Вкус любви 2 page

— Как бы то ни было, чувствую, ты это сделаешь. И можешь не пытаться убедить меня в обратном.

— Тогда не задавай мне вопросов.

Снова воцарилась неловкая пауза. Алиса наверняка меня ненавидит и дергает за все ниточки сестринской любви, чтобы запретить мне это, несмотря ни на что, тогда как я эгоистично ищу какую-нибудь подходящую ложь или хотя бы достойное оправдание. Я могла бы ей поклясться, что не притронусь к этому хирургу, но история развивается, хочет она того или нет, и я не смогу удержаться, чтобы не рассказывать ей мельчайшие подробности. Это сильнее меня. И тогда, собравшись с духом, словно перед прыжком с трамплина, я выпалила:

— Он мне интересен. Понимаешь? Это плохо, безнравственно, об этом ни в коем случае никто не должен знать, но факт остается фактом: он мне интересен. Я пока не знаю, буду с ним спать или нет, однако вполне вероятно — сделаю это, если представится возможность. Так что давай ругай меня.

Алиса с классической гримасой «похоже, я сдаюсь, но меня это нервирует» проворчала:

— Если Филипп об этом узнает…

— Не понимаю, каким образом он может узнать. И обрати внимание, на сегодняшний день с предложением встретиться выступила вовсе не я. Он сам меня завлекает.

Добрый вечер!

Во вложенном файле — мое великое творение. Я решила избавить вас от бесконечного поиска «Разврата», поскольку знаю: моя статья опубликована в первом номере, — сегодня он наверняка уже на помойке. Если захотите, я принесу вам свой экземпляр. Хотела бы уточнить, что это моя первая публикация, скорее, наивная, но это мой единственный комментарий, так как еще помню о том волнении, которое испытывала, держа журнал в руках. Я была так горда собой! Моя семья сделала вид, что никогда не слышала о «Разврате», я просто видела, как журнал перемещается из комнаты в комнату, словно по волшебству. Дядя так и не понял: рассказ ведется от имени мужчины, мне пришлось еще долго доказывать ему, что я не лесбиянка…

Касательно обращения на «вы» должна сказать, что не имела ни малейшего намерения запрещать вам говорить мне «ты». Делайте так, как вам удобнее, можете даже чередовать «ты» и «вы» в процессе общения. Кстати, я выстроила целую эротичную теорию о способе обращения (который, возможно, забавляет только меня). Об этом я с удовольствием поведаю вам подробнее, когда вы пожелаете.

А пока остаюсь в полнейшем вашем распоряжении.

Спасибо, что любезно избавили меня от необходимости покупать журнал… Но я все же хотел бы иметь один экземпляр… с вашим автографом…

Я удивлен… Вам ведь двадцать лет?.. Что вы такое читали, что пережили? Я бы хотел знать, как все это пришло вам в голову… не такую уж и наивную… во всяком случае, не всегда… вы так быстро переходите от поцелуев к делу…

Вы меня заинтриговали. И ваш дядя не понял, что Люси это вы?.. Ну, может, это и к лучшему…

Расскажите мне о вашей эротической теории обращения. Джордж Стайнер[9] в одной из своих последних работ, которая называется, кажется, «Мои ненаписанные книги», посвящает этой теме целую главу. Скорее, он говорит об изменении оттенка эротизма в зависимости от языка.

«В полнейшем распоряжении» — звучит многообещающе, мне это нравится. «В процессе общения» тоже неплохо.

До скорого.. S. Не могу устоять перед желанием отправить вам эту поэму Бодлера, которая называется «Драгоценности».

Дорогая нагою была, но на ней

Мне в угоду браслеты да бусы звенели,

И смотрела она и вольней, и властней,

И блаженней рабынь на гаремной постели.

Пляшет мир драгоценностей, звоном дразня,

Ударяет по золоту и самоцветам.

В этих чистых вещах восхищает меня

Сочетанье внезапное звука со светом.

И лежала она, и давалась любить,

Улыбаясь от радости с выси дивана.

Если к ней, как к скале, я хотел подступить

Всей любовью, бездонной, как глубь океана.

Укрощенной тигрицею, глаз не сводя,

Принимала мечтательно разные позы,

И невинность и похоть в движеньях блюдя,

Чаровали по-новому метаморфозы.

Словно лебедь, волнистым водила бедром,

Маслянисто у ней поясница лоснилась.

Нет, не снилось мне это.

Во взоре моем

Чистота ее светом святым прояснилась.

И назревшие гроздья грудей, и живот.

Эти нежные ангелы зла и порока.

Рвались душу мне свергнуть с хрустальных высот,

Где в покое сидела она одиноко.

Антиопины бедра и юноши грудь,

Завладевши моим ясновидящим глазом,

Новой линией жаждали вновь подчеркнуть

Стан, который так стройно вознесся над тазом.

Лампа при смерти в спальне горела одна

И покорно, как угли в печи, умирала.

Каждый раз, как огнисто вздыхала она,

Под румянами кровь озверело играла[10].

«Цветы зла», Месье! Вы зрите в корень! Вот почему я люблю читать: из-за подобного чуда.

Касательно моей теории обращения на «вы»: «теория» — слишком громко сказано. Назовем это лучше эстетикой, которую я развивала, взрослея. В том возрасте, когда начала интересоваться мужчинами, я заметила, что в обращении на «вы» есть опьяняющий шарм, некое напряжение, придающее отношениям не церемонность, как вы выразились, а скорее двусмысленность. И если какое-то время поддерживать эту бесполезную учтивость, переход на «ты» становится более ощутимым.

К тому же парадокс, связанный с обращением на «вы», отличается пикантностью: в некоторых ситуациях «вы» звучит просто непристойно. Надеюсь, я ясно выражаю свои мысли, поскольку чувствую себя немного усталой сегодня вечером…

Вопросы, которые вы поднимаете в вашем письме, довольно щекотливые. Что я видела, что познала… одновременно и много и мало. Думаю, достаточно, чтобы написать то, что вы прочли. Но слишком мало, чтобы использовать слово «киска» с первых же строк — даже если сегодня, когда мне двадцать, а не восемнадцать, как на момент публикации этой статьи, я считаю, что достигла более продвинутого уровня. Во всяком случае, я на это надеюсь. Было бы досадно так любить слова и не уметь их использовать…

Что я познала… если таков ваш вопрос, не думаю, что нужно обязательно узнать многих мужчин, чтобы писать о них. Калаферту было около шестидесяти, когда он создал «Механику женщины», и даже если он проводил немного времени в собственной кровати, я нашла у него множество недочетов, что свидетельствует о его пробелах в глубинном познании представительниц слабого пола. Например, я помню об отрывке, где одна из его героинь говорит что-то вроде: «В любом случае, если бы ты не пришел, я отдалась бы первому встречному. Главное для меня сейчас — это пенис». Однако, имея в своем возрасте кое-какой опыт (который тоже чего-то стоит), я глубоко убеждена: женщина никогда не может хотеть один лишь пенис. Мне кажется, что в женском желании, таком сложном и зависящем от случая, есть некий жизненный инстинкт, призывающий нас к нежному слиянию с мужчиной, даже, и особенно тогда, когда мы одержимы животным желанием почувствовать себя наполненной. Я хочу сказать, что мне никогда не доводилось хотеть лишь какую-то часть мужчины — пусть даже такую. И многие женщины, которых я знаю, не воспринимают пенис без торса, спины, рук, запаха и дыхания, а также слов желанного мужчины.

Поэтому писать о мужчинах в двадцать лет… наверняка я делаю множество ошибок, но я не считаю, что знания играют здесь важную роль. Дело вовсе не в знании мужчин, — познать их до конца вряд ли возможно. Главное — стремление, любовь к ним, желание погрузиться в этот мир широких ладоней и завораживающих голосов, попытаться их понять. На данный момент это мне представляется неплохим призванием.

Что я читала? Много чего. Статья, с которой вы ознакомились, думаю, была написана мною под сильным влиянием Калаферта, ставшего для меня настоящим открытием. Я нашла его в нашем подвале несколько месяцев назад, и мужское изложение мыслей мне понравилось. В ту пору я уже год встречалась с одним парнем, для него безостановочно писала, но он, к сожалению, не был способен родить ни строчки в ответ. И когда «Разврат» предложил мне эту публикацию, я решила поменять героев местами… Вы правильно догадались, у меня есть нечто общее с Люси, и эта сцена действительно имела место быть… Кстати, я хотела бы знать, что навело вас на след.

Я также прочла пару-тройку произведений Сада, но не могу назвать себя большой его поклонницей. К тому же, мне кажется, я знаю все о его творчестве, прочитав лишь «Философию в будуаре» и «Сто двадцать дней». Это здорово раздражает одного из моих друзей, который восхищается Садом… (зато он ненавидит Queen и Beatles, поэтому разве можно доверять его вкусу?).

Читала Батая, разумеется. Мне очень понравилась его «Смерть», из которой Режин Дефорж[11] сделала чудовищно скудную адаптацию. «Моя мать» произвела на меня сильное впечатление, но осталось несколько непонятных моментов: литературный стиль Батая довольно сложен.

Но больше всего меня беспокоит, что я так много говорю и еще столько всего хочу сказать. При этом я практически ничего не знаю о вас. Какая жалость. Это стоит того, чтобы выпить вместе чашечку кофе. Или бокал вина. У меня накопилась к вам масса вопросов. Признаюсь, я очарована мужчинами, которые много читают. Тем более такую литературу. Этот интерес к эротике о многом говорит. Но я оставлю дискуссию на следующий раз, если вам, конечно, есть что мне сказать. Вдруг я покажусь занудой?

Как я уже говорила — я почти всегда свободна.

Мой номер у вас есть.

(Все-таки, думаю, я не зануда. Я могу быть очень даже забавной. Мне так кажется.).

Признаюсь с легким чувством стыда, я ждал вашего письма с почти лихорадочным нетерпением. И не зря…

И все же, несмотря на вашу прелестную, впечатляющую и раннюю чувственность, я считаю, что опыт позволяет расширить границы эротического мира. Я открыл для себя эротику в литературе в десять лет с помощью Пьера Луи[12], который казался мне в то время верхом неприличия. Впоследствии я много читал, и в некоторых книгах мне встречались описания ощущений, возбуждения, эмоций, их я тогда не понимал, а понял лишь гораздо позже. Я думаю, знаю, что женщина в определенный момент, чаще всего после или во время сильного возбуждения, может желать исключительно пенис… Я слышал об этом… видел собственными глазами… даже если в другое время действительно в их мыслях присутствует торс, запахи и все, что вы так талантливо описали. Но в определенный момент это резко меняется, объектом желания становится все равно какой пенис, о чем и упоминает Калаферт.

Сад закладывает принципы, на которых впоследствии выстроятся все остальные, и его стиль не очень чувственный, что сегодня немного шокирует. Но то, о чем он говорит, фундаментально. Поскольку он рассуждает об эротизме на грани насилия.

С Батаем вы познакомились. Для теории можно почитать «Эротизм». «История глаза» великолепна… А также «Мадам Эдварда»…

Я понял, что Люси — это вы, после того, как долго и с удивлением рассматривал ваши фотографии в Facebook, улыбку, глаза, кожу.

Ответьте мне скорее.. S. Не показывайте мои письма своему дяде…

Я прижимаю пенис к твоей щеке

Его конец касается твоего уха

Медленно ласкай мою мошонку

Твой язык нежный как вода

Твой язык острый как нож

Красный как кровь

Его кончик дразнит меня

Мой пенис истекает слюной

Твой зад меня влечет

Он открывается как твой рот

Я обожаю его как небо

Я поклоняюсь ему как огню

Я пью из твоей расщелины

Раздвигаю твои голые ноги

Открываю их как книгу

И читаю там свою смерть.

Бабетта закурила только что скрученный косячок, когда я вскрикнула от неожиданности.

— Что? Что такое? — воскликнула она, бросившись ко мне.

— Я сейчас получила мерзкий стих, — выдавила я из себя, силясь улыбнуться, прочитав первые строки с отвращением, смешанным с любопытством. — Воспевающий анальный секс.

Мне не терпелось ему ответить. Бабетта, повторив стих несколько раз, сделала вывод:

— Как видишь, этот парень уже в твоей постели. Я бы даже сказала, что он предается в ней разврату.

Дорогой мой, будьте уверены, никто ничего не знает, тем более мой ангельский дядюшка…

Последние четверостишия очень красивы… Когда я вас увижу?

Я этого очень хочу, но не лучше ли будет подождать?

Подождать? Но зачем ждать? Вы хотите прислать мне другие стихи?

Есть какая-то магия в том, чтобы говорить о таких вещах, не зная друг друга… но долго я не продержусь…

— Мне нравится ваше имя. Элли. Элли, Элли, Элли.

— От вас оно звучит как красивая мантра. Впрочем, меня это не удивляет: я всегда знала, что мое имя не лишено эротизма.

— Так странно, у вас другой тон в СМС.

— Другой? Вам нравится, когда я более раскованна?

— Раскованна? Забавно… Нет, мне нравится в вас все.

— Но все же вы не спешите со мной встретиться.

— Нет, я мечтаю об этом… но мне так нравится наше общение…

— И правда, это литературное напряжение очень приятно. От него теплая волна в животе.

— Вот видите! Оно пикантно… восхитительно… Во вторник утром?

— Отличная идея — во вторник утром!

— Где мы сможем встретиться?

(Наверное, Месье не следовало мариновать меня так долго.

Или Бабетте не нужно было так рано уходить. Оставшись одна, я не могла сохранять видимость нравственности.)

— У меня есть идея, но боюсь показаться вам непристойной.

— У нас с вами все пристойно… но даже непристойность мне по душе… Так где?

— Я имею обыкновение работать в отеле, потому что дома меня все отвлекает. Поэтому, предлагая вам это, я просто приглашаю вас зайти к себе на работу. Я часто останавливаюсь в пятнадцатом округе, на улице Волонтеров.

— Запомнил… вы меня интригуете… значит, улица Волонтеров. Я вас оставляю. Пишите мне еще…

— Обязательно напишу.

— Возможно, я увижу вас во сне…

— Завтра обязательно отчитаетесь, доктор.

Дорогой мой!

Вот запоздалый ответ на один момент в вашем письме, не дающий мне покоя.

Значит, вы пытаетесь задавить мои девичьи ощущения своим мужским опытом… ладно… По-вашему, женщина может желать только пенис. С нетерпением жду момента, когда признаю вашу правоту, но пока очень сомневаюсь, что когда-нибудь смогу сказать: «Мне неважно, кому отдаться. Главное для меня сейчас — это пенис».

Может, со мной уже и случалось нечто подобное. Но, чтобы дойти до такой стадии, я должна быть в полубессознательном состоянии.

Бог мой, но как же тогда поэзия? Я с трудом могу поверить в то, что женщина может до такой степени уподобиться животному, чтобы искать только эту часть мужчины, пусть и фундаментальную.

Хотя, конечно, у меня бывали ночи, когда я ворочалась в своей постели, задыхаясь от всепоглощающего желания. Так что, может, вы и правы… возможно, тогда мне было нужно только это. К тому же как-то вечером подруга поведала мне похожую историю. В стиле Питера Пена, вы увидите, но я уверена: вы оцените ее по достоинству. Итак, дело происходит по ночам. Я говорю «по ночам», потому что их несколько. Везде темно, хоть глаз выколи, время позднее, и малышка на втором этаже, томящаяся в своей розовой девичьей спаленке, извивается на влажных простынях, не в силах уснуть, буквально распятая этой настоятельной потребностью быть наполненной мужчиной — единственным действом, превращающим девочку в женщину. Я заметила, что в подобных случаях бесполезно пытаться удовлетворить себя самой, поскольку вместо спасения получаешь дополнительную стимуляцию и, как только заканчивается оргазм, снова возвращаешься к тем же мыслям. Несколько раз я ловила себя на том, что, лежа в кровати, жду, когда кто-нибудь откроет мою дверь — все равно кто — и овладеет мною. Неважно, кто это будет, — соседский сын, вечно торчащий у окна и тщетно подстерегающий меня, водопроводчик или даже вор. Главное — это тело мужчины. Тело, руки мужчины, его властные потребности, опьяняющий и греховный запах. Я ждала его, как ждала в детстве того, когда же Питер Пен влетит в мое окно. Впрочем, история про Питера Пена довольно забавна. Не так давно я писала одному парню: «Тебе известно, что Господь придумал ночные рубашки для того, чтобы девочки не надевали под них трусиков? Думаю, именно за этим Питер Пен прилетал к Венди. Наверняка эта маленькая шлюха спала раздвинув ноги».

Вы читали эту сказку Джеймса Барри? Мне кажется, это самая красивая и грустная история на свете, повествующая одновременно о смерти детей и пробуждении детского эротизма. Поскольку я уверена: она была голой под своей ночной рубашкой… да еще этот капитан Крюк!

Я просто пытаюсь сказать: желание у девушек, вызывающее невыносимую бессонницу, трогательно тем, что оно абсолютно парадоксально и безнадежно. Я знаю мало девчонок своего возраста, которым повезло испытать настоящий оргазм в объятиях мужчины. Под «настоящим» оргазмом подразумеваю тот, который возникает от проникновения.

Не знаю, в чем причина. Может, в том, что в двадцать лет наше тело еще напоминает неисследованный континент? Или в том, что ребята нашего возраста не имеют достаточного опыта, чтобы понять наши потребности?

Как бы то ни было, удовольствие нам проще доставить себе самим. Но когда нас обуревает это почти истеричное желание секса, справиться с ним в одиночку мы не можем. Поскольку взывает к мольбе не только та часть тела. Желание, поднимающееся из глубин чрева, требует мужского присутствия, просто из чисто животного инстинкта, потому что так задумано природой, потому что физиологически мы созданы для того, чтобы цепляться за спину мужчины, который наполняет нас собой. И сможем ли мы при этом испытать оргазм, уже неважно. Так что в этом смысле вы, возможно, правы. «Главное — пенис».

Однако это непросто и почти унизительно — чувствовать себя до такой степени примитивной. Готовой пресмыкаться, умолять.

А теперь хочу вернуться к тому, о чем вы вкратце упомянули в одном из своих первых писем, — вы не помните, что говорили о своем пристрастии к Мандьяргу и Калаферту моему дяде. Зато вы рассказали о том моей матери на уик-энде в Джерси, или что-то в этом роде. И вот она голая правда: где-то полгода назад моя мать, в очередной раз застав меня с Калафертом под мышкой, воскликнула: «Не понимаю, как ты можешь это читать!». На что я ответила: это, возможно, одна из самых лучших книг в мире. И тогда она сказала мне что-то вроде такого: «Забавно, ты бы нашла общий язык с одним из коллег Филиппа».

Я:?

Мама: «Один из хирургов клиники обожает эротическую литературу».

Вот такая история. Вот кому мы на самом деле обязаны этими сообщениями, которыми обмениваемся уже несколько дней.

Разумеется, им необязательно об этом знать. Но вам это известно лучше, чем мне.

Уже половина четвертого.

Еще раз извините меня за возможные опечатки и орфографические ошибки, просто в этот час я уже себя плохо контролирую…

Когда я вас читаю, часто вздрагиваю от неожиданности… Иногда мне кажется, вы — само воплощение моего подсознания и памяти вместе взятых… Питер Пен… мое первое незабываемое эротическое переживание…

— Вчера я сначала с удовольствием проглотил все строки вашего блога… одновременно просматривая фотографии в вашем профиле Facebook… Признаюсь, это повлияло на содержание моих снов. Я жду вашего пробуждения с нетерпением… однако мне нравится представлять вас беспомощной и сладострастной, спящей в незнакомом одеянии, и от этого по телу пробегает приятная дрожь…

— Я медленно просыпаюсь — моя комната заполнена солнечным светом. Сладострастная… вы умеете подбирать слова. Да, я сладострастная, едва проснулась и жду водопроводчика.

— В этот момент я жалею, что потратил четырнадцать лет на изучение хирургии, тогда как сегодня мне с лихвой хватило бы корочки водопроводчика…

— Нет, а как же поэзия? Я не знаю ничего прекраснее, чем ваша профессия. И потом, хирург мне тоже нужен. Я умудрилась растянуть руку. Поэтому мне просто необходим ваш визит. Чтобы меня лечить, разумеется.

— Разумеется… чтобы вас лечить… А вы одна?

— Отец работает в своем кабинете… Почему вы спрашиваете? Хотели заехать?

— Невозможно удержаться… честно говоря, мои мысли полны вами… а вторник еще так далеко…

— Ожидание — это как нежные покусывания кожи живота.

— Замечательно… покусывания помогут мне исследовать вас… вы будете дрожать от нетерпения… а я принимаю больных, надеясь, что они не заметят неприличной выпуклости на моих строгих темных брюках…

— Остановитесь! Не то я раздроблю себе руку!

— Будет очень жаль, если пострадает ваша маленькая ручка, так вы не сможете расстегнуть ремень моих брюк… бесстыдно глядя мне в глаза своим светлым взором…

— Милый, я сейчас на совещании со своими друзьями журналистами. Прекратите вгонять меня в краску.

(На самом деле я окопалась в своей кровати, словно застигнутая врасплох кокетка, не зная, что ему ответить и даже не представляя себя бесстыдно глядящей ему в глаза и расстегивающей ширинку на его брюках.)

— Мне нравится вгонять вас в краску… Вы меня тоже… волнуете… сильно… Разве это плохо? А если и так, что это меняет? Я могу вам позвонить?

Этот человек на другом конце Парижа, на другом конце провода, в тысяче световых лет от меня, демонстрирует старомодную деликатность, поняв, что отпугнул меня своими непристойными речами взрослого самца. Теперь, когда я открылась ему в письмах и сообщениях, вибрирующих на его мобильном телефоне хирурга, он хочет услышать мой голос. А я буквально оглушена его жаркими комплиментами моему телу и губам, которых он никогда не видел. Я не представляю себе его голос, то, как он смеется, когда я упражняюсь в остроумии, или когда понимает, что я в очередной раз залилась краской смущения. Однако не сомневаюсь: голос у него дьявольски обворожительный, будь он низкий и глубокий или чистый и сильный. И поскольку я не знаю, как продолжать держать марку, то смотрю на его пропущенный вызов с виноватым видом девчонки, обманывающей мужчин на форуме Интернета.

Во второй половине дня я отправляюсь, поскольку мне нечем заняться, на авеню Домениль, чтобы сделать себе эпиляцию в заведении для старушек. По крайней мере, к такому выводу я пришла, увидев озадаченную физиономию косметички, после того, как заявила, что хочу сделать себе полную эпиляцию. Рядом глухо вибрировал мобильный. Частный вызов. Частный вызов. Частный вызов.

Лишившись всей своей растительности, я наконец нашла в себе силы ему ответить.

— Элли?

Я знала, что это он. Это мог быть кто угодно, но у голоса уже было имя. Замерев под солнечным потоком, в очках Wayfarer на носу, я ответила:

— Добрый день, Месье.

Я говорила вам, как хорошо дышалось в тот день? В лучах заходящего солнца фасады всех домов окрасились в оранжевый цвет. Стоя посреди улицы Дюгомье, я щелкала пальцами, робко прислушиваясь к тембру этого голоса, к глубине этого смеха. Вокруг меня люди двигались в том неторопливом ритме, который характерен лишь для лета, — не подозревая, какая интрига завязывалась здесь, прямо на их глазах.

Несмотря на легкое жжение после эпиляции, под моей одеждой пробежали странные мурашки, и, испугавшись, что Месье так или иначе догадается об этом, я перевела разговор на невинную тему. Он отвечал медленно, вежливо, даже любезно, но в какие-то моменты это звучало еще хуже, чем разговоры о сексе. Он все знал. Он считал с меня информацию, как с книги. Возможно, только из галантности делал вид, что верит в мою реакцию испуганной студентки. Понял ли он когда-нибудь, до какой степени я была ею в тот момент? До какой степени всегда была ею?

Можно назвать спонтанным лишь мой возглас удивления, который я не смогла сдержать:

— У вас такой молодой голос!

Он рассмеялся и заразил меня своим смехом, и, смутившись, я пустилась в неловкие оправдания.

— Нет, я не хотела сказать, что вы старый! Просто ваш голос кажется моложе по сравнению с… то есть, мне кажется, я ожидала услышать…

— Дряхлый голос! — закончил он со смехом.

— Нет, более низкий!

Под легкой шелковой блузкой моя спина вспотела.

— Мне уже не хватает вашего голоса…

— Когда я сказала, что у вас молодой голос, это был комплимент. У вас очень красивый голос, одновременно чистый и низкий. Молодой — но вы и сами еще молоды. Конечно, не такой, как я, — я вообще чувствую себя младенцем, особенно после того, как побывала в руках косметички.

— М-м-м-м, как мне это нравится… мои губы дрожат от нетерпения — так им хочется оказаться там…

— Прекратите присылать мне такие сообщения! Я подавилась сигаретой!

— Какие сообщения я должен прекратить присылать?

— О моей стрижке.

— Я не могу не думать об этом бугорке, покрасневшем после недавнего вмешательства.

— Вы просто дьявол во плоти. Я имела неосторожность сказать вам, что осталась без растительности, и вы тут же этим воспользовались. Наверняка вы не преминете злоупотребить моим доверием и при встрече.

— Еще как злоупотреблю… безгранично… вы почувствуете, какой я твердый… когда я прижмусь к вашей коже младенца…

— Каким ароматом вы будете пахнуть?

— Habit Rouge, Герлен. Плюс мой собственный запах.

— Вы разговариваете? Я имею в виду — во время…

— Я говорю, слушаю.

— Чудесно.

(В пять лет эквивалент утренней эрекции — это шоколадка из рождественского подарка, которая терпеливо ждет, пока ее развернут. Пятнадцать лет спустя — сообщения Месье, доводящие до инфаркта.)

— Я только что приехал в Голландию… мои мысли полны вами… Светлые пряди волос, шаловливые улыбки, подростковый лобок… я одержим вами, мадемуазель… считаю часы до нашей встречи… я не буду шуметь… тихо разденусь… мой язык прильнет к вашему спящему животику… мои любопытные руки пробегут по вашему телу… мой член лихорадочно будет искать вас… Вы притворитесь, что спите… но когда мой язык проникнет в ваши сладкие складочки… когда я слизну несколько прелестных капелек, блестящих между ваших бедер… я почувствую, как учащается ваше дыхание… ваши руки вцепятся в простыни… я вопьюсь поцелуем в вашу шею, почти вырвав у вас крик, который вы все же прибережете на тот момент, когда примете мой твердый член в свою очаровательную маленькую киску… а мои пальцы в это время будут ласкать вашу вздрагивающую попку… Мой член проникнет еще глубже… и заставит вас пробормотать непристойности… которые я даже не могу здесь написать… но я выполню все ваши просьбы… вы будете сдерживать оргазм, и это будет похоже на пытку… но в надежде на более сильный взрыв вы будете держаться до последнего… ругаться, потеряв всякий стыд… изнывая… покрывшись испариной от возбуждения… с безумным взглядом… с маленьким розовым язычком, выглядывающим из полуоткрытых губ…

— Вы получили мои ночные сообщения? Я был не слишком распущенным?

— Нет… нисколько! Может, и распущенным, но довольно пикантным. Я сейчас занята, поэтому не могу ответить вам сразу. Подождите немножко.

— Мне трудно ждать, мадемуазель… вы меня околдовали… Можно вам позвонить?

— Я в машине моего отца. Не заставляйте меня краснеть!

— Мне придется это сделать — раз вы не даете мне высказать свои мысли! Расскажите мне, какая вы будете во вторник, перед тем, как я войду в комнату… и какая у вас грудь… Я перешел в более прохладное место, чтобы мои джинсы выглядели менее… подозрительно…

— Грудь у меня маленькая. Округлая. Соски очень быстро твердеют. Но только посмотрите, как неправильно все устроено!

Из-за ее размера мужчины часто ею пренебрегают, к моему великому сожалению, — ведь маленькая грудь самая чувствительная!

— О, я не стану пренебрегать вашей грудью! Я буду ее боготворить, ласкать, целовать, мять, лизать… и возможно, даже кончу на нее.

— Это довольно необычно. Так же как и на лицо.

— Я подавился своим обедом…

— Вот что бывает с чересчур развратными людьми. Еще скажите, что я виновата.

— Расскажи, какая у тебя попка.

— Спина у меня такая выгнутая, что попа кажется большой, но я нахожу ее очень красивой. Эта часть моего тела нравится мне больше всего. Может, чуть и толстовата, зато упругая и круглая.

— О, как я хочу, чтобы вы раздвинули свою попку… стоя на четвереньках… и чтобы мой язык нежно проник в вашу маленькую дверцу… которая, дрожа, приоткроется… увлажненная слюной… всасывая меня, словно божественный вантуз… к темным глубинам вашего желания…

— Как думаешь, что можно ответить на такое сообщение?

Я протянула свой мобильный Алисе, курившей возле окна ванной комнаты.

— Да он просто грязный извращенец! — завопила она, почти бросив телефон в раковину.

— Так что мне делать? Что ответить? — спросила я, намыливаясь, не в силах найти адекватный ответ на подобное откровение.

— Что ты моешь свой божественный вантуз!

— Позвольте мне позвонить вам.

— Я сейчас в ванной.

— Как бы я хотел оказаться рядом… прижать вас животом к холодному полу ванной комнаты, лицом к кафелю… и овладеть вами…

— Теперь я точно вся мокрая. Мне так не терпится увидеть все, что мы можем сделать. Наши возможности безграничны. Если только вы не умрете раньше, подавившись обедом.

— Даже не надейтесь… все мое тело напряжено и ждет только этого… и моя душа тоже…

Я уже это говорила, но повторюсь — день тянется ужасно долго. С восьми до восьми (то есть двенадцать часов) я провела на ногах, упаковывая горшки с розами, и, получая ваши сообщения, исколола себе все руки. Итог этой пятницы первого мая: я еле стою на ногах и, переодеваясь в пижаму (подружки болтают в соседней комнате), не могу смотреть на себя в зеркало. Не знаю, как вы это сделали, но вы словно завладели моими глазами, и каждый взгляд, который я бросаю на свое тело, меня обжигает. Верните меня самой себе.