Отмечает день рождения своей дочурки 3 page. Она задумалась: «А хочу ли я снова проходить курс психотерапии. »

Она задумалась: «А хочу ли я снова проходить курс психотерапии?»

– Честно говоря, я не собиралась договариваться с вами о сеансах. Доброго вечера и всего вам хорошего.

Она быстро положила трубку, не дожидаясь, что он еще скажет.

Мораг! Она ринулась в комнату подруги, чтобы спросить у нее, что все это значит. Но комната была пуста. Упорхнула, и след простыл! Она уже хотела было закрыть дверь, как вдруг остановилась. Может быть, тетушка выронила записку и Мораг ее случайно подобрала. Но это не объясняло, почему она вместо того, чтобы вернуть записку, набрала этот номер и стала от имени Фионы договариваться о приеме. Но Мораг могла и намеренно рыться в вещах Фионы и тетушки. Что еще она обнаружила? Альбом с фотографиями? Фиона решила: «Раз Мораг сует нос в чужие дела, я так же поступлю с ней. И прямо сейчас».

Ей вдруг вспомнились разные случаи, из‑за которых она поверила, что у них с Мораг во многом одинаковые вкусы. Оджанды Фиона купила себе CD и еще не успела послушать, как Мораг уже прибежала с точно таким же диском. То же самое с книжками: «Надо же, и ты тоже как раз ее читаешь!» Шампуни, кремы, духи. Как же они смеялись, когда из раза в раз повторялось одно и то же. «Как настоящие близнецы!» – говорила в таких случаях Мораг. Как часто они потом раздаривали или обменивали эти вещи, и ведь именно Мораг тогда с гордостью рассказывала, как они одинаково устроены и мыслят ну совсем одинаково. Конечно, было и другое – то, в чем они отличались одна от другой. Может быть, поэтому Фиона не обращала тогда внимания. А может быть, сейчас просто преувеличивает и на самом деле все было совсем безобидно.

Однако это все же не объясняет, зачем вдруг такой звонок.

И Фиона не передумала, а решила обыскать комнату Мораг. Ей все равно, застанут ее или нет за этим занятием. Пускай себе возвращается и смотрит, что делает Фиона! Она вспомнила про цепочку, Мораг часто на нее закрывалась, когда оставалась в доме одна: «Какие‑то странные люди ошивались у подъезда». Или: «Ты же знаешь, я боюсь одна, когда темно». Всегда какая‑нибудь причина. Фиона не будет закрываться на цепочку. И если уж совсем честно, то она даже надеялась, что Мораг застанет ее врасплох и даст всему простое объяснение.

Она прошлась по всем ящикам и шкафам, не пропуская ни одного. Она нашла вещи из своего гардероба, которые так давно потерялись, что она даже забыла про их существование. Ну, это ладно, это ее не волнует. Выписки из банковского счета, которые показывали, что в финансовом отношении дела Мораг обстояли гораздо хуже, чем раньше считала Фиона. Свои фотографии, увеличенные портреты, которые вызывали у Фионы неприятное чувство. Значит, правы были все, кто говорил, что Мораг больна на голову. Фиона всегда ее защищала, всегда говорила: «Бросьте, с ней все о’кей, у нас и правда почти во всем одинаковый вкус. Вы даже представить себе не можете, какие у нас бывают случаи! До чертиков ухохочешься». Некоторые снимки были давние, сделанные не два года назад, а раньше. Значит, Мораг знала Фиону до того, как их познакомили, и еще тогда под нее подделывалась. Нет, Мораг точно ненормальная, а Фиона на все это купилась. Очень хотелось иметь сестричку? Размечталась о настоящей подруге? Улетно показалось, что для кого‑то ты – просто кумир? Нашла подтверждение, что ты чего‑то стоишь?

«Так кто же тут сумасшедшая – она или я?»

Фиона продолжила поиски, не нашла зелено‑золотого пальто, хотя думала, что оно у Мораг. (Должно быть, сейчас оно на ней.) Нашла туфли от Шанель, которых еще не видела, но которые показались ей до невозможности красивыми. (Она их возьмет взаймы безвозвратно, 400 фунтов!) В шкафу она обнаружила засунутый в дальний угол пузырек с таблетками валиума. Это ее поразило. Неужто Мораг еще и диазепам принимает? Неужели до этого дошло? Она никогда не жаловалась на бессонницу или что‑нибудь в этом роде. Или ей стало известно, что Фиона принимает эти таблетки? Но она всегда носила их при себе, а ночью держала под подушкой, чтобы никто не узнал. Словно чувствовала, что за ней шпионят!

Пузырек был наполовину пуст. Рецепт выдан месяц назад. На этикетке стояла фамилия Мораг. Фиона присела на кровать. Если человек принимает перед сном валиум, он держит его под рукой, а не запрятывает в глубину шкафа. Если он пользуется валиумом чаще – например, потому, что страдает паническими атаками, – то держит таблетки всегда при себе. Позвольте, в больнице как будто сказали, что в крови у Фионы была высокая концентрация диазепама? Фиона порой поступала неосторожно, потому что, принимая таблетки, не отказывалась от алкогольных напитков, но никогда не превышала дозу. Уж точно не настолько. И разве ей не сказали, что, если бы не привычка к этому препарату, она бы не проснулась?

В таком случае Мораг, скорее всего, про диазепам ничего не знала.

– На прошлой неделе вы дали мне номер своего мобильного, чтобы я могла позвонить вам в любое время, – сказала она сержанту Изобель Хэпберн.

Та не сразу ответила. Рядом с ней слышались какие‑то голоса. Наконец она откликнулась:

– Где вы, Фиона?

– Дома. А что? Вы хотите заехать?

– Подождите, пожалуйста, полчасика.

Полчасика растянулись до целого часа, и Фиона воспользовалась этим временем, чтобы буквально разобрать комнату Мораг на части. Не осталось ни одной щелки, куда бы она не потыкала вязальной спицей, чтобы наверняка убедиться, что ничего не упустила.

Как только сержант Хэпберн вошла, Фиона заговорила первая, едва та успела поздороваться. Констеблю она не дала даже сказать «добрый вечер».

– Я нашла у Мораг в шкафу таблетки. Вы понимаете? Это была Мораг! Она вырубила меня таблетками! – Она потащила обоих в комнату Мораг и показала им пузырек. – И знаете что? Она и потом продолжала, когда я вернулась из больницы. Каждый божий день она готовила мне еду, все время поила чаем и все такое прочее. Я спала по восемнадцать часов в день, не меньше. Сперва я думала: «Ну, ладно. Это, наверное, от потери крови и оттого, что во мне осталось много этой дряни!» А на самом деле, представляете, она подсыпала мне это в еду! Или в питье! Я не знаю! Спросите ее! Эту поганку! – Фиона сжала кулаки.

Хэпберн и Блэк внимательно на нее смотрели. И молчали.

– Ну что? – выкрикнула Фиона.

– Скажите, где вы были сегодня вечером? До того, как мне позвонили? Начиная с шести. – Хэпберн выразительно посмотрела на констебля, и тот приготовил блокнот.

Фиона нахмурилась:

– Где я была? А что? Я все время была тут. С какой стати вы спрашиваете?

– Есть свидетели? – Это спросил Блэк.

– Да. Тетя Патрисия.

– В больнице вы говорили, что у вас нет родственников, – напомнил ей Блэк, продолжая тщательно записывать ответы.

– В больнице? Ну и что из того?

– Когда ушла ваша тетя? – потребовал он уточнения.

– В восемь, в половине девятого. Я точно не помню. А в чем дело?

– Где была в это время ваша подруга Мораг? – Это уже Хэпберн.

Фиона удивленно помотала головой:

– Это я бы и сама хотела знать. Когда я решила потребовать у нее объяснений, оказалось, ее нигде нет.

– Вы хотели поговорить с ней про диазепам, который нашли в ее гардеробе?

– Что? Да нет! Я хотела с ней поговорить, потому что… Ох, тут так все запутано. Она, по‑видимому, договорилась с кем‑то о встрече, назвавшись мною. Этот человек потом позвонил и сказал, что ждал меня. Я сказала, что не знаю ни о какой договоренности. Потом я наконец поняла, что за этим не может стоять никто другой, кроме Мораг, хотя я не имею ни малейшего представления, в чем тут дело.

Полицейские снова переглянулись.

– Так вы говорите, что Мораг Фрискин договорилась с кем‑то о встрече, назвавшись вашим именем? С кем? – спросил Блэк, постукивая кончиком карандаша по блокноту.

Фиона пожала плечами:

– С каким‑то человеком. Разве это важно?

– И вы не знаете, куда она пошла?

– Нет, конечно не знаю. Если бы знала, разве стала бы я ее искать! Это вы должны ее разыскать и арестовать. Она хотела меня убить!

– Сядьте, пожалуйста, Фиона! Это ваша комната? – Изобель задумчиво огляделась вокруг.

– Нет, это комната Мораг. Поэтому я ее вам и показываю, из‑за таблеток.

– Может быть, перейдем в вашу комнату? Я хочу, чтобы вы сели и успокоились. Фрэнк, приготовь нам, пожалуйста, чаю!

Обернувшись снова к Фионе, она спросила:

– Вы не против, чтобы он приготовил нам чаю?

Фиона безмолвно кивнула. Она подумала, что констебль, скорее всего, не очень быстро разберется, где что лежит у нее на кухне. Но ладно, пожалуйста, пускай попробует! Она присела в своей комнате на кровать, предоставив Хэпберн самой выбирать между стулом у письменного стола и плюшевым креслом. Та выбрала стул.

– Фиона, когда вам позвонили?

Немного подумав, Фиона сказала:

– Без малого в девять. А что?

– Ваша тетя к тому времени уже давно ушла?

Фиона кивнула:

– К чему вы все время задаете эти странные вопросы? Я весь вечер была тут, дома. Я вам уже сказала. Почему это вдруг так важно?

– Потому что мы нашли Мораг. Когда вы позвонили, я как раз была с коллегами на месте преступления. Вашу подругу, – закончила она, пристально глядя на Фиону, – кто‑то убил.

В этот миг Фиона не почувствовала ничего, кроме холода. Ее вдруг зазнобило. В какой‑то момент ее затрясло так сильно, что сержант Хэпберн взяла с кровати одеяло и закутала ей плечи. Наконец пришел Блэк с горячим чаем.

– Не так‑то просто было отыскать все нужное, – пробормотал он вместо извинения.

– Кто же мог это сделать? – растерянно спросила Фиона.

– Мы еще не знаем, – тихо отозвалась Хэпберн.

– Где вы ее нашли?

– На Северном мосту.

– На Северном мосту! Но там же всегда полно народу!

– Если точнее, на лестнице у гостиницы «Скотсмен».

– Не может быть! Туда бы она никогда одна, в темноте… – начала Фиона и осеклась. – Хотя что я знаю о Мораг!

– Нет, продолжайте, – сказала Хэпберн. – Вы говорите, что в темноте Мораг вряд ли пошла бы этой дорогой. Так?

Фиона кивнула, ее все еще знобило. Вдруг она кое‑что вспомнила:

– Ведь на ней было зелено‑золотое полупарчовое пальто?

Блэк удивленно поднял брови:

– Почему вы спрашиваете?

– Да или нет?

– Если да, то что?

Озноб немного отпустил Фиону.

– В таком случае ее перепутали со мной.

Берлин. Апрель 1980 года

чрезвычайно

– Я не адвокат, – сказал Бен Фионе уже не в первый раз за эту ночь.

Он проклинал себя, что не наврал ей чего‑нибудь по телефону. Он допоздна засиделся у Седрика, и ему было тошно от одной мысли, что предстоит среди ночи добираться до Изингтона, а после, толком не выспавшись, отвозить на работу Чандлер‑Литтона. Теперь же было похоже, что спать ему вообще не придется. Ну почему у него не повернулся язык сказать «нет», когда ему позвонила Фиона? Опять она попала в какой‑то переплет, и опять, когда понадобилось кому‑то позвонить, у нее не нашлось никого, кроме него. «Я же герой! – горько подумал Бен. – От подруги я скрываю, что провожу выходные в Эдинбурге, потому что не хочу с ней видеться, а когда звонит женщина, с которой я ей изменяю, и просит о помощи, потому что ее арестовала полиция, я бросаю все и мчусь к ней, сломя голову!»

– Они говорят, что я сама подсказала им, какой у меня мотив, – без выражения произнесла Фиона.

Они сидели в одной из комнат для допросов, но, как выяснилось, никакого ареста, о котором она говорила ему по телефону, не было. Ее допрашивали как свидетельницу. Сидевшая за столом Изобель Хэпберн выразительно закатывала глаза:

– Мисс Хейворд позвонила мне, чтобы сообщить: она уверена, что покушение, совершенное на прошлой неделе в ванной, было на совести ее подруги. В последующие дни Мораг Фрискин, по ее словам, держала ее под действием сильных седативных средств, которые подмешивала ей в еду или питье. А затем Мораг под именем Фионы договорилась о приеме у психиатра доктора Джека Ллойда и ушла из дома. Тетушка мисс Хейворд, доктор Патрисия Гарнер, подтверждает, что записка с номером телефона доктора Ллойда действительно исчезла после того, как Мораг вешала ее пальто, в котором была записка. Доктор Ллойд со своей стороны подтверждает, что голос женщины, выдававшей себя за Фиону Хейворд, звучал иначе, чем голос самой мисс Хейворд. Вдобавок на Мораг было пальто, принадлежащее мисс Хейворд. Это позволяет предположить, что ее приняли за другую. – Отодвинувшись от стола, Изобель Хэпберн откинулась на спинку стула.

– А теперь последует то, что выпадает из этого ряда, не так ли?

Хэпберн кивнула:

– Однако если Мораг Фрискин действительно пыталась убить мисс Хейворд, это означало бы, что есть два человека, заинтересованных в ее смерти. – Она посмотрела на Фиону. – Итак, мисс Хейворд, вы говорите мне, что с промежутком в несколько дней вы дважды становились объектом покушений?

Фиона энергично кивнула:

– Именно это я и сказала.

– Фиона, – заговорил Бен. – Может быть, это вовсе не Мораг хотела…

– А кто, как не она? – огрызнулась Фиона.

Сержант Хэпберн шумно вздохнула:

– В таком случае остается две возможности. Первая: вы сделали это сами. Вторая: это было то лицо, которое сегодня убило вашу подругу.

– Это была не я! – громко выпалила Фиона.

Бен взял ее за руку и пожал. Рефлекс!

– Существует еще одна возможность, мисс Хейворд: за всем этим стоите вы. То есть и за убийством Мораг.

Фиона вскочила, опрокинув стул:

– Вы же сами сказали: у меня есть алиби! Сначала моя тетушка, потом звонок доктора Ллойда!

– А между ними часовой промежуток, – сухо заметила Хэпберн.

– Я не адвокат, но… – вмешался было Бен, но ему не дали договорить.

– Ей не требуется адвокат. Мы просто беседуем и перебираем все варианты. Мисс Хейворд, сядьте!

К удивлению Бена, Фиона повиновалась.

– Мне жаль, но ваши доводы не очень убедительны, – продолжала Хэпберн.

– Как так? Разве я вам когда‑нибудь врала? Или что?

– Были такие случаи. Между прочим, вы сказали, что у вас нет родственников. И вдруг, как фокусник из шляпы, вытаскиваете алиби в виде тетушки. А сегодня опять в разговоре с констеблем выдавали этого беднягу за своего жениха. В отношении мисс Хейворд вывод таков: очевидно, что человеку, за которым уже числится столько попыток самоубийства, который постоянно стремился привлечь и привлекал к себе внимание, не так‑то просто будет убедить окружающих, будто то, что по всем признакам выглядело как очередная попытка самоубийства, на самом деле представляет собой нечто совершенно другое. Простите, мисс Хейворд, но так уж выходит…

Эти многочисленные попытки самоубийства! Бен и сам давно уже спрашивал себя, когда о них зайдет речь. Сам он не присутствовал ни при одном из этих драматических событий, однако слышал о них. Да и кто об этом не слышал! Всякий, кто имел хотя бы самое отдаленное отношение к шотландскому миру искусства, знал про историю Фионы, как она несколько часов балансировала на парапете Северного моста. Почти все движение в городе было парализовано, потому что весь транспорт, двигавшийся по Принсес‑стрит и Золотой Миле, полиция направляла далеко в объезд. «Скорая помощь» и пожарные машины стояли наготове, а вечером она просто слезла с парапета и спокойно дала полиции себя увести. Несмотря на ее уверения, что все это было перформансом в рамках одного арт‑проекта, ее на всякий случай отправили на несколько недель в психиатрическую клинику.

Оглядываясь назад, трудно было решить, правду ли тогда говорила Фиона. Бен не знал наверняка, ставила ли она перед собой такую задачу, но фактически она с тех пор стала культовой фигурой для немалого числа людей. В Сети имелись видеоклип и бесчисленные фотографии, так что Бену иногда даже казалось, что он сам присутствовал при этом событии: Фиона в облегающих джинсах и воздушной блузке бутылочно‑зеленого цвета, с треплющимися на ветру распущенными волосами стоит на парапете, обратив лицо к солнцу. Стоит так, словно нет на свете больше ничего – только она и солнце. Ее тень, идеально повторяющая форму креста, падает на тротуар и мостовую, где, соблюдая почтительное расстояние, полицейские и санитары замерли в ожидании того, что может случиться. На одной из фотографий, которую Бен видел в какой‑то галерее в формате постера, были засняты полицейские, которые мирно курили и о чем‑то между собой беседовали, в то время как Фиона продолжала стоять на парапете в той же позе, изображая нечто среднее между солнцепоклонницей и фигурой с распятия.

В другой, менее известной истории было заметно тревожное сходство с событиями прошедших выходных. Фиона приняла в тот раз большую дозу снотворных таблеток, но затем передумала и позвонила в службу спасения. Со стоическим безразличием она перенесла промывание желудка, а затем сообщила во всеуслышание, что проходит курс психотерапии. Между прочим, совершенно необходимый, так как она до сих пор не может смириться со смертью матери, а к отцу испытывает чувство отчужденности. И на тот случай, если не все всё поняли, она еще раз подробно растолковала окружающим, что попытка самоубийства означает, как правило, молчаливый призыв о помощи.

После этого число ее поклонников возросло многократно. А Бен‑то считал раньше, что женщин с проблемами мужчины обходят стороной! Во всяком случае, до встречи с Фионой он придерживался такого мнения.

Ну и как же, скажите на милость, сержант Хэпберн могла поверить девушке с такой бурной предысторией? Кто еще на ее месте способен был пойти на такой риск, разыграв попытку самоубийства? И тем не менее он сидит здесь, держит ее за руку и, если признаться по совести, очень за нее волнуется. В конце концов, Мораг мертва, найдена убитой в пальто, принадлежащем Фионе, причем, вероятно, по пути к психотерапевту, с которым она договорилась о встрече, выдав себя за Фиону. Случайно ли вышло так, что она погибла не где‑нибудь, а под Северным мостом?

– А что представляет собой этот психиатр, доктор Ллойд? – спросил Бен.

– Он директор частной клиники в районе Мидоуз. Его порекомендовала ей доктор Гарнер. Может быть, лучше вы сами об этом расскажете, мисс Хейворд?

Фиона пожала плечами:

– До сих пор я вообще не знала свою тетушку и впервые познакомилась с ней позавчера. Она много нового рассказала мне о моей матери, потому что… – она ненадолго умолкла, – отец многое скрывал от меня. Это и кое‑что еще вывело меня из равновесия.

– Расскажите об этом, Фиона, – попросила Хэпберн.

– С удовольствием, Изобель, – согласилась Фиона.

Казалось, она обрадовалась вниманию. Рассказала об отце, который ей был вовсе не отец. О том, что ее мать на какой‑то период исчезла и где‑то отсутствовала и в ее жизни было что‑то вроде слепого пятна. Она не знала своих корней и, может быть, никогда не узнает, кто был ее отцом, потому что мать унесла эту тайну с собой в могилу. Она сердито поведала, как тетушка открыла ей, что ее мать покончила с собой. Это была не авария, а самоубийство.

Так длилось до половины третьего ночи, когда Бен с Фионой остались одни в пустом помещении для допросов. Она с ногами сидела на стуле, обхватив руками коленки и устремив неподвижный взгляд в пространство, а Бен время от времени тщетно совал ей под нос раздобытую для нее баночку колы, к которой она так и не притронулась. Видя по ее выражению, что она не хочет прильнуть к его груди, он не обнимал ее, а только поминутно принимался похлопывать по плечу, бормоча такие содержательные фразы, как «все наладится» или «держись, ты же у нас молодец».

Изобель Хэпберн вышла из комнаты, чтобы, как она выразилась, подвести под услышанное какую‑то реальную основу, а вернувшись, кивнула Фионе и сказала:

– Я позвонила в соответствующее отделение полиции. К счастью, тогда уже существовали компьютеры, в которые заносились такого рода сведения, поэтому сейчас удалось так быстро навести справки. Тетушка была права: дело Виктории Хейворд числится как самоубийство.

Фиона благодарно кивнула.

– Думаю, вам действительно лучше пойти сейчас домой и поспать. Разговор мы продолжим завтра, когда вы будете лучше себя чувствовать.

Фиона не шелохнулась.

– Мисс Хейворд? – Хэпберн нагнулась к ней. – С вами все в порядке?

Бен осторожно потряс ее за плечо.

Наконец она произнесла:

– Если по компьютеру все получается так быстро… Не могли бы вы заодно узнать для меня, с кем в то время была моя мать?

Хэпберн медленно обогнула стол и подошла к ее стулу:

– Что вы имеете в виду?

– Проблема в браке с Роджером Хейвордом заключалась в том, что у него не могло быть детей. И еще – хотя это уже менее значительная проблема – в том, что Роджер хотел и даже вынужден был оставаться в Великобритании, так как за границей ему было бы труднее найти работу. Так он говорил. Все это я узнала от Патрисии. Моя мать все время твердила ему, чтобы он попробовал устроиться учителем в какой‑нибудь школе для военных за границей, где британские военные занимаются подготовкой к сдаче экзаменов за среднюю школу. Или в школе для детей военнослужащих. Но он не хотел. Она так часто вела об этом разговор и имела уже такое конкретное представление о том, как это все будет, что, конечно, и для себя выяснила, как ей устроиться врачом. Поэтому Патрисия думает, что в пропавшие годы, как Роджер называет то время, когда я появилась на свет, – «пропавшие годы», это вообще просто супер! – что в то время она была за границей. На военной службе. Можно это установить?

Хэпберн улыбнулась:

– В этом случае обращаться к нам, полицейским, было бы не по адресу.

Фиона словно не расслышала этих слов:

– Патрисия сказала мне, что мама часто с восторгом говорила о Берлине. И я родилась в Берлине, так записано в моей метрике.

– Это та самая метрика, в которой Роджер Хейворд записан как ваш отец? – спросила сержант Хэпберн.

Скорее всего, вопрос был задан без всякой задней мысли, но Фиона стиснула кулаки. Бен почувствовал, что это стоило ей нескольких секунд крайнего напряжения. Он хотел дотронуться до нее, чтобы успокоить. Но инстинкт подсказал ему, что лучше этого не делать.

Взяв себя в руки, Фиона произнесла твердым голосом:

– Патрисия даже знала одну фамилию, правда без имени. Она сказала: Чандлер‑Литтон. Она запомнила эту фамилию. Потому что впоследствии человек с такой же фамилией стал главой большого фармацевтического концерна.

– Эндрю Чандлер‑Литтон? – вмешался Бен.

Она внимательно посмотрела на него:

– А что?

– Я на него работаю, – брякнул Бен.

– Вот это да! – Глаза Фионы расширились. – И кем же?

– Э‑э, гм… Водителем. Временно, пока не устроюсь снова в какую‑нибудь газету, – промямлил он.

Она вцепилась в его запястье:

– Ты можешь его спросить? Можешь спросить его про мою мать? Гарнер. Ее девичья фамилия была Гарнер. Но может быть, она называла себя Хейворд. Я дам тебе ее фотографии, ладно? Пойдем ко мне домой, у меня там целый альбом со старыми фотографиями. От Патрисии.

Соображая, как ему выкрутиться из этого положения, он ощущал на себе сверлящий взгляд сержанта Хэпберн.

– Так, значит, водителем? – переспросила она.

– Э‑э… Да… – протяжно произнес он.

– А рекомендация?

– Седрика Дарни.

Изобель Хэпберн вздернула брови.

– Кланяйтесь от меня Седрику, – сказала она, окончательно превращаясь в сфинкса.

– Вы знакомы?.. – начал он, но тут же оборвал фразу.

Это была самая удивительная ночь в его жизни. Откуда эта представительница полиции знает Седрика? Возможно, это не связано с ее службой? Бен откашлялся:

– С удовольствием передам. Он очень милый человек… В душе, – добавил он, проклиная себя за выбор выражений.

– О’кей, – вмешалась Фиона. – Если вы оба наговорились о том, кому и как кланяться, не могли бы мы все‑таки вернуться к разговору о Чандлер‑Литтоне?

Хэпберн встала из‑за стола:

– Идите‑ка вы домой! Нам всем нужно поспать. А это дело меня не касается. – Она направилась к двери. – Берегите себя и будьте внимательны.

С этими словами она вышла, но дверь оставила приоткрытой.

– Она это мне или тебе? – ершисто спросила Фиона.

– Нам обоим, – сказал Бен.

Бен еле успел вовремя подать машину к дому Чандлер‑Литтона. Босс «ИмВака» с неизменным портфелем уже выходил пружинистой походкой из дома, он коротко обернулся на ходу, чтобы помахать кому‑то (вероятно, жене, которую Бен так ни разу и не видел и которая в понедельник обыкновенно уже была у себя на работе в Лондоне, – обыкновенно, но не всегда), и ловко забрался на заднее сиденье. Бен закрыл дверцу и плюхнулся на водительское место. У него было ощущение, как будто он движется в ватном облаке. В пятнадцать лет проводить ночи без сна было для него не проблемой. В двадцать пять тоже. А вот в тридцать пять стало уже потрудней. Бен где‑то читал, что неотвратимый процесс старения начинается в двадцать пять лет. Этим, наверно, дело и объясняется.

Накачавшись кофе с сахаром, он кое‑как выдержал поездку от Эдинбурга до Изингтона. Еле‑еле выкроилось полчасика, чтобы поспать. Вздремнув, он почувствовал себя чуточку лучше, этого должно было хватить, чтобы продержаться хотя бы следующий час. Всю дорогу до «ИмВака» Чандлер‑Литтон непрерывно шелестел бумагами и приглушенно наговаривал что‑то на диктофон; по счастью, он ни разу не обратился к Бену, которому приходилось напрягать все силы, чтобы внимательно следить за дорогой. Высадив финансового директора и отведя машину в гараж, он опустился на диван в комнате за швейцарской и заснул. После обеденного перерыва его разбудил охранник Брэди.

– А я знаю, что ты делал вчера ночью, – произнес он шепотом, сделав мрачное лицо.

Бен почувствовал, что белеет как полотно. Тут Брэди расхохотался и никак не мог остановиться:

– Да ну тебя, приятель! Я же просто хотел над тобой подшутить. Но видно, попал в самое яблочко. Что, небось, совесть замучила? Поди, какая‑нибудь женщина? О которой не знает твоя старуха?

Брэди все не мог успокоиться и продолжал радоваться своему остроумию.

Если б он только знал, как он прав! И в то же время как это далеко от правды!

– Ты уж никому не говори! – сказал Бен, напуская на себя заговорщицкий вид.

– Да ладно тебе! Мне‑то можешь рассказать! И как она тебе?

Бен осклабился:

– А по мне не видно? Будут еще вопросы?

Брэди был впечатлен:

– Ну, мужик! Я‑то и не упомню уже, когда такое было, чтобы мне баба целую ночь спать не давала. Хотя, впрочем, помню. В последний раз это было, когда моя старуха выпихнула меня из спальни за то, что я будто бы храплю. Это же надо – чтобы я и храпел! Себя бы лучше послушала! Наверное, себя и услышала, сама себя разбудила, а подумала на меня!

Бен из вежливости посмеялся вместе с ним.

– Ну и? Откуда она? Местная, что ли?

– Из Эдинбурга, – ответил Бен, не погрешив против истины.

Зачем без нужды осложнять дело? Чем ближе ты к истине, тем меньше опасность запутаться во вранье. До сих пор он ничего не наврал. Никто же не говорит о сексе.

– Эдинбург! А где живет твоя старуха? У тебя же есть кто‑то. Ты сам мне рассказывал.

Бен кивнул:

– Тоже в Эдинбурге.

– Ну ты даешь! – хмыкнул Брэди. – Каков жук! Хочешь, я угадаю? Спорим, я окажусь прав! Ну? Согласен?

– На что спорим?

Брэди потер подбородок и возвел глаза к потолку, стараясь придумать. После школы он пошел в ВВС, а когда отслужил свое (о причинах, почему он оттуда ушел, Бену было неизвестно), поступил в службу безопасности и с тех пор работал в охране. Брэди с Беном были ровесниками, но у Брэди был уже восемнадцатилетний сын, и он по‑прежнему был женат на его матери. Однако счастливым этот брак не казался.

– Давай на один обед в ресторане.

– Ладно. В каком? – Бен даже задержал дыхание, испугавшись, что Брэди сейчас выберет самый дорогой, какой вспомнит.

– Мне давно хотелось от души оторваться в этом самом «Пицца‑хат» в Дареме. Один приятель рассказывал. – Брэди даже облизнул губы от удовольствия при одной мысли. – Но как‑то все не складывалось.

– Договорились, – с готовностью согласился Бен, не дожидаясь, когда Брэди предложит по‑настоящему дорогой ресторан. – Ну так что?

Брэди расплылся в широкой ухмылке:

– Так вот я думаю, – только смотри, без обмана, – ты был в Эдинбурге у этой бесовки, а твоя старуха даже не догадывалась, что ты в городе. Ну что, прав я или нет?

Бесовка – это да!

– Когда идем в «Пиццу»?

Брэди торжествующе помахал вскинутыми вверх руками:

– Сегодня после работы? У меня, приятель, уже зуб разгорелся на хорошую сочную пиццу. А ты к тому времени вообще будешь чуть живой от голода. Ты и так уж пропустил обед.

– Заметано! Куда за тобой заехать?

Охранник назвал ему адрес в районе Изингтон‑Виллидж. Там, где жили представители среднего класса. Имея две зарплаты, – потому что его жена тоже работала да еще были кое‑какие деньжишки, полученные по наследству, – они могли позволить себе такую роскошь. Бену было очень интересно посмотреть на эту женщину, о которой все знакомые Брэди наслушались от него всяких ужасных историй.