,представляющая, конечно, самый совершенный тип парламентского режима(такого, в котором представитель более независим от своего избирателя, чемгде бы то ни было), не могла избавиться от этой опасности. Герберт Спенсер водном из своих прежних трудов указал, что увеличение кажущейся свободыдолжно сопровождаться уменьшением истинной свободы. Возвращаясь к этому всвоей новой книге "Индивид и государство", Спенсер выражается следующимобразом об английском парламенте: "С этого времени законодательство пошло по тому пути, который я указал.Диктаторские меры, быстро увеличиваясь, постоянно стремились к тому, чтобыограничить личную свободу, и притом двумя способами: ежегодно издавалосьмножество постановлений, налагающих стеснения на граждан там, где ихдействия прежде были совершенно свободны, и вынуждающих их совершать такиедействия, которые они могли прежде совершать или не совершать по желанию. Вто же время общественные повинности, все более и более тяжелые, особенноимеющие местный характер, ограничили еще более свободу граждан, сократив тучасть их прибыли, которую они могут тратить по своему усмотрению, и увеличивту часть, которая от них отнимается, для нужд общественных деятелей". Это прогрессивное ограничение свободы выражается во всех странах вследующей особой форме, на которую, однако, Герберт Спенсер не указывает.Введение целой серии бесчисленных мероприятий, имеющих обыкновенноограничительный характер, необходимым образом ведет к увеличению числачиновников, обязанных приводить их в исполнение, и усилению их власти ивлияния; эти чиновники, следовательно, прогрессивно стремятся к тому, чтобысделаться настоящими властелинами в цивилизованных странах. Власть их темболее велика, что постоянные перемены правления нисколько не влияют на ихположение> так как административная каста единственная, ускользающая отэтих перемен и обладающая безответственностью, безличностью ибеспрерывностью. Из всех же видов деспотизма самый тяжелый именно тот,который представляется в такой троякой форме. Постоянное изобретение таких ограничительных законов и постановлений,окружающих самыми византийскими формальностями все малейшие акты жизни,роковым образом ведет к сужению все в большей и большей степени сферы, вкоторой граждане могут двигаться свободно. Жертвы иллюзии, заставляющей ихдумать, что умножая законы, они лучше обеспечат равенство и свободу, народыежедневно налагают на себя самые тяжелые оковы. Но это не проходит для них даром. Привыкнув переносить всякое иго,народы сами ищут его и доходят до потери всякой самостоятельности и энергии.Они становятся тогда пустой тенью, пассивными автоматами, без воли, безсопротивляемости и без силы. Тогда-то человек бывает вынужден искать настороне те пружины, которых ему не хватает. Благодаря возрастающейиндифферентности и бессилию граждан, роль правительств непременно должна ещебольше увеличиться. Правительства должны поневоле обладать духом инициативы,предприимчивости и руководительства, так как все это отсутствует у частныхлиц; они должны все предпринимать, всем руководить, всемупокровительствовать. Государство в конце концов становится всемогущимпровидением. Опыт учит, однако, что власть таких богов никогда не бывает нислишком прочной, ни слишком сильной. Такое прогрессивное ограничение всякой свободы у некоторых народов, несмотря на внешние вольности, порождающие лишь иллюзию свободы по-видимому, является последствием не только какого-нибудь режима, но истарости этих народов; оно представляет один из симптомов, предшествующихфазе упадка, которую не могла избежать до сих пор еще ни одна цивилизация. Если судить по наставлениям прошлого и симптомам, являющимся со всехсторон, то большинство наших современных цивилизаций уже достигло этой фазыкрайней старости, которая предшествует упадку. По-видимому, такие фазы имеютодинаково роковое значение для всех народов, так как в истории ониповторяются часто. Все эти фазы общей эволюции цивилизации не трудно изложить вкратце, имы закончим наш труд таким изложением. Быть может, этот беглый обзор броситвсе-таки некоторый свет на причины нынешнего могущества толпы. Если мы проследим в общих чертах генезис величия и упадка цивилизаций,предшествовавших нашей цивилизации, то что же нам представится прежде всего? На заре этих цивилизаций мы видим горсть людей разнообразногопроисхождения, соединившихся вместе благодаря случайностям миграций,нашествий и побед. Общую связь между всеми этими людьми, отличавшимися другот друга своим языком и религией, в жилах которых текла разная кровь,составляла полупризнаваемая власть одного вождя. В таких смешанных скопищахлюдей в высшей степени развиты психологические черты толпы: временноесцепление частиц, героизм, слабости, импульсивность и бурные чувства.Прочного в таком скопище нет ничего, это варвары. Затем время совершает свое дело. Тождественность среды, повторениескрещиваний, потребности общей жизни медленно действуют, и скопищеразнородных единиц начинает сливаться и образовывает расу, т.е. агрегат,обладающий общими чертами и чувствами, которые все более и более фиксируютсянаследственностью. Толпа становится народом, и этот народ уже может выйти изсостояния варварства. Однако он выйдет из него лишь тогда, когда, последолгих усилий, постоянной борьбы и бесчисленных начинаний он приобретаетидеал. Природа этого идеала имеет мало значения; он может представлять собойкульт Рима, Афин или поклонения Аллаху, все равно, но этого идеала будетдостаточно, чтобы создать единство чувств и мыслей у всех индивидов расы,находящейся на пути своего образования. Тогда-то и может народиться новая цивилизация со всеми своимиучреждениями, верованиями и искусствами. Увлекаемая своей мечтой, расапоследовательно приобретет все, что дает блеск, силу и величие. Она, безсомнения, будет толпою в известные часы, но тогда за изменчивыми иподвижными чертами, свойственными всякой толпе, всегда будет находитьсяпрочный субстрат душа расы, узко ограничивающая размахи колебаний народаи управляющая случаем. Совершив свое созидательное дело, время неизбежно переходит к делуразрушения, которого не избегают ни боги, ни люди. Достигнув известнойстепени могущества и сложности, цивилизация перестает расти и осуждается наупадок. Скоро должен пробить для нее час старости. Наступление его неизбежноотмечается ослаблением идеала, поддерживающего душу расы. По мере того, какбледнеет идеал, начинают колебаться здания политических, социальных ирелигиозных учреждений, опирающиеся на этот идеал. По мере прогрессивного исчезновения идеала раса все более и болеетеряет то, что составляло ее силу, единство и связность. Личность и уминдивида могут, однако, развиваться, но в то же время коллективный эгоизмрасы заменяется чрезмерным развитием индивидуального эгоизма,сопровождающимся ослаблением силы характера и уменьшением способности кдействию. То, что составляло прежде народ, известную единицу, общую массу,превращается в простую агломерацию индивидов без всякой связности, лишьвременно и искусственно удерживаемых вместе традициями и учреждениями.Тогда-то и наступает момент, когда люди, разъединяемые своими личнымиинтересами и стремлениями, и не умея собою управлять, требуют, чтобыруководили малейшими их действиями, и государство начинает оказывать своепоглощающее влияние. С окончательной потерей идеала раса окончательно теряет свою душу; онапревращается в горсть изолированных индивидов и становится тем, чем была всамом начале, толпой. Тогда снова в ней появляются все характерныеизменчивые черты, свойственные толпе, не имеющие ни стойкости, ни будущего.Цивилизация теряет свою прочность и оказывается во власти всех случайностей.Властвует чернь и выступают варвары. Цивилизация еще может казатьсяблестящей, потому что сохранился еще внешний фасад ее здания, созданныйдолгим прошлым, но в действительности здание уже подточено, его ничто неподдерживает, и оно рушится с первой же грозой. Переход от варварства к цивилизации в погоне за мечтой, затем постепенное ослабление и умирание, как только мечта эта будет потеряна вот в чем заключается цикл жизни каждого народа.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 11 1213

Date: 2015-10-18; view: 275; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...

mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию