Новелла о Багдаде: Зубейда 4 page

Тюбетейка‑то у меня есть. Халат носить как‑то не по душе. Синие штаны – шальвары – с завязкой на поясе и голубая рубаха вроде в цвет. Есть еще что‑то вроде жилеток. Красную, черную или коричневую? Черная, расшитая серебром, к голубому вроде лучше подходит. Интересно, а есть ли разница в названии между мужскими и женскими шальварами или разница только в покрое, материале? Надо будет спросить у Зубейды? Она всё знает – грамотная.

Напялив выбранные шмотки на себя, гляжусь в мутноватое зеркало. Ну как есть – турецкий басурман! Но удобно и приятно. Когда шагаешь, то колыхающаяся ткань широченных шальвар обдувает ноги, и они вроде не должны потеть, как в брюках. Карманов мало. Во всей одежде обнаружилось всего два. Ладно, для денежек хватает. Спускаюсь вниз и у порога обуваю свои кроссовки. Интересная штука – серые кроссовки. Годятся буквально к любой одежде. Если уж и не гармонируют полностью, то, во всяком случае, не кричат о дисгармонии. Теперь бы не заблудиться на самом базаре! Как пройти до него по улицам, запомнил вчера.

В головном магазине Ахмедовой торговой фирмы здороваюсь с Али‑Бабой.

– Хозяина не видел?

– Он пошел по лавкам. Если не боишься заблудиться, то попробуй сам поискать. Давай я тебе прямо отсюда подскажу. К посудной лавке выйдешь, если будешь держаться в направлении левого минарета мечети, а к ювелирной держись правого минарета.

– Слушай, Али‑Баба, а как ты оказался в приказчиках у Ахмеда? Ведь как я слышал, ты был дровосеком. Да и про пещеру разбойников тоже рассказывают.

– Совершенно случайно. Только вот рассказы врут. И Шехерезада историю обо мне тоже приукрасила. Не было никакой пещеры. Да и разбойников тоже. Просто в дупле срубленного дерева оказался кем‑то спрятанный клад. Очень даже немаленький. Когда тащил его домой, то пробирался мимо рабского рынка. И так мне их стало жалко, что весь клад я и отдал за выкуп тех, на кого клада хватило. Со всего базара сбежался народ, чтобы посмотреть на сумасшедшего, который скупает и отпускает рабов на волю. Тут Ахмед и оказался среди зрителей. Так что от всего богатства мне досталась одна Марджана. Ее я не отпустил, и не жалею. И она тоже не жалеет ни о чем. Вот уже четвертый год мы с ней вместе. А Ахмед разыскал меня на следующий день и предложил у него работать.

– Интересные у вас события происходят. Не скучаете. Ладно, пойду поищу Ахмеда.

Выбрал курс на ювелирную лавку. И правильно сделал. Он оказался там. Сидят с приказчиком в глубине лавки и чаевничают, а помощник приказчика присматривает за товаром. Присоединяюсь к чаевникам. Приказчика зовут Али.

– Вот, теперь ты хоть стал похож на нормального человека, – заметил Ахмед.

– А до сих пор был похож на ненормального?

– Был. Тебе бы еще головной убор сменить на чалму или феску, бороду отрастить – и получился бы заправский перс или турок.

– Ничего, мне и в тюбетейке уютно. Ахмед, чем бы заняться? Работа есть какая‑нибудь?

– А что, Зубейда уже наскучила? Ты с нами вчера ночью наработал на год вперед.

– Зубейда – не работа. Наскучить не может. Но и заменой работе не является.

– Мудро. И возразить нечего. Нет у меня пока для тебя ни работы, ни развлечений. Поищи сам. Сходи к Синдбаду или Абу. У них всегда какие‑нибудь дела есть. А тебе моя торговля будет скучна. Слушай, а не выбрать ли тебе здесь в лавке украшения для Зубейды? У нее, по моим наблюдениям, своих побрякушек вроде как никаких и нет.

– Знаешь, Ахмед, а это заманчиво. Только думаю, выбирать должна она сама. Как‑нибудь потом мы с ней вместе зайдем.

– Зачем потом? Сейчас. Пошлем за ней Махмуда. А, Али?

– Почему бы и не послать? – ответил Али. – Махмуд!

– Я тут, Али‑ага.

– Сходи домой к Ахмеду‑ага и передай Гюльнаре‑ханум, что ее муж приказал привести сюда служанку Зубейду.

– Слушаюсь, – и Махмуд растворился в толпе.

Мы не успели освоить и по третьей пиале ароматного чая с какими‑то тягучими сладостями, когда Махмуд в лучшем виде уже доставил в лавку закутанную в легкую накидку Зубейду.

– Зубейда, – обратился я к ней, – Ахмед‑ага предложил мне выбрать для тебя украшения. Но потом мы решили, что ты сама сделаешь это гораздо лучше. Ты мне нравишься и без всяких украшений. Так что главное, чтобы они понравились тебе самой.

– Спасибо, Ахмед‑ага, спасибо, Сержи‑сахеб, но я не достойна такой вашей доброты.

– Достойна, достойна. Я уверен. Выбирай, что тебе по душе. Серж, прикажи ей. Ведь это твоя служанка.

– Зубейда, ты хочешь обидеть меня и Ахмеда‑ага?

– Я никогда не посмею, Сержи‑сахеб.

– Тогда не стесняйся, – и девушка, сопровождаемая Махмудом, принялась рассматривать выставленные в лавке ювелирные чудеса.

– Интересно, что она выберет? – вполголоса сказал Ахмед. – Берусь спорить, что она нас удивит.

– Тебе спорить не с кем, – ответил я. – Я уверен, что удивит.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец Зубейда окончила свои изыскания и подошла к нам. Махмуд выложил перед нами отобранные вещи.

– Зубейда, одень, пожалуйста, – попросил я. И вещи перекочевали на предназначенные для них места.

Широкий браслет – на запястье, два браслета‑змейки – на предплечья, поясок из скрепленных между собой прямоугольных элементов – на талию, кольцо – на безымянный палец и кулон с голубоватым камешком – на шею.

– Поразительно, Зубейда! – воскликнул Ахмед. – Впервые вижу женщину, которая при свободе выбора богатству золота предпочла ажур и изящество серебра! Как ты поняла, что серебро тебе идет больше золота?

– Не знаю, Ахмед‑ага. Вы же сказали взять то, что мне больше нравится. Я и взяла.

– Понятно. Все выбранные тобой вещи лежали в разных местах. И самое удивительное – то, что выбирая их порознь, ты выбрала вещи одного и того же мастера из Дамаска. Другого такого мастера по серебру на всем Востоке нет. Али, где та вещь, которую я велел никому не продавать?

– Сейчас, Ахмед‑ага, – и Али принялся рыться в одном из сундуков. – Вот, нашел! – воскликнул он, передавая Ахмеду небольшой мешочек.

На свет появилось и было разложено на столе неширокое серповидное серебряное ожерелье сказочной красоты и изящества. Огромный каплевидный сапфир в центре и два чуть поменьше, но круглых по бокам от него, и густая россыпь более мелких, а также и крошечных сапфиров по всей вещи.

– Тот же мастер. Оно твое, Зубейда. Молчи! Серж, пристрой его на место.

Я снял с девушки выбранный ею кулон и заменил его на ожерелье. Попутно снял и платок с ее лица. Али и Махмуд очарованно вздохнули. Нам‑то с Ахмедом легче. Мы лицо Зубейды уже когда‑то и где‑то вроде видели. Но три сапфира на груди и два сапфира глаз на лице девушки делают поразительным даже для нас такое сочетание. Лучшего места для ожерелья и не найти!

– Редкое чувство гармонии и тонкого вкуса у тебя, Зубейда. Садись вот сюда, – указал рукой Ахмед.

Она немного поколебалась и нерешительно присела рядом со мной.

– Меня уже и не удивляет, что ты умеешь читать и писать. Что само по себе редкость среди женщин.

– Ее отец учитель в медресе, – вспомнил я. – Подозреваю, что она продала себя, чтобы выручить его. Это так, Зубейда?

Девушка кивнула, не поднимая глаз. Ахмед подал ей пиалу с чаем и о чем‑то задумался, словно что‑то вспоминая и сопоставляя.

– Ты дочь Бахтияра‑хаджи из медресе Акбара?

– Да, – Зубейда вскинула глаза на Ахмеда. – Вы его знаете?

– Знаю. В том‑то и дело, что знаю. И при этом очень хорошо. Только давно мы с ним не встречались. Вот что, идите‑ка вы домой. А мне нужно подумать.

Зубейда повязала на лицо платок, и мы отправились обратно на улицу Ткачей. Тюбетейка и жилетка полетели в угол. Я развалился на оттоманке, а Зубейда, сняв с лица платок и сбросив накидку, устроилась у меня на коленях. Я прижал ее к груди и поцеловал в носик.

– Всё равно ты мне больше нравишься без всяких украшений.

– Тогда я не буду их одевать.

– Нет, лучше ты их будешь просто снимать, когда мы вдвоем.

Она не успела ответить. Требовательный стук в дверь – и в комнате нарисовался чертенок.

– Так я и подозревала! Мое место уже занято. Зубейда, нельзя так нахально тебе одной пользоваться нашим гостем. Он всехний гость.

– Пользуйся, пользуйся, Джамиля, – Зубейда, улыбаясь, соскользнула с моих колен и села напротив.

Джамиля по‑хозяйски устроилась у меня на коленях. Поерзала, устраиваясь поудобнее.

– Зубейда, тебе нужно кормить его получше. Жестко сидеть.

– Я постараюсь, Джамиля. Я ведь только недавно…

– Я знаю и потому прощаю тебя.

– Спасибо, Джамиля. Ты добрый и справедливый человек.

Девочка задумалась.

– Правда? Мне почему‑то тоже так кажется. Когда я уйду, то ты можешь вернуться обратно. Разрешаю. Вот, совсем отвлекли меня от дела, и я забыла, зачем пришла. Нет, вспомнила. Сержи‑сахеб, бабушка мне по большому секрету сказала, что Зубейда очень хорошая девушка.

– Согласен с ней. А ты сама как думаешь?

– А мне и думать не надо. Я вижу, что хорошая. Да и ты вроде ничего себе. Так что не обижай ее, – и Джамиля кряхтя начала слезать с меня.

– Тяжело мне с вами со всеми, – с глубоким вздохом произнесла она. – Не говорите никому, что меня видели, – и унеслась куда‑то через террасу.

Мы с Зубейдой от души рассмеялись.

– В самом деле, на это чудо невозможно рассердиться!

Опять стук в дверь. Заглядывает Гюльнара‑ханум.

– Джамиля не у вас?

– Нет, – отвечаем мы хором.

– Гюльнара‑ханум, хочу поблагодарить вас за одежду. Я выбрал, что мне нужно. Остальное можно забрать.

– Подошло? Зубейда соберет лишнее. Вы, Сержи‑сахеб, довольны ей?

– Доволен.

– Старательная и внимательная девушка. Скоро ужин будет готов, – и Гюльнара‑ханум ушла.

– Чем это ты всех обольстила в этом доме всего за один день? – спросил я Зубейду, опять усаживая ее себе колени и целуя во всё тот же носик.

– Не знаю, – прижимаясь ко мне, отговаривается Зубейда.

– Будем ужинать или сделаем что‑нибудь еще до ужина? – шепнул я ей на ухо.

– Как скажете, Сержи‑сахеб.

– Или, может, не до, а после ужина?

– Как скажете, Сержи‑сахеб.

Мы не были уверены в правильности выбора из "или – или" и поэтому сделали это "что‑нибудь" до ужина. А потом, на всякий случай, чтобы уже точно не допустить ошибки в выборе, сделали "что‑нибудь" еще и после ужина. И только успели привести себя в относительный порядок, как к нам пожаловал Ахмед‑ага и тяжело опустился на оттоманку напротив меня. Зубейда мгновенно поставила на столик поднос с фруктами и сластями.

– Чай или кофе, Ахмед‑ага?

– Надо поговорить, – хмуро произнес он. Зубейда поклонилась ему и направилась к двери. – Зубейда, останься. Разговор будет о тебе. Сядь рядом со мной.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– В общем‑то, ничего. Кроме одной досадной ошибки, которую мы все невольно совершили вчера с покупкой Зубейды. Конечно, кто мог знать, но тем не менее проблема возникла, и довольно запутанная. Я один без вас разрешить ее не смогу.

– Ахмед, не говори загадками.

– Сейчас, соберусь с мыслями. С Бахтияром‑хаджи – отцом Зубейды – я знаком очень давно и многим ему обязан. Правда, встречаемся мы очень редко, а дома у Бахтияра я был всего раз где‑то лет десять назад. Ты, Зубейда, была тогда крошкой, как Джамиля, и помнить меня не можешь. Хотя и крутилась около нас. А я тебя узнать на рабском рынке тоже никак не мог. Ты ведь выросла и изменилась. Последний раз мы с твоим отцом, Зубейда, разговаривали в медресе Акбара где‑то с год назад. Как и за что он угодил в зиндан, я не слышал. Иначе просто внес бы выкуп, и тебе, Зубейда, не пришлось бы стоять на рабском рынке.

– Ахмед‑ага, так вы тот, кого мой отец называет Ахмед из ниоткуда? – воскликнула Зубейда.

– Вот именно. И получается, что в то время, когда мой хороший товарищ попал в беду, я покупаю его дочь в рабыни для своего молодого приятеля.

– Вот так каша заварилась, – только и смог промолвить я.

– Но вы же ни в чем не виноваты, Ахмед‑ага, – попыталась успокоить его Зубейда, взяв за руку. – Это я что‑то не так сделала. Мама, наверное, вас знала, но она весной умерла. Когда отца схватили, я осталась одна с младшей сестрой. Мне нужно было как‑то разыскать друзей и знакомых отца. Правда, как? Он о них говорит мало. Вы же знаете его, Ахмед‑ага. Затворник, молчун и бессребреник. Умрет, а никого о помощи просить не станет. Всё сам и сам. Что мне оставалось делать, когда его кинули в зиндан? Мы с сестрой оказались как в пустоте, и денег в доме ни куруша. А визиря Джафара все боятся.

– А Джафар‑то тут причем?

– Причем его сын Саид. Когда я как‑то зашла к отцу в медресе, то Саид меня там увидел и воспылал. Проходу от него не стало. Очень наглый и самовлюбленный. Недавно Саид дождался меня около нашего дома, схватил меня за руку и пытался обнять. В это время вышел отец. Его разговор с Саидом кончился тем, что Саид унесся с воем и сломанной рукой. Вы же знаете, Ахмед‑ага, какой отец здоровяк. Вот и вся история. На следующий день пришли стражники и забрали отца.

– Да, по слухам, Джафар – еще тот фрукт. Мстительный и злобный, – задумчиво произнес Ахмед. – Но не в этом проблема. Джафара укротить мы как‑нибудь сможем. А вот между нами самими возникла запутанная история. Как ее распутать? Отца‑то отпустили? Что он тебе сказал, когда узнал, почему?

– Отпустили, Ахмед‑ага. Сразу, как только я внесла выкуп. Мне он ничего не сказал. Погладил по голове и молча поцеловал. Ходит мрачный.

– Да, – согласился я, – довольно‑таки запутанное положение создалось. Но вопрос‑то не в этом.

– А в чём же?

– Создает ли эта запутанность кому‑то какие‑то тяготы? Если создает, то имеет смысл что‑то попытаться изменить. А если тягот нет, то не надо эту запутанность и трогать. Всё само распутается со временем. Это мое мнение.

– Зубейда, а ты что скажешь? – спросил Ахмед.

– Я в растерянности. Но и отказываться или просить освободить меня от моих обязательств я не буду.

– Понятно. Дочь своего отца. Принципиальная и щепетильная. Что эти слова означают, представление имеешь?

– Первое знаю. Щепетильная – это как?

– Честная, обязательная в мелочах. Что‑то в этом роде.

– Спасибо.

– Не за что. Вот твой договор, – и Ахмед передал бумагу Зубейде. – Делай с ним, что пожелаешь и поступай, как помыслишь. Но нам не хотелось бы, чтобы ты от нас ушла.

Зубейда молча и задумчиво, довольно долго рассматривала бумагу. Потом, словно решившись на что‑то неминуемое, без слов протянула ее мне и вопросительно уставилась на меня своими синими глазищами. Я тоже прочел бумагу.

– Ну, что же, документ составлен правильно. Со знанием дела. Но поскольку сейчас он передается из рук в руки с явным намерением передачи и прав, то это должно быть соответствующим образом оформлено. Ахмед, ты должен сделать на этом договоре передаточную надпись в пользу Зубейды. Потом Зубейда сделает надпись уже в мою пользу. Иначе я не смогу продать Зубейду кому‑нибудь, когда она мне наскучит. Где чернила? Нет? Что это за дом, где нет чернил! Возмутительно! Тогда, чтобы никто не имел возможности изменить свои намерения, сделаем вот это, – и я разорвал бумагу на мелкие клочки.

– Я не уйду от вас, – тихо сказала Зубейда, и Ахмед облегченно вздохнул.

– Я же говорил тебе, Серж, что она хорошо воспитана и будет выполнять свои обязательства даже без всякой бумаги. Мы обречены, Серж.

– Обречены? На что?

– Нам теперь никогда от нее не избавиться. Без договора ее не перепродать, – и Ахмед заразительно рассмеялся.

Глядя на него, засмеялись и мы с Зубейдой. Словно гора спала с плеч. Отсмеявшись, Ахмед обратился к Зубейде:

– Сходи, пожалуйста, с утра домой и попроси отца встретиться со мной в моей коверной лавке завтра после вечерней молитвы. Как бы он каких‑нибудь глупостей не натворил. А ты, Серж, сходи к Синдбаду и попроси его поговорить с Джафаром. Синдбад знает, как всё устроить. Еще передай, что послезавтра мы с тобой уезжаем. Пусть все приходят завтра вечером ко мне. Посидим.

– Послезавтра? – упавшим голосом переспросила Зубейда. – Так скоро?

Солнечный луч уже давно поднявшегося светила через открытую дверь террасы упал мне на лицо. Отвернуться и поспать еще или открыть глаза и пробудиться? Выбрал второе. Рядом, уткнувшись своим очаровательным носиком мне в плечо, тихо посапывает Зубейда. Осторожно поворачиваюсь, чтобы не разбудить ее. Волна ее роскошных черных волос прикрыла лицо и плечо. Бережно сдвигаю пряди, чтобы полюбоваться тем, что под ними. Всё‑таки она что‑то почувствовала сквозь сон. Зашевелилась, обхватила меня рукой и придвинулась ближе.

Зря. Попала под тот же солнечный луч. Потянулась с дремотным, носовым мычанием и открыла глаза. Какая же у этой сонной тетери всё‑таки обворожительная улыбка! Но это не извиняет ее безобразного поведения. Ее хозяин уже давным‑давно бдит, а она еще только глазки продирает! Надо ее наказать. И долго наказываю. Просто не оторваться от таких губ! Так и задохнуться недолго. Взгляд Зубейды падает на окна и высоко стоящее солнце. Она отстраняется и вскакивает, словно подкинутая пружиной. Забыв при этом, что на ней ничего нет. Какая картина! Потом, поняв, что стесняться уже поздно, она заливается звонким смехом.

– Проспала. На кухне меня уже, наверное, ругают. Нужно бежать.

Что‑то накидывает на себя и несется в умывальню. Возвращается. Надевает остальное и выскакивает за дверь. Значит, скоро будет завтрак. О‑хо‑хо, вставать всё равно надо! Голубые шальвары ждут. Залезаю в них, а умывшись – и во все остальное. Опять забыл выпросить у Ахмеда что‑нибудь для бритья. Двухдневная щетина портит всю мою неотразимую красоту.

– Завтрак подан, Сержи‑сахеб. Гюльнара‑ханум разрешила мне завтракать, обедать и ужинать вместе с вами. Оказывается в этом доме очень свободные порядки. Главное, чтобы всем было удобно и приятно, а стесняющие это традиции как‑нибудь потом.

С удовольствием вкушаем дары, посланные Аллахом, не забывая попутно поедать глазами и друг друга. Закончив, спускаемся вниз и разбегаемся в разные стороны. Зубейда к отцу, а я – к Синдбаду. Время, похоже, уже часов десять‑одиннадцать. Всё‑таки пораньше бы нужно было встать.

Издалека видна рабочая суета на корабле. Что‑то пилят, что‑то тянут, что‑то приколачивают и что‑то непонятно что делают с парусами. Синдбад с деловым видом обсуждает какой‑то вопрос – похоже, что с подрядчиками. Подрядчики изъясняются на торговом языке: "это есть – этого нет". Синдбад же на техническом: "вобью в землю – оторву голову". Как они друг друга понимают, совершенная загадка. Синдбад, кивнув мне, протягивает руку и быстро говорит:

– Извини, занят. Нужно подождать. Вон составь компанию Абу. Он со скуки сюда забрел.

И действительно – наверху на капитанском мостике Багдадский вор рассматривает окрестности в какую‑то странную штуку. Видимо, прототип подзорной трубы. Надо будет в следующий раз захватить сюда с собой морской бинокль и презентовать Синдбаду.

– Здравствуй, Абу.

– Салам, Серж. И тебе дома не сидится?

– И не говори. Ищу какую‑нибудь разовую работу для души и тела. Да, и вот возникла у нас с Ахмедом одна трудность. Нужно как‑то разрешить.

– Разрешение трудностей – это по нашей части. Освободился, наверное, наш капитан. Сюда идет.

И действительно – Синдбад уже поднимается по трапу.

– Что это вы в разгар дня решили ко мне завалиться? У меня же ремонт корабля. Все на ушах стоят. Может, вечером придете?

– Ахмед попросил заглянуть к тебе с утра. Наверное, есть причина.

– Проблема у них какая‑то возникла, – добавил Абу.

– Ну, если Ахмед побеспокоил в такое время, то, наверное, не так просто. В чём дело?

– Знаете визиря Джафара?

– Да как его не знать! Всем известная сволочь.

– А Бахтияра‑хаджи из медресе Акбара?

– Слышали что‑то. Говорят, достойный человек. Что между ними может быть общего?

– Оказывается, может. У Бахтияра есть дочь Зубейда, а у Джафара – сын Саид. Зубейда приглянулась Саиду, и он, наверное, решил побаловаться с ней. Подстерег ее у дома и взялся тискать. Тут из дома вышел Бахтияр и увидел такую картину. Разумеется, как отец, он решил побеседовать с Саидом о его невоспитанности и недопустимости такого поведения. В результате Саид убежал домой со сломанной рукой. На следующий день явилась стража и бросила Бахтияра в зиндан. Зубейда осталась одна с младшей сестрой. В отчаянии она пошла на рабский рынок, продала себя и этими деньгами внесла выкуп за отца. Его отпустили.

– В чем трудность‑то? Всё ведь разрешилось, – спросил Абу.

– Ахмед считает, что не разрешилось, а только начинается, учитывая репутацию Джафара.

– Очень может быть, – подтвердил Синдбад.

– Ахмед полагает, что раз сейчас Бахтияр от Джафара ускользнул, то Джафар непременно постарается устроить ему еще какую‑нибудь подлость, и это нужно предотвратить.

– Мне приходилось сталкиваться с Джафаром, – сказал Синдбад, – он плохо поддается убеждению. Но тем не менее всё же иногда можно уговорить его не делать глупостей или подлостей. Мне как‑то удавалось. Наверное, у меня врожденный дар красноречия.

– Ага, знаем мы твое красноречие! – воскликнул Абу.

– А что это Ахмед вдруг принял такое участие в интересах Бахтияра? Джафар гадит многим, а не только ему. Или Ахмед имеет какое‑то отношение к этой истории?

– Имеет. Бахтияр – хороший знакомый Ахмеда, и Ахмед ему чем‑то издавна обязан. С другой стороны, когда Зубейда продавала себя, на рабский рынок зашли мы с Ахмедом, и Ахмед купил Зубейду для меня, не зная, что она дочь Бахтияра. Это выяснилось позднее. Получается, что и я сюда тоже замешан.

– Разрази меня гром, – заорал Синдбад, – ну и каша заварилась! Как мне такие вещи нравятся!

– Жаль, что здесь нет сейчас Шехерезады, – поддакнул Абу. – Она сказала бы: "Какая романтическая история!" И непременно сочинила бы из этого сказку.

– Поговорить с Джафаром, конечно, надо срочно, – в раздумье согласился Синдбад. – Только вот подходящее место и время не так просто найти. Про дворец и думать нечего. В свой дом Джафар никого не пустит. И в чайхану для беседы не пойдет – побережется. Мне в голову приходит только одно. Перехватить Джафара по дороге от его дома к дворцу халифа и побеседовать прямо на улице, – Синдбад взглянул на небо. – Сейчас около полудня. Дворцовая знать не утруждает себя ранним пробуждением. На малый диван собираются много позже дневной молитвы. Так что Джафар двинется во дворец часа через два‑три. Успеем подготовиться.

– Самый короткий путь от дома Джафара до дворца – по Соломенной улице, – напомнил Абу. – Где‑нибудь там и нужно его ждать. Только вот визирей всегда сопровождают не меньше четырех стражников. Нужен перевес, чтобы всё обошлось тихо, если Джафар заупрямится и не захочет поддержать разговор.

– Перевес – это мое дело, – ответил Синдбад. – А тебе, Абу, я дам быстроногого мальчишку. Сходи и посмотри, где бы нам удобнее встретить Джафара. Соломенная улица рядом, да вот дом Джафара не очень близко. Отсюда его не увидишь. Мальчика поставишь наблюдать за домом. Пусть бежит сюда, когда Джафар направится во дворец. Пойдем.

Через несколько минут Абу с каким‑то шустрым мальчонкой сошли на берег и скрылись в улицах. А Синдбад, собрав своих матросов, что‑то им старательно втолковывает. Я же пока обследую капитанский мостик. Штурвала нет. Вместо него – огромное бревно‑правило, идущее от рулевого пера. Веревки с петлями, удерживающие правило в среднем положении. Если их снять и волна грохнет по рулевому перу, то бревно трудновато будет удержать.

На низком столбе перед правилом примитивный компас – игла, залитая воском и плавающая в покрытой стеклышком медной лоханочке. Воск не дает игле утонуть. Прототип подзорной трубы – это две не очень хорошо отшлифованные открытые линзы, подвижно укрепленные на планке. Приближают. Но и даже настроенные в фокус заметно искажают изображение. Но всё равно лучше, чем вообще ничего. Да, тяжеловат труд навигатора тысячу лет назад!

– У меня всё готово к мирным переговорам, – сообщает поднявшийся на мостик Синдбад. – А вон и Абу возвращается. Прикажу‑ка я, чтобы нам перекусить принесли прямо сюда.

Перекусываем стоя и ждем мальчика. И в самом деле, проходит почти два часа унылого обмена фразами между собой, прежде чем он выскакивает из одной из улиц и машет рукой. Короткая команда – и восемь живописно одетых матросов с сабельками и ножичками топают по сходням вслед за нами. Да, Соломенная улица, действительно, всего в пяти минутах ходьбы. Команду матросов во главе с Абу оставляем за углом какого‑то проулка, по которому пришли. А мы с Синдбадом вышли на саму Соломенную и встали в сторонке. Прохожих немного, а процессия визиря уже показалась вдалеке.

Четверо здоровяков волокут носилки, а впереди и позади них – по два вооруженных стражника. Мы готовы их встретить. Из‑за угла проулка торчит нос Абу, наблюдающего за ситуацией. Когда процессия почти поравнялась с нами, Синдбад вышел на середину улицы и поднял руку. Носилки остановились, а стражники насторожились, схватившись за рукоятки сабель.

– Спокойно, спокойно, – ровным голосом, но громко и внушительно произнес Синдбад. – Никакой опасности нет, – стражники замерли в напряженном ожидании.

Мы с Синдбадом подошли к носилкам. Синдбад постучал по крыше.

– Салям алейкум, Джафар.

– Салям, Синдбад, – донеслось изнутри, – что тебе надо?

– Поговорить хотим.

– Мне некогда с тобой говорить. Спешу во дворец.

– И всё‑таки поговорить придется. Может, тебе даже расхочется идти во дворец.

– Ты наглец, Синдбад. Отойди, или тебе придется иметь дело со стражей!

– Какой же ты всё‑таки несговорчивый, Джафар! – со вздохом сожаления и укоризны произносит Синдбад.

Он протягивает руку и как пушинку выволакивает из носилок богато одетого, слегка рыхловатого мужчину лет пятидесяти с одутловатым лицом и бегающими глазками. В то же время из‑за угла стремительно вылетает гурьба матросов. Три‑четыре секунды – и все стражники прижаты к стене, а их оружие валяется на земле. Носильщики, бросив свой груз, в знак повиновения присели на корточки и закрыли головы руками. Джафар словно потерял дар речи от неожиданности. В глазах испуг.

– Начинай, Серж.

– Уважаемый Джафар‑ага, – выступаю я на сцену, – ваш сын Саид позволил себе нанести недопустимое оскорбление очень уважаемому в Багдаде Бахтияру‑хаджи и его дочери. За что Аллах и наказал его сломанной рукой. Это меньшее, чего Саид мог бы ожидать. Если бы Бахтияр‑хаджи не был бы так добросердечен, то мог бы просто свернуть Саиду шею и любой суд оправдал бы отца, защищающего честь своей семьи. Однако от вас, Джафар‑ага, не последовало никаких извинений за оскорбление. Наоборот, Бахтияр‑хаджи почему‑то оказался в зиндане. Мы подозреваем, что, выбравшись оттуда, он может подвергнуться еще каким‑нибудь недопустимым преследованиям с вашей стороны. Поэтому предостерегаем вас от необдуманных действий и надеемся, что нанесенное вашим сыном оскорбление семье Бахтияра‑хаджи будет справедливо возмещено. Я понятно выразился?

– Понятно, понятно, – подтвердил Синдбад. – Мне, во всяком случае. И как проникновенно! Я чуть не прослезился. Джафар, а тебе‑то понятно?

Судя по всему, Джафар приободрился, сообразив, что его никто прямо сейчас убивать не собирается.

– Что вы лезете не в свое дело! Я как‑нибудь сам разберусь с Бахтияром и вы мне не помешаете. А халифу я пожалуюсь на ваше нападение.

– Да‑а, пожалуй, он так ничего и не понял или просто не хочет понимать, – констатировал я. – Зря я рассчитывал на его разумение. Попробуй теперь ты, Синдбад. Может, твое хваленое красноречие окажется более доходчивым.

Последовал короткий и мощный удар в левый глаз. Джафар влетает в свои носилки и застревает там, дергая ногами. Синдбад рывком извлекает его оттуда и держит за халат, не давая рухнуть на землю.

– Ты, Джафар, наверное, просто забыл, чем кончились твои жалобы на меня халифу в прошлый раз. Могу напомнить для освежения памяти. Лучше всего, думаю, подействует приложение по зубам. С одного удара я вряд ли тебе их все вышибу, но за половину ручаюсь. А если еще халиф узнает, чту ты из‑за своего крысеныша Саида вытворяешь с уважаемыми в городе людьми, то мое красноречие тебе райским наслаждением покажется.

– Я, я, я…, – пытается что‑то плаксиво выдавить из себя Джафар.

– Да, ты, – подытоживает Синдбад, – отправишься сейчас не во дворец, а домой, ставить примочки на глаз. Немедленно напишешь Бахтияру‑хаджи письмо с извинениями. Вернешь ему деньги, потраченные на выкуп его из зиндана, и добавишь еще двадцать золотых динаров как возмещение за беспокойство. И не рискуй снова нарваться на мое красноречие!