Сунь кэ‑оу пытается добиться руки Фань Янь, стараясь стереть память о Юе, Фань Янь просит кэ‑оу и тэ дэ

В любовной арифметике русский человек прибавляет один к одному, и никогда не получается пять. Девятнадцать получается. Кусочек веревки. Даже кашалот. Но никогда не получается двадцать один.

Дадим самим себе еще один бесплатный талон на попытку. Итак: ты плюс я равняется... Четыре или вечность. Что же, неплохо получилось. Правильный ответ: небо.

Все, о любви больше не говорим. Почти нечего о ней говорить. Правильный ответ: небо. Или девятнадцать. Или вечность.

Теперь прозвучит главный тезис: в русской культуре с любовью все как‑то не так выходит, потому что мы все почти китайцы.

Сколько бы ни твердили о глобализации, политическая повестка современной России настаивает: «Будем как китайцы». Во всем: в работоспособности, поисках дао. А вот сердечная смута пусть останется русской.

Наша Россия находится в постоянном поиске своей Китайской стены. Вспомним программу русского сепаратизма в версии А. Грибоедова: «...хоть у китайцев бы нам несколько занять премудрого у них незнанья иноземцев». Связано это с нашей боязнью утратить самобытность и ощущением угрозы прерывания традиции. Г. П. Федотов в работе «Россия и свобода» настойчиво проводит историко‑культурную параллель: «Россия (кроме Китая) была единственной страной, в которой дворянство давалось образованием».

Много еще чего было сказано о геополитической и философской рифме Россия – Китай. Немало мы иронизировали над своим соседом, а сколько всякой всячины мы оттуда импортировали.

У нас, в России, к примеру, вроде и политика в наличии, и культура есть, а с политической культурой полный провал, поэтому в поисках авторитетных аксиом мы обращаемся к словарю китайской философской алхимии. У наших депутатов «Книга перемен» соседствует с Конституцией России. А как еще объяснить очередную зиму, неурожай, дефолт, если не принадлежностью к эпохе катастроф?!

Популярная недавно в нашем Отечестве мода на «экологию сознания» является не чем иным, как дурно прочитанным фэн‑шуй – китайской моделью равновесной космоэнергетической взаимозависимости.

Или вот еще: наше доверие к традиционной китайской медицине. Мы верим в чудо медицинской практики Поднебесной, хотя у нас самих есть ой какие полезные травы, но в китайские рецепты верится больше. Разъедает нас русское фаустианство – сомнение во всем: в целебных свойствах сережечных липовых почек, невинной ромашки, лопоухого подорожника, даже в самом душедробительном русском фаустианстве. А вот китайцы не сомневаются в собственных травках‑былинках, в каждой видят панацею, а вот если еще иголочками уколоться, да еще ушу присовокупить – будет ой как здорово.

Ой, как телесно постно.

Ой, как сексуально!

По порядку. Начнем с постненького тела. Неоценим вклад Китая в русский телесный стандарт. Пропорции 90‑60‑90, конечно, не китайцы придумали, но подсказали россиянкам, как добиться гармонии. Всякие, непременно, натуральные средства типа «Как‑Ай», «Срущая ласточка» и «Пингвин без задницы» были мифологизированы отечественными модницами в качестве панацеи.

Скажем и про это, что называется, про это самое. О сексе у нас в России, всегда как‑то или стыдливо, или публично грязно. Конечно, многие из нас перелистывали индийскую «Камасутру» и пытались ее как‑то на практике применять. Плоховато выходило: за технику американский судья из сострадания мог четверочку поставить, а вот за эмоцию – только единицу. Стараемся, стараемся, даже обязательную камасутрину программу кому‑то удается выполнить, а вот с удовольствием душевным плоховато выходит. Кстати, это только мы, русские, жаждем, чтоб и в штанах‑юбках все было на отлично, при этом чтоб душа смыслами наполнилась.

Вот тут и понадобились русскому человеку познания в китайском эросе. Стали всякие трактаты Поднебесной сексуальными самоучителями по перестройке русского сознания, разочаровавшегося в сказках «Камасутры».

Если подумать, что мы имели... Русский эрос – это «вечный Платон» в пересказе западноевропейских романтиков и в комментарии отечественных писателей про то, как каким‑то негодяям живется весело‑вольготно на Руси, про то, как делом нужно заниматься, о том, как вечность в таблицу умножения уложить... Обо всем русский эрос. Только не о любви.

А как китайский трактат прочитал – тут сразу все ясно стало. Целуешься – и знаешь, что ты не просто анонимный Иван Иванов, а активное энергетическое начало ян, а возлюбленная твоя (эх, имя запамятовал) – это женское немыслительное, но космогоническое инь. Понимаешь, что все не просто буйство недисциплинированной органики «встретились – разбежались», а психосоматическое единство систем. И телу здорово и душе спокойно.

А когда до публикации твоего чувства доходит, то тут вообще все как‑то философски получается. Бежишь, счастливый, к первому попавшемуся забору и выводишь иероглифический отчет: «Ян + инь = фэн‑шуй».

Кстати, а как мы по‑китайски природу любим – просто пальчики оближешь. Взять хотя бы популярный некогда, да и сейчас отчасти «Клуб самодеятельной песни». Вот где раздолье для философствования. Русской классической культуре не известен этот немотивированный практическими соображениями поход в лес с целью спеть про любовь. Где искать корни‑истоки? Конечно же в китайской мудрости. Эти все лесные песни про любовь – не что иное, как отечественная интерпретация дао – пути. При этом, как у нас, у русских, принято, мы все подверстываем под отечественный балалаечный лад. Песенки про «солнышко лесное», «зеленую карету» нарушают естественные пропорции между организованным ландшафтом и тематикой чувствоизлияния. Мы воспринимаем природу не по‑китайски – не как разумную норму‑оптимум (мин), а как декоративный «уход в себя».

Литература свидетельствует: дай русскому человеку карту звездного неба и прикажи: «Вот тебе бесконечность, дружок, выкрои из нее хоть кусочек любви», и он докажет, что именно он фэн‑шуйный луч света в темном царстве.

Пора взглянуть на любовный конфликт литературы матушки‑России раскосыми глазами китайского соседа.

Так и не укоренившийся в России фэн‑шуй все же подсказывает набраться храбрости и поведать о том, что в Китае почти все китайцы – и даже русская литература там китайская. Чуток поговорим о китайских переводах русской классики.

Начнем с Островского. Первой переведенной пьесой Островского на китайский язык стала «Гроза». Перевели ее в 1921 году непосредственно с языка оригинала (что очень важно!), так как часто русская словесность переводилась с языков‑посредников. С этого времени «певца Замоскворечья» начинают активно издавать.

В 1947 году драматург Чэнь Бай‑чэнь переработал пьесу «Бесприданница» и под названием «Любовь над обрывом» (кстати, читатель, обрати внимание на слово «любовь», в русском оригинале доминирует социально‑экономический аспект) выпустил ее отдельной книжкой. Сюжет и герои пьесы Островского стали китайскими.

«Китайское» содержание пьесы «Любовь над обрывом» по либретто «Бесприданницы» таково: лето 1945 года, накануне разгрома Японии. Чунцин (наш Бряхимов) задыхается от зноя. Южный берег Янцзы (наша Волга) благодаря близости гор и реки считается прохладным местом. Управляющий торговой фирмой Юй Ю‑нань (наш Паратов) по рекомендации своих приятелей Ван Ци и Ху Цзыюня (наши Кнуров и Вожеватов) тоже отправился на южный берег присмотреть себе дом, и когда он обнаруживает, что поблизости живет молоденькая и красивая студентка Фань Янь (наша Лариса Огудалова), то решает приобрести в этих местах дачу.

Фань Янь учится музыке. Она молода и наивна. Большое влияние на нее оказывает ее старшая замужняя сестра Фань Цзе (заменитель Хариты Игнатьевны). Мелкий чиновник Сунь Кэ‑оу (наш Карандышев) тщетно пытается добиться руки младшей. Юй Ю‑нань начинает оказывать знаки внимания Фань Янь. Он дарит девушке пианино, завоевывает ее расположение и пылкую любовь.

– Ничего себе! – скажет Белинский.

– Никогда бы не подумал! – скажет Добролюбов.

– Вот это да! – скажет Чернышевский.

Сообщение о капитуляции Японии. Цены на товары стремительно падают. Страх Юя потерпеть убытки и желание нажиться на победе приводят к решению немедленно, в ту же ночь, самолетом вылететь в Шанхай. Фань Янь он бросает. В течение года Сунь Кэоу пытается добиться руки Фань Янь. Стараясь стереть память о Юе, Фань Янь просит Кэ‑оу немедленно увезти ее из Чунцина в Лэшань (вероятно, наша Кострома). Сунь настаивает на том, чтобы провести церемонию помолвки в Чунцине. Помолвка назначается на следующий день. В этот момент из Шанхая (видимо, из нашей Москвы) возвращается Юй Ю‑нань.

Любовь Фань Янь к нему вспыхивает с новой силой. Они тайком отправляются в Чунцин. После счастливо проведенной ночи с Фань Янь Юй снова исчезает, покинув ее навсегда. Узнав о случившемся, Кэ‑оу в гневе решает отомстить Ю‑наню. От угрызений совести Фань Янь кончает с собой. А Юй, оставив бесприданницу, вернется в Шанхай, где сделает блестящую партию, получит за женой большое приданое и обогатится за счет победы над Японией. Уф, переведем дыхание.

Порассуждаем. Хоть и есть в названии китайской пьесы слово «любовь», оно тоже ничего не значит, как и в русском оригинале. Что в Китае, что в России чувство как‑то второстепенно. Все что угодно, главное – деньги, социалка, опять деньги, а чувство где‑то там – далеко от Чунцина или Костромы.

Чехову повезло так же – ни больше ни меньше. Его переводили с английского и японского языков. Известен даже факт переложения пьес Чехова и издания их в виде рассказов. В книгу «Пьесы А. П. Чехова», которую подготовил к публикации в 1948 году Сяо Сай, вошли пересказы 12 драматических произведений. Названием некоторых послужили реплики действующих лиц: «Ни любви, ни ненависти, ни великодушия!» («Иванов»); «Зачем я живу?» («Трагик поневоле»); «Холодно, холодно, холодно!» («Чайка»). Многие переводы заглавий, как правило, слишком длинны и часто невразумительны: «Замок и ключ» («Медведь»); «Спор о Воловьих Лужках и охотничьих собаках» («Предложение»); «Счастливейшие дни и скандалистка не ко времени» («Юбилей»); «Уговор, доброе имя, опьянение и бегство» («Свадьба»); «А ты еще любишь дядю Ваню?» («Дядя Ваня»); «Три сестры плывут по течению» («Три сестры»); «Кто вырубил вишневый сад?» («Вишневый сад»).

В подобном переложении был свой резон: китайские читатели получили возможность в одной книжке сразу же познакомиться с содержанием чуть ли не всей драматургии Чехова. В Китае довольно широко популяризировались произведения иностранных писателей в огрызках, переложениях, пересказах, в виде книжек‑картинок.

Произнесем с радостной патетикой: любят в Китае нашу словесность! Усилим скорбной репликой: как же они эту словесность китаизировали! Заручимся примерами других переводов названий русских произведений на китайский язык. «Капитанская дочка» – «Сон бабочки среди цветов». «Метель» удачно озаглавлена в переводе «Снег – сват». «Дубровский» назван «Месть и встреча с красавицей», «Бэла» Лермонтова – очень причудливо – «Памятник с серебряными пуговицами».

– Ничего себе! – скажет Белинский.

– Никогда бы не подумал! – скажет Добролюбов.

– Вот это да! – скажет Чернышевский.

Толстого китайцы любили переводить. Вот примеры: «Кавказский пленник» – «Дьявол» (под заголовком «Грань человека и дьявола»), «Крейцерова соната» – «Страсть и ненависть» (иной перевод – «Позднышев убивает жену»), «Воскресение» – под заголовком «Сердце в плену», «Детство, отрочество и юность» – «Убеждение личным примером».

Довольно всех этих китайских переводческих радостей. Хотя... Читатель, ты почувствовал, как много эротики в китайских переводах русской классики? Как это все звучит приятно для уха и сердца – «Сон бабочки среди цветов»! «А ты еще любишь дядю Ваню?», «Страсть и ненависть», «Сердце в плену». Сколь много в них поэзии, ожиданий, мечты. Эх! Нам бы такое...

Пора подводить совсем неутешительные любовные итоги. Хочется читателю узнать из книжки русской что‑нибудь про первое и всегда единственное чувство, а наш, русский, писатель тебе расскажет про мировые проблемы, неразрешаемые дилеммы, чувственные казусы. В итоге ощущаешь себя Ли Чжун‑сю на свидании с Сунь Кэ‑оу. Бр‑р‑р‑р.

Что же остается делать?! Правильный ответ: небо. Или девятнадцать. Или вечность. Но лучше: любовь.

Надо любить, читать книжки, жить, пытаться сквозь толщу психологических и философских рассуждений рассмотреть себя. И ее, единственную.

А пока громко, по‑русски, произнесем: «Слава русской литературе! Слава чань‑буддизму!»

Пусть у нашего русского чувства все будет фэн‑шуй.