Глава двадцатая. Толкнув плечом стеклянную дверь Паркер‑центра, Босх закурил

Толкнув плечом стеклянную дверь Паркер‑центра, Босх закурил. Немногословный рассказ Ирвинга вызвал у него шок. Босх всегда подозревал, что может наткнуться на кого‑то, кто знал его мать или был в курсе дела о ее убийстве, но никак не предполагал, что это будет Ирвинг.

Проходя через южную стоянку к своей машине, Босх вдруг заметил Джерри Эдгара, стоявшего на углу Лос‑Анджелес и Первой улицы и дожидавшегося зеленого света. Посмотрев на часы, Босх увидел, что уже 17.10 – конец рабочего дня, – и решил, что Эдгар, наверно, направляется в «Седьмую статью» или «Красный ветер», чтобы заправиться перед дорогой. По мнению Босха, это была неплохая идея. Шихан и Опельт, вероятно, уже сидели в одном из этих баров.

К тому времени, когда Босх дошел до угла, Эдгар уже опередил его на полтора квартала, направляясь по Первой в сторону Седьмой. Босх ускорил шаг. Впервые за долгое время он ощущал настоящее влечение к алкоголю. Ему хотелось хотя бы ненадолго забыть о Черче, Мора и Чандлер, забыть свои собственные тайны и то, что сказал ему Ирвинг в комнате для совещаний.

Однако Эдгар прошел мимо «Семерки», даже не взглянув на ее дверную ручку, выполненную в форме полицейской дубинки. Перейдя Спринг, он вдоль здания «Таймс» направился в сторону Бродвея. «Стало быть, идет в “Красный ветер”», – решил Босх.

«Красный ветер» его вполне устраивал. Правда, «вейнхард» там подавали только бутылками, что было явным недостатком. К тому же в этот бар любили заглядывать карьеристы из отдела новостей «Таймс», так что частенько здесь было больше журналистов, чем копов. Большим преимуществом, однако, служило то, что по четвергам и пятницам здесь с шести до десяти играл квартет музыкантов. Конечно, играли они не очень хорошо, но для того чтобы переждать час пик, их музыка вполне годилась.

Перейдя Бродвей, Эдгар, однако, остался на Первой улице – вместо того чтобы пойти налево к «Ветру». Немного замедлив шаг, Босх позволил Эдгару вновь оторваться на полтора квартала. Он снова закурил, испытывая неловкость оттого, что собирается выслеживать другого детектива, и еще какое‑то нехорошее предчувствие.

Повернув налево, Эдгар нырнул в заведение под названием «Hung Jury».[23]Этот бар располагался рядом с вестибюлем юридического центра «Фуэнтес» – восьмиэтажного административного здания, целиком занятого адвокатами. В основном его обитателями были адвокаты, выступающие в судебных процессах: они выбрали это не слишком красивое (если не сказать уродливое) здание из‑за его удачного расположения – оно находилось менее чем в квартале от окружного суда, в квартале от уголовного суда и менее чем в квартале от здания федеральных учреждений.

Босху все это рассказывал Белк в тот день, когда они вдвоем приходили в юридический центр «Фуэнтес», к Мани Чандлер, – Босх должен был дать письменные показания по делу Черча.

Неприятные предчувствия усилились еще больше, когда он миновал дверь в «Hung Jury» и вошел в главный вестибюль центра «Фуэнтес». Он помнил планировку бара, куда заглядывал после того, как оставил Чандлер свои показания, и знал, что оттуда можно выйти в главный вестибюль. Пройдя через входную дверь, он оказался в нише, где висели два телефона‑автомата; сюда же выходили двери помещений общего пользования. Осторожно заглянув за угол, он окинул бар взглядом.

Невидимый Босху музыкальный автомат играл песню Синатры «Летний ветер». Барменша в пышном парике, обернув вокруг пальцев купюры – десятки, пятерки, долларовые бумажки, – доставляла мартини группе сидевших у входа адвокатов, а бармен, склонившись над слабо освещенной стойкой, курил сигарету и читал «Голливуд рипортер». Небось в свободное от основной работы время он подвизается в качестве актера или сценариста, подумал Босх. Или охотника за талантами. Кто только этим здесь не занимается!

Когда бармен наклонился вперед, чтобы выбросить окурок в пепельницу, Босх увидел сидящего в дальнем конце бара Эдгара, перед которым стояла порция пива. Рядом с ним загорелась спичка, и в ее свете Босх разглядел Хани Чандлер: она закурила сигарету и опустила спичку в пепельницу, стоявшую рядом с бокалом «Кровавой Мэри».[24]

Босх отодвинулся назад в нишу, опасаясь, что его заметят.

Он ждал, стоя возле старой фанерной будки, служившей для продажи газет и журналов. Сейчас она была закрыта на ночь и завешена ставнями. Когда стемнело и зажглись уличные фонари, Босху пришлось отбиваться от попрошаек и проходивших мимо проституток, которые высматривали последних клиентов‑бизнесменов перед тем, как отправиться в Голливуд на вечернюю, более тяжелую смену.

К тому времени, когда Босх увидел выходящего из «Hung Jury» Эдгара, у его ног уже валялось изрядное количество окурков. Отбросив в сторону последнюю недокуренную сигарету, он отступил в сторону, чтобы Эдгар его не заметил. Чандлер он не увидел и предположил, что та покинула бар через другую дверь, направившись в гараж, к своей машине. Вероятно, Эдгар благоразумно отказался от предложения подвезти его к Паркер‑центру.

Когда Эдгар проходил мимо будки, Босх шагнул вслед за ним.

– И где это мы, Джерри?

Эдгар вздрогнул так, словно ему за шиворот сунули кусочек льда, и резко обернулся.

– Гарри? Что ты… эй, ты не хочешь выпить? Я как раз собираюсь это сделать.

Несколько секунд Босх молча стоял и смотрел, как Эдгар пытается овладеть собой, а затем сказал:

– Ты уже выпил.

– Что ты имеешь в виду?

Босх сделал шаг ему навстречу. Эдгар смотрел на него с подлинным страхом.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Пиво тебе, «Кровавая Мэри» – для леди, не так ли?

– Послушай, Гарри, видишь ли, я…

– Не называй меня так. Больше не называй меня Гарри. Понял? Если хочешь со мной поговорить, называй меня Босх. Так говорят мне те, кто мне не друг. Люди, которым я не доверяю. Называй меня только так.

– Можно, я объясню? Гар… дай мне все объяснить.

– А что тут объяснять? Ты меня обманул. Тут и объяснять нечего. О чем ты ей сегодня рассказал? Небось вывалил все, о чем мы говорили у Ирвинга? Вряд ли это ей нужно, приятель. Ущерб уже нанесен.

– Нет. Она давно ушла. Большую часть времени я сидел там один и думал, как из этого выбраться. Я ничего не говорил ей о сегодняшнем совещании. Гарри, я не…

Босх сделал еще один шаг и, выставив вперед ладонь, быстрым движением толкнул Эдгара в грудь.

– Я сказал – не называй меня так! – крикнул он. – Ты козел! Ты… Мы же вместе работали, парень, я тебя учил… Меня в этом зале дрючат прямо в задницу, а теперь я узнаю, что утечка идет как раз от тебя.

– Прости. Я…

– А как насчет Бреммера? Это ты сказал ему о записке? Это к нему ты направляешься, чтобы выпить? К Бреммеру? Ну иди, не буду тебя останавливать.

– Нет, я не говорил с Бреммером. Послушай, я допустил ошибку и прошу за это прощения. Она ведь и меня обманула. Это было похоже на шантаж. Я не мог… я пытался вырваться, но она держала меня за яйца. Ты должен мне поверить.

Босх долго на него смотрел. Было уже совсем темно, но ему показалось, что глаза у Эдгара как‑то подозрительно блестят. Возможно, он сдерживал слезы. «Вот только что это за слезы», – думал Босх. Что он оплакивает? Утрату тех отношений, что их до сих пор связывали? Или это слезы страха? Босх чувствовал, что сейчас он имеет над Эдгаром абсолютную власть. И Эдгар тоже это чувствовал.

– Я хочу знать все, – тихим и очень спокойным голосом сказал Босх. – Ты мне сейчас расскажешь все, что сделал.

У музыкантов в «Ветре» как раз был перерыв – они сидели за столиком в глубине зала. Темное, обшитое деревянными панелями помещение было похоже на сотни других. Обезображенная сигаретами стойка с красной полосой из искусственной кожи, барменши в черной форменной одежде и белых фартуках, с чересчур ярко накрашенными тонкими губами.

Босх заказал двойную порцию неразбавленного «Джек Блэка»[25]и бутылку «Вейнхарда», а также дал барменше денег на пачку сигарет. Эдгар, с лицом человека, вся жизнь которого пошла под откос, заказал разбавленный «Джек Блэк».

– Это все проклятый спад, – начал Эдгар, прежде чем Босх успел его о чем‑то спросить. – Недвижимость пошла псу под хвост. Мне пришлось бросить эту ерунду, а ведь у нас закладная, и потом, ты ведь знаешь, как это бывает, Бренда привыкла…

– Ты что же, будешь объяснять мне, что продал меня потому, что твоя жена привыкла ездить на «шевроле» вместо «БМВ»? Да пошел ты! Ты…

– Да нет, все не так. Я…

– Заткнись! Сейчас я говорю. Ты…

Но замолчать пришлось обоим, потому в этот момент официантка принесла им выпивку и сигареты. Босх положил ей на поднос двадцатку, не сводя с Эдгара гневного, разъяренного взгляда.

– А теперь перестань нести чепуху и расскажи мне, что ты наделал.

Прежде чем начать, Эдгар отставил свой бокал и разбавил его водой.

– Ну, видишь ли, в конце дня в понедельник – это было после того, как мы выезжали на место преступления к Бингу, – я был в конторе. И вот нам позвонили, и это была Чандлер. Она знала, что что‑то происходит. Не знаю откуда, но она это знала, она знала о записке, которую мы получили, и о найденном теле. Должно быть, ей сказал об этом Бреммер или еще кто‑нибудь. Она стала задавать вопросы, ну, типа «Установлено ли, что это Кукольник?». Ну и тому подобное. Я ее отшил, дескать, без комментариев.

– А потом?

– Потом, ну она мне кое‑что предложила. Я просрочил платеж по закладной, Бренда об этом даже не знает…

– Я же тебе говорил, что не желаю слышать твою печальную историю, Эдгар. Говорю тебе, у меня она не вызывает никакого сочувствия. Когда ты мне об этом говоришь, меня это только еще больше бесит.

– Хорошо, хорошо! Она предложила мне денег. Я сказал, что подумаю. Она сказала, что если я хочу заключить с ней сделку, то должен прийти вечером в «Hung Jury»… Ты не разрешаешь мне говорить почему, но у меня были свои причины, и я пошел. Да, я пошел.

– Ну да, и все себе изгадил, – сказал Босх, желая выбить из Эдгара ту нотку вызова, которая сейчас прозвучала.

Покончив с «Джек Блэком», он подал знак официантке, но та его не видела. Музыканты занимали места за своими инструментами. Впереди стоял саксофонист, и Босх пожалел, что попал сюда при таких обстоятельствах.

– И что ты ей сдал?

– Только то, о чем мы тогда знали. Но она и так была уже в курсе. Я сказал ей, что, по твоим словам, это похоже на работу Кукольника. Это было немного, Га… – и в любом случае в основном попало потом в газеты. А Бреммеру я ничего не говорил – можешь мне поверить.

– Ты сказал ей, что я туда выезжал? На место преступления?

– Ну да, сказал. А разве это большой секрет?

Несколько минут Босх над всем этим раздумывал. Музыканты начали с произведения Билли Стрейхорна «Шикарная жизнь». Столик стоял довольно далеко от квартета, так что музыка звучала не слишком громко. Внимательно осмотрев бар, Гарри обнаружил, что возле стойки сидит Бреммер и потягивает пиво. Он был не один, а с группой людей, похожих на репортеров. У одного из них при себе даже был длинный и тонкий блокнот, какие репортеры всегда носят в заднем кармане.

– Между прочим, Бреммер как раз здесь. Возможно, когда мы закончим, он захочет обсудить с тобой пару деталей.

– Гарри, это не я.

На сей раз Босх пропустил «Гарри» мимо ушей. Вся эта сцена его утомляла и угнетала. Ему хотелось поскорее все закончить и убраться отсюда, уехать к Сильвии.

– И сколько раз ты с ней разговаривал?

– Каждый вечер.

– Она использовала это против тебя, ведь так? Тебе пришлось с ней встречаться.

– Я был полным дураком. Мне нужны были деньги. Как только я встретился с ней первый раз, она взяла меня за яйца. Она сказала, что хочет знать все новости о ходе расследования, иначе она сообщит тебе, что утечка идет от меня, сообщит в ОВР. Черт, она мне даже не заплатила!

– А что случилось сегодня, почему она так рано ушла?

– Она сказала, что дело сделано: завтра будут уже заключительные выступления, так что ход расследования больше не имеет значения. В общем, она меня отпустила.

– Этим дело не кончится. Ты ведь это понимаешь, не так ли? Теперь, когда ей понадобится номер машины, адрес из базы данных Управления автомобильным транспортом, неразглашаемый номер телефона свидетеля, она будет звонить тебе. Она сделала тебя, парень.

– Я знаю. Мне придется что‑то с этим решать.

– И ради чего? Какова была цена в тот первый вечер?

– Мне нужно было внести деньги по той чертовой закладной… Не могу продать этот гребаный дом, не могу оплатить закладную, просто не знаю, что мне делать.

– А как насчет меня? Тебя не беспокоит, что мне теперь делать?

– Беспокоит. Да, конечно, беспокоит.

Босх оглянулся на музыкантов. Они продолжали играть Стрейхорна и сейчас исполняли «Анализ крови». Саксофонист играл, в общем, неплохо – правильно расставлял акценты, и фразировка была чистой.

– Что ты собираешься делать? – спросил Эдгар.

Босху не надо было над этим задумываться – он и так уже все решил.

– Я? Ничего, – не отрывая глаз от саксофониста, сказал он.

– Ничего?

– Вот тебе придется кое‑что сделать. Я больше не могу с тобой работать, парень. Я знаю, что у нас есть работа с Ирвингом, но все равно это все – конец. Когда это дело кончится, ты пойдешь к Паундсу и скажешь ему, что хочешь перевестись из Голливуда.

– Но ведь вакансий по убийствам нигде нет. Я сам смотрел – ты же знаешь, как редко они появляются.

– Насчет убийств я ничего не говорил. Я только сказал, что ты попросишь перевода. Ты займешь первую же вакансию, понятно? Меня не волнует, если ты попадешь в дорожники в семьдесят седьмом, – ты согласишься на первое, что тебе предложат. – Он посмотрел на Эдгара, у которого слегка отвисла челюсть. – Это цена, которую ты заплатишь.

– Но я же занимаюсь убийствами, это моя работа. Это моя специальность.

– Больше нет. Это не подлежит обсуждению, разве что ты захочешь попытать счастья в ОВР. Или ты идешь к Паундсу, или я. Больше я с тобой работать не могу. Вот так.

Он снова перевел взгляд на музыкантов. Эдгар молчал, и через несколько секунд Босх предложил ему уйти.

– Уходи ты первый. Я не смогу вернуться с тобой в Паркер.

Эдгар встал и, постояв некоторое время возле столика, произнес:

– Когда‑нибудь тебе понадобятся все друзья, которых ты только сможешь собрать. Тогда ты вспомнишь о том, что сделал со мной.

– Я знаю, – не глядя на него, сказал Босх.

Когда Эдгар ушел, Босх сумел‑таки привлечь внимание официантки и заказал еще выпивки. Квартер играл «Компенсацию за дождь» с некоторой долей импровизации, которая понравилась Босху. Виски начало разогревать его изнутри; он сидел, откинувшись назад, и слушал, стараясь не думать ни о чем, связанном с копами и убийцами.

Но вскоре он почувствовал чье‑то присутствие и, повернувшись, увидел, что рядом, с бутылкой пива в руке, стоит Бреммер.

– Судя по выражению лица Эдгара, он больше сюда не вернется. Можно к тебе присоединиться?

– Да, он не вернется, и ты можешь делать все, что тебе вздумается, но учти, что я не на службе, нахожусь здесь неофициально и вообще сбился с пути.

– Другими словами, ты ничего хорошего не скажешь.

– Ты правильно меня понял.

Присев, репортер закурил сигарету, поглядывая на Босха своими маленькими и хитрыми глазками.

– Годится. Я ведь тоже не на работе.

– Бреммер, ты всегда на работе. Даже сейчас стоит мне сказать что‑то не так – и ты об этом не забудешь.

– Конечно. Но ты забываешь о тех временах, когда мы работали вместе. О статьях, которые помогли тебе, Гарри. Просто однажды я написал статью, которая оказалась не такой, как тебе хотелось, и все хорошее оказалось забыто. Теперь я всего лишь «тот проклятый репортер», который…

– Плохого я не забываю. Вот ты сидишь здесь, правильно? Так вот, я хорошо помню, что ты сделал для меня и что ты сделал против меня. В конечном счете одно другое уравновешивает.

Некоторое время они молча сидели и слушали музыку. Мелодия закончилась как раз в тот момент, когда официантка поставила на стол третью порцию двойного «Блэк Джека».

– Не хочу сказать, что я собираюсь его раскрыть, – сказал Бреммер, – но почему мой источник информации о записке оказался так важен?

– Теперь он уже не настолько важен. В то время я просто хотел знать, кто пытается меня прихлопнуть.

– Ты уже это говорил. Что кто‑то тебя подставляет. Ты действительно так думаешь?

– Это не имеет значения. Что ты написал для завтрашнего номера?

Репортер выпрямился, его глаза сверкнули.

– Увидишь. Правдивый репортаж из зала. Твое свидетельство о том, что кто‑то другой продолжает убивать. Большая статья, на первую полосу. Вот почему я здесь. Когда я попадаю на первую полосу, я всегда это отмечаю.

– Устраиваешь себе маленький праздник, да? А как насчет моей матери? Ты это вставил?

– Гарри, если тебя беспокоит именно это, не волнуйся. В статье я о ней даже не упомянул. Честно говоря, для тебя это, конечно, жизненно важно, но с точки зрения газетных новостей – уже излишняя подробность. Я оставил ее за кадром.

– Излишняя подробность?

– Ну да, вроде той статистики, которую всюду суют спортивные комментаторы на ТВ: вроде того, сколько мячей такая‑то команда забила в третьем периоде пятой игры в чемпионате 1956 года. Я посчитал, что история с твоей матерью – которую Чандлер пыталась подать как мотивацию твоих действий – это уже излишняя подробность.

Босх только кивнул. Он был рад тому, что важная часть его жизни завтра не станет достоянием миллионов читателей, но старался этого не показывать.

– Тем не менее, – сказал Бреммер, – я должен сказать тебе, что если вердикт будет против тебя и присяжные начнут говорить, что ты сделал это, стараясь отомстить за свою мать, это придется упомянуть – у меня уже не будет выбора.

Босх снова кивнул – это показалось ему вполне справедливым. Взглянув на свои часы, он увидел, что уже почти десять. Надо позвонить Сильвии, а значит, нужно уйти отсюда до того, как начнется следующая пьеса и музыка снова его зачарует.

– Мне пора сматываться, – допив свой бокал, сказал он.

– Ага, и мне тоже, – сказал Бреммер. – Я выйду вместе с тобой.

Прохладный вечерний воздух слегка развеял сковавшее Босха алкогольное оцепенение. Попрощавшись с Бреммером, он сунул руки в карманы и двинулся вперед по тротуару.

– Гарри, ты собираешься идти пешком до самого Паркер‑центра? Садись, вот моя машина.

Бреммер отпер дверцу со стороны пассажирского сиденья, и Босх, даже не сказав «спасибо», сел в машину и, нагнувшись, открыл дверцу с другой стороны. Сейчас он был в той стадии опьянения, когда почти ничего не говорил и только слушал.

Бреммер начал беседу, как только они тронулись.

– Мани Чандлер – это еще та штучка, правда? Она прекрасно умеет играть присяжными.

– Думаешь, она своего добилась?

– Она близка к этому, Гарри, – я так думаю. Но даже если решение будет вроде тех, что в последнее время часто принимают в делах против ЛАПД, она все равно обогатится.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты ведь раньше не был в федеральном суде?

– Нет. Я стараюсь, чтобы это не вошло в привычку.

– В гражданских делах, если выигрывает истец – в данном случае это Чандлер, – то ответчик (в данном случае это город, который оплачивает твой счет) должен выплатить адвокату гонорар. Даю гарантию, Гарри, что завтра в своем заключительном слове Мани заявит присяжным, что им всего лишь нужно постановить, что ты действовал неправильно, а размер ущерба может составлять хоть один доллар! Присяжные увидят, что это самый простой выход. Они могут заявить, что ты был не прав, и присудить компенсацию в один доллар. Они не будут знать – потому что Белку не разрешат об этом распространяться, – что, даже если истец выиграет один доллар, Чандлер все равно выставит городу счет. И этот счет будет не на один доллар, а скорее всего на пару сотен тысяч. Это настоящее жульничество.

– Черт!

– Ну да, таково наше правосудие.

Бреммер въехал на стоянку, и Босх в одном из передних рядов машин заметил свой «каприс».

– Ты сможешь вести машину? – спросил Бреммер.

– Без проблем.

Босх уже собирался закрывать дверцу, когда Бреммер его остановил.

– Послушай, Гарри, мы оба знаем, что я не могу раскрыть тебе свой источник. Но я могу сказать тебе, кто им не является. И должен заметить, что он не из тех, кого ты мог бы подозревать. Понимаешь? Если ты держал под подозрением Эдгара или Паундса, то это не они. Ты никогда не угадаешь, кто он, так что даже не трудись. Понятно?

Босх только кивнул и захлопнул дверцу машины.