Вкус к убийству

– Уверен в том, что сосиски являются самым благородным изобретением человечества, – проговорил Генри Чендлер. – А поданные в виде бутерброда, они не только питательны, но и весьма практичны. Человек может поглощать пищу, даже не уделяя ей внимания. Он может читать, смотреть или сжимать револьвер.

Электрические часы на стене показывали пятнадцать минут пополудни и, если не считать нас с Чендлером, в конторе никого не было.

Он откусил кусок бутерброда, пожевал его и проглотил. А затем улыбнулся.

– Мистер Дэвис, вы и моя жена вели себя весьма неосторожно. Крайне неосторожно, и сейчас мне это на руку. Разумеется, я устрою все так, чтобы каждый считал будто вы сами покончили с собой. Но даже если полиция не удовлетворится подобным объяснением и заподозрит убийство, ей все же будет недоставать мотива. В сущности, нас с вами ничто не связывает, если не считать того факта, что вы наняли меня… в числе двадцати других.

Я опустил холодные пальцы на край письменного стола.

– Ваша жена все равно узнает. Она пойдет в полицию.

– В самом деле? Сомневаюсь. Женщина способна на многое ради своего любовника… когда он жив. Но если он мертв, это меняет дело. Женщины, мистер Дэвис, невероятно практичны. А кроме того, Элен может лишь подозревать, что я убил вас. Уверенности у нее не будет. И эта неопределенность, помимо всего прочего, помешает ей вспомнить дорогу в полицейский участок. Она скажет себе, причем вполне разумно, что ей ни к чему предавать огласке вашу интрижку с ней. Да и потом, не исключено, что кроме меня, найдется еще с десяток людей, которым хотелось бы отправить вас на тот свет.

В моем голосе отчетливо звучало отчаяние.

– Полиция все проверит. Она обнаружит, что вы остались здесь, тогда как все остальные ушли.

Чендлер покачал головой.

– Не думаю. Никто не знает, что я здесь. Я ушел вместе с другими, а вернулся, точно зная, что, кроме вас, в конторе никого нет. – Он чуть пожевал губами. – Мистер Дэвис, я решил, что разумнее всего будет убить вас во время обеда. Полиции труднее всего установить, кто где находился в это время. Люди кушают, снуют повсюду, ходят за покупками, а потом снова возвращаются на работу. Получается, что практически невозможно подтвердить… или опровергнуть… их утверждения относительно того, где они действительно находились. – Он снова потянулся к коричневому бумажному пакету. – Обычно я обедаю в одном из кафе неподалеку отсюда. Однако я не ил тех, кого запоминают или на отсутствие которых обращают внимание. В течение двух недель, мистер Дэвис, я дожидался той минуты, когда вы задержитесь на работе после ухода остальных. – Он улыбнулся. – И вот сегодня утром я заметил, что вы принесли свой обед в кабинет. Наверное, дела не позволили вам отлучиться на обед!

Я облизнул губы.

– Да.

Он приподнял верхнюю часть бутерброда и уставился на вынырнувшие оттуда две маленькие сосиски.

– Реакция человеческого тела бывает весьма странной. Я понимаю, что в стрессовых ситуациях – горе, страхе, гневе, – оно ощущает позывы голода. В данную минуту, мистер Дэвис, я ужасно проголодался. – Он улыбнулся. – Вам и в самом деле не хочется есть? В конце концов, этот бутерброд ваш.

Я ничего не ответил.

Чендлер утер губы бумажной салфеткой.

– На данной ступени своей эволюции человек продолжает нуждаться в пище. Вместе с тем, с точки зрения человека, отличающегося присущей мне чувствительностью, слишком много мешает гурману выдержать свои привычки. Когда передо мной лежит отбивная котлета, я прикасаюсь к ней с известной долей опасения. Известно ли вам, что стоит мне вонзить зубы в какой‑нибудь хрящ, как я испытываю настолько сильное потрясение, что не в состоянии разжать их? Он внимательно посмотрел на меня. – Вы, наверное, находите меня не вполне нормальным из‑за моей способности в подобные моменты говорить о еде? – Чендлер кивнул, словно соглашаясь с самим собой. – Я и сам не знаю, почему сию же минуту не всадил в вас пулю. Или это потому, что мне нравятся такие мгновения и я хочу продлить их? А, может, просто потому, что мне ненавистен финальный жест? – Он пожал плечами. – Но даже в том случае; если он мне действительно ненавистен, смею вас уверить, что я все же совершу этот последний шаг.

Я оторвал взгляд от бумажного пакета и перевел его на пачку сигарет, которые лежали на столе.

– Вам известно, где сейчас находится Элен?

– Вы что, хотели попрощаться? Или заставить ее отговорить меня от моего намерения? Извините, мистер Дэвис, но у вас ничего не выйдет. Элен уехала в четверг на неделю к своей сестре.

Я прикурил сигарету и глубоко затянулся.

– Мне не жаль умирать. Напротив, я нахожусь в нормальных отношениях и с миром, и с населяющими его людьми.

Он чуть наклонил голову, очевидно, не вполне понимая меня.

– Это было уже трижды, – сказал я. – Трижды… До Элен была Беатрис, а перед Беатрис – Дороти.

Он вдруг улыбнулся.

– Хотите выиграть время? Это вам не поможет, мистер Дэвис. Я запер наружную дверь в коридоре. Если кто‑то вернется раньше часа – в чем я лично сильно сомневаюсь, – ему все равно не войти сюда. Если же он проявит настойчивость и будет стучать, я попросту пристрелю вас, а сам скроюсь через черный ход.

Мои пальцы на крышке стола даже вспотели.

– Любовь и ненависть всегда ходят рядом, Чендлер, и мне доказать это проще других. Когда я люблю – или ненавижу – я действую до конца. – Я посмотрел на свою сигарету.

– Я любил Дороти и был уверен в ее взаимности. Мы собирались пожениться. Во всяком случае, я подразумевал это. И готовился. Но в последний момент она заявила мне, что не любит меня. И никогда не любила.

Чендлер улыбнулся и снова вонзил зубы в бутерброд.

Какое‑то мгновение я вслушивался в шум транспорта за окном.

– Она не могла принадлежать мне, но и никому другому тоже. – Я посмотрел на Чендлера. – И я убил ее.

Он моргнул и уставился на меня.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– А вам‑то сейчас какая разница? – Я снова затянулся. – Я убил ее, но моей ненависти было недостаточно. Вы меня поняли, Чендлер? Недостаточно. Я ненавидел ее. Ненавидел по‑настоящему. – Я затушил сигарету и заговорил совершенно спокойно. – Я купил нож и слесарную ножовку. И когда прикинул, что насовал в мешок достаточно камней, сбросил его в реку.

Чендлер побледнел.

Я посмотрел на окурок в пепельнице.

– А двумя годами позже я повстречал Беатрис. Она была замужем, однако мы продолжали встречаться. Шесть месяцев. Мне казалось, что она любит меня так же как и я ее. Но когда я предложил ей развестись со своим мужем… и прийти ко мне… она рассмеялась. Рассмеялась!

Чендлер отступил на шаг.

Я ощущал, как пот струился у меня по лицу.

– На сей раз нож и ножовка меня уже не устраивали. Они не подходили для выполнения задуманного мною. – Я чуть подался вперед. – Была ночь, когда я отволок мешок к животным. Лунная ночь. А я стоял и смотрел, как они вгрызаются, разрывают плоть, дожидаясь каждый своей очереди.

У Чендлера расширились глаза.

Я медленно поднялся. Прикоснулся к бутерброду, который он оставил на краю стола, потом приподнял краешек верхнего куска хлеба. И улыбнулся.

– Соленая ветчина, Чендлер, – проговорил я, – поступает сюда в маленьких картонных коробках. Вы знали об этом? В маленьких картонных коробках: пятьдесят упаковок по восемьдесят восемь центов каждая.

Я положил бутерброд на место.

– А вам известно, что услуги набивщика сосисок стоят тридцать пять долларов?

Я посмотрел мимо него и улыбнулся.

– Сначала вам надо определить, где хорошее мясо, где – так себе, где жир, а где хрящи, потом отделить мясо от костей, а потом нарезать на соответствующие куски.

Я встретился с ним взглядом.

– Твоя жена, Чендлер, и не собиралась покидать тебя. А со мной она просто играла. Я любил ее и одновременно ненавидел. Больше, чем кого‑либо на земле. И я вспомнил кошек, вспомнил, как они наслаждались каждым кусочком…

Я посмотрел в наполненные ужасом глаза Чендлера.

– Ну и где, по‑твоему, сейчас Элен?

Затем протянул ему полусъеденный бутерброд.

После похорон я помог Элен пройти к машине. Когда мы остались одни, она повернулась ко мне.

– Я уверена, что Генри даже не догадывался о наших отношениях. Ума не приложу, зачем ему понадобилось кончать с собой, да еще в собственном кабинете.

Перевод: Вяч. Акимов