Камбрия, Брайанбэрроу. Тим без возражений согласился отправиться в школу, потому что Кавех собрался отвезти его туда

Тим без возражений согласился отправиться в школу, потому что Кавех собрался отвезти его туда. Это был единственный способ остаться с Кавехом наедине. А Тим хотел остаться наедине с этим парнем, потому что иначе им не удалось бы перемолвиться словечком втайне, так как Грейси постоянно болталась рядом. А уж ей точно незачем было слышать о том, что Кавех строит планы на будущее вместе с женой, родителями и фермой Брайан‑Бек, поскольку теперь исчезла раздражающая помеха в виде некоего Крессуэлла.

Поэтому Тим весьма удивил Кавеха, вовремя поднявшись из постели и быстро собравшись. Он также помог Грейси, приготовив ей завтрак, а также сэндвич с тунцом и сладкую кукурузу, которые он уложил в её коробку для обеда вместе с яблоком, пакетом хрустящего картофеля и бананом. Грейси поблагодарила его с достоинством, давшим Тиму понять, что сестрёнка продолжает горевать по Бёлле, так что Тим, вместо того чтобы тоже позавтракать, отправился в сад и выкопал коробку с куклой, а потом засунул сломанную игрушку в свой рюкзак, чтобы потом отвезти её в Уиндермир и отдать в ремонт. Тим снова закопал гробик и разровнял землю, чтобы всё осталось в таком виде, какой придала могиле Грейси после похорон куклы. После этого он вернулся в дом и успел ещё проглотить тост с джемом до того, как они выехали.

Тим ни слова не сказал Кавеху, пока в машине была Грейси. Он подождал, пока девочка выйдет у своей начальной школы в Кросуэйте и они поедут дальше.

Тогда Тим прислонился к дверце и стал рассматривать Кавеха. В голове у него упорно возникала картина того, как Кавех и его отец в полутёмной спальне… Только это была не воображаемая картина, а реальное воспоминание, потому что Тим видел всё это сквозь щель в неплотно прикрытой двери, и он был свидетелем момента экстаза, когда его отец, задыхаясь, хрипло бормотал: «Ох, боже, да…» От этого Тима не на шутку тошнило, его переполняли отвращение, ненависть и ужас. Но также эта картина затрагивала в нём и ещё что‑то, неожиданное и непонятное, и Тим был вынужден признаться себе, что в нём на мгновение вскипела кровь… А потому после он схватил свой перочинный нож и порезал себе руку, а потом облил рану уксусом, чтобы смыть горячую греховную кровь…

А вот теперь, сидя в машине, Тим обратил внимание на то, что Кавех молод и хорош собой. Извращенец вроде его отца вполне мог отчаянно влюбиться в такого. Даже в том случае, если, как то выяснилось, сам Кавех вовсе не был настолько уж извращён.

Кавех посмотрел на Тима, когда они направлялись к Уинстеру. В конце концов, ненависть и гадливость наполняли воздух, их кто угодно мог ощутить. Кавех с лёгким беспокойством произнёс:

– Хорошо, что ты сегодня едешь в школу, Тим. Твой отец был бы доволен.

– Мой отец умер, – ответил Тим.

Кавех промолчал. Он лишь бросил на Тима ещё один взгляд, но дорога здесь была узкой и извилистой, так что Кавеху приходилось быть внимательным, и он не мог позволить себе больше, чем один внимательный взгляд, который, как прекрасно знал Тим, был попыткой оценить его чувства.

– Что очень даже улучшает твоё положение, – добавил Тим.

– Что? – откликнулся Кавех.

– Смерть папы. Тебе это очень даже на пользу.

И тут Кавех удивил его. Он резко повернул машину на придорожную площадку и остановил, не подав сигнала. Движение утром было сильным. Кто‑то из проезжавших мимо резко просигналил и покрутил пальцем у виска, но Кавех то ли не заметил этого, то ли ему было наплевать.

– О чём ты говоришь? – спросил Кавех.

– Это ты о смерти папы и о пользе?

– Именно об этом. Что ты хотел этим сказать?

Тим отвернулся и уставился в окно. Правда, смотреть там было особо не на что. Рядом с машиной высилась каменная стенка, из которой торчали папоротники, словно плюмаж на дамской шляпке. Наверное, по другую сторону стены бродили овцы, но их Тиму не было видно. Он видел только склон холма вдали да дымную корону облака над ним.

– Я задал тебе вопрос, – сказал Кавех. – Ответь, пожалуйста.

– Я не обязан отвечать на вопросы, – возразил Тим. – Ни на твои, ни на чьи‑то ещё.

– Но ты выдвигаешь обвинение. Именно так. Ты пытаешься сделать вид, что ничего подобного ты не говоришь, однако это бессмысленно. Так что почему бы не объяснить, что ты имеешь в виду?

– А почему бы тебе просто не поехать дальше?

– Потому что я не обязан этого делать.

Тим давно желал столкновения, но теперь он уже не был уверен в том, что ему действительно этого хотелось. Он сидел в машине наедине с человеком, ради которого отец разрушил их семью, и разве в этом не крылась некая угроза? Ведь если Кавех Мехран был способен явиться на день рождения Тима и выложить перед всеми чудовищные факты, как кучу козырей в карточной игре, то разве не следовало ожидать, что он способен и на большее?

Нет. Тим твердил себе, что ему незачем бояться, потому что если кому‑то и следовало бы бояться, так это как раз Кавеху Мехрану. Лгуну, мошеннику, мерзавцу, и так далее, и так далее.

– Так когда же свадьба, Кавех? – спросил Тим. – И что ты намерен сказать своей невесте? Как она вообще впишется в твой особый мир? И не потому ли ты хочешь избавиться от меня и Грейси? Не думаю, что ты пригласишь нас на венчание. Это было бы уж слишком. Грейси в роли подружки невесты, а?

Кавех промолчал. Тим решил, что пусть уж лучше тот немного подумает, чем просто говорить, что его дела Тима не касаются. Наверное, Кавех пытался угадать, откуда Тиму стало всё это известно.

Тим добавил:

– А ты уже сообщил новости маме? Позволь сказать, что это не слишком её обрадует.

Что не на шутку удивило Тима, так это чувства, охватившие его в то время, пока он выкладывал всё Кавеху. Нечто непонятное переполнило его, и Тиму захотелось сделать что‑то такое, что прогнало бы странные ощущения, но он даже названия этому чувству подобрать не мог, да и не хотел. Ему была ненавистна такая вот реакция на поступки других людей. Тиму хотелось стать похожим на лист стекла, с которого всё скатывается, как дождевые капли, но он таким не был, он не умел справляться с собой и не знал, научится ли когда‑нибудь… И это понимание было таким же тяжёлым, как само ощущение. Это выглядело как некое проклятие: вечный ад зависимости от чьей‑то милости, и это притом, что никто не проявлял к нему милосердия…

– Но вы с Грейси должны жить с матерью, – сказал Кавех, выбирая наиболее безопасное направление разговора. – Я был рад тому, что вы живёте со мной. Я и впредь был бы этому рад, но…

– Но твою жену это может совсем даже не обрадовать, – оскалился Тим. – Да ещё и твои родители, так что, думаю, в доме станет довольно тесно, а? И ведь надо же, как всё отлично для тебя складывается! Как будто ты давно это запланировал.

Кавех сидел совершенно неподвижно. Только его губы шевелились. Они произнесли несколько слов, и это снова был вопрос:

– Но о чём всё‑таки ты говоришь?

За этими словами слышалось нечто неожиданное, похожее на гнев, но это было больше, чем просто гнев. Тим сразу подумал о том, что из гнева может родиться опасность, и о том, на что способны люди, когда ими овладевает ярость, люди вроде Кавеха… Но ему было наплевать на это. Пусть этот тип делает что угодно, что от этого изменится? Он уже сделал всё, что мог, хуже не будет.

– Я говорю о том, – начал Тим, – что ты собираешься жениться. Ты, полагаю, решил, что получил всё то, чего хотел, получил от человека, от которого с самого начала и рассчитывал получить, и теперь готов двигаться дальше. Ты рассудил, что ферма – хорошая плата за то, что тебе пришлось делать, так что теперь можно привезти сюда жену и обзавестись детишками. Вот только я торчу здесь некстати, это проблема, ведь я могу сказать кое‑что и твоей жене, и твоим родителям. Ну, например: «А как теперь у тебя обстоят дела с парнями, Кавех? И как насчёт тебя и моего отца? Почему ты поменял его на женщину, а? Не можешь найти подходящую задницу?»

– Ты просто не понимаешь, о чём говоришь, – ответил Кавех. Он оглянулся через плечо на мчавшиеся по дороге машины и дал им понять, что намерен влиться в общий поток.

– Я говорю о том, что ты выманил у моего отца, – резко произнёс Тим. – Ты это выманивал ночь за ночью. Думаешь, нашлась бы женщина, которая захотела бы выйти за тебя, если бы знала, что ты собой представляешь?

– Ночь за ночью, – нахмурившись, повторил Кавех. – Выманивал у твоего отца. Да о чём ты говоришь, Тим?

Он тронул машину с места, чтобы выехать с площадки.

Тим протянул руку и повернул ключ, вырубая мотор.

– О том, что ты трахался с моим отцом! – выкрикнул он. – Вот о чём я говорю!

Кавех буквально разинул рот.

– Трахался… Ты что, свихнулся? Что это ты такое придумал? Что твой отец и я… – Кавех повернулся на сиденье, как будто намереваясь устроиться поудобнее для серьёзного разговора с Тимом, и продолжил: – Твой отец был мне очень дорог, Тим, дорог, как самый близкий друг. Я высоко ценил его, и мы любили друг друга как близкие друзья. Но если ты думаешь, что между нами могло быть нечто большее… Что он и я могли… Так ты решил, что мы были гомосексуальными любовниками? Да с чего вдруг у тебя возникла такая мысль? Да, я занимал комнату в его доме, но лишь как квартирант. И ты это знал.

Тим во все глаза уставился на мужчину. Лицо Кавеха было абсолютно серьёзным. Он лгал так безмятежно, с такой лёгкостью, что Тим на какое‑то мгновение почти поверил, что всё вокруг, включая и его самого, самым глупым образом ошибались насчёт Кавеха и отца и что на самом деле ничего такого не было… Вот только Тим в тот вечер собственными ушами слышал, как отец заявил жене и детям: он любит Кавеха и уходит к нему. И ещё Тим видел их вместе. Так что правда была ему отлично известна.

– Я вас видел, подсматривал, – сказал он. – Дверь была плохо закрыта. А ты и не знал, да? Это немножко меняет дело правда? Ты стоял на локтях и коленях, а отец… ну, в общем, я всё видел. Понял? Я за вами наблюдал!

Кавех на мгновение отвернулся. Потом вздохнул. Тим решил, что тот собирается сказать что‑нибудь насчёт того, что сожалеет о том, что его застукали, и что Тим должен помалкивать обо всём при его родных… Но Кавех, похоже, был просто битком набит сюрпризами. И тут же выдал Тиму очередной из них. Он сказал:

– У меня в твоём возрасте тоже случались такие сны. Всё кажется таким реальным, правда? Это ещё называют снами наяву. Они бывают в тот момент, когда твоё тело пробуждается, переходит из состояния сна к бодрствованию, и люди думают, что видели всё это на самом деле. И верят в то, что их похитили пришельцы, что кто‑то был в их спальне, что они вступали в сексуальные отношения с кем‑то из родителей или с учителями, и так далее, и тому подобное. Но всё это время они просто спали. И ты, конечно, просто спал, когда думал, что видишь нечто странное, происходящее между твоим отцом и мной.

Тим вытаращил глаза. Он уже облизнул губы, собираясь ответить Кавеху, но тот его опередил.

– А то, что тебе приснилось именно такое, естественно в твоём возрасте, Тим, это всего лишь процесс полового созревания. В четырнадцать лет мальчиков просто переполняют гормоны и новые желания. Это потому, что твоё тело меняется. Оно будет часто желать секса. И у тебя будут случаться эякуляции. И это может смущать и вызывать растерянность, если мальчику не объяснят, что это совершенно нормально. Отец ведь говорил с тобой об этом, да? Он должен был это сделать. Или твоя мать.

У Тима перехватило дыхание, и не только в лёгких, но и в мозгу, прямо в центре всего его существа, потому что он ведь знал, о чём говорил, и знал, что Кавех пытается всё извратить… Он пробормотал:

– Ты просто долбаный врун!

И тут же, к своему ужасу, почувствовал, как на его глазах вскипают слёзы, и чёрт его знает, как Кавех мог их истолковать… И ещё Тим увидел, что игра закончена, и какой бы ход он ни сделал теперь, это не будет иметь значения, и никакие угрозы насчёт того, что он мог бы рассказать родителям Кавеха и его предполагаемой жене, не имеют смысла, потому что всё тут же обернётся против него самого.

А кроме него, никто не расскажет этим людям правду о Кавехе. Это просто никому не нужно, да даже если бы кому‑то и понадобилось, всё равно у родных Кавеха не будет причин верить чужаку, что‑то говорящему без малейших доказательств. К тому же Кавех оказался фантастически ловким лгуном, надо же… И ловким жуликом, который потрясающе умеет передёргивать карты. Тим мог сколько угодно говорить правду, он мог кричать, ругаться, доказывать… Кавех знал, как превратить в ничто все его слова.

Конечно, Кавех тут же заявил бы, и очень печально и серьёзно, что юного Тима винить не следует. И незачем беспокоиться из‑за того, что он говорит и делает. Он ведь не зря посещает специальную школу, знаете ли, – для детей, перенёсших разного рода психологические или физические травмы. Он иногда начинает творить странные вещи… Разорвал в клочья любимую куклу своей сестрёнки, например, а как‑то раз попытался убить уток в деревенском ручье…

И всё, конечно же, ему поверят. Прежде всего потому, что люди всегда верят в то, во что им хочется и необходимо верить. И ещё потому, что каждое его слово будет чистой правдой. Как будто Кавех заранее рассчитал всю эту игру, как будто он предвидел каждый ход – с того самого момента, как положил глаз на отца Тима.

Мальчик протянул руку к ручке, схватил свой рюкзак и рывком распахнул дверцу машины.

– Что ты делаешь? – резко спросил Кавех. – Тебе нужно в школу!

– А тебе нужно в ад! – рявкнул Тим.

Он выскочил из машины и с грохотом захлопнул дверцу.

Лондон, корпус «Виктория»

Барбара Хейверс быстро поняла, что Рауль Монтенегро представлял собой отнюдь не тупиковую линию поиска. Час или чуть больше она проверяла разные связи этого имени. И без труда собрала целую стопку статей об этом типе, так что даже постаралась провести хоть какой‑то отбор. Всё было на испанском, но в статьях хватало слов, похожих на английские, так что Барбара разобралась: Монтенегро представлял собой большую шишку, и он имел какое‑то отношение к добыче газа в Мексике. Из этого Барбара сделала вывод, что Алатея Файрклог, она же Алатея Васкес дель Торрес, каким‑то образом перебралась из Аргентины в Мексику, по не совсем понятным причинам. То ли она жила до этого в каком‑то неведомом Барбаре городке, то ли, что было больше похоже на правду (учитывая реакцию женщины из Аргентины, с которой разговаривала Барбара), она исчезла из городка под названием Санта‑Мария‑де‑ла‑Крус‑де‑лос‑Анджелес, или как там его. А там, вероятно, она была членом огромной семьи мэра, то ли племянницей, то ли кузиной, то ли – что было в равной мере возможно и даже, пожалуй, наиболее вероятно – женой одного из его пяти сыновей. По крайней мере, это объяснило бы многочисленные взволнованные quiens и dondes, которые Барбара слышала в трубке телефона, когда ей наконец удалось дозвониться до дома мэра. А если Алатея сбежала от одного из сыновей мэра, упомянутый сын вполне мог захотеть узнать, куда она отправилась. В особенности, решила Барбара, если они до сих пор были официально женаты.

Конечно, всё это всего лишь предположения. Барбаре нужен был Ажар, чтобы свести её с кем‑нибудь, знающим испанский язык, кто перевёл бы отобранные Барбарой статьи, а от Ажара до сих пор вестей не поступало. Поэтому она продолжила сражение с мировой паутиной.

В результате Барбара узнала ещё и то, что Рауль Монтенегро буквально купался в молоденьких телах. Она почерпнула это из электронной версии журнала «Хола!», материнского издания, от которого происходил журнал «Хелло». Эти два журнала были одинаковы в своей привязанности к глянцевым фотографиям торжеств самого разного рода, на которых сверкало такое количество белоснежных зубов, что хотелось надеть солнечные очки, и где все присутствующие были одеты в дизайнерские наряды и позировали либо на фоне собственных дворцов, либо – если они жили слишком скромно, на взгляд читателей журналов, – в безумно дорогих отелях. Разница была только в объектах внимания, потому что, если не считать киноактёров и членов разных европейских королевских семей, «Хола!» в основном предпочитал обитателей испаноязычных стран и самой Испании. Последняя упоминалась чаще всего. Но и Мексику не обошли вниманием, и Барбара нашла фотографии Рауля Монтенегро, с его устрашающим носом, – он красовался в собственном поместье, которое, судя по всему, находилось где‑то на побережье, и там росло множество пальм и прочей разноцветной красоты, а в бассейне бултыхались половозрелые девушки и юноши. Ещё Монтенегро был снят у штурвала собственной яхты, а юноши из команды создавали фон, приняв красивые позы; на них были узкие белые брюки и такие же облегающие голубые футболки. Глядя на всё это, Барбара пришла к выводу, что Раулю Монтенегро нравится окружать себя молодыми красивыми людьми, и красота во всех случаях была воистину выдающейся. «И откуда только берутся все эти сногсшибательно красивые люди?» – думала Барбара, рассматривая снимки. Ей никогда не приходилось видеть в одном месте такое количество безупречных загорелых тел и удивительных лиц… ну, разве что на пробах в Голливуде. И тут у неё естественным образом родилась мысль о том, не явились ли все эти ребята действительно на какой‑то просмотр или прослушивание. А если нет, то их привлёк зов денег. Деньги ведь всегда поют, как сирены. А Рауль Монтенегро, судя по всему, имел этого добра несчитано.

Однако самым интересным показалось Барбаре то, что на страницах «Хола!» она так и не увидела Алатею Файрклог, со всем списком её имён. Барбара посмотрела на дату выхода журнала, сравнила её с датой выхода статьи, сопровождавшейся фотографией Алатеи рядом с Монтенегро. Журнал вышел раньше, чем статья с фото, и Барбара призадумалась, не мог ли Монтенегро изменить свои привычки, когда ему досталась Алатея. В конце концов, та выглядела как женщина, которой позволено диктовать условия. «Ты хочешь получить меня? Тогда избавься от всех остальных. А иначе, поверь, я и шагу в твою сторону не сделаю».

А это снова вернуло мысли Барбары к ситуации в Санта‑Марии‑де‑ла‑Крус и так далее, в чём бы эта ситуация ни состояла. В этом необходимо был разобраться, поэтому Барбара распечатала статью из «Хола!» и вернулась к мэру Санта‑Марии‑и‑так‑далее Эстебану Вега де Васкес. «Расскажи мне свою историю, приятель, – думала она. – Признайся во всём, мне нужно это знать!»