Камбрия, Брайанбэрроу. Ян Крессуэлл накрывал стол на двоих, когда его друг вернулся домой

Ян Крессуэлл накрывал стол на двоих, когда его друг вернулся домой. Сам он возвратился с работы рано, думая о романтическом вечере. Купил барашка, который теперь стоял в духовке, укрытый душистым одеялом сухарных крошек, и приготовил свежие овощи и салат. Откупорил вино, протёр бокалы и передвинул к камину два кресла и старый дубовый шахматный столик из угла комнаты. Было не настолько холодно, чтобы разжигать уголь, хотя в древнем особняке всегда была довольно промозглая атмосфера, – и Ян просто зажёг несколько свечей и прикрепил их к железной решётке камина, а потом зажёг ещё две и поставил их на стол. Пока он занимался этим, до него донёсся звук открывшейся кухонной двери; потом он услышал, как Кав бросил ключи в потрескавшийся горшок, стоявший на скамье у окна. Через мгновение ботинки Кава простучали по каменному полу кухни, и скрип дверок старого буфета вызвал у Яна улыбку. Сегодня была очередь Кава готовить ужин, а не его, и Кава ожидал первый сюрприз.

– Ян?

Теперь шаги направлялись от кухни через холл. Ян нарочно оставил дверь гостиной приоткрытой и теперь громко сказал:

– Я здесь!

И стал ждать.

Кав остановился в дверях. Он перевёл взгляд с Яна на стол со свечами, посмотрел на камин и горевшие там свечи, снова глянул на Яна… Его глаза скользнули от лица Яна к его одежде и немного задержались именно там, где и хотелось бы Яну. Но после напряжённого момента, который в прошлом закончился бы тем, что они тут же очутились бы в спальне, Кав сказал:

– Мне сегодня пришлось работать вместе с парнями. У нас рабочих рук не хватает. Так что я ужасно грязный. Надо принять душ и переодеться.

И, не добавив больше ни слова, он вышел из комнаты.

Этого было достаточно для Яна, чтобы понять: его любовник знал, что предвещала увиденная им сцена. Этого было достаточно и для того, чтобы сообщить Яну, в каком направлении пойдёт, как обычно, их разговор. Подобного сигнала от Кавеха прежде было бы довольно, чтобы привести Яна в состояние растерянности, но сегодня вечером он решил, что этого не будет. Три года скрытности и один год откровенности научили его ценить ту жизнь, для которой он был предназначен.

Прошло полчаса, прежде чем Кавех присоединился к нему, и, несмотря на то, что мясо уже десять минут как было извлечено из духовки, а овощи уже вот‑вот должны были превратиться в настоящее кулинарное разочарование, Ян был полон решимости не переполняться обидой к тому моменту, когда его друг вернётся. Он разлил вино – по сорок фунтов за бутылку, хотя, учитывая обстоятельства, это не имело значения, – и кивком показал на бокалы. Подняв свой, сказал:

– Это недурное бордо, – и подождал, пока Кав присоединится к нему.

Ясно же, думал Ян, что видит Кавех: друг собирается произнести тост, иначе зачем бы он стоял вот так, с бокалом в поднятой руке и с выжидательной улыбкой на губах?

Кав снова посмотрел на стол. И сказал:

– Два прибора? Она тебе звонила или как?

– Я ей позвонил. – Ян опустил свой бокал.

– И что?

– Я попросил ещё один вечер.

– И она согласилась?

– На этот раз – да. Разве ты не хочешь выпить вина, Кав? Я купил его в Уиндермире. В том винном магазинчике, где мы были в прошлый…

– Я перекинулся словечком с этим проклятым стариной Джорджем. – Кав чуть наклонил голову в сторону дороги у дома. – Он меня поймал, когда я возвращался. Опять жалуется на отопление. Сказал, что имеет право на центральное отопление. Так и сказал – «имею право».

– У него же целая гора угля. Почему он не топит им, если в коттедже слишком холодно?

– Говорит, что не желает топить углём. Хочет паровое отопление. Говорит, если у него такого нет, будет искать другой выход.

– Но когда он жил здесь, у него ведь не было парового отопления, чёрт побери!

– Зато у него был целый дом. Думаю, он смотрит на это как на некую компенсацию.

– Ну, ему придётся научиться как‑то справляться, а если не может, то придётся поискать другую ферму для аренды. В любом случае я не хочу тратить весь вечер на разговоры о жалобах Джорджа Коули. Эта ферма продавалась. Мы её купили. А он не стал покупать. Всё, кончено.

– Ты её купил.

– Технические детали значения не имеют, я надеюсь, если речь идёт о нас. Она ни твоя, ни моя. Нет меня, нет тебя. Есть только мы.

Ян взял второй бокал и протянул Каву. Тот мгновение‑другое колебался, потом взял вино.

– Боже, как я тебя хочу, – сказал Ян. И добавил с улыбкой: – Хочешь знать, как именно?

– Хмм… Нет. Пусть всё идёт как идёт.

– Ублюдок.

– Я думал, как раз это тебе и нравится, Ян.

– Наконец‑то ты улыбнулся, первый раз после того, как вошёл в дом. Трудный был день?

– Не то чтобы очень, – ответил Кав. – Просто много работы и мало помощников. А ты?..

– Нет.

Они оба сделали по глотку, глядя в глаза друг другу. Кав опять улыбнулся. Ян шагнул к нему. Кав отшатнулся. Он попытался сделать вид, что его внимание привлёк блеск столового серебра или низкая ваза с цветами на столе, но это не обмануло Яна. И при виде реакции Кава он подумал точно то же, что подумал бы любой мужчина, если бы он был на двенадцать лет старше любовника и был готов отдать всё, лишь бы не расставаться с ним.

В свои двадцать восемь лет Кавех мог привести множество причин, объясняющих, почему он не готов осесть на месте. Но Ян не был готов их услышать, потому что знал: только одна из них была правдой. И эта правда представляла собой некую форму лицемерия, притворства, – а притворство было главным моментом всех тех споров, что происходили между ними за последний год.

– Помнишь, что за день сегодня? – спросил Ян, снова поднимая свой бокал.

Кав кивнул, но вид у него стал огорчённым.

– День, когда мы встретились. Я забыл. Наверное, слишком многое происходит в Айрелет‑холле. Но сейчас… – Он показал на стол. Ян понял, что друг имеет в виду не только сервировку, но и хлопоты, которые достались Яну. – Когда я увидел всё это, я вспомнил. И почувствовал себя так паршиво… Я‑то ничего для тебя не приготовил.

– О… это неважно, – ответил Ян. – То, что мне нужно, недалеко спрятано, и ты можешь мне это дать.

– Ты уже это получил, разве не так?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Кавех подошёл к окну и резким движением раздвинул плотно закрытые занавеси, как будто желая проверить, угас ли уже дневной свет, но Ян знал, что он просто пытается сформулировать то, что хочет сказать, и что при мысли о том, что он готовится произнести то, чего Ян не хочет слышать, у него начинает гудеть в голове; у самого Яна потемнело в глазах. И он с силой моргнул, когда Кавех наконец заговорил.

– Если мы распишемся в книге регистрации, это не придаст нашим отношениям больше официальности, чем уже в них есть.

– Ерунда, – возразил Ян. – Дело не просто в официальности или открытости. Дело в законности. Это даст нам положение в обществе, и, что куда более важно, мы скажем всему миру…

– Нам не нужно такое положение. Мы уже имеем его как состоявшиеся личности.

– …и что куда более важно, – повторил Ян, – мы скажем всему миру…

– Вот‑вот, в том‑то и дело, – резко перебил его Кавех. – Мир, Ян. Подумай об этом. Весь мир. И всё в нём.

Ян аккуратно поставил свой бокал на стол. Он знал, что ему следовало бы разрезать мясо, потом разложить по тарелкам овощи, сесть, поужинать и оставить всё как есть. Подняться наверх, в спальню… Но именно в этот вечер, именно в этот, он не мог заставить себя сделать всё это; он мог только сказать то, что уже раз десять, если не больше, говорил своему партнёру и чего поклялся не говорить сегодня:

– Ты попросил меня не скрываться больше, и я это сделал. Ради тебя. Не ради себя, потому что для меня это не имеет значения, да если бы и имело… слишком многие люди вовлечены в это, и то, что я сделал – ради тебя, – для них всё равно что нож в горло. Но мне было радостно, потому что ты этого хотел, и я наконец осознал…

– Я знаю всё это.

– Ты сказал, что мы скрывались три года и что этого довольно. Ты сказал: «Решай сегодня». Ты сказал это перед всеми, Кав, и я всё решил прямо перед ними. И ушёл. С тобой. Ты хотя бы представляешь…

– Конечно, представляю. Ты что, думаешь, я каменный? Я чёрт знает как понимаю… Но мы ведь сейчас говорим не о том, чтобы просто жить вместе, так? Мы говорим об официальном браке. И ещё мы говорим о моих родителях.

– Люди ко всему привыкают, – сказал Ян. – Именно это ты мне говорил.

– Люди. Да. Другие люди. Другие привыкнут. Но не они. Мы ведь уже проходили через это. В моей культуре… в их культуре…

– Вы теперь часть другой культуры. Все вы.

– Нет, это совсем другое. Человек не может просто сбежать в чужую страну, принять однажды вечером волшебную пилюлю и утром проснуться с совершенно другой системой ценностей. Такого не бывает. И поскольку я единственный сын – единственный ребёнок, чёрт побери… я должен… Ох, боже, Ян, да ты же сам всё прекрасно знаешь. Почему ты не можешь быть счастлив с тем, что мы уже имеем? Принять всё так, как оно есть?

– Потому что всё это стало ложью. Ты не мой квартирант, я не домовладелец. Неужели ты думаешь, они вечно будут в это верить?

– Они верят в то, что я им говорю, – возразил Кав. – Я живу здесь, они живут там. Всем хорошо, и так будет продолжаться. Случись что‑то другое – и они не поймут. Им вообще незачем знать.

– А что они могут сделать? Будут снова предлагать тебе иранских девочек для женитьбы? Таких, которые страстно желали бы подарить твоим родителям внуков?

– Этого не будет.

– Это уже есть. Со сколькими они уже тебя познакомили? С десятком? Больше? И в какой момент ты уступишь, не сможешь больше выдерживать их давление и начнёшь так сильно осознавать свой долг, что сделаешь то, чего от тебя ожидают? И что дальше? Одна жизнь здесь, другая – в Манчестере, и там будет она – кем бы она ни была, – ожидающая деток, а здесь буду я, и… чёрт побери, посмотри на меня!

Яну хотелось перевернуть стол, чтобы вся сервировка разлетелась по полу. Что‑то набухало у него внутри, и он понимал, что взрыв не заставит себя ждать. Он направился к двери, чтобы выйти в коридор, оттуда – в кухню и из кухни – вон из дома.

Голос Кавеха прозвучал довольно резко, когда он спросил:

– Куда ты собрался?

– На воздух. К озеру. Куда угодно. Не знаю. Мне просто необходимо выйти.

– Погоди, Ян… Не надо так! То, что у нас есть…

– То, что у нас есть, – ничто.

– Неправда. Вернись, и я тебе покажу…

Но Ян слишком хорошо знал, куда это заведёт, куда всегда заводило это «покажу»; просто сейчас он искал совсем другого. И Ян вышел из дома, даже не оглянувшись.