Новый год. Оринок под Тимом. В начале года нам пришлось испытать самые жестокие морозы за все время вой­ны

Оринок под Тимом. В начале года нам пришлось испытать самые жестокие морозы за все время вой­ны. Мы были вынуждены сменять постовых каждые полчаса. Наш дом стоял на самой окраине дерев­ни, рядом с рекой. Перед нами раскинулась поляна со скудным кустарником. Ни днем ни ночью мы не могли спокойно уснуть из‑за постоянных атак рус­ских. Солдат, который зарывался на позиции в коп­ну сена и засыпал, должен был предстать перед во­енным судом, или же его расстреливали на месте. Если же он не мог найти в темноте роту, которой следовало передать донесение, то ему тоже выно­сили смертный приговор за трусость, проявленную перед врагом. Не менее суровое наказание грозило тому, кто крал хлеб или другие продукты из солдат­ских пайков. Он тоже приговаривался к смерти. Это было критическое время. На ближних деревьях ви­сели военнопленные, повешенные по приказу для устрашения русских. Война стала безумием, в это время убивали всех, кого попало. Страх подавлял бунты.

Противник также не занимался пленными, а ес­ли и оставлял что‑то после себя, то неотопленные, полуразрушенные хаты.

Само наше существование выносило приговор войне. И никакой Бог не заботился о нас. Два ча­са, которые нам отводили на сон, мы проводили, лежа на грязных печах. Вши заедали нас, вызывая различные болезни. Никто не оставался застрахо­ванным от пиодермии22 и воспаления лимфатиче­ских сосудов. Но только того, у кого уже началось воспаление надкостницы, отправляли в военный госпиталь. Гноящиеся, обмороженные люди едва двигались, и от жаркой печки издавали зловоние. Перевязочного материала не было. Рваную, загно­ившуюся повязку использовали по нескольку раз. Мазь, которая хоть как‑то помогала, приходилось экономить. У некоторых больных черное мясо висе­ло лоскутами на ногах. Это было последствием об­морожения в дороге. Солдаты должны были идти, хотя часто кости у них проступали сквозь кожу. Они должны были занимать позиции с отмороженными ногами, обмотанными тряпками и мешковиной, и вести огонь по врагу.

Нас не снабдили зимней одеждой, и мы никогда не могли согреться. Ноги, постоянно находящиеся в холоде, болели. Каждое движение было мучитель­ным, но приходилось вставать, двигаться и даже бе­гать, чтобы окончательно не замерзнуть. Иначе нам грозило окончательное онемение конечностей. На­ши простуженные желудки не держали пищи. Понос был у каждого, а кое‑кто получил и дизентерию. Один солдат так ослаб, что по пути в госпиталь упал в снег и замерз.

Старики все страдали от ревматизма и болезни суставов и часто кричали от боли. Но никто не при­ходил к ним на помощь.

Я подхватил радикулит и перебрался на другую улицу деревни в более теплую избу. Там я лежал на печи три дня и три ночи и не мог уснуть от боли. На следующую ночь я услышал стрельбу и крики рус­ских «ура!». Я кое‑как на четвереньках сполз с печи. Бой продолжался четыре часа, я сидел в избе и ждал, чем все это кончится. Мне все было безраз­лично. Время от времени в избу прибегали солдаты. Они прижимали ладони к печи и растирали себе но­ги снегом, чтобы они не успели окончательно за­мерзнуть. Товарищи заставили меня двигаться, по­ка мои конечности не пришли в норму и я снова смог бежать. Мы отступали к Дубровке.

Атака русских была столь стремительна, что мы оставили орудия и бросили пулеметы. В Ориноке остались плащ‑палатки, рюкзаки, кухонная посуда, походные фляги и только что пришедшая рождест­венская почта из Зигерна23.

Дубровка. Мы заняли новые позиции. Изба, за­сыпанная снегом, и охапки соломы стали нашим опорным пунктом. Отступая к Дубровке, мы соеди­нились с боевой группой, которая бежала от рус­ских намного раньше нас и теперь снова оказалась с нами на одной позиции. Она недосчиталась несколь­ких бойцов и, едва отдохнув, повернула назад. Не­скольких солдат из этой группы нашли замерзшими в руинах деревни, где они спали на снегу. Осталь­ные залезли в оставшуюся от сгоревшей избы печь, но уже не смогли из нее выбраться, так как конечно­сти у них отмерзли. Их, кричащих от боли, вытащи­ли, погрузили на сани и отвезли на медицинский дивизионный пункт. Там им стали ампутировать ру­ки и ноги, однако они умерли во время операции.

Мы воевали на опорном пункте. Цепь далеко ле­жащих деревень образовывала фронт. Между пе­редовыми позициями и нашей обороной просачи­вались русские, двигаясь к Щиграм. Мы не знали этого.

Находили пищу где только могли. Картофель ле­жал в подвалах и бункерах. Резали овец и коров. Ко­гда доставали каравай хлеба, то делили его на че­тыре части. В это время мы не притрагивались к картофелю, который запасли крестьяне перед ве­сенним половодьем, так как уже не голодали и под­лечили наши желудки. Ежедневно в течение не­скольких часов должны были чистить оружие, но также заботиться о дровах для печей и о снабжении продовольствием. Мы должны были выступить на позиции месяцем позже.

Русские атаковали Дубровку. Они появились но­чью. Мы не оказали им никакого сопротивления, так как не ждали от него ничего, кроме напрасных жертв. Мы отступали по равнине к Белой, пресле­дуемые бронетранспортерами. Завернули винтовки в камуфляж, залегли в снег и стали готовиться к ка­питуляции. Однако тут вступила в бой немецкая ар­тиллерия. Мы поднялись и вернулись в Дубровку. Русские также понесли большие потери. Другая на­ша рота, отступавшая из Дубровки, была обстреля­на по ошибочному приказу нашей артиллерией, и несколько солдат погибло.

Наши квартиры были разрушены, повсюду ле­жали убитые. Немецких солдат мы покрывали бре­зентом, а с казаков стаскивали валенки, галифе и нижнее белье. Теперь все теснились в оставшихся целых домах. У наших солдат не было валенок, ко­торые отлично защищали ноги от холода. Один из них наткнулся на следующий день на замерзший труп красноармейца. Он напрасно пытался сдер­нуть с него валенки. Взял топор и отрубил убитому ноги до голеней. С них летели куски мяса. Солдат взял части отрубленных конечностей в валенках и поставил рядом с нашим обедом в печь. Пока кар­тофель варился, голени растаяли, и солдат обул ок­ровавленные валенки. Перед едой мы подстилали под себя мох, чтобы согреть ноги, и били вшей.

Мертвецы оставались лежать на снегу. Через неделю их вместе с разбитыми санями и трупами лошадей сложили в разрушенных домах, облили ке­росином и сожгли.

Один день походил на другой и проходил в уста­лом однообразии от охраны избы на посту, неспо­койного сна, заботы о заготовке древесины и про­довольствия и исполнения различных приказов. Мы совсем обеднели. Получали только плащ‑палатки да необходимый инвентарь. Я был не в состоянии отды­хать, тоскуя по родине. От постоянного пребывания на жестоком морозе заработал себе полное исто‑

щение нервной системы. Стрелял в привидения, ко­торые, как мне казалось, появлялись передо мной, и бессильно кутался во что попало во время мете­ли. Но выдержал все. Кризис миновал, я быстро вы­здоравливал и вернул себе стойкость и уверен­ность. Весь ужас, вызванный нуждой и силой об­стоятельств, приводил нас к чему‑то героически‑циничному. Это было какое‑то безумное соглаше­ние с перспективой всеобщей гибели и самоубийст­во души. В России было слишком много солдат, чтобы мы могли с ними справиться.

Мы охраняли окрестности Дубровки, лежа в око­пах, как приведения, между трупами. Полная луна вставала на небе. Мороз готовился к последнему на­тиску. Противник пока оставался на своих позициях.

Я хотел все забыть, чтобы остаться человеком. Записывал в свой дневник то, что связывало меня с прошлым. Но все напрасно. Я познакомился с той стороной России, из которой запомнил только раз­рушенные церкви и морозную зиму. И все же я ве­рил, что эта война для меня что‑то чужое, вызываю­щее какие‑то странные фантазии. Мои гноящиеся ноги делали меня совершенно непригодным к служ­бе. Я был только обузой.

Зимняя война закончилась для меня. Это было спасение, которое пришло в последний момент. Но я уже был обескровлен.