Глава девятая. Если во вторник для Босха все складывалось удачно, то на следующее утро все пошло наоборот

Если во вторник для Босха все складывалось удачно, то на следующее утро все пошло наоборот. Первое из несчастий разразилось в кабинете судьи Кейеса, когда, с полчаса поизучав в одиночестве записку, якобы написанную Кукольником, он собрал там клиентов и адвокатов. До этого Белк в течение часа протестовал против приобщения записки к делу.

– Я прочитал записку и учел все возможные аргументы, – сказал он. – Я не вижу, каким образом это письмо, записку, поэму – как там ее ни назови – можно скрыть от данного состава присяжных. В ней самая суть дела миз Чандлер – вот в чем вопрос. Я не собираюсь судить, подлинная ли она, или написана каким‑то ненормальным, – пусть об этом судят присяжные. Если смогут. Но поскольку судебное следствие все еще ведется, нет никакого резона ее утаивать. Я даю свое разрешение, и вы, миз Чандлер, можете воспользоваться им в любой момент – при условии, что вы дадите должное обоснование.

– Но, ваша честь… – вскинулся Белк.

– Нет, не будем больше об этом спорить. Давайте пройдем в зал заседаний.

– Ваша честь! Мы ведь не знаем, кто это написал. Как вы можете причислять это письмо к уликам, когда мы не имеем ни малейшего представления о том, откуда оно пришло и кто его послал?

– Я понимаю ваше разочарование и потому предоставляю вам некоторую свободу действий, если только это не перерастет в неуважение к суду. Я сказал, что споры окончены, мистер Белк, и повторяю это в последний раз. Тот факт, что эта неизвестного происхождения записка непосредственно привела к обнаружению тела, имеющего полное сходство с телами жертв Кукольника, сам по себе служит некоторым подтверждением ее аутентичности. А это уже не озорство, мистер Белк. Не шутка. Здесь что‑то есть, и присяжные должны на это посмотреть. Пойдемте! Все на выход!

Судебное заседание едва успело начаться, как защита потерпела новое фиаско. Белк, возможно, еще не придя в себя после поражения в кабинете судьи, вновь попал в ловушку, хладнокровно расставленную ему Чандлер.

Ее первым свидетелем сегодня был человек по фамилии Вечорек, который засвидетельствовал, что знал Нормана Черча достаточно хорошо и уверен, что тот не совершал приписываемых ему убийств. С Черчем они двенадцать лет вместе проработали в конструкторской лаборатории, сказал Вечорек. Вечореку было за пятьдесят, его седые волосы были подстрижены так коротко, что сквозь них проглядывала розовая кожа.

– На чем основывается ваша убежденность в том, что Норман не был убийцей? – спросила Чандлер.

– Ну, во‑первых, я точно знаю, что он не убивал одну из этих девушек, одиннадцатую по счету, поскольку он находился вместе со мной все то время, когда она… ну, в общем, погибла. Он находился вместе со мной. Потом полиция убила его и повесила на него одиннадцать убийств. Ну, видите ли, поскольку я знаю, что он не убивал одну из этих девушек, то, вероятно, так же врут и насчет остальных. Все это лишь «дымовая завеса», чтобы убивать…

– Спасибо, мистер Вечорек, – сказала Чандлер.

– Я всего лишь сказал то, что думаю.

Тем не менее Белк все равно встал и принялся возражать. Подойдя к кафедре, он стал жаловаться, что все это одни домыслы. Судья с ним согласился, но ущерб был все равно нанесен. Вернувшись на место, Белк принялся листать толстую пачку бумаг, где были записаны показания, данные Вечореком несколько месяцев назад.

Чандлер задала еще несколько вопросов относительно того, где свидетель и Черч находились в тот вечер, когда была убита одиннадцатая жертва, и Вечорек ответил, что они вместе с семью другими людьми находились в его собственной квартире, где проходила холостяцкая вечеринка в честь одного из их сослуживцев по лаборатории.

– Как долго Норман Черч находился в вашей квартире?

– Все время, пока шла вечеринка. Она началась примерно в девять вечера, а закончили мы уже после двух часов ночи. Полиция говорит, что эта девушка, одиннадцатая по счету, в час ночи пришла в какую‑то гостиницу, где и была убита. Так вот, в час ночи Норман находился у меня.

– А не мог он уйти примерно на час без вашего ведома?

– Никоим образом. Если вы находитесь в одной комнате с восемью парнями и кто‑то из них таинственным образом исчезает на полчаса, вы всегда об этом узнаете.

Поблагодарив его, Чандлер села. «Ну, сейчас я его порву, – наклонившись к Босху, прошептал Белк. – Посмотрим, как он сейчас будет выкручиваться».

Взяв с собой записи, он водрузил их на кафедру, словно противотанковое ружье. Вечорек, который носил очки с толстыми линзами, отчего его глаза казались чересчур большими, смотрел на него с подозрением.

– Вы меня помните, мистер Вечорек? Вы помните, как несколько месяцев назад я брал у вас показания?

В виде напоминания Белк потряс в воздухе пачкой бумаг.

– Да, я вас помню, – сказал Вечорек.

– Здесь девяносто пять страниц, мистер Вечорек. И нигде в этих записях не упоминается какая‑либо холостяцкая вечеринка. Спрашивается, почему?

– Думаю, потому, что вы о ней не спрашивали.

– Ну, а сами вы почему молчали? Полиция утверждает, что ваш лучший приятель убил одиннадцать женщин и вы вроде бы знаете, что это ложь, но молчите. Так получается?

– Да, получается так.

– А вы не объясните нам почему?

– Да потому, что вы сами один из них. Я отвечал только на поставленные вопросы. Я не осведоми… гм, не обращайте внимания.

– Тогда позвольте спросить: вы вообще когда‑нибудь говорили об этом полиции? Еще тогда, когда Черч погиб и во всех газетах писали, что он убил одиннадцать женщин? Вы ведь могли просто снять трубку и сообщить им, что они взяли не того, кого нужно.

– Не мог. В то время я об этом не знал. Я это понял, только когда прочитал книгу, которая вышла в свет года два назад, и там подробно описывались обстоятельства убийства одиннадцатой девушки. Тогда я и понял, что в это время он находился у меня. Я позвонил в полицию и попросил соединить со спецгруппой, но мне сказали, что она давно распущена. Я оставил записку для парня, который, как было сказано в книге, руководил этой группой, – кажется, для Ллойда, но он мне так и не ответил.

Белк громко вздохнул прямо в микрофон, всем своим видом показывая, как ему трудно иметь дело с подобным тупицей.

– Значит, насколько я могу понять, вы говорите присяжным, что через два года после совершения убийств, когда вышла эта книга, вы ее прочитали и внезапно поняли, что у вас есть железное алиби для вашего друга. Я что‑нибудь упустил, мистер Вечорек?

– Ну, только один момент – насчет того, что я внезапно понял. Это было не сразу.

– Тогда как же это было?

– Ну, когда я прочитал дату – 28 сентября, – это навело меня на определенные размышления, и тогда я вспомнил, что холостяцкая вечеринка в том году была как раз 28 сентября и Норман все время находился в моем доме. Я это проверил и позвонил жене Нормана, чтобы сказать, что о нем говорят неправду.

– Вы это проверили? У других участников вечеринки?

– Нет, в этом не было необходимости.

– Тогда как же, мистер Вечорек?

– Я посмотрел видео, которое снял в тот вечер. Там в углу стоят дата и время съемки.

Босх заметил, что лицо Белка слегка побледнело. Юрист посмотрел на судью, потом на свои записи, потом снова на судью. У Босха сжалось сердце. Белк нарушил важнейшее правило, то самое, которое вчера переступила Чандлер. Он задал вопрос, на который заранее не знал ответа.

Не нужно было быть юристом, чтобы понять, что раз именно Белк привлек внимание к видеозаписи, то теперь Чандлер имела полное право ее исследовать, приобщив к делу в качестве вещественного доказательства. Это была хитрая западня. Поскольку о новой улике ничего не говорилось в письменных показаниях Вечорека, Чандлер должна была заранее проинформировать Белка, что она собирается подвергнуть ее исследованию. Вместо этого она искусно заманила Белка в ловушку и заставила самого ее обнаружить. Теперь он оказался совершенно беззащитным, поскольку услышал о новом обстоятельстве одновременно с присяжными.

– У меня все, – сказал Белк и с поникшей головой вернулся на свое место. Немедленно взяв со стола свод законов, он принялся лихорадочно его листать.

Тем временем Чандлер вернулась к кафедре для повторного допроса свидетеля.

– Мистер Вечорек, у вас все еще хранится та запись, о которой вы говорили мистеру Белку?

– Конечно, я взял ее с собой.

Чандлер тут же подала ходатайство о том, чтобы видеозапись показали присяжным. Судья Кейес посмотрел на Белка, который медленно поплелся к кафедре.

– Ваша честь, – с трудом выдавил он, – защита просит десятиминутный перерыв для того, чтобы изучить прецеденты.

Судья посмотрел на часы.

– Вам не кажется, мистер Белк, что это несколько рано? Мы ведь только начали.

– Ваша честь, – сказала Чандлер, – истец не имеет возражений. Мне нужно время, чтобы установить оборудование для просмотра.

– Прекрасно, – сказал судья. – Десять минут для адвоката. У присяжных есть пятнадцатиминутный перерыв, после чего они должны вернуться в зал заседаний.

Встав, Белк продолжал листать тяжелый свод законов. А когда настало время садиться, Босх придвинул свой стул поближе.

– Не сейчас, – сказал Белк. – У меня всего десять минут.

– Вы прокололись.

– Нет, это мы прокололись. Не забывайте, что мы одна команда.

Оставив своего товарища по команде, Босх вышел покурить. Когда он подошел к статуе, Чандлер уже была там. Он все равно закурил, хотя и не стал подходить к ней близко. Взглянув на него, Чандлер самодовольно ухмыльнулась, и тогда Босх заговорил:

– Вы его обманули, не так ли?

– Обманула, заставив выдать правду.

– Разве?

– Конечно! – Она загасила в песке наполовину выкуренную сигарету. – Мне пора возвращаться, чтобы установить оборудование.

Она снова усмехнулась. Босх не мог понять, то ли она настолько хороша, то ли Белк настолько плох.

Пытаясь не допустить показа пленки, Белк потратил полчаса. Поскольку она не была упомянута в письменных показаниях, говорил он, это новая улика, которую истец не вправе так поздно предъявлять. Судья Кейес отверг его требование, указав на то, что все знают, что именно Белк вытащил ее на свет.

Когда присяжные вновь заняли свои места, Чандлер задала Вечореку несколько вопросов относительно пленки и ее местонахождения в последние четыре года. После того как судья Кейес отклонил очередное возражение Белка, Чандлер поставила перед присяжными видеодвойку и вставила кассету, которую Вечорек взял у своего друга, сидевшего среди публики. Чтобы не загораживать обзор остальным, Босху и Белку пришлось встать и перейти на места для публики.

Пока они совершали этот маневр, Гарри заметил на задней скамье Бреммера из «Таймс», который слегка ему кивнул. «Интересно, он здесь как репортер или в качестве свидетеля?» – подумал Босх.

Запись оказалась длинной и скучной, хотя и не была непрерывной. Во время вечеринки съемка то прекращалась, то начиналась вновь, но в нижнем правом углу неизменно высвечивались время и дата. Если они были верными, то Черч действительно имел алиби на момент последнего из приписываемых ему убийств.

У Босха эта запись вызывала чувство потрясения. Он видел перед собой Черча без парика, с головой, лысой как у младенца, который пил пиво и смеялся вместе со своими друзьями. Человек, которого он убил, произносил тосты в честь свадьбы своего друга и выглядел как настоящий средний американец, к числу которых сам Босх никогда не относился.

Запись длилась девяносто минут, и ее кульминацией стало выступление стриптизерши: она пела для будущего жениха, бросая ему на голову нижнее белье, которое последовательно с себя снимала. Черч, казалось, был этим весьма смущен и смотрел не столько на женщину, сколько на самого жениха.

Оторвав глаза от экрана, Босх взглянул на присяжных и понял, что эта запись разрушила всю его линию защиты. Он поспешно отвернулся.

Когда пленка закончилась, Чандлер задала Вечореку еще несколько вопросов. Эти вопросы должен был бы задать Белк, но она его опередила:

– Каким образом на пленке фиксируются время и дата?

– Ну, они устанавливаются при покупке, а потом батарейка все делает сама. За все время мне ни разу не приходилось это настраивать.

– Но при желании вы можете установить любое время и дату, я права?

– Думаю, да.

– Тогда допустим, если вы хотите, чтобы ваш друг смог использовать эту запись для доказательства своего алиби, вы можете переставить дату назад, скажем, на год, и затем провести съемку?

– Конечно.

– А можно ли проставить дату на уже отснятую пленку?

– Нет. На уже отснятое видео дату проставить нельзя. Это невозможно.

– Итак, в данном случае как бы вы могли это сделать? Как бы вы могли обеспечить Норману Черчу фальшивое алиби?

Белк стал возражать на том основании, что ответ Вечорека был бы чисто умозрительным, но судья Кейес отверг его возражение, заявив, что свидетель имеет опыт обращения со своей видеокамерой.

– Ну, теперь, когда Норман мертв, сделать уже ничего нельзя.

– Значит, вы утверждаете, что для изготовления фальшивой записи вы должны были бы вступить с мистером Черчем в сговор еще до того, как он был убит мистером Босхом?

– Да. Мы должны были заранее знать, что ему нужна эта запись, он должен был сказать мне, какую дату поставить, и так далее, и тому подобное. Все это абсолютно надумано, тем более что вы можете взять газеты за тот год и найти там объявление, что мой друг женится тридцатого сентября. Это покажет вам, что холостяцкая вечеринка должна была состояться двадцать восьмого или где‑то в этих числах. Это не подделка.

Судья Кейес согласился с возражением Белка относительно последней фразы, как не соответствующей заданному вопросу, и велел присяжным им пренебречь. Но Босх понимал, что в этом нет необходимости. Все они и так знали, что это не подделка. Он тоже это знал. Сейчас он чувствовал слабость и тошноту. Что‑то пошло не так, как надо, и он не понимал, что именно. Ему хотелось встать и выйти из зала, но он знал, что это будет таким откровенным признанием вины, что стены суда содрогнутся, словно от землетрясения.

– Один последний вопрос, – сказала Чандлер. В предчувствии победы ее лицо раскраснелось. – Вы знали, что Норман Черч носит парик?

– Нет, не знал. Я знаком с ним много лет и никогда не слышал ни о чем подобном.

Судья Кейес передал свидетеля Белку, который взошел на кафедру без своего желтого блокнота. Он явно был настолько расстроен, что даже не сказал: «У меня есть несколько вопросов», а сразу попытался спасти то, что еще можно было спасти.

– Вы сказали, что читали книгу о деле Кукольника и потом обнаружили, что дата на пленке соответствует дате одного из убийств, не так ли?

– Так.

– Вы не пытались искать алиби на другие десять убийств?

– Нет, не пытался.

– Итак, мистер Вечорек, вам нечего сказать относительно остальных связанных с ним дел, которыми занимались многочисленные сотрудники спецгруппы?

– Эта запись ставит под сомнение и все остальное. Ваша задача…

– Вы не отвечаете на вопрос.

– Нет, отвечаю. Если одно из дел оказалось дутым, это компрометирует и все остальные – вы же спрашиваете об этом.

– Мы спрашиваем не об этом, мистер Вечорек. Да, вы ведь сказали, что никогда не видели Нормана Черча в парике, это верно?

– Да, я так сказал.

– Вы знали, что он снимает эту квартиру под вымышленным именем?

– Нет, не знал.

– Значит, вы многого не знали о своем друге, не так ли?

– Полагаю, что да.

– Следовательно, если мистер Черч был убийцей, которым считает его полиция, и использовал маскировку, как, по мнению полиции, это делал убийца, разве не следует предположить…

– Возражение! – сказала Чандлер.

– …что в квартире…

– Возражение!

– …должно быть что‑нибудь вроде такого парика?

Судья Кейес поддержал протест Чандлер против гипотетического допущения и выговорил Белку за то, что он продолжал спрашивать даже после того, как было выдвинуто возражение. Белк стоически выдержал разнос и заявил, что больше вопросов не имеет. Когда он сел, по его лицу стекали струйки пота.

– Это лучшее из того, что вы могли бы сделать, – прошептал Босх.

Проигнорировав его слова, Белк вытащил носовой платок и вытер лицо.

Приобщив к делу видеозапись, судья объявил перерыв. Когда присяжные вышли из зала заседаний, к Чандлер быстро подошли несколько репортеров. Босх понимал, что это главный показатель того, как на самом деле идут дела. Журналисты всегда тянутся к победителям, причем явным победителям – таким всегда легче задавать любые вопросы.

– Давайте подумаем вот о чем, Босх, – сказал Белк.

– Шесть месяцев назад мы могли бы урегулировать этот вопрос за пятьдесят тысяч. Судя по тому, как пошли дела, это просто семечки.

– Вы сами в это верите, не так ли? – резко повернувшись к нему, сказал Босх (оба стояли возле ограждения, ограничивающего доступ к столу защиты). – Во все это. В то, что я убил не того, и в то, что мы подбросили ему все, что связывало его с убийствами.

– Во что я верю, не имеет значения, Босх.

– Да пошел ты, Белк!

– Как я уже говорил, нам надо кое о чем подумать.

Протиснув свою тушу сквозь ограждение, он направился к выходу. Бреммер вместе с еще одним репортером попытались было к нему подойти, но он от них отмахнулся. Последовав за ним, Босх также отослал репортеров прочь, однако Бреммер от него не отставал.

– Послушай, я ведь тоже рискую. Об этом парне я написал книгу, и если вы ошиблись, мне нужно это знать.

Босх внезапно остановился, так что Бреммер едва на него не натолкнулся. Босх пристально смотрел на репортера. Примерно тридцати пяти лет, полный, с редеющими каштановыми волосами. Подобно многим другим, он попытался компенсировать лысину, отрастив густую бороду, из‑за чего стал выглядеть еще старше. Босх заметил у него под мышками темные круги, но хуже всего был даже не запах пота – изо рта у Бреммера ужасно воняло табаком.

– Послушай, если ты считаешь, что мы ошиблись, напиши другую книгу и получи за нее еще сто тысяч долларов. С чего это тебя заботит, тот он или не тот?

– В этом городе у меня есть определенная репутация, Гарри.

– И у меня тоже. Что ты собираешься завтра написать?

– Я обязан написать о том, что здесь происходит.

– Но ведь ты еще и свидетель? Этично ли это, Бреммер?

– Я не свидетель. Вчера она освободила меня от дачи показаний. Я должен только подписать заявление.

– О чем?

– О том, что написанная мной книга содержит, насколько мне известно, лишь правдивую и точную информацию. Что данная информация почти полностью исходит из полицейских источников и прочих документов публичного характера.

– Кстати, об источниках. Кто сообщил тебе о вчерашней записке?

– Я не могу этого сказать, Гарри. Вспомни, сколько раз ты конфиденциально давал мне информацию. Ты же знаешь, что я никогда не раскрываю своих источников.

– Да, я это знаю. А еще я знаю, что меня кто‑то подставляет.

С этими словами Босх вошел в лифт и начал спускаться вниз.