Домашние увлечения

Старые дома каким-то образом проникают своим хозяевам прямо в душу — уж в этом-то Джоанна Бошан не сомневалась. С каждым годом твое жилище становится тебе все ближе. Наконец, родное гнездо появляется на страницах твоего дневника, и ты, вопреки разуму и логике, тщетно пытаешься отыскать вечно ускользающий идеал. Усадьбу семейства Бошан — здание весьма достойное — перестраивали в соответствии с модой несколько десятков раз. Величественный особняк колониального стиля с живописными фронтонами и двускатной крышей, возведенный в старой части города в конце 1740-х годов, возвышался неподалеку от пляжа. Хозяева часто устраивали здесь переделки — рушили перекрытия, перемещали кухонные помещения, перераспределяли спальные комнаты. Дом пережил немало испытаний временем и погодой, и среди его потрескавшихся стен звучало эхо бесчисленных воспоминаний. Массивный кирпичный камин в гостиной много зим подряд согревал всю семью. Изрядно запятнанные мраморные столешницы на кухне свидетельствовали о том, что в течение вереницы десятилетий здесь готовили обильные и вкусные трапезы. Полы перестилали не один раз — они были то дубовые, то из известкового туфа, затем снова деревянные, но уже из сияющей красноватыми бликами вишни. Собственно, из-за бесконечных ремонтов такие старые здания и называют «денежной ямой», «белым слоном» или «чистым безумием».

Джоанна обожала приводить особняк в порядок, руководствуясь, естественно, собственным вкусом и разумением. Она вообще полагала, что обновление дома — это некая непрерывная эволюция, которая никогда не заканчивается. И она предпочитала все делать сама. Скажем, целую неделю Джоанна посвящала тому, что собственноручно перекладывала в гостевой ванной комнате плитку и заливала цементом щели в полу. А теперь она энергично взялась за гостиную. Окунув валик в алюминиевый тазик с краской, Джоанна подумала: девочки, конечно, снова будут смеяться. Они часто подшучивали над ее привычкой несколько раз в году менять цвет стен, повинуясь внезапной прихоти. Например, целый месяц гостиная могла просуществовать со стенами цвета темного бургундского, но вскоре этот насыщенный оттенок сменялся спокойным голубым колером. Джоанна объясняла дочерям, что жизнь в статичной обстановке, где ничто никогда не меняется, действует на нее удушающе, и поэтому смена интерьера для нее более важна, чем покупка новой одежды. Уже наступило лето, что означало — пришло время сделать гостиную солнечно-желтой.

В тот день Джоанна была в домашнем наряде: клетчатая ковбойка, старые джинсы, пластиковые перчатки и зеленые кеды. Волосы она повязала красной банданой. Смешно, до чего же они седые. Хоть она постоянно их красила, по утрам все возвращалось на круги своя. Она просыпалась с белоснежными волосами, сияющими, как начищенное серебро. Джоанна, как и ее дочери, не была ни старой, ни молодой. Физический облик женщин соответствовал особенностям и задаткам каждой. В зависимости от ситуации Фрейя могла выглядеть и шестнадцатилетней, и двадцатитрехлетней, но всегда имела внешность девушки, щеки которой впервые вспыхнули от великой Любви. Тогда как Ингрид, хранительница Очага, выглядела на двадцать семь — тридцать пять, да и вела себя соответствующе. И поскольку мудрость приходит с опытом — даже если в душе Джоанна порой чувствовала себя юной школьницей, — ее облик был типичным для хорошо сохранившейся женщины лет шестидесяти.

Было приятно снова жить в родном доме, причем вместе с девочками. Их разлука слишком затянулась, и Джоанна очень по ним скучала — кстати, гораздо сильнее, чем хотела бы признаться в этом даже самой себе. В течение долгих лет после наложения Запрета ее дочерям пришлось скитаться в неведомых странах, не имея ни конкретной цели, ни конкретного занятия. Вряд ли Джоанна могла их за это винить. Дочери давали о себе знать лишь изредка, в основном, когда им было что-нибудь нужно, но не просто деньги, а поддержка, сочувствие, ободрение. И Джоанна терпеливо ждала. Она осознавала, что девочкам приятно всегда быть уверенными в том, что куда бы они ни направились — Ингрид, например, большую часть прошлого столетия прожила в Париже и в Риме, а Фрейя осела в Манхэттене, — мать будет стоять на кухне и резать лук для бульона. Да она и не сомневалась, что каждый раз они снова будут возвращаться домой, к ней.

Закончив дальнюю стену, Джоанна сделала перерыв и полюбовалась работой. Она выбрала бледно-желтый оттенок, цвет весенних нарциссов, цвет «улыбки нимфы», столь часто используемый Бугеро.[3]Удовлетворенная достигнутым результатом, Джоанна переместилась к следующей стене. Аккуратно накладывая краску вокруг оконной рамы, она выглянула в окно, за которым виднелись море и остров Гарднера с усадьбой «Светлый Рай». Ее утомил вихрь событий, связанных с помолвкой Фрейи. Бесконечные поклоны и расшаркиванья перед мадам Гробадан, мачехой Брана, изрядно надоели Джоанне. Кроме того, мадам Гробадан ясно дала понять, что ее мальчик слишком хорош для Фрейи. Джоанна, разумеется, радовалась за дочь, однако сложившуюся ситуацию оценивала достаточно трезво. Неужели ее девочка-дикарка на сей раз и впрямь остепенится? Хорошо бы Фрейя оказалась права насчет Брана. Пока она утверждает, что он — тот самый единственный, которого она столько лет ждала.

Впрочем, Джоанна не была уверена, что кому-то из них действительно необходим муж. И Фрейе следовало быть в курсе. Начнутся расспросы — где была, что делала?.. И если иногда Джоанна ощущала себя сморщенной старой каргой, чье тело сотни лет не знало мужчины, а в душе все пересохло и превратилось в пыль, то в такие дни она просто жалела себя. Тем не менее ей вовсе не обязательно было жить одной. В городке хватало пожилых джентльменов, ясно дававших понять, что они с огромным удовольствием сделали бы ее ночи не столь сиротливыми и холодными. Джоанна не являлась ни вдовой, ни разведенной, но не могла считать себя полностью свободной, незамужней женщиной, как бы ей того ни хотелось. Она и муж были отделены друг от друга. Да, это слово, пожалуй, наиболее подходящее. Они жили теперь отдельными жизнями, так захотела она сама.

Ее муж был хорошим человеком, заботливым и полностью обеспечивавшим семью. Он служил ей надежной опорой, когда все стало слишком плохо. Но в тот невероятно сложный период он оказался не в состоянии помочь детям, чего Джоанна ему не простила. Разумеется, он не виноват в наступившей массовой истерии и кровопролитии, но почему он не остановил Совет? Почему бездействовал в самый решающий момент? Бедные девочки! Она до сих пор содрогалась от воспоминаний. Джоанна никогда не забудет их безжизненные тела, едва видневшиеся в сумерках на холме. Нет, подобное забыть нельзя! Потом они вернулись к ней почти свободными и невредимыми — если, конечно, можно считать свободной птицу, которой подрезали крылья, лишили когтей и превратили в домашнюю клушу! И Джоанна не смогла совладать с собой и отыскать для мужа хоть какой-нибудь уголок в своем сердце.

— Верно, Гили? — спросила Джоанна, оборачиваясь к ручной воронихе Гилберте. Та была полностью посвящена в ее мысли и сидела рядом, на футляре стенных дедовских часов.

Гили расправила крылья и, вытянув длинную черную шею, посмотрела в окно. Джоанна невольно последовала за ней взглядом и, увидев то, на что указывала Гили, даже валик свой выронила. Брызги краски разлетелись по каменному полу. Она попыталась вытереть их башмаком, но только размазала кляксы.

Ворониха нетерпеливо каркнула.

— Хорошо, я сейчас спущусь и все выясню, — сказала Джоанна. Она вышла из дома через заднюю дверь и прошла прямиком в дюны. Разумеется, здесь они и лежали — три мертвые птицы. Похоже, они утонули. Оперение насквозь промокло и выглядело крайне спутанным, только кожа вокруг когтей выглядела опаленной. Тела покоились на чистом нетронутом песке в форме безобразного креста.

Джоанна долго глядела на мертвых птиц. Какая жалость! Что за бессмысленное убийство! Они ведь были исключительно красивыми, три крупные хищные птицы с белоснежными грудками и эбеновыми клювами. Скопы — их в здешних местах водилось немало, а на острове Гарднера, прямо на берегу, гнездилась целая колония. Эти создания довольно опасные, но весьма уязвимые, как, впрочем, и все дикие животные, выживающие под натиском технического прогресса.

Надо сказать, что Джоанна и ее дочери старательно подчинялись правилам Запрета. Они согласились на подобную участь в обмен на сохраненное бессмертие. Совет лишил их волшебных палочек и большей части книг, сжег метлы и конфисковал котелки. И Совет отнял у них способность понимать самих себя, постановив, что в мире людей нельзя использовать колдовские способности. Но оказалось, что, с магией или без нее, для них троих устойчивого места так и не нашлось.

Джоанна руками выкопала во влажном песке ямку и с нежностью опустила в нее мертвых птиц. Похоронила. Хотя было бы достаточно правильно произнести пару слов нужного заклинания, чтобы вернуть их к жизни. Но если бы она попыталась в данном случае применить хотя бы унцию своего удивительного дара, кто знает, к чему бы это привело.

Вернувшись в дом и зайдя на кухню, Джоанна сокрушенно покачала головой. Помещение было завалено грязной посудой и немытыми кастрюлями. Девочки взяли моду использовать чистые тарелки и ложки с вилками до последней, лишь бы не включать посудомоечную машину. В раковине и на кухонном столе высились горы грязных тарелок и антикварных фарфоровых чашек. Горка, в которой Джоанна хранила драгоценный фарфор, практически опустела. Еще немного, и девчонки начнут есть прямо из кастрюль и со сковородок! Нет, такое поведение никуда не годится. От Фрейи, конечно, всего можно ожидать, она привыкла к вечному хаосу и беспорядку. Но Ингрид раньше всегда выглядела и вела себя безупречно. На ее рабочем месте, да и во всей библиотеке царит чистота. Впрочем, нельзя сказать, что она умеет вести хозяйство. Джоанна старалась воспитать дочерей очаровательными, во всех отношениях интересными девушками. Каждая обладала столь же сильным характером, сколь силен был в ней когда-то талант волшебства. В результате к делам домашним обе оказались абсолютно неприспособленными.

Разумеется, только она сама, их мать, в этом виновата. Кроме того, она могла потратить сегодняшнее утро на мытье посуды, уборку и не перекрашивать в очередной раз стены гостиной. Впрочем, Джоанна, с удовольствием занимавшаяся любыми переделками в доме, ежедневную домашнюю рутину, помогавшую удерживать жизнь в привычной колее, тоже терпеть не могла. Во всяком случае, старалась все делать по минимуму, удерживая беспорядок в определенных гигиенических рамках. Заметив, как Зигфрид, черный кот Фрейи, с которым та была очень дружна, проскользнул под дверью в специально проделанное отверстие, Джоанна спросила с улыбкой:

— Надеешься, девочки пригласили сюда много жирных мышек? — Она взяла Зигфрида на руки, поглаживая по мягкой шерстке. — Очень жаль, но я вынуждена тебя предупредить, liebchen,[4]что пира не будет.

Нет, волшебная палочка в доме просто жизненно необходима, думала Джоанна. Если бы ей разрешили пользоваться магией, она моментально привела бы кухню в порядок. Самая лучшая посудомоечная машина не потребовалась бы. Зазвенел дверной колокольчик. Джоанна вытерла руки о джинсы и поспешила к двери. Медленно ее открыла и поздоровалась:

— Грацелла Альварес?

— Si,[5]— улыбнулась в ответ невысокая темноволосая женщина, стоявшая на пороге вместе с маленьким мальчиком.

— Bueno![6]Входите, — обрадовалась Джоанна, буквально втаскивая их в наполовину окрашенную гостиную. — Спасибо, что так рано пришли. Видите, нам тут действительно помощь не помешает. — Она, словно впервые, окинула взором дом. По углам шарами каталась пыль, на черной лестнице торчали огромные узлы грязного белья, похожие на безобразные цветы. Зеркала настолько запылились, что стало невозможно разглядеть в них собственное отражение.

Агентство дало Альваресам превосходную рекомендацию. Грацелле предстояло вести домашнее хозяйство, а ее муж Гектор должен был отремонтировать особняк, особенно крышу, и ухаживать за прудом, лужайкой и садом. Грацелла объяснила, что Гектор должен закончить какие-то дела за городом и он подъедет сразу после полудня. Семейству Альваресов отвели коттедж в дальнем углу усадьбы, и они уже перевезли на машине свои вещи.

Джоанна выслушала Грацеллу, кивнула и спросила, наклоняясь к мальчику:

— А кто этот херувим? — Она ласково пощекотала малышу животик, и он со смехом отпрыгнул и захлопал ручонками.

— Его зовут Тайлер. — Грацелла кивнула сыну, и тот неторопливо сообщил, покачиваясь с пятки на носок:

— Мне четыре года. Четыре. Четыре. Четыре. Четыре.

— Чудесно! — Джоанна сразу вспомнила своего мальчика. Ах, как это было давно! Увидит ли она его еще когда-нибудь?

На майке Тайлера, перепачканной разноцветными пятнами, красовался Микки-Маус. Глаза у мальчика были ясные, веселые. Когда Джоанна попыталась пожать ему руку, он испуганно от нее шарахнулся, но потом все же позволил потрепать себя по голове.

— Я очень рада с тобой познакомиться, Тайлер Альварес. А меня зовут Джоанна Бошан. Не хочешь ли, пока твоя мама будет устраиваться, прогуляться со мной на пляж?