Разорванный полет. 12-е февраля.

Познай, где свет – поймешь, где тьма.

Пускай же все пройдет неспешно,

Что в мире свято, что в нем грешно,

Cквозь зной души, сквозь хлад ума.

Александр Блок.

Нас всех испытывает жизнь! Не важно, в какой момент – сегодня или завтра. Кому-то не много, а кому-то отмерено испить полную чашу.

Жизнь коварная штука.

До какой-то ее черты время проходит в замедленном режиме. Словно тихо крадется. Вроде бы все в порядке: семья, работа, друзья, дом. Утром с удовольствием на работу, на работу которая интересна, всепоглощающая и всепожирающая, – забирает тебя всего, без остатка, не оставляет ни одной секунды на посторонние раздумья. А вечером, домой, там, где тебя ждут. Хорошо когда твое настроение зависит только от погоды. Все ясно, все понятно. И вдруг неожиданный рубеж! Разбитое корыто…

А далее, все как в полете, с нарастающей скоростью. С одной стороны только, что-то поправишь, уже с другой не ладится. Пока пытаешься сориентироваться, как-то под нее подладится, что-то организовать, в спину новый удар, какой-нибудь дефолт, начинаешь опять выгребать... Пока выгребаешь, становится очевидным, что молодость явление временное. Легкомысленное мальчишество с годами становится умеренным. Кому-то не повезет, если оно совсем исчезнет. Поскольку если быть только мудрым и рассудительным, значит выглядеть элементарным занудой, мешать жить другим, наводить скуку вокруг себя. Иногда жизнь закручивает такие кренделя, от которых либо тошнит, либо дух захватывает. От обиды. Однажды один пермский коллега «проехался по душе» грязными словами.

– Вы расплатились за свою, слишком хорошую жизнь в Таджикистане.

Не думаю, что уместно искать какие-либо слова в свое оправдание. Пусть эта фраза останется на его совести. Ну, а то, что жизнь необратима и быстротечна, от этого никуда не уйти. И принимать ее надо такой, какова она есть. Сейчас это острей понимается. Стараешься бережнее относиться друг к другу, начинаешь ценить каждый прожитый день. И, что очень важно, это не потерять радость от жизни.

Тяжело порой, но что поделаешь, как только это начинает происходить, самой жизни ты уже не интересен. Это ее логика. Неплохо выразился по этому поводу Михаил Шолохов, мой знаменитый земляк: «Конечно же, совсем не обязательно жизнь должна стоять к тебе лицом. Она может расположиться и бочком и задом, а ты живи и радуйся…»

Есть в записной книжке строки одной цитаты, к сожалению, без авторства, смысл которых близок к выше обозначенным словам: «С годами лицо покрывается морщинами, но если жить без энтузиазма, морщинами покрывается душа».

Кроме этого важно суметь сохранить мечту. Продолжать верить в реальность ее исполнения. Мечта, как и вера, должна быть у каждого человека. Если ее нет, значит, в душе не все в порядке. Не зря про такого человека могут сказать: «Да у него и мечты нет!»

Бросаешь взгляд назад, а прошло уже более тринадцати лет. Вроде жили. Но скорее показалось! Настало не наше время. Хотя еще не все…

Двенадцатого февраля 1990 года жизнь поделилась на ДО, и ПОСЛЕ… О себе заявила смена эпохи! Все началось после обеда, около пятнадцати часов. В камералку зашел Митрофаныч с хмурым лицом и сообщил:

– Ребята началось! На площади, у республиканского правительства, огромная толпа сметает все на своем пути.

Словно гигантской волной океанского цунами была смыта спокойная и размеренная жизнь. За три дня рухнул весь житейский уклад. Под умело организованные знамена смуты, встало огромное количество «бойцов». Местная национальная молодежь в одно мгновение приобрела характерный, воинственный настрой, с налетом исламизма. До этих событий, она как-то держалась в рамках приличия, основанных на уважении к старшему поколению. Но, начиная с двенадцатого февраля, в «обдолбанном» состоянии, попробовав первой крови, она порушила все устои, державшие Республику.

Милиция практически бездействовала, войска не вмешивались, исключение составили несколько танков, только «разогревшие» ситуацию. В городе и окраинам творилось, что-то невообразимое. И вот тогда-то в Душанбе и его окрестностях, родились наши отряды самообороны, дружно вставшие на охрану семей и домов. Очагов!

Днем, что-то делали на работе, на которую ходили пешком. Общественный транспорт не работал. Ночью, с собой прихватывали, у кого, что было: от монтировок до двустволок. Собиралось до пятидесяти человек. Никаких графиков, никто ни кого не уговаривал, все понимали: «Если не мы сами, то уже никто!»

Иногда перед нами находилась стена, до двух сотен этих молодцов. До рукопашной не доходило. Они ведь, зачастую, семеро одного не боятся, прекрасно понимали, что русских стоит только разозлить, и тогда в их этнических разборках начнутся не плановые проблемы. А помародерствовать по нашим домам у них было желание велико. Несколько суток, были практически, лишены сна. Пришло понимание, какая это изощренная пытка для организма. Спать приходилось урывками, по полтора-два часа. Такого экстрима даже во время срочной службы не испытывал. Собирался в одну из ночей в отряд, Татьяна складывала в рюкзак нехитрые припасы, и вдруг оба застыли! Маленький сын произнес:

– Папа на войну собирается!

По спине пробежал колючий холодок от слов ребенка. Чем все это закончится? Когда? Что ждет впереди?! Дети моментально впитывали в себя происходящее, вертолеты на бреющем, с сиренами и прожекторами в ночном небе, частые автоматные очереди по городу, тревогу в глазах родителей.

В «Самоцветах» на проходной усилена охрана. Выданы карабины и боекомплекты к ним. Геологи с утра получали наганы, сдавали вечером, после работы, вместе с чемоданами.

На четвертые сутки в Москве провернулись какие-то винтики в замороженном организме генералитета, и в Душанбе бросили Болградский полк ВДВ. Воздушное крыло брюхатых ИЛов шло несколькими «эшелонами». Над Таджикской депрессией распределились кругом. Приземлялись один за другим с интервалом в несколько минут. Рампы распахивались при работающих двигателях. Под их рев, из самолетов выкатывались БМДэшки, на летном поле порта оперативно строились в колонны и с крылатой пехотой на броне, уходили в намеченные районы Душанбе. По улицам проносились со скоростью семьдесят километров в час. Десант шел ва-банк. И это было единственно правильное решение. Операцию планировала умная головушка, десантники заняли город в течение часа. По радио и телевидению каждую минуту транслировалась одна-единственная фраза, наводившая жуть на все население Республики: «Внимание! Из домов не выходить. В городе десант!»

Вот тут-то это зверье и присмирело. На какое-то время. Но мы уже понимали, что наша безмятежная жизнь закончилась. Пора в Россию!

Одной из причин в разжигании беспорядков, «вожди» использовали армянский фактор. Предтечей этих событий стала трагедия в Спитаке. Прошло совсем немного времени после землетрясения. Республика, естественно приняла участие в оказании помощи Армении. На толпу выплескивалась информация о том, что в Душанбе выделяются десятки квартир пострадавшим семьям, в то время, когда многие многодетные семьи Таджикистана испытывают недостаток в жилье, то, что в Душанбе летят самолеты с армянами из Спитака. Это была первая охота на «ведьм», геноциду подвергались армянские семьи, десятками лет прожившие в Средней Азии. Многие порядочные коренные жители, рискуя жизнью, укрывали армян, женщин, стариков, детей.

Наш друг Абдулхай две недели прятал на чердаке шашлычника – армянина из Дангары. Жизнь расставляла свои приоритеты, давала элементарную возможность людям, оставаться людьми или превращаться в скотов.

Когда, через два года начнется гражданская война, воюющее коренное население поделится на проправительственное и оппозиционное. Первые в республике будут называться юрчиками, вторые – вовчиками, держащие, как правило, нейтралитет русскоязычные жители – шуриками.

Вначале Душанбе захватит оппозиция, среди которой будут воевать гармцы, памирцы. Начнут устанавливаться новые порядки и законы, на уровне вахаббизма. Религиозная экспансия ускоренными темпами раскручивала маховик, замаячила реальная угроза Исламского государства. Потом «юрчики», со стороны Курган-Тюбе и Гиссара, при помощи сопредельного Узбекистана, пойдут на штурм столицы. По городу велась артподготовка. В квартиру Каталовых, проживавших в микрорайоне Зеравшан на юго-западной окраине Душанбе, залетел снаряд и, взорвавшись, разворотил лоджию и часть квартиры.

Битва за город будет проходить по полной программе, с затяжными уличными боями. Многие их уцелевших жителей Душанбе, получат травму на всю оставшуюся жизнь, как внутреннею, душевную, так и внешнею. Людмиле Каталовой приходится теперь периодически красить голову…

«Вовчиков» выдавят в Рамитское ущелье и Гармское Припамирье. В столице и ее окрестностях начнется резня и истребление гармцев и памирцев. И снова «под раздачу» попадет ни в чем не повинное мирное население. Кто еще мог, семьями и поодиночке уходили, уезжали, улетали на Памир. Бои велись под Тавильдарой, с применением бронетехники и авиации. Выходы и проезды были перекрыты, поэтому вырваться смогли немногие. Геноцид в отношение Памирцев велся на государственном уровне, был практически узаконен.

Наш сосед по первой квартире, водитель Ислом родом из Рушана, погрузил свою семью и семью гидрогеолога Юсуфа Акдодова, в экспедиционный КРАЗ, каким то чудом переехал бурный Кафирниган, прямо от поселковой вертолетной площадки и рванул через Файзабад на Родину предов. Детей в кузове было не менее пятнадцати. Кто видел переправу, говорят, что вода захлестывала двигатель. Отчаянное стремление для спасения детей надо было иметь, чтобы решиться на такую авантюру. Альтернативы не было, только два пути – утопить ребятишек, либо дожидаться карателей президента. Дожидаться Ислом не стал, но реку переехал, должно быть, Аллах помогал. Смог увезти семью и водитель Миша Мизробов.

И Юсуф, и Миша родом из Нишуспа. Не далеко от шпинели. Если прорвались через Дарваз, то должны жить там.

Те, же, кто оставались, рисковали жизнью. Когда в Разведчик вошли «юрчики», они стали выдергивать оставшихся по конкретным адресам.

На первом этаже нашего дома жил муаллим Исмаил с многодетной семьей. Тихий добрый памирец. Когда за ним пришли, он стал обувать кроссовки.

– Оставь, не пригодятся! – Сказали ему.

Обреченного босоногого учителя, с поникшей головой, провели на глазах у всего поселка к столовой. Простучала автоматная очередь. В спину! Человека не стало. Весь ужас заключается в том, что казнили учителя не за преступление, а в назидание другим, причастным к этой драке, людям. Затем пришли в кабинет к Валере Кубасову и с угрозами для жизни, запретили убирать труп. Исмаил пролежал два дня. На третью ночь, не выдержав, Валера с мужиками забрали и похоронили Исмаила. Осталось шестеро детишек, их с женой хоть не тронули.

Леша Иборатшоев и Ашур Икрамбеков (второй – бывший чернобылец, орденоносец) два месяца просидели опломбированные в спецчасти Экспедиции. За это время в конторе, «юрчики» провели несколько обысков. Но в фонды они не полезли ни разу, «секреты» внушали все же некое табу. Валерьяныч, как начальник Экспедиции и «спецдама» Маргарита Малых рисковали, как минимум своей головой, тех, кто способствовал укрывательству, расстреливали также безжалостно.

Мужикам по ночам, втихушу приносили продукты, воду.

Лешика за пределы Республики вывозили в диване. В диване его и загружали в вагон, который с мебелью Жора Каталов сопровождал лично. Короткий отрезок пути по Таджикистану состав тащился целую неделю. Проверки на стоянках проводились в вагоне по несколько раз в день. Обнаружить Лешку могли в любой момент.

За Регаром состав произвел очередную остановку, Жорик позвал из дивана Иборатшоева на обед. Только Лешка вылез, как неожиданно появились автоматчики в камуфляжах. Жора, человек большой, за сто килограмм весом. Среагировав, он просто-напросто прикрыл своим телом Лешку. Воины, просмотрев Жорины документы, сделали попытку подняться в вагон для осмотра. Жора, стараясь пресечь это, стал подавать им канистру с вином. Один сказал, что за запах от алкоголя их наказывают и конкретно, произнес:

– Деньги давай!

У Жоры лежали в кармане пятьсот рублей, большие на то время деньги, отдал не задумываясь. Лешка все это время стоял за спиной. Как только дверь задвинулась, он снова прошмыгнул в диван и до самого Термеза, мужики больше уже не рисковали.

Лида Смольнякова – Лешкина жена, с Родиком и Руслашкой, по подложным документам на детей, вылетали из Душанбе на самолете. Лида страха натерпелись за детей на целую жизнь вперед. Практически с каждого рейса, кого-то выводили из самолета и расстреливали у трапа, жизнь человеческая гроша ломаного не стоила.

Такое лицо приобретала президентская республика.

До моего призыва на срочную службу, я встречался однажды с Жорой Каталовым в отрогах Туркестанского хребта. Там, недалеко от Ура-Тюбе находилась его база. Жорик работал долгое время в Северной Экспедиции, вел государственную гидрогеологическую двухсотку по Туркестану. Проездом в Чоре, мы с Артыковым, моим вышестоящим начальником завернули к ним по какой-то надобности.

У съемщиков был теплый камеральный день, и они с голым пузом гоняли чаи под чинарой. Нам поставили по пиале. Прозвучал традиционный вопрос: «Чой мехури?»

Тогда в испанской бороде Каталова отсутствовали седины.

А после тяжелейшего Кайраккумского землетрясения Каталовы перебрались в ЮГГЭ, а в скором времени Жору назначили главным гидрогеологом Управления Геологии Таджикистана. После кончины Саржана.

Часто при общении, похлопывая меня по плечу, Жорик с гордостью поговаривал о том, что мы же «северяне» с тобой. Любил песню о бороде…

Возвращаюсь в 1990-й год. Через две недели заработала контейнерная станция. Началось великое переселение. На семейном совете постановили: отправляем в Пермь мебель, жена берет отпуск с последующим увольнением и с Максюхой перебирается на Урал. А мне предстояло прожить еще год, поскольку оставался один год учебы в Университете. По возможности неплохо бы и квартиру пристроить. Конечно, решение о моей задержке на год принимать пришлось мне. Кто-то же должен брать на себя ответственность, когда это необходимо. Татьяна, как нормальная жена, была категорически против этого. Пришлось жестко настоять на этом не популярном, но необходимом решении.

Третьего марта грузили Леню Цяпу. Когда их провожали, Леня произнес слова, которые на всю жизнь врезались в память:

– Мужики, когда, отработав десять лет, я уезжал с Дальнего Востока, то оставил там кусок своего сердца. Проработав десять лет в Таджикистане, оставляю здесь вторую половину. В груди становится совсем пусто!

Даже в сложных боевых условиях, Ленька умудрился сохранить несколько двадцатилитровок с вином. И нахально руководил погрузкой их в контейнер. Напрасно мы делали настойчивые намеки, о его «непристойном» поведении. Устоял все-таки против всех покушений на благородный напиток. И увез! Хохол!

Восьмого марта мы с ребенком поехали на базар, за цветами, для мамы. Прогулялись по городу. У республиканского банка стояла техника, рядом с которой покуривали вооруженные десантники. Разрешили сфотографировать Максима на броне. Потом пустили в башню БМД, через люк. Ребенок радовался, правда, немного перепачкался, за, что мы и получили внушение от мамочки. Но, что нам какое-то внушение, можно пережить.

Нашу мебель грузили десятого марта. Втолкали в два контейнера, удивительным казался объем нажитого добра. А двенадцатого марта отмечали Татьянкин день рождения в пустой квартире. Довольно грустным получился тот праздник. В связи с вынужденным переселением в душе поселилось чувство некой гонимости. Оно до сих пор так и живет внутри нас, всех «азиатов», с кем бы я ни общался при встрече.

И так, мы взяли с Танюхой по отпуску. Я очередной, жена – последний. Наступал Навруз – таджикский Новый Год. Местное население готовилось к празднику. А мои родственники уезжали. Насовсем! Мы были уже чужими на этом празднике.

Перед вылетом в Пермь, погуляли по «зеленому» базару, купили на угощение южных фруктов. Вылетаем. Регистрацию прошли нормально. На посадке дама с погонами, просматривая билеты, отвлеклась и не отметила нас в посадочной ведомости. Разумеется, и мы на это внимания не обратили.

Места в первом салоне, в последнем ряду. Устроились. Подходят два упитанных раиса и говорят, что это их места. Мы их послали подальше. Подошла стюардесса, проверив билеты, удивленно констатировала:

– Вас в самолете не должно быть!

– Но мы есть, а все остальное, это ваши проблемы. – Ответил я ей.

Разве предполагали мы, чем обернется разгильдяйство той «вороны» на посадке. Они перед взлетом успели снять наши вещи. Все! Постарались, коль уж мы в самолет «не сели».

Аэропорт Кольцово. Напрасно мы стояли и ждали вещи в зале для получения багажа. Но мы ведь об этом еще не знали. Проехали по кругу и были разобраны все чемоданы. Мы в недоумении! Предъявили бирки работникам багажного отделения. Началась разборка. Выяснилось, что наши вещи сняты в Душанбе. Вот так «обрадовали!»

У Татьяны случилась «легкая» истерика. Теплые вещи все остались в багаже. Конец марта. Урал! А мы в легкой одеженке, но зато с фруктами в руках. Как идиоты с урюком, с далекого базара. Так и полетели в Пермь. Намерзлись.

Вещи прилетели в Пермь через неделю. В чемоданах было все перерыто. Как будто в душе покопались! Исчезла нитка аметистовых бус, которую я выписал через бухгалтерию в конторе, на подарок матери к пятидесяти пятилетию. Спецзаказ – камушки мастер подобрал на удивление, удачно. Вдвойне обидно! В порту Перми предъявлять претензии было бесполезно. Исчезнувшие вещи вес багажа не уменьшили.

Так проводила Татьяну с Максимом «благодарная» южная Республика.

Находясь в отпуске, попробовал выяснить перспективу трудоустройства на будущее. Приехали с Татьяной на Пушкина-66. Пермская Геолого-Разведочная Экспедиция. Кабинет главного геолога. Владимир Леонтьевич Леонов-Вендровский, ныне покойный, живо и интересно обрисовал рудную картину западного склона Северного Урала. Сделал акцент, что на Урале отмечается кадровый «голод» на поисках и разведке алмазов, в городе Красновишерске. Пока я с любопытством переваривал эту информацию, он задал конкретный вопрос:

– Поедете работать в Красновишерск?

Я и рта открыть не успел, как Татьяна категорично отрезала:

– Нет! У нас есть, где жить в Перми.

– Ну что же – без тени сожаления, сказал Владимир Леонтьевич – тогда добро пожаловать в ЦГСП, на улицу Геологов, 29.

Трудно было представить, что судьба все-таки приведет меня к вишерским алмазам. Конечно не сразу, и тем не менее. А в 1998 году мы с Толей Рыбальченко, Игорем Тетериным, Серегой Петуховым, ныне ушедшими Колобяниным Валерием Яковлевичем и Васильевым Сергеем Васильевичем будем проводить экскурсию на «Рассольной» работникам Пермьгеолкома (бывшего ранее ПГРЭ). В том смысле, что ходили по знакомому объекту, сопровождая передвижение рабочей дискуссией и идеологическими спорами вокруг коренного происхождения уральских алмазов. Более чем полвека стояла проблема перед геологами – алмазниками.

В настоящее время приходит устойчивое понимание закономерностей размещения и происхождения благородного камня. В большей степени благодаря Толе Рыбальченко, который столкнул это дело с мертвой точки в 1995 году. Когда термины такие как: туффизиты, интрузивные пирокластиты, эксплозии только, только находили свое место в познании природы алмазов Урала, как махонький родничок, пробивали себе дорогу. Ну, а знаменитое обозначение – туффизиты, поделило на два больших, «враждебных» лагеря всех причастных к алмазной теме, и тех – немногих, мечущихся от одного лагеря к другому.

Для немногих, туффизиты стали состоянием души.

Забавно то, что Владимир Леонтьевич, не зная брода, смело побрел по разрезу через глинистую лакшу, из которой едва выбрался, лишившись одного сапога. Игорь Тетерин подкладывая под себя бревно, с трудом, но смог вызволить злосчастный сапог.

Через пару дней, уже один, я поехал на «Нагорный». Центральная Геолого-Съемочная Партия. Вновь кабинет главного геолога. Меня встретил Курбацкий Алексей Михайлович, к сожалению, тоже ныне покойный. Мое первое впечатление: человек – глыба!

Неплохо был принят. Разговор проходил без «подводных течений». Курбацкий живо интересовался возрастными формациями самоцветов, структурными позициями месторождений молодых памирских гор. Договорились о том, что буду принят через год.

Никто не мог предположить, что Курбацкого не станет уже через три с половиной года. Не всякое сердце выдерживало, при виде того, что стало твориться в стране. Смерть Курбацкого стала своеобразной точкой отсчета в шеренге пермских геологов, в том государственном рэкете в отношении уже Российской геологии. Этот рэкет, выразившийся в виде диких реформенных преобразований, более десяти лет «косил» и патриархов отрасли и простых геологов. Профессионалов – слуг государевых! Людей лишенных иммунитета от масштабной подлости.

Так вот, Курбацкий вызвал начальника Шудьинской ГСП. Напоминаю, шел 1990-й год. В кабинет вошел геолог с веселыми глазами с бородой и густой копной черных волос, едва тронутых сединой. Для меня, человека с юга, Толя выглядел явно по пижонски: белый свитер толстой вязки, на ногах унты. Поговорили втроем. Толик конкретно озабоченный чем-то своим, от меня не отмахнулся. Повел в «Шудью» знакомить с народом. Первое, что бросилось в глаза в их камералке: ящиков двадцать с водкой, составленной в два ряда. Эффектная картинка. На мой немой вопрос Рыбальченко отшутился, что-то типа:

– Не обращай внимания – «питание» на сезон.

Я бы сказал так – чтоб было чем сбивать вертолеты… (Об этой истории будет рассказано во второй книге).

А дело было просто перед днем геолога. ОРСовская система распределения. Это праздничная водка, разгруженная в Шудье на всю ЦГСП. В Союзе ведь господствовала талонная система. К слову сказать, система эта в южных республиках не прижилась и для нас, там живущих, в России она казалась диковатой.

Познакомился с главным геологом Шудьинской партии Клименко Борисом Владимировичем, пообщались. Толик из приличия немного посидел и куда-то свинтил. В камералке стоял гомон шудьинской молодежи и не очень. Мороз, Слава Никитин, Серега Семёнов, Мишаня Ушков, Рая Кузовлева, Лена Сепелева. Совсем недавно ушедший из жизни Коля Борисов. ЕРОНЫЧ! На задорный смех Коли Борисова и Светки Мороз, я сразу обратил внимание. Причем с улицы, выйдя из конторы. «Визитная карточка» Шудьинской партии – далеко слышно!

Вернулся из отпуска. В Душанбе относительно спокойно. Тепло. В конце мая, в расположении конторы произошел случай, заставивший пощекотать нервы Славе Маркарянцу и всей конторе сто четырнадцатой Экспедиции.

В кабинет к Макару, я обычно заходил без всяких церемоний. Так дело происходило и на этот раз. Открываю дверь. Передо мной портретный сюжет достойный пера батального живописца: по простиранию от двери сидит Исаич с нездоровым видом на лице, у стены, по правую руку от него стоит Леха проходчик, а по левую – вальяжно сидит эдакий супермен, направивший «ствол» на Леху. Причем, что было странно, «ствол» ретроспективный – револьвер системы «Наган». И тишина…

Слава легонько махнул рукой, я понял, что лишний и тихонечко прикрыл дверь с другой стороны, от увиденной картины в голове шевелилось недоумение. Однако события на этом не закончились. Меня вызвали на проходную к телефону. Звонила Танюха из Перми.

Стоя рядом с окном, держу трубку, разговариваю. В процессе разговора смотрю в окошко. Подъезжает желтый «Икарус», из него вылетает группа закамуфлированных мужиков с автоматами. Первый вышибает ногой дверь проходной, едва меня не накрыв ею.

По территории конторы промчались в направлении восьмой партии.

Во дворе собрались геологи, гадая в недоумении, что произошло? Через некоторое время воины возвращаются назад. Двое «квадратных» молодцов, заломив руки и низко пригнув мордой к земле, проводят Леху на выход. Погрузили в автобус. Немного спустя появилась и информация, объяснившая произошедшее. Оказалось, что Леха, работая в штольне, в течение определенного времени надергал с забоя взрывчатки и решил немного «подзаработать» на ней. Пришел к Макару в кабинет и, положив на стол две палки:

– У меня дома десяток палок лежит, если не хочешь проблем, выкладывай десять штук и тогда получишь их обратно.

Вот чудило! Горе-шантажист дал и срок на обдумывание, сказал, что за «бабками» через неделю придет. За ним уже числилась одна судимость. Не помню его фамилию, но точно помню, что он был немец по национальности. Как-то на участке я от него слышал мечтательные рассуждения о том, что неплохо было бы срубить деньжат и свалить в Германию. Ну и «срубил…»

Через неделю в наглую пришел за деньгами. Слава, понимая, что за бардак на объекте с взрывчаткой, по голове его не погладят, все-таки обратился к руководству. Да и денег таких у него не было, а если бы и были, он бы ни за что с ними не расстался. Надо было знать Макара – смесь хохла и армянина – прежде чем затевать такое предприятие.

Информация моментально ушла в органы. В КГБ. В результате чего была проведена операция по задержанию, похожая на дешевый боевик. Начальник восьмой партии, получил строгий выговор и три месяца просидел на окладе техника-геолога. Тут уж Славе припомнили и все старые грехи, на Сельбурском карьере, когда нужно гнать план, в бортах над зонами не успевали отодвигать «козырьки».

В эти моменты конечно и присылались комиссии Госгортехнадзора.

А любитель легких денег, вместо вожделенных десяти тысяч, получил совсем другую десятку. Вместо Германии, увезли горе-шантажиста куда-нибудь на восток…

Последний сезон в Таджикистане провел на Каратегине. В верховьях Лугура, выше оцениваемого участка, вернее за водоразделом, в ручье соседней долины нас поджидал приятный сюрприз. С Дроздовым, «гуляя» в очередном маршруте мы планомерно обстукивали каратегинские граниты.

Спустились перекусить к речушке. Наметанным взглядом среди речного галечника Митрофаныч отличил и поднял крупную гальку аметиста. Величиной с два кулака, темноокрашенный, хорошего качества бывший кристалл был хорошенько «умыт» водотоком – ребра уже приглажены, но еще имели неясные правильные очертания.

Митрофаныча «заколотило». Азарт на лице. Речку всю избродили, осмотрели доступные обнажения, и больше ни фига, разве, что за исключением нескольких невзрачных галек, подкрашенных бледноватым аметистовым цветом. Площадь водосбора около пяти квадратных километров, с наскока не взять, а что бы что-то «унюхать», необходимы вскрышные работы. И время! В этом сезоне, без проекта уже не поднять. А будет ли следующий сезон? Большой вопрос! Какой-то затравленный и отрешенный взгляд у Всеволода Митрофановича. Далее в подробности вдаваться не хочется. Грустно.

Полугальку-полукристалл распустили пополам – прекрасная зональность, без намека на какую-либо шестоватость. Одну часть выставили в музее конторы, вторую половину Макар с гордостью держал у себя в ящике стола. И все! Знаем только с Митрофанычем, что там находится богатейшая зона – просто обязана быть!

В течение последнего года работы не мало времени я провел в самолете, пять или шесть раз летал в Пермь. Возил родственникам сладкие таджикские лимоны, колбаску вкусную, которая в Перми отсутствовала. Ну, это ладно, как говорится дело житейское. Хочется коснуться как однажды, в свой приезд Танюху разыграл.

Из Душанбе вылетал, ей об этом не сообщил. Когда прилетел в Пермь и приехал на Гайву, позвонил жене на работу. Сказал, что прилетаю завтра. Ради любопытства спросил, какие планы на вечер? Татьянка сказала:

– Вечером с Таней Девятковой идем в театр, на балет, жалко, что тебя нет – и добавила – Вова, тебя так хорошо слышно, будто не из Душанбе звонишь.

– Звоню с республиканского телеграфа, потому связь хорошая, – подогрел я ситуацию.

В конце дня я подъехал к театру, добыл билетик на спектакль. С бутоном красной розы устроился в театральном сквере на скамеечке с обзором на улицу Коммунистическую, откуда должна появиться моя лучшая половина. Показалась, идет, о чем-то мечтает. Меня увидела, почти поравнявшись со скамейкой. От неожиданности поначалу застыла. Потом набросилась, от радости и досады за розыгрыш, стала колошматить меня своими кулачками.

Счастливая жена весь спектакль нос из розы не доставала.

Цветы! Большое значение имеют в отношениях мужчины и женщины. Особенно, если преподносятся в нужный момент. У нас был такой случай. После свадьбы прошло месяца четыре. Шла активная притирка друг к другу. Любовь любовью, а уступать, надо было еще учиться и учиться. На этой волне и разругались в воскресный день. Разругались так, что казалось – впереди развод, и ни каких разговоров, хлопнув дверью, я ушел из дома.

Ноги сами привели на базар. Проходя мимо цветочных рядов, неожиданно для себя, купил алую гвоздику. И заторопился домой. Зашел, пряча бутон за спиной, чтобы сначала увидеть, что у нее в глазах. Беспокойство! Протянул гвоздику. Глаза снова засветились живым светом…

Забавно было наблюдать, за тем, как маленький ребенок в двух – трехлетнем возрасте, старался брать пример с папы. Весною срывал и подносил маме фиолетовые фиалки, желтенькие цветочки мать-и-мачехи. Причем отрывал только головки, без стебельков. Мама радовалась!

Мы часто посещали Душанбинский ботанический сад. Там Максимка срывал одуванчики и, подбегая к маме, с недоумением разглядывал облетевший стебелек. Врубился. Восторженно ползал в одуванчиках, сдувая их десятками. Чихал и смеялся в плавающем вокруг пухе. Насколько постиг беззащитность одуванчиков, настолько же познал и сердитую оборонительную способность роз, когда попытался отделить одну от куста и укололся. Проревелся, потом долго относился к ним с опаской.

Татьяне в саду нравились мексиканские юкки. Среди них проводили много времени. В центре сада крытый павильон с огромными, какими-то особыми, теплолюбивыми пальмами. Рядом хауз с декоративными рыбами красного цвета.

Часто вспоминаем, как мы с ребенком воровали «казенные» розы для мамочки у Валеры Кубасова, которые в большом количестве были высажены за «Белым Домом» ЮГГЭ. Крошка сын не понимал тогда, что такое хорошо, что такое плохо. Проинструктированный, он стоял на шухере, а я, вооруженный ножницами, безжалостно обрезал, обнажая кусты с розами. Охапки цветов умещались супругой только в ведрах. Каюсь перед коллегами из ЮГГЭ. Грешен! Но, как говорят – за давностью «преступления» и за чистосердечное признание…

Прожив последний год в Таджикистане, в полной мере познал и на собственной шкуре я ощутил одиночество. Оценил преимущество жизни, когда рядом с тобой находятся близкие люди. Раньше, когда приезжал с поля, брошенный в угол рюкзак и разбросанные по квартире камни и вещи быстро «призывались» к порядку. Теперь приходилось, и «разбрасывать» и собирать самому, вернее, больше разбрасывать. Квартира стала походить на бичевник. И готовить для себя перестал. Не вдохновляло. Поэтому зимой девяносто первого года, когда наступил учебный двухмесячный отпуск, отведенный для дипломирования, уехал писать проект в Пермь. Что было конечно разумным в таких условиях. Ну и исключая всякое лукавство: дипломный проект не писал, а просто взял за основу рабочий проект одного из объектов своего Поискового отряда. В чем, разумеется, не вижу никакого стыда.

Проект поисково-оценочных работ на проявлении Кауфара, среди мощнейшей аметистовой зоны Лугура. По Каратегину. Составлен главным геологом восьмой партии Горбатком Виталием Трофимовичем. Именно этот проект нравился мне своим профессиональным лаконизмом.

Виталий Трофимович талантливый интереснейший геолог, обладающий тонким юмором и отменным житейским чутьем на людей. Он не мало лет проработал в восьмой партии, хотя давно уже находился на пенсии. На пенсию вышел рано, отработав достаточное для нее время, в знаменитой «Краснохолмке» и в Спецревизионной партии, главным геологом. В Управлении геологии Таджикистана.

Надо отметить, что наш Всеволод Митрофанович являлся большим поклонником и сторонником Генсека Горбачёва. Это вдохновляло Трофимыча на постоянную иронию и подколы. Каждый день камеральное утро в восьмой партии начиналось примерно по одинаковому сценарию. Появлялся Митрофаныч, как правило – со словами:

– Доброе утро, коллеги!

Горбаток ехидно посмеиваясь и поглаживая седую окладистую бороду, произносил:

– Да-а-а! (просто потрясающе, как много оттенков имеет эта короткая фраза, употребляемая многими знакомыми геологами) А Горбач вчера опять учудил…

Митрофаныч как кипяток, сразу заводился, грудью вставая на защиту уважаемого Михаила Сергеевича. Начинался политический спор. Отвернувшись в угол, тихонечко смеялась Таня Гайдаренко, геолог восьмой партии. После ранней психологической разгрузки рабочий день продолжался, как ни в чем не бывало.

Когда в восьмую партию «Самоцветов» из ПГРЭ перевелся Виктор До, Горбаток, посмеиваясь в усы сообщил, что «До» – фамилия еще длинная по корейским меркам.

– А, что есть еще короче – изумленно спросила Гайдаренко.

– Да-а-а! Есть фамилия «О», есть – «У».

Начало девяностых годов полной мерой было помечено повышенным интересом к депутатам страны первого созыва. В кабинете Виталия Трофимыча стоял постоянно работающий телевизор небольшого размера, который не мало привлекал внимание к себе. Из коридора в распахнутую дверь заглядывали геологи, прислушиваясь к дебатам в государственной думе. В связи, с чем разговоры на политические темы преобладали над профессиональными диспутами, что было несколько непривычно.

Дроздовых в настоящее время жизнь забросила в далекую Карелию. Какое-то время жили на Валааме, а потом, говорят, перебрались на материк. В Сартавалу.

Володя Дроздов, сын Митрофаныча – историк по образованию, а геолог, по сути, на острове преподавал историю в школе. Воин – интернационалист, орденоносец и человек страстно влюбленный в агаты. Вся их квартира была завалена ими. Относился к ним как к аквариумным рыбкам. Так иронично характеризовала это увлечение его жена Татьяна.

Кстати, по жизни я отметил удивительную вещь: у большинства геологов жен зовут Татьянами. Процентов у пятидесяти, так это точно. Если хотите, можете со мной поспорить.

Володя с Татьяной жили рядом с аэропортом. В нередкие ночные вылеты в Россию и прилеты домой, мы ночевали у Дроздовых. Ночевали, это громко сказано, просто коротали время за общением, поскольку в условиях ночного рева садящихся и взлетающих реактивных лайнеров, спать было невозможно. А они к этому были настолько привычны…

– Если ночуем у отца в гостях, не можем заснуть в тишине, – говорил Володя.

Володя вывез семью в тревожной волне первых месяцев, а Митрофаныч еще два года упирался и переехал с супругой к сыну через два года, когда грянула гражданская война.

В который раз мне «повезло», руководителем моей дипломной работы был назначен доцент кафедры геохимии Маматвафоев Мохабатшо Маматвафоевич. Закончившим геологический факультет Душанбинского Университета, этот человек очень хорошо известен. Если сказать, что это сложный, своеобразный человек, значит, ничего не сказать. Поэтому говорить ничего и не буду. Чтобы облегчить процедурные вопросы, пришлось таскать аметистовые друзы. От работников самоцветной конторы принимались образцы высшего качества. А самоцветчики, в свою очередь, высоко держали планку в этом смысле.

Юрка Степовской без тени сожаления передал геологическому факультету идеального качества кристалл дипирамидального пьезокварца (кристалл десять сантимеров по длинной оси) внутри которого находилась камера – трехсантиметровая капсула с переливающимся в ней пузырьком газово-жидкого включения – остаток рудогенерирующего раствора, «запечатанного» в кристалле. Отдал так же кристалл бесцветного топаза с кулак величиной, «пронзенный» турмалином рубинового цвета. Вершины ювелирного рубеллита выходили из топаза по обеим сторонам сантиметра по полтора.

Преподаватель Искандаров Фарух Шейхович, обожавший (в хорошем смысле) минералы, просто одуревал от таких беспрецедентных по своей уникальности камней. Фарух в воспоминаниях вызывает добрые чувства. Тамара Георгиевна Парфёнова и Фарух – они больше всех, без устали «нянчились» с нами, не только отдавая, но и вдалбливая в нас знания. Их отличало уважительное – на равных, отношение к заочникам. Как профессионалов к профессионалам, а не как иногда бывало в нарочито показных отношениях превосходства преподавателей по отношению к студентам. Байство здесь уже не искоренить никогда…

Ну и мне, разумеется, пришлось распроститься с лучшими каменными «друзьями», которые имелись в наличии.

На защите дипломного проекта, регламентом отводилось по двадцать минут на «нос». Председатель приемной комиссии Алихан Бепбаевич Дзайнуков – главный геолог Управления Таджикгеологии. Чем-то я ему не понравился, он остановил доклад на семнадцатой минуте. Потом, когда я отвечал на вопросы, сделал мне замечание касательно производственной части проекта. Я ляпнул в ответ на это замечание:

– Если бы меня не прервали на три минуты раньше, это замечание по докладу делать не пришлось бы.

Язык мой, враг мой! Этим высказыванием я подписал себе приговор и за дипломную работу получил только «хорошо». Защищался я после Коли Козыря и Маркарянца. Антоныч с Макаром отстрелялись на «отлично». Юра Степовской, после меня, тоже на «отлично». А я из «обоймы» вылетел. А впрочем, повода для расстройства не было. Вот только Митрофаныч расстроился. И за «плохую» отметку и за то, что не мог присутствовать на защите. Он находился на объекте.

Вечером, на улице Шестопалова – в Юриной квартире, состоялся банкет. Наташка приготовила огромный торт, посвященный успешному завершению шестилетней «школьной» эпопеи. Сверху, над тортом, ярко светились шесть свечек. Прекрасные годы, да вот, только праздничный торт с «горчинкой» оказался…