Глава 10. С Наумом Эйтингоном у Могилевского отношения сложились в общем‑то достаточно доверительные

С Наумом Эйтингоном у Могилевского отношения сложились в общем‑то достаточно доверительные. Особенно сблизились они после того, как Эйтингон получил задание выехать в спедкомандировку за границу. Это было еще за несколько лет до войны.

Очень специфическим и ответственным было то задание. Настолько важное и серьезное, что о его сути будущий генерал не обмолвился ни единым словом даже на допросе после своего ареста спустя более десятка лет. Допрашивавший его полковник юстиции Кульчицкий этим эпизодом почему‑то интересоваться не стал и оставил тогда непрочитанной одну из интереснейших страниц тайной деятельности советской внешней разведки, да и спецслужб в целом.

Началась она в Париже и закончилась неудачной попыткой отравить одну широко известную личность. Объектом самого пристального внимания советских органов государственной безопасности, да и внешней разведки, в те дни оказался Лев Давидович Троцкий. Бывший председатель Реввоенсовета Советской Республики с момента выдворения его за пределы советских границ в 1929 году из поля зрения органов не выпадал. Другой вопрос, насколько состоятельной являлась уверенность ГПУ в своем контроле над ситуацией. Что касается собственной территории, то в Советском Союзе действительно каждый шаг Троцкого отслеживался. Но с переездом именитого диссидента за рубеж надзор за ним постепенно становился все более похожим на самое настоящее преследование и сопровождался ликвидацией людей из ближайшего окружения бывшего председателя Реввоенсовета.

Конечно, знай Сталин о кознях, которые начнет строить, оказавшись вне пределов досягаемости, Троцкий, ему наверняка не позволили бы спокойно покинуть страну. Способов в распоряжении вождя на сей счет было предостаточно. Но не учел он всех возможных последствий своего опрометчивого решения о высылке Троцкого. А когда спохватился – было поздно.

Странных, то есть необъяснимых и загадочных, смертей в истории государства Российского достаточно. Но период диктатуры советской власти оказался на них особенно «урожайным». И если говорить об акциях НКВД за рубежом, чем и занимались Эйтингон и Судоплатов, так опекавшие лабораторию Григория Моисеевича Могилевского, то с именем Троцкого были связаны многие из них.

В сентябре 1937 года в Швейцарии, в окрестностях Лозанны, обнаружили труп сотрудника НКВД Игнатия Рейсса с семью пулями в теле. Как потом выяснилось, Рейсс давно проявлял симпатии к Троцкому и незадолго до своей смерти официально перешел на сторону IV Интернационала. Он весьма активно включился в борьбу со сталинским режимом, проповедуя идеи мировой революции. И его убрали с политической сцены. Еще известно, что Рейсс общался с поэтессой Мариной Цветаевой и ее мужем Сергеем Эфроном, который тоже имел отношение к органам – сотрудничал с секретными спецслужбами. По некоторым сведениям, Эфрон был как‑то причастен к убийству Рейсса. Такие вот случались выкрутасы, в которых переплелись судьбы многих известных людей.

В том же 1937 году был расстрелян младший сын Троцкого – Сергей Седов, химик по профессии, ставший в 28 лет профессором. Если пока не по зубам ствол взрослого дерева, обрубают побеги – растению все равно больно.

В мае 1937 года бесследно исчез бывший личный секретарь Троцкого – чех Эрвин Вольф, посланный в Испанию для налаживания контактов.

Еще один бывший секретарь Троцкого – немец Рудольф Клемент – тоже пропал при невыясненных обстоятельствах в Париже. Клемент, как технический секретарь IV Интернационала, многое и многих знал, на многое был способен.

Кольцо блокады вокруг Троцкого сжималось. Восемь секретарей, ближайших его помощников, погибли. Четверо в СССР, столько же за рубежом.

Потом последовал новый удар в 1938 году загадочно умер в парижской клинике еще один сын Троцкого – Лев Седов. Доверенным лицом его был некий Марк Здоровский. Позднее вокруг этой личности появится немало темных слухов, подозрений в тайных связях с НКВД и причастности к самым загадочным террористическим акциям того времени.

Не обошла стороной «коса» советской госбезопасности и первую семью Троцкого. В тюремных застенках погибла первая жена Льва Давидовича – Александра Соколовская. По официальной версии, покончила с собой в Берлине старшая дочь Зинаида, оказавшаяся за границей без документов и денег, – ее тоже лишили советского гражданства. Младшая дочь – Нина – умерла от чахотки и непрерывной травли. Репрессиям подверглись мужья дочерей, были расстреляны старший брат и сестра Троцкого.

В общем, можно сказать, племя истребляли с корнями. В живых остались лишь вторая жена да внук – сын Зинаиды. Расчет строился на следующем: Лев Троцкий, привыкший властвовать и повелевать, везде и всегда ощущать собственное величие, вне внимания масс и преклонения других перед собой должен умереть морально, раньше своей биологической смерти. И вокруг него постоянно нагнеталась обстановка непрекращающегося психологического давления. Зловещий страх витал повсюду, где только появлялся Лев Давидович. И он сдался, отошел от общества, стал затворником. Большой дом в Койоакане в Мексике, кстати стоивший немалых денег (чьих вот только), усилиями доверенных лиц, единомышленников и друзей превратился в самую настоящую неприступную крепость с высоким бетонным забором и вышкой с часовым. Охрана (до десятка полицейских и специальных агентов) была вооружена, что называется, до зубов, оснащена пулеметами. Сам Троцкий ходил в бронежилете даже по внутренней территории собственного бомбоубежища. И все‑таки, несмотря на предпринятые меры, в 1938 году на вилле Койоакане случилось чрезвычайное происшествие. В дом на авениде Виене доставили посылку. Курьер вызвал подозрение у охраны. Проверили все и всех. И обнаружили пакет со взрывчаткой.

Режим ужесточили. Двери обили металлом. Здание оборудовали сигнализацией, для чего в апреле 1939 года пригласили специалиста по электронике Алекса Бухмана из Лос‑Анджелеса. Молодой инженер потрудился на совесть, но и современнейшая по тому времени система безопасности не помогла, когда за дело взялась советская контрразведка в лице генерала Котова и его непосредственного начальника генерала Павла Судоплатова.

Сотрудник НКВД Леонид Котов (под этим псевдонимом, а также Леонтьева и Рубиновича скрывался уже известный нам Наум Эйтингон) в свое время работал в Испании под руководством резидента Александра Орлова‑Никольского. Тот стал широко известен не столько своими подвигами как опытный разведчик‑профессионал, сколько дерзким побегом из Мадрида в США. Побег этот поверг в шоковое состояние советское энкавэдэшное начальство, на некоторое время почти парализовал деятельность советских разведчиков за границей.

Дело в том, что испанские события оказали заметное влияние на деятельность внешних разведок всех государств, так или иначе к ним причастных. Безусловно, гражданская война в Испании стала для всех своеобразным полигоном для испытания своих возможностей, вербовки агентуры. Уже в то время родилась идея прямого политического террора в отношении тех государственных и политических деятелей, чье влияние на происходящие в мире процессы не работали на коммунистическую идею.

Одним из вариантов предусматривалось применение в этих целях смертоносных ядов. И лаборатории Могилевского в соответствующих планах спецслужб отводилось отнюдь не декоративное место. Мадриду и резиденту Орлову‑Никольскому – тоже. Поэтому Орлов знал очень много. После побега он отправил из Америки несколько писем‑предупреждений руководству НКВД о том, что в случае его преследования он раскроет всю зарубежную резидентуру и поставит в известность Троцкого о готовящемся на него покушении.

Собственно, предупреждение Троцкому он уже направил, но, видимо, Лев Давидович посчитал это послание то ли очередной провокацией, то ли не придал ему особого значения. Как ни странно, он (с его‑то осведомленностью о методах деятельности «карающего меча революции») вполне серьезно полагал, что «убийствами нельзя изменить соотношение социальных сил и остановить объективный ход развития». «Устранение лично Сталина, – писал он, – означало бы сегодня не что иное, как замену его одним из Кагановичей, которого советская печать в кратчайший срок превратила бы в гениальнейшего из гениальных».

А на вилле в Койоакане и вокруг нее жизнь шла своим чередом. Опальный Лев Троцкий много писал. Он как‑то отошел от реальных повседневных событий, и нападение на виллу налетчиков под командованием ветерана испанской войны «лихого полковника» Давида Альфаро Сикейроса, более известного всему цивилизованному миру в качестве великого художника, оказалось для политэмигранта полной неожиданностью.

Беспорядочной пальбы было более чем достаточно. Налетчики выпустили столько пуль, что их с лихвой хватило бы на бой с целым батальоном регулярного войска. Сильно пострадали стены здания, особенно спальни Троцкого. Сам хозяин виллы и его домочадцы, к удивлению всех, в том числе и нападавших и пострадавших, остались невредимыми. Ненадолго. В недрах московских кабинетов на Старой и Лубянской площадях уже начинали разыгрывать последний акт драмы Троцкого опытные, поднаторевшие в своем деле люди.

Из них наиболее примечательна фигура все время находившегося в тени начальника иностранного управления госбезопасности Павла Анатольевича Судоплатова. Того самого, о котором так много рассказывал Могилевский, другие бывшие сотрудники НКВД и МГБ. Сам же Павел Анатольевич постоянно держался вне поля зрения и в довоенное время, и в годы войны, и после ее окончания. Уже будучи арестованным, во время допросов отвечал следователям сухо, строго и конкретно по существу, только в рамках поставленных вопросов. Ничего предосудительного за собой не признавал и лишней вины на себя не брал. А рассказать Павлу Судоплатову было что…

В органы госбезопасности, тогда еще ВЧК, его зачислили еще в 15‑летнем возрасте, как говорил сам Судоплатов, «по путевке политотдела 44‑й дивизии Красной Армии. И с того времени до суда, а точнее, до самого ареста находился в этих органах и считаю, что свой долг перед Родиной я выполнял добросовестно и честно. Только в 1923 году я был, как несовершеннолетний, демобилизован из органов, но потом в феврале 1925 года по путевке мелитопольского окружкома ЛКСМУ был направлен на работу в ГПУ Мелитопольского округа, и вот с этого времени я постоянно служил в этих органах».

Пути наверх у каждого свои. Одни, как Могилевский, говоря простонародным языком, седлают науку. Другие делают ставку на идею, беспощадность к врагам, служебное рвение. Третьи используют интриги, доносы, любые неправедные пути устранения более одаренных и удачливых конкурентов. Судоплатову судьба уготовила свою, отличную от прочих дорогу к вершинам профессиональной карьеры.

Чем‑то, видать, приглянулся Судоплатов занимавшим тогда высокие посты в ГПУ Артузову (Фраучи) и Слуцкому. И поручили они молодому чекисту самостоятельный, но очень ответственный участок – работу против украинских эмигрантских центров за границей. Требовалось не только заслужить высокое доверие руководящих кругов Организации украинских националистов (ОУН), но и разобраться, что представляли собой кадры оуновских боевиков, их руководители. Здесь, как говорится, или пан, или пропал. Третьего не дано.

В 1934 году, после убийства советского дипломата Майлова боевиком ОУН Лемеком во Львове, ОГПУ приступило к разработке и осуществлению крупномасштабного плана борьбы с украинским национализмом. Вот когда пригодились и своевременно засланные, глубоко законспирированные «казачки». Один из них, Лебедь, считался наиболее ценным. Он прошел с лидером националистов Коновальцем «Крым, Рим и медные трубы»: воевал вместе с ним против России и австро‑венгерской армии, потом три года отсидел в лагере для военнопленных под Царицыном, являлся его заместителем в Гражданскую, а с 1920 года считался «главным представителем» ОУН на Украине.

Другой «главный представитель» Коновальца – Полуведько – жил по фальшивому паспорту в Финляндии и тоже был завербован чекистами. С помощью этих доверенных лиц Коновальца советское ОГПУ осторожно подводило своих людей к сокровенным тайнам оуновской системы, на самые верхи. Работали настолько дальновидно, расчетливо, что даже такие киты украинского подполья, как Грибивский, Андриевский, Сциборский и прочие, вовсе не ощущали опасности.

По цепочке Лебедь – Полуведько представленный племянником Лебедя советский чекист Судоплатов с немалыми приключениями, но все же добрался до Берлина через Стокгольм. После некоторой выдержки состоялась его первая встреча с Коновальцем на квартире, предоставленной, как позже выяснится, германской разведслужбой. Коновалец и Судоплатов быстро подружились.

Власти Советской Украины уже давно почувствовали опасность, исходившую от Коновальца. С подачи председателя ВЦИК Петровского Сталин приказал его уничтожить. Но незаметно.

Павлу Судоплатову удалось стать для полковника Коновальца в полном смысле слова своим. Он досконально изучил его окружение, систему связи закордонного провода ОУНа. И настолько свыкся с новой ролью, что, когда в 1937 году получил от своего московского руководства задание ликвидировать оуновского предводителя, даже растерялся. И высказал сомнение относительно целесообразности такого рода акции: все равно ведь объект под надежным «колпаком».

Из Москвы оперативно устроили «холодный душ». Правда, с расшифровкой: агенты ОУН работают во всех европейских странах, определяющих «климат» на континенте, и повсюду в адрес Советского Союза отнюдь не фимиам курят – ведут антисоветскую пропаганду и самую настоящую подрывную деятельность. Какой может быть После этого разговор с врагами?

В принципе в те годы мало кто сомневался в том, что оуновцы содержатся на деньги германских фашистов. Самым веским и убедительным из приводившихся аргументов, безусловно, стала состоявшаяся в 1923 году встреча Коновальца с Адольфом Гитлером в Мюнхене. Хотя тогда Гитлер еще не находился у власти, но это дало повод утверждать впоследствии – Коновалец заручился поддержкой будущего фюрера, нацистской разведки в обмен на снабжение их разведывательными сведениями о Советском Союзе и Польше. Практически до конца своих дней Коновалец не прекращал поддерживать контакты с абвером, имел там личного представителя – Генриха Рыко‑Ярого, в прошлом офицера украинских сичевых стрельцов.

Учитывая, что «батько» имел слабость к шоколадным конфетам, отдел оперативно‑технических средств НКВД получил задание удовлетворить вкус сластены. Сотрудник отдела Тимашков с заданием справился блестяще. Коробка выглядела настоящим шедевром украинского народного творчества. Содержимое ее просто не могло не быть вкуснейшим. Взлететь в воздух оно должно было через полчаса после того, как коробка опустится на стол. Кстати, с началом Великой Отечественной войны именно Тимашков создал знаменитые магнитные мины, одна из которых впоследствии унесла на тот свет гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе. Так что в НКВД гениальные в своем деле специалисты работали не только в спецлаборатории Могилевского.

23 мая 1938 года Судоплатов сошел на роттердамский берег с судна‑грузовика, во внутреннем кармане пиджака находилась шикарная коробка конфет. В ресторане «Атланта» его ждал Коновалец. Он был один, что в последнее время случалось очень редко. Даже верного стража его – Барановского – не оказалось рядом. Вот насколько блестяще справился Судоплатов с заданием войти в доверие к руководителю ОУНа.

Полдень. Солнце палило вовсю, расслабляло, звало в тень. И тем не менее Судоплатов еще немного побродил по улицам, потянул время. Неожиданно разволновался, но заставил себя взяться за ручку ресторанной двери. Коновалец встретил его широкой улыбкой, как закадычного приятеля. Видать, соскучился. Присели за столик, поговорили. Вроде бы торопясь, Судоплатов предложил встретиться сегодня еще раз в 17 часов. Коновалец согласился. Полюбовался коробкой. Положил ее на стол.

Это было последнее, что видел уходивший из ресторана советский разведчик.

Заметая следы, он купил плащ и шляпу в ближайшем магазине. Когда выходил на улицу, услышал громкий хлопок со стороны «Атланты». Народ сразу же повалил туда, а он – на железнодорожный вокзал.

Ликвидацию Коновальца Павел Судоплатов позднее оценивал как ответственное задание партии и советского правительства: «Мне оказали большое доверие, и не считаю это преступлением, хотя мне это в вину и не ставили на суде. Хотя я за это задание ничего не получил, но по прибытии в СССР, в то время уже замнаркома был Берия, я в течение трех часов ему докладывал о выполнении задания. На меня в то время Берия произвел хорошее впечатление как профессионал. Он до тонкостей знал нашу работу, чего нельзя сказать о других руководителях».

Таков ко времени знакомства с начальником спецлаборатории НКВД был уже Павел Судоплатов: опытный контрразведчик, любимец Берии и Сталина. Последнему даже нравилось иногда послушать его хитроумные схемы тайных операций.

Однажды в ЦК Судоплатову сказали:

– Зарывается господин Троцкий. Просто обнаглел в стремлении дискредитировать нашу партию, советский народ, товарища Сталина. Есть мнение пресечь эту враждебную деятельность. Как вы смотрите, если мы доверим вам столь ответственное задание?

– Задача сложная. Я пока недостаточно хорошо знаю агентуру и не владею испанским языком…

– Речь идет не о лично вашей командировке за границу, а о разработке операции. О кадрах, ее организаторах, исполнителях. Насколько нам известно, у вас имеется определенный опыт успешной работы по этому вопросу…

– Есть. Конечно есть. И немалый, – вступил в разговор Берия.

– Вот и отлично. Тогда обсудим некоторые детали. Что вам требуется для успешного выполнения поставленной задачи? Кого бы вы рекомендовали привлечь? На кого можно безусловно положиться?

– Пожалуй, лучше всего на генерала Эйтингона, – ответил, глядя на Берию, Судоплатов.

– Верно, – поддержал тот. – Хорошо знает нашу агентуру, владеет испанским, французским…

– Значит, решение принято. Имейте в виду, это очень ответственное поручение партии. Ну и, само собой разумеется, о нем никто, кроме нас троих, знать не должен. Задачи исполнителям поставите без ссылок на нас. Вопросы будут?

– Задача понятна, – коротко ответил Судоплатов.

К разработке операции приступили незамедлительно. Готовили одновременно несколько вариантов, в том числе и с использованием ядов. Вот тогда‑то Берия и распорядился ознакомить непосредственного организатора акции Наума Эйтингона с препаратами сильнодействующих отравляющих веществ. На уже известном нам загородном объекте в подмосковном Кучине, куда привез его Филимонов, начальник лаборатории Могилевский посвятил важного гостя во все подробности использования имевшейся в его распоряжении продукции. При этом не скрывал явного удовлетворения проявленным к его лаборатории вниманием и возлагавшимися на него надеждами. Он продемонстрировал действие токсинов на подопытных кроликах и собаках. Даже видавшего виды Эйтингона поразили хладнокровие и безжалостность, с которыми Могилевский и его ассистент производили свои манипуляции, делали засолы. Григорий Моисеевич так увлекся и, наблюдая за предсмертными конвульсиями погибающих тварей, то и дело вскрикивал:

– Смотрите, смотрите, – трогая за рукав, он заставлял Эйтингона не опускать голову, – начинается действие препарата. Так, хорошо, продолжается рассос… Вот и все. Конец. Посмотрим на время…

Эйтингон тогда отобрал несколько ядов по рекомендациям Могилевского, но предпочтение отдал препаратам иностранного производства. К изготовлению своих токсинов, прошедших проверку на людях, Могилевский тогда еще не приступал. У него имелись только опытные образцы. Пришлось довольствоваться теми, что имелись в наличии. Они были отправлены дипломатической почтой в Париж. Но от их использования пришлось отказаться. Как впоследствии вспоминал Эйтингон, яды «то ли испортились, то ли оказались неэффективными».

Скорее всего, так поступили из‑за низкой их эффективности, ибо после возвращения из спецкомандировки на первом же совещании у Филимонова Эйтингон сделал обстоятельный доклад о дозировках ядов при введении их в пищу и вино во время экспериментов на людях. Присутствовавший на нем Могилевский чувствовал себя глубоко уязвленным, но возразить по существу предъявленных претензий ничего не мог. Практика свидетельствовала сама за себя. Раз не сумели изготовить гарантированный и безотказный препарат, значит, еще не поднялись до уровня возлагавшихся на лабораторию надежд.

– Вы испытывали действие своих препаратов на продуктах, привычных советскому человеку, чаще русскому, – говорил Эйтингон.

– Какая, простите, разница, – не выдержав наконец, пытался было возразить Могилевский, но разведчик сразу же поставил его на место:

– А такая, уважаемый начальник лаборатории, что наши российские эмигранты в Париже за обедом заказывают капусту, огурцы, грибы, большую тарелку наваристых щей, гору прочей снеди и бутылку водки. Хочется же людям выпить и пожрать как когда‑то в каком‑нибудь своем Салтыкове! Ну а контрольные испытания вы проводите на полуголодной собаке или на заключенном, едва держащемся на ногах после длительного пребывания за решеткой на скудной тюремной пайке. Да и яд если даете с вином или водкой, то без закуски. Вот и попробуй после ваших экспериментов высчитать, сколько, чего и куда надо насыпать, чтобы чисто и гарантированно ликвидировать объект.

– Можно же провести операцию в другой обстановке, без обжорства, – не унимался Могилевский, задетый за живое.

– Можно. Но, к сожалению, не объект подстраивается под наши возможности, а мы под те условия, в которых оказался возможным контакт. Мы должны располагать препаратами на любые случаи жизни. Не под вашу продукцию подстраиваться, товарищ начальник лаборатории, а действовать сообразно представившейся ситуации.

– Это верно, – согласился с Эйтингоном Филимонов.

– Или посмотрите, – продолжал Эйтингон, – что получается с той же водкой или другими спиртными напитками. В лаборатории, как я знаю, за исходное берется стакан вина или водки. Но, позвольте спросить, где еще, кроме как у нас в России, такие дозы употребляют?

– Что правда, то правда. Это тоже видел: в Париже, да и в Берлине пьют крохотными рюмками и в основном коньяк, – перебил докладчика Муромцев. – Там за час отхлебнут глоток‑другой и сидят весь вечер. Курят себе, беседуют неторопливо. Или танцуют…

– Правильно. Ну и сколько в такую порцию можно ввести растворимого зелья? Такого, чтобы клиент и токсина не почувствовал, и чтобы яд сработал на нужный результат?

Дабы замять малоприятный разговор, принимавший явно нежелательный оборот, Могилевский попытался сделать хорошую мину при плохой игре. Он вдруг поднялся с места и обратил внимание на то, что не все присутствующие допущены к обсуждению поднятого вопроса.

– Предлагаю из соображений секретности не раскрывать адреса и направленность практического использования изготовляемых в лаборатории средств. Разглашать закрытую информацию среди посторонних лиц не положено.

– Лучше бы вы потрудились над повышением эффективности своих препаратов, а не одергивали людей за справедливые претензии, – отреагировал за всех Эйтингон. Ему, постоянно рискующему собственной жизнью где‑то на чужбине, было неприятно слушать эти бюрократические предостережения об абстрактной секретности. Любой из присутствующих был прекрасно осведомлен относительно того, чем и как занимается лаборатория.

В протоколе совещания все‑таки была отражена необходимость повышения качества и надежности «продукции» лаборатории. Решили не разделять, какие яды и препараты готовить для зарубежных акций, а что годится для домашнего применения.

В операции по устранению Льва Троцкого сумели обойтись без применения смертоносных ядов. Задача была выполнена ударом альпенштока, находившегося в твердой руке Рамона дель Рио Маркадера, бывшего испанского офицера‑республиканца. Отсидев за убийство «врага партии и народа» двадцать лет в тюрьме, он затем оказался в СССР и 8 июня 1960 года получил Золотую Звезду Героя Советского Союза. Не остался обделенным вниманием советской власти и направлявший «карающую руку пролетариата» генерал Котов – Наум Эйтингон.

Успешная миссия по ликвидации Троцкого, очевидно, произвела неплохое впечатление в «инстанции» – как стал называть Сталина в общении с подчиненными Лаврентий Берия. Во всяком случае, новый нарком внутренних дел вызвал к себе Эйтингона с Судоплатовым, лично их поздравил. И тут же поручил им создать особую группу в количестве десяти – пятнадцати проверенных, особо надежных сотрудников, способных немедленно исполнить любое поручение партии как в нашей стране, так и за ее пределами. Кто конкретно вошел в эту столь тщательно оберегаемую от постороннего взора команду, не знал даже Кобулов, считавшийся правой рукой Берии. Слышал он лишь о том, что отбор людей проводился особенно тщательно, размещалась вся группа на одной из закрытых загородных дач НКВД. Обучение и тренировка по специальной программе проводилась практически круглосуточно и беспрерывно. Руководили занятиями лучшие специалисты, профессионалы своего дела. Ну а дела той команды и вовсе не известны.

Несмотря на неудачу с ядами в Париже, Судоплатов и Эйтингон начальника лаборатории не забывали. Скорее наоборот. С их подачи было инициировано проведение широкомасштабных опытов над людьми, приговоренными к смертной казни, положено начало разработке ядов, которые не оставляли после себя никакого следа, действовали мгновенно и эффективно.