Глава 5. Фадеев клевал носом в правом кресле за спиной Михалыча – тот настоял, чтобы на этот раз пилотировал Антонов

Фадеев клевал носом в правом кресле за спиной Михалыча – тот настоял, чтобы на этот раз пилотировал Антонов. Конечно, в присутствии пилота‑инструктора второй пилот имеет право управлять воздушным судном, но все равно на такой вариант Михаил Вячеславович согласился без особого удовольствия. Не понимал он до конца этого Антонова, честное слово. Фадеев приоткрыл левый глаз и взглянул на Андрея.

Тот сиял как начищенный, вперив счастливый взгляд в лобовое стекло. И чего он там увидел?! Небо как небо.

На секунду из‑за этого самого взгляда Фадееву показалось, что, может, прав был Михалыч, когда, отозвав его в сторону, начал прочищать мозги. Говорил, что Антонов – летчик от бога, что профессионал высшего класса, что надо дать человеку шанс: он с таким мастерством и энергией горы свернет. А старый козел Михаил Вячеславович затирает мальчишку только из‑за старческой ревности. Мол, не может смириться с тем, что у Антонова, первоклассного летчика, вся жизнь еще впереди, а у него, у Фадеева, мастера высшего класса, большая часть жизни уже позади! Вот и придирается к человеку по пустякам.

Это Михалыч, конечно, загнул. Есть у него такая манера молодых любой ценой выгораживать. Четко же видно: не хватает Антонову опыта работы в команде. Пусть сначала потренируется, научится общаться с людьми, а там уж можно и в командиры. При чем тут какая‑то ревность?!

Фадеев снова закрыл глаза. Голова была свинцовой после бессонной ночи и свалившихся на нее переживаний. Окончательно добило его известие о том, что террористов телефонных, которых они с Сергеем вычислили и даже нашли, к ответственности призвать не могут! Доказательств в милиции, видите ли, нет. Про запись звонка капитан умолчал, а когда Сергей Романович спросил, понес такую ахинею, что слушать больно. Якобы ничего не сохранилась. Какая‑то там дурочка телефонистка, по его версии, в программе вместо «save» нажала «delete». И все. Голос подозреваемых сравнивать не с чем. Фадеев не сомневался, что капитан бессовестно лжет – цифровая запись разговоров в любой справочной службе ведется автоматически. Никаких кнопок сотрудники не жмут, чтобы сохранить или удалить разговор с абонентом. С Сергеем они решили, что надо выходить на руководство колл‑центра аэропорта и просить о помощи. Не может быть, чтобы у них ничего не осталось – по правилам все записи разговоров в электронных архивах хранятся минимум год. Если они что и предоставляли по письменному требованию милиции, то только копию. А капитан не знает нюансов и, похоже, их с Сергеем Романовичем держит за дураков.

Дальше – больше. Девушка, с телефона которой звонил Раздрогин, оказывается, уже недоступна. И поскольку она гражданка другого государства, взять у нее показания в ближайшее время случая не предвидится. Надо действовать через какие‑то государственные запросы, куда‑то писать. Если только девушка сама не проявит добрую волю и не прилетит в Москву.

Михаил Вячеславович невольно сжал кулаки, вспомнив последний разговор с капитаном. Ладно. Вернется он из Таиланда, устроит тут всем веселую жизнь! А пока пусть Сергей Романович разбирается. По сути, не было у них ответа только на два вопроса: сколько заплатили преступники за стертую самим капитаном запись и кто – Савин или Раздрогин – оказался знаком с большой милицейской шишкой. Такой, что по громкому – уж об этом авиакомпания позаботится – делу о телефонном терроризме их согласились прикрыть!

Все остальное было ясно как белый день. Савина сняли с рейса за пьяный дебош, отвели в отделение милиции. Там он – издевательство над здравым смыслом! – познакомился со своим будущим подельником Раздрогиным. Последний собирался вылететь в Питер, но не успел. Нажрался в стельку и занялся членовредительством, чем и привлек к себе внимание милиции. Раскошелившись, оба нарушителя спокойно покинули отделение и, послонявшись в обоюдоприятном обществе по аэропорту, решили авиакомпании отомстить. Ибо нечего пьяных граждан с рейсов снимать! Поскольку до Питера было еще далеко, а Бангкок уже вылетел, выбор пал именно на этот рейс. План был простой: отловить в аэропорту первого встречного из не слишком русских, напугать и, воспользовавшись его телефоном, позвонить в аэропортовую справочную, сообщить о бомбе на рейсе 777 Москва – Бангкок.

Пока там разберутся, что к чему, хозяин телефона сядет в самолет и улетит. А вместе с ним испарятся возможные доказательства и улики.

Все так и вышло. Не учли подельники одного: что сотрудник авиакомпании, против которой они организовали телефонный теракт, пожалеет семью Савина и повезет его жену с детками домой. А Павлик Морозов, то есть Вовка Савин, по неосторожности выдаст своего отца. Того снова, вместе с Раздрогиным, отловят и приведут в отделение милиции. Но лишь для того, чтобы через пару часов выпустить по причине отсутствия доказательств.

Михаил Вячеславович вздохнул с таким надрывом, что оба – и Михалыч, и Антонов – с опаской на него обернулись. Он сделал вид, что неудачно зевнул, и, прикрыв глаза, снова погрузился в свои тяжелые мысли.

У него даже духу не хватило ребятам рассказать, чем в результате дело обернулось. Стыдно признаться в беспомощности и в том, что всех их оставили в дураках. Два жалких алкаша, став на одну ночь повелителями неба и чужих судеб, держали в смертельном страхе весь экипаж и триста пятьдесят пассажиров. Не считая людей, в ужасе ожидавших рейс на земле. Неужели глупый телефонный звонок и минутное удовольствие – отомстили! – по мнению этих двоих, стоили того, чтобы подвергать опасности столько жизней?! А если бы кто‑то не выдержал нервного напряжения? Скачок давления, остановка сердца – и все. Смерть.

Похоже, эти отморозки были пьяны настолько, что вообще ничего не соображали. Фадееву неожиданно пришла на ум статистика, которую совсем недавно слышал по телевизору: восемьдесят процентов убийств, сорок процентов самоубийств и шестьдесят процентов ДТП с тяжелым исходом в России совершаются в состоянии алкогольного опьянения.

Тогда он особого внимания на эти цифры не обратил, зато теперь вот получил наглядное подтверждение того, к чему приводит попустительство пьянству! Нет, надо срочно менять систему. Хотя бы из авиации они обязаны эту беду искоренить! Надо опять идти с обращением в Думу, в Минтранс, в Правительство – за пьянство, драки, беспорядки и неадекватное поведение на борту людей должны сурово наказывать! Взимать реальные штрафы и сажать в тюрьму, а не грозить формально пятнадцатью сутками и потом отпускать за взятку домой.

Фадеев вспомнил, как с месяц назад в кабинете Сергея Романовича наткнулся на целую полку с отчетами по сложным ситуациям на борту. Даты, рейсы, фамилии нарушителей в толстенных папках, которые он из любопытства полистал, были разными. А вот суть всех служебных записок одна: «Пассажир напился, начал нецензурно выражаться, устроил драку на борту». Подробности тоже оказались до боли похожими: «напал на сотрудника», «ударил бортпроводницу», «начал избивать жену», «провоцировал соседа по креслу». Большинство смутьянов сдавали в милицию: с потерей времени, с задержкой рейса, с необходимостью кому‑то из сотрудников несколько часов провести в отделении. А какой результат? Результат такой, что их попросту отпускали за тысячу‑другую рублей. Ситуацию надо менять! В корне!

– Михаил Вячеславович, – услышал он голос Михалыча, – ты как насчет обеда, не возражаешь?

– Да уж скорее ужин, – открыл он глаза и взглянул на часы, – а я, честно сказать, совсем о еде забыл.

– Так тебе, может, и не надо, – поддел Михалыч, – а вот молодой организм требует пищи! Нам…

– Ладно, – перебил его Фадеев, – не умничай! Пригласи бортпроводницу, посмотрим, что там дают.

– Ох ты, – весело хмыкнул Михалыч, – он еще выбирает! Слышал анекдот?

– Начало‑ось…

– Летит самолет, стюардесса спрашивает пассажира: «Кушать будете?» Он к ней с вопросом: «А какой у меня выбор?», а она ему: «Да или нет!»

Михалыч с Антоновым разразились громким хохотом, а Фадеев только устало покачал головой. Спелись эти двое, с ума теперь с ними сойдешь.

У двери в кабину раздался звонок. Вошла все та же молоденькая бортпроводница, сияя от радости. И с чего она такая счастливая?! Сначала вернули рейс из‑за бомбы, потом в Бангкоке ситуация обострилась, теперь вот они летят в дыру под названием Утапао, понятия не имея, что их там ждет. Все тридцать три несчастья на один‑единственный экипаж. Чего уж тут веселиться?! Э‑эх, молодежь! Пока она закрывала за собой дверь, Фадеев уловил в пассажирской кабине какие‑то звуки. Словно нестройный хор.

– Что там у вас такое? – удивленно поднял он брови.

Вместо ответа девушка заулыбалась еще шире и снова открыла дверь, чтобы Фадеев послушал. Михаил Вячеславович напряг слух и начал улавливать мелодию, а заодно и с юности знакомые слова:

– Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы…

– Надо ж, – Фадеев опешил, – пассажиры, что ли, песни поют?

– Да! – радостно кивнула девушка. – У нас там актер один. Устроил настоящий концерт – второй час всем самолетом подпевают! Знаете, как настроение поднял: поначалу люди боялись лететь, а теперь вот все спокойные, счастливые!

– Пойду посмотрю, – не выдержал Фадеев, – сколько летаю, а такого на рейсе не видел!

Михаил Вячеславович вышел из кабины, спустился на первый этаж. Почти все пассажиры сидели на своих местах и подпевали – кто только шевелил губами, а кто – в голос. На лицах блуждали загадочные улыбки и такое добродушие, какого Фадеев, облетевший за свою жизнь восемьдесят семь стран, повидавший разных людей в разных частях света, никогда еще не видел. Осторожно, чтобы никого не потревожить, он прошел в носовую часть самолета, в первый класс. Огляделся. Людмила, заметив его, улыбнулась мужу и прижала палец к губам. Фадеев в ответ только удивленно развел рукими – «да я что, я ничего».

Песня в салоне первого класса звучала не так громко, как в экономе, и все же он видел, что большинство пассажиров присоединились к общему хору. Даже Воронов, с наслаждением прикрыв глаза, произносил слова одними губами: «Снова между нами города. Жизнь нас разлучает, как и прежде. В небе незнакомая звезда светит, словно памятник надежде».

Михаил Вячеславович дождался, когда песня затихнет, рассыпавшись бурными аплодисментами, и только после этого подошел к креслу министра. Заметив Фадеева, Воронов поднялся ему навстречу.

– Как вам, – улыбнулся Фадеев, оценив его маневр, – наше музыкальное сопровождение?

– Выше всяких похвал, – министр улыбнулся в ответ, – таких рейсов у меня еще не было.

– Вы уж, – Михаил Вячеславович опустил глаза, уловив в словах министра второй смысл, – простите, что с первого раза вас доставить не удалось. Спасибо, что от полета не отказались.

– Не смог, – хитрый огонек блеснул в его глазах, – ваши сотрудники так старались, что не решился их подвести.

– Спасибо!

– Да, собственно, это я вас должен благодарить. Раньше думал, что в России только одна авиакомпания. Теперь вижу – и вы расправили крылья! Только вот… – министр глубокомысленно замолчал.

– Что‑то не так? – Фадеев забеспокоился. – Вы только скажите, мы все исправим!

– Что же вы на иностранной технике‑то летаете? Нехорошо‑о‑о.

– Да я, – глаза Фадеева заблестели, – я полжизни на «Ил‑86» отлетал! Отличный самолет, огромный, красивый. Он мне до сих пор снится.

– Вот, – министр согласно кивнул.

– Но только модернизацию‑то его остановили, – сокрушенно сообщил Михаил Вячеславович, – по расходу топлива вопрос не стали решать. А ведь эта машина в Советском Союзе, да и во всем мире, лучшей была!

– Что ж, – Воронов на секунду замолчал, – сейчас снова за дело взялись. Сначала малой вместимости самолеты введем, потом настанет очередь больших машин. Думаю, завершим работу над Superjet и вернем вам «Ил» в лучшем виде!

– Вашими бы устами, – Фадеев застыл, не веря в то, что счастье возможно.

– Работаем, – кивнул министр.

– А я, – решился Фадеев, – я‑то еще успею на новом «Иле» полетать? Так хочется отечественный самолет, родной. А то мне уж до пенсии…

– Успеете, – Воронов протянул Михаилу Вячеславовичу руку, и, увидев выражение лица командира, задержал его жилистую ладонь в своей, – я вам обещаю. Вы мне позвоните, как из Таиланда вернетесь. Обменяемся соображениями.

Фадеев не шел по салону самолета, а парил. Обиду, усталость, чувство беспомощности – все как рукой сняло! Радовался, как ребенок: есть у российской авиации великое будущее, о котором мечтал он всю свою жизнь. Есть вера, с которой он пролетел многие мили! А ошибки, недоразумения – все это пройдет, были бы только энтузиасты своего дела. Нужны авиации настоящие герои, люди с широкой душой!

– Командир, – удивился Михалыч, когда Фадеев, словно свежий ветер, ворвался в кабину, – где это ты молодильных яблок наелся?! Надо ж, как светишься! Ты только, это, остановись! Зачем нам ребенок в кабине?! Нянькайся тут с тобой!

– Уймись ты, Михалыч, – улыбнулся Фадеев во весь рот, – попроси лучше, чтобы мне воды горячей с медом и лимоном принесли.

– А есть что, не будешь? – подозрительно поинтересовался он.

– Не буду, – Фадеев вздохнул, – буду питаться мечтами. О новой жизни!

Михалыч с Антоновым весело перемигнулись, а Фадеев, не обращая на них внимания, вытянулся в кресле и погрузился в самые сладкие грезы.

Эпилог