Восстание масс. Торых не связано органически с его, и только его, жизнью

торых не связано органически с его, и только его,
жизнью. С появлением на свет он моментально и без-
отчетно водворяется в сердцевину своих богатств
и привилегий. Внутренне его ничто с ними не роднит,
поскольку они исходят не от него. Это огромный
панцирный покров, пустая оболочка иной жизни, ино-
го существа — родоначальника. А сам он лишь наслед-
ник, то есть носит оболочку чужой жизни. Что же его
ждет? Какой жизнью суждено ему жить — своей или
своего пращура? Да никакой. Он обречен представ-
лять собой другого, то есть не быть ни собой, ни
другим. Жизнь его неумолимо теряет достоверность
и становится видимостью, игрой в жизнь, и притом
чужую. Изобилие, которым он вынужден владеть, от-
нимает у наследника его собственное предназначение,
омертвляет его жизнь. Жизнь — борьба и вечное усилие
стать собой. Именно те трудности, что мешают мне
осуществиться, будят и напрягают мои силы и способ-
ности. Если бы мое тело не весило, я бы не мог ходить.
Если бы воздух не давил на него, оно лопнуло бы, как
мыльный пузырь. Так, от отсутствия жизненных усло-
вии, улетучивается и личность наследственного «ари-
стократа». Отсюда и то редкостное размягчение моз-
гов у родовитого потомства и никем еще не изученный
роковой удел наследственной знати — ее внутренний
и трагический механизм вырождения.

Если бы лишь на этом и спотыкалась наша наивная
вера, что изобилие способствует жизни! Но куда там.
Избыточные блага * сами собой уродуют жизнедеяте-
льность и производят на свет такие ущербные натуры,
как «баловень», или «наследник» (аристократ лишь его
частный случай), или, наконец, самый вездесущий и за-
конченный тип — современного массового человека.
(Стоило бы, кстати, подробнее проследить, как многие
характернейшие черты «аристократа» всех времен

* Не надо путать роста жизненных благ и даже изобилия с их избытком.
Подобный рост в XIX веке привел к небывалому, количественно и качествен-
но, росту жизни, о чем я уже упоминал. Но настал час, когда неограниченные
возможности цивилизации в контрасте с отравленностью среднего человека
обрели оттенок избытка, чрезмерного, то есть излишнего, обилия. Всего лишь
один пример: уверенность, которую, казалось бы, сулил прогресс — непрерыв-
ный рост уровня жизни,— развратила среднего человека и обернулась само-
уверенностью, другими словами,— ущербным и разрушительным самообма-
ном.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

и народов, подобно семенам, дают массовые всходы.
Стремление, например, делать игру и спорт своим
главным занятием; всеми средствами, от гигиены до
гардероба, культивировать собственное тело; не допу-
скать романтизма в отношениях с женщинами; делить
досуг с интеллигентами, в душе презирая их и с радо-
стью отдавая на растерзание лакеям и жандармам;
предпочитать абсолютную власть демократическим
прениям и т. д. и т. п.*.)

И снова я с тяжелым сердцем вынужден повторить:
этот новоявленный варвар, с хамскими повадками,-
законный плод нашей цивилизации, и в особенности
тех ее форм, которые возникли в XIX веке. Он не
вторгся в цивилизованный мир извне, как «рослые
рыжие варвары» V века, и не проник в него изнутри,
путем таинственного самозарождения, вроде того, что
Аристотель приписывал головастикам. Он — естест-
венное порождение упомянутого мира. Можно сфор-
мулировать закон, подтвержденный палеонтологией
и биогеографией: человеческая жизнь расцветала лишь
тогда, когда ее растущие возможности уравновешива-
лись теми трудностями, что она испытывала. Это
справедливо и для духовного и для физического суще-
ствования. Касательно последнего напомню, что чело-
век развивался в тех областях земли, где жаркое время
года уравновешивалось нестерпимо холодным. В тро-
- пиках первобытная жизнь вырождается, и, наоборот,
. низшие ее формы, как, например, пигмеи, вытеснены
туда племенами, возникшими позже и на более высо-
кой эволюционной ступени.

Словом, именно в XIX веке цивилизация позволила
среднему человеку утвердиться в избыточном мире,
воспринятом как изобилие благ, но не забот. Он очутил-

* В этом, и не только в этом отношении английская аристократия
кажется исключением. Само по себе удивительно; однако достаточно беглого
взгляда на британскую историю, чтобы увидеть, как этим исключением, при
всей его исключительности, подтверждается, правило. Вопреки ходячему мне-
нию, английская знать была наименее «благополучной» в Европе и свыклась
с опасностью и риском, как никакая другая. Потому-то она, живя в постоян-
ной опасности, научилась и научила уважать себя, что требует безустанной
боевой готовности. Как-то забывается, что Англия, даже в ХVШ веке, была
беднейшей страной Европы. Это и спасло британскую знать. Нужда заставила
ее смиряться с таким, в остальной Европе неблагородным, занятием, как
торговля и промышленность,— то есть жить созидательно, а не уповать на
привилегии.

ВОССТАНИЕ МАСС

ся среди сказочных машин, чудодейственных лекарств,
услужливых правительств, уютных гражданских прав.
А вот задуматься над тем, как непросто создавать эти
машины и лекарства ц обеспечивать их появление
впредь и как шатко само устройство общества и госуда-
рства, он не успел и, не заботясь о трудностях, почти не
ощущает обязанностей. Такой сдвиг равновесия калечит
его и, подрезав жизненные корни, уже не дает ему
ощутить саму сущность жизни, вечно темную и на-
сквозь опасную. Ничто так не противоречит человечес-
кой жизни, как ее же собственная разновидность, вопло-
щенная в «самодовольном недоросле». И когда этот
тип начинает преобладать, надо бить тревогу и кричать,
что человечеству грозит вырождение, едва ли не равно-
сильное смерти. Пусть уровень жизни в Европе сегодня
выше, чем когда бы то ни было,— нельзя, глядя в буду-
щее, не опасаться, что завтра он не только не возрастет,
но безудержно покатится вниз.

Все это, надеюсь, достаточно ясно указывает на
крайнюю противоестественность «самодовольного не-
доросля». Это тип человека, который живет, дабы
делать то, что хочется. Обычное заблуждение мамень-
кина сынка. А причина проста: в семейном кругу лю-
бые, даже тяжкие проступки остаются, в общем-то,
безнаказанными. Семейный очаг — это тепло искус-
ственное, и здесь легко сходит с рук то, что на вольном
воздухе улицы имело бы весьма пагубные последствия,
и в самом скором времени. Но сам-то недоросль уверен,
что может повсюду вести себя как дома, что вообще нет
ничего неизбежного, непоправимого и окончательного.
И потому уверен, что может делать все, что хочет*.

Роковая ошибка! «Ваша милость поддет куда сле-
дует», — говорят попугаю в португальской сказке. Но
разве нельзя делать то, что хочется? Речь не о том, что
нельзя, речь совсем о другом: все, что мы можем,—
это делать то, чего не можем не делать, становиться
тем, чем не можем не стать. Единственно возможное

* Как семья соотносится с обществом, точно так же, только крупнее
и рельефнее, нация соотносится с человечеством. Самые самодовольные на
сегодняшний день, да и самые монументальные «недоросли» — это народы,
которые вознамерились в человеческом сообществе «делать то, что хочется».
И по наивности называют это национализмом». Как не претит мне ин-
тернациональный дух и ханжеское почтение к нему, но эти капризы националь-
ной незрелости кажутся карикатурными.