Кошоне и Оллария

Для капитана Арамоны не было бо́льшего праздника, чем день рождения тещи. Теща зятя ненавидела, хоть его и нашел ее бывший любовник, и Арамона был избавлен от визитов к вздорной старухе. Луиза с детьми уезжала, а бравый капитан ударялся в разгул, хоть и с оглядкой. Кошоне – город маленький, все у всех на виду, а у подруг Луизы, даром, что все страшны, как смертный грех, словно бы по дюжине глаз и ушей, а носы, что у гончих. Хорошему человеку ни выпить, как следует, ни девку потискать – сразу учуют, служанок же Луиза вечно набирала таких, что и через порог не отплюешься. И все равно Арнольд, воспользовавшись отсутствием супруги, неплохо погулял с одной вдовушкой со Скобяной улицы.

Две недели пролетели, как один день, завтра к вечеру Луиза должна была вернуться, и Арнольд не сомневался, что ей тут же донесут про Жавотту, ну да семь бед, один ответ! Скоро он вернется в Лаик, и на полгода прости‑прощай семейная жизнь со всеми ее пышками и шишками. На этот раз унаров будет больше, но, слава Создателю, обойдется без герцогов. Арамона не собирался повторять прошлогодних ошибок, если пронесло один раз, это не значит, что повезет и другой, придется быть поосторожней. И там, и здесь.

Перед приездом супруги Арамона поставил на уши всю наличную прислугу, проверяя каждую кастрюлю и каждую перину. Луиза обожает совать нос во все горшки, пусть убедится, что хозяйство без нее содержалось отменно. Главное – первый вечер и особенно ночь. Если все пройдет ладком, то доносы от подружек будут не так уж и страшны. Он скажет, что уродины на него клевещут со зла. Он, как верный муж и ценитель женской красоты, ни на одну из них даже не взглянул, вот они и взбесились.

Арнольд не исключал, что ревнивая Луиза может выехать пораньше и нагрянуть рано утром, и потому не только остался дома, но и отказался от вечерней бутылочки. Это было ошибкой – тело Арамоны настоятельно требовало законную порцию. Сон не шел, Арнольд лежал с открытыми глазами на широченной постели, думая то о Жавотте, то о жене, то о малютке Цилле, по которой капитан Лаик искренне скучал, то о спрятанном на конюшне бочонке с тинтой. К полуночи жажда стала невыносимой, и капитан совсем было собрался встать и пропустить стаканчик, но в доме что‑то глухо хлопнуло и, словно в ответ, заскрипело. Ничего особенного, сквозняк как сквозняк, но Арамоне стало жутко. Казалось, у изголовья кровати встал кто‑то чужой и беспощадный, встал и чего‑то ждет.

Больше всего на свете Арнольду хотелось вскочить, зажечь свечи, кликнуть слуг, налить вина, но он знал: стоит шевельнуться – и конец. Ночь тянулась бесконечно. Шел дождь, любимое дерево Луизы то и дело принималось стучать в стену, тихонько потрескивали доски пола – то ли по ним кто‑то ходил, то ли это были обычные ночные шорохи. Лето в этом году выдалось жарким, но Арамону даже под одеялом бил озноб. Раньше ему мешали спать комары, сегодня они куда‑то делись, и без их назойливого звона было тихо, как в могиле.

Хоть бы собаки залаяли, что ли, но два огромных, присланных тещей пса молчали, словно их и не было. Арнольд никогда не был суеверным, для этого ему не хватало воображения. Капитан боялся мушкетов, шпаг, кинжалов, доносов, начальства, но над старыми сказками и приметами смеялся. Мертвый враг ничего тебе не сделает, его просто нет. Есть гниющая куча мяса и костей, лежит себе смирно там, где ее оставили, и никого не трогает. Бояться надо живых и сильных… Мертвые не возвращаются. Бояться нужно не Эгмонта Окделла, а его сына, если тот, разумеется, уцелеет и войдет в силу.

– Вставайте, капитан. – Раздавшийся в тишине голос заставил Арамону еще сильнее вцепиться в одеяло.

Вспыхнула свечка, другая, третья. Луиза ворчит, когда жгут много свечей…

– Вставайте! Вы не спите, это очевидно. Прикажете поднимать вас силой?

Арамона выпустил спасительное одеяло – отец Герман, одетый по‑дорожному, стоял в дверях с подсвечником в руке.

– Вы?! – выдавил из себя капитан. – Живой! Тогда… Где вы были?

– Мои дела вас не касаются, – отрезал священник, – но вы должны отправиться со мной.

– Куда? – захлопал глазами Арамона.

– В Лаик. Извольте привести себя в должный вид. У нас мало времени.

– Но… Святой отец, я… Вы… Мне…

– Все, что вы могли свершить, вы уже свершили. Собирайтесь, седлайте коня, я жду вас на дворе. И не вздумайте мешкать.

Ночной гость повернулся и вышел. Выходит, Герман жив? Невероятно! Ехать было страшно, не ехать – невозможно. Если ослушаться проклятого клирика, неприятностей не оберешься, а может быть… Ведь никто не видел, что тот вернулся. Он хочет, чтобы Арамона ехал с ним, он поедет. Подумаешь, священник!

Страх растаял так же быстро, как и накатил. Выясним, что затеял святоша, и, если тот опасен, сделаем так, чтоб он снова исчез, на этот раз навсегда. Это не так уж и трудно, Герман не Рокэ, дунешь – и готово!

Капитан собрался быстро, оставалось оседлать коня. Конюха на месте не оказалось, но это и к лучшему, свидетели ночной поездки никому не нужны, только б успеть обернуться до возвращения Луизы. Гнедой конь Арамоны метался в своем деннике, он был явно не в себе, и капитан со страхом представил, как ловит и седлает разбуянившегося жеребца. С лошадьми Арнольд никогда особо не ладил, может, потому, что в отрочестве заработал хороший удар копытом.

Проклятый Герман, раз уж приперся, помог бы! Арнольд ругнулся и двинул за сбруей, но, проходя мимо денника, в котором тесть, приезжая в гости, оставлял своего линарца, обнаружил полностью оседланную пегую кобылу. Думать, откуда она взялась, было некогда. Арамона потянул за узду, и лошадь спокойно пошла за ним на улицу.

Угораздило же его простудиться в разгаре весны! Сам виноват, нечего бегать под проливным дождем. Ночной кашель и головную боль еще можно было пережить, но вот болячки, которые никак не желали проходить… Ричард с тоской взглянул на опухшее лицо с красным носом и слезящимися глазами. Губа отвратительно распухла, купленная у цирюльника мазь на болячки не действовала. В таком виде ко двору?! Шмыгать носом на глазах у Катарины! Юноша обмакнул тампон в сладко пахнущую тинктуру и прижал к уголку рта, на глаза навернулись слезы, но Дик терпел. На какое‑то время краснота спадет, и на том спасибо. Ричард сам не знал, чего больше хочет – быть ближе к Ее Величеству или исчезнуть, чтобы королева, упаси Создатель, не увидела в нем прыщавого юнца. Впрочем, выбора у него нет – оруженосец сопровождает своего эра ко двору, если, разумеется, эр сочтет это нужным. Сегодня Рокэ Алва велел ехать с ним. Ричард старательно замазал присмиревшие болячки мазью телесного цвета, добытой по его просьбе добросердечным Налем, в последний раз высморкался, накинул плащ и прошел к маршалу.

Рокэ в черном камзоле сосредоточенно перелистывал какую‑то книгу. Дик тихонько шмыгнул носом и встал у дверей, ожидая, когда Ворон оторвется от потрепанных страниц, но тот, похоже, не на шутку увлекся. Дик ждал, лихорадочно раздумывая, что лучше – терпеть до последнего, вытащить носовой платок или уподобиться какому‑нибудь крестьянину или торговцу и утереть нос рукой.

– Какой это дрянью вы соизволили себя облить? – не поднимая глаз, осведомился маршал. – Вы благоухаете, как лавка отравителя.

– Это дастойка бадиодики, – признался Дик, спохватился и добавил: – Бодсидьор.

– Вы неподражаемы, Окделл. – Рокэ перевернул страницу. – И где вы достали этот кошмар?

– Бде придес Даль… Реджидальд Лорак, бой кузед.

– Какое счастье, что у меня нет родичей. И давно вас скосил недуг?

– Деделю дазад.

– Вас столь опечалила незадача Килеана, что вы с горя простудились? – Герцог оторвался от книги и критически оглядел оруженосца. – Да, Ричард, вы прямо‑таки расцвели. Неужели вы думаете, что я возьму вас с собой? Это невозможно. Конечно, будь вы заразным, вас стоило бы отвести к вашему любезному кансилльеру или, еще лучше, к коменданту. Телесные страдания, как правило, отвлекают от душевных, но от вас сейчас никакой пользы.

– Бодсидьор…

– Пока у вас это, гм, заболевание, можете называть меня эр. «Бодсидьора» я не перенесу, а нас никто не услышит. – Рокэ захлопнул книгу и принялся натягивать перчатки. – Вы не выйдете из дома, пока не перестанете напоминать одновременно цветную капусту и Жанно‑мокрого[115], но манионика – это слишком! Пако сходит к аптекарю и принесет что‑то менее гнусное. А вы, юноша, отправляйтесь в библиотеку и разыщите мне все, что связано с Гальтарой и переносом столицы в Кабитэлу. Заодно можете книжки почитать. Их там много.

Дорожная карета, скрипнув, остановилась у запертых ворот. Кучер, ворча под нос, слез с козел и забарабанил в тяжелую калитку – Арамона жили не бедно, а потому ворота и забор были построены на совесть. Другое дело, что средь бела дня в добром городе Кошоне двери не запирают. Луиза с нарастающей злостью смотрела на собственный дом, в который не могла попасть. Захныкавшая младшая дочь получила подзатыльник и испуганно замолкла – капитанша была матерью строгой, и ее отпрыски понимали, когда следует сидеть тихо, сейчас же г‑жа Арамона была вне себя. Она не сомневалась, что во всем виновата эта винная бочка, которую отец навязал ей в мужья. Что же проклятый кабан натворил на этот раз, что боится даже дверь открыть?

За воротами что‑то зашуршало. Кучер заорал, чтобы открывали, но шорох смолк, затем раздался звук, одновременно напоминающий всхлип и смешок, и это окончательно вывело Луизу из себя. Разъяренная женщина вылезла из кареты и присоединилась к кучеру, осыпая проклятиями Арнольда и прочих мерзавцев и бездельников. За забором снова хихикнули, раздались и смолкли легкие, быстрые шаги, и все смолкло, зато обычно тихая улочка Белой Гусыни стала заполняться народом. В соседних окнах замелькали любопытные лица, на крыльцо угловой лавочки вывалился необъятной толщины хозяин, несколько прохожих остановились возле Арамоновой обители, явно намереваясь досмотреть дармовое представление до конца. Луиза уперла руки в довольно‑таки костлявые бедра и обернулась к соседям, намереваясь послать их куда подальше, но, заметив среди любопытных пару дюжих парней, передумала.

На предложение капитанши перестать таращиться и помочь открыть ворота балбесы ответили согласием. Они ловко взгромоздились на крышу кареты, откуда один подсадил второго на стену. Тот немного постоял наверху и спрыгнул вниз, раздался звук отодвигаемого засова, ворота растворились, и Луиза Арамона с чадами, домочадцами и любопытствующими вступила во двор. Было пусто – ни людей, ни собак, ни хотя бы кошки или воробья. Распахнутые двери конюшни жалобно поскрипывали, но дом был закрыт.

– Маменька, – подала голос старшая дочь, – где папенька? Где все?

– Пить хочу, – заныла младшая.

– Дорогая Луиза. – Жоржетта была известной сплетницей, ей всегда было надо больше всех. – Странно все это… Может, детей увести? Я б за стражниками послала.

– Уж лучше за священником, – встряла вечная соперница Жоржетты Тессина, – нечисто здесь, ой нечисто.

В словах соседок был свой смысл, но уж больно не хотелось выносить из дома еще больше сора.

Жалобное ржание, раздавшееся среди тишины, показалось райской музыкой. Что бы ни случилось, хотя бы одно живое существо здесь было. Кучер и двое давешних парней бросились в конюшню и тотчас вернулись. Огюст вел взмыленного жеребца, конь едва передвигал дрожащие ноги.

– Ох, – подалась вперед Луиза, – что это с ним?

– Нечистый на нем ездил, не иначе, – откликнулся парень повыше, – ишь как загнал.

– Как есть нечистый, – подтвердил конюх, – видали б вы, что в среднем деннике творится.

Госпожа Арамона была женщиной не из робких, что б в конюшне ни творилось, это была ее конюшня. Капитанша, отстранив вцепившуюся ей в рукав Тессину, не прекращавшую голосить о священнике, вошла внутрь. В лицо пахну́ло холодом и запахом гнили и грибов, словно она из жаркого весеннего дня попала в осень. Льющийся сквозь распахнутую дверь свет позволял видеть внутренность помещения. Слева и справа все было, как обычно, но средний денник!

Совсем новые бревна и доски сгнили и почернели, крыша местами обвалилась, осклизлые стропила поросли ядовито‑зеленой плесенью, пол рассыпался в труху, а на рыхлой земле виднелся отпечаток конского копыта с подковой без единого гвоздя.

– Кладбищенская лошадь, – взвизгнула сунувшаяся за Луизой Тессина, – кладбищенская лошадь! Священник! Где священник?!

– Дура! – огрызнулась Луиза, не в силах оторвать взгляда от страшного следа. Единственного! Кладбищенская лошадь оставляет только один след, это знают все. Конюшню придется сжечь, это ясно… Побледневшая капитанша, отпихнув приятельницу, рванулась к дому.

Дверь, хоть и плотно прикрытая, оказалась незапертой. Дом казался пустым, в нем все было как обычно, и вместе с тем что‑то было неправильно. Женщина не сразу сообразила, что все дело в сгоревших до конца свечах, запертых ставнях, разобранных постелях. Дом уснул, но не проснулся.

Еще час назад Луиза Арамона призывала на голову мужа громы небесные и была готова своими руками придушить урода, а теперь он пропал. Они прожили вместе пятнадцать лет, он был отцом ее детей, и, главное, он был, а теперь Арнольд Арамона исчез. Осталась измятая кровать, ночной халат, колпак, брошенное одеяло, разбитый кувшин…

Луиза стояла в выстывшей спальне, не в силах оторвать взгляд от зеленой туфли с загнутым носом, выглядывавшей из‑под кровати. Арнольд исчез, и как ей теперь жить?

– Сударыня, – в дверях стоял рыжеусый теньент в мундире с черными отворотами, кто‑то из соседей все же вызвал стражу, – разрешите нам осмотреть дом.

– Смотрите, – равнодушно сказала женщина.

– Сколько людей оставалось в доме, кроме вашего супруга?

– Привратник, конюх с помощником, четверо комнатных слуг. Повар и садовник с помощниками приходят по утрам, – все так же равнодушно перечислила Луиза. Пришли и ушли. Соседи и стражники тоже уйдут, а что делать ей?

– Что‑нибудь пропало?

Пропало? Что могло пропасть, если ворота были заперты изнутри, если все спали… Капитанша вновь уставилась на разоренную постель – отброшенное одеяло, рубашка, колпак, туфли… Одеяло, рубашка, колпак… Женщина метнулась в гардеробную. Ни плаща, ни ботфорт, ни мундира! Шпага тоже исчезла. Выходит, все‑таки удрал?!

– Сударыня, мы нашли их…

– И Арнольда?

– Нет, господин капитан пропал, но остальные в подвале. Сударыня, мне очень неприятно, но ваши слуги сошли с ума. Все. Им кажется, что они крысы и за ними идет охота. Отец Максимилиан сейчас придет, но я бы не советовал вам с детьми оставаться в этом доме, тем более на ночь. Вы можете вернуться к вашей матушке?

– Конечно.

Куда унесло Арнольда? Может, он просто почуял неладное и удрал? В Лаик? В ближайший кабак? К какой‑нибудь красотке? Да куда угодно, лишь бы жив был! В изголовье кровати Арнольд соорудил тайничок с золотом, он думал, что жена ни о чем не догадывается, а она знала. Если супруг ударился в бега, он взял деньги с собой. А если нет, что ж, они пригодятся ей и девочкам. Или лучше ничего из этого дома не брать?

Луиза перевернула подушки – они были тяжелыми и холодными, словно целую зиму пролежали в запертом, нетопленном доме. Заветный мешочек оказался на месте. Впрочем, она так и думала. Раздались шаркающие шаги – появился священник, старый, грузный, перепуганный. Он никогда не видел ничего подобного.

– Святой отец, – Луиза всегда знала цену деньгам, но лучше потерять деньги, чем голову и душу, – это сбережения моего мужа, прошу принять их на богоугодные дела.

Если понадобится, она будет есть хлеб с водой, но из этого дома она и дети не возьмут ничего. Ничего!