Глава 46. Черная «Чайка» размеренно катилась по вечерним улицам Москвы в центр города

Черная «Чайка» размеренно катилась по вечерним улицам Москвы в центр города. Композитор мучительно думал, почему ему не удалось присвоить талант Марины Васильевой, в чем его ошибка, что отличает его голос от пения всеми обожаемой исполнительницы? И вдруг он нашел отличие. Живая музыка! Марина всегда выступала под аккомпанемент музыкантов! Он же на суде декламировал на фоне мертвой магнитофонной записи, а в госпитале вообще не использовал музыки! Может, музыка – это ключ к успеху?

Роскошный автомобиль поравнялся с гостиницей «Москва». Марк услышал мелодию своей песни, сочиненную для Марины Васильевой. Он велел остановиться, приоткрыл окно. Необычная джазовая аранжировка его песни звучала из‑под крыши гостиницы. Пела совсем другая солистка, она исполняла песню вызывающе вульгарно, но музыканты играли профессионально, каждый инструмент передавал то настроение, которое задумывал Композитор.

Через десять минут молодой человек поднялся на пятнадцатый этаж гостиницы в кафе «Огни Москвы». Все столики были заняты. Посетители ресторана, поглощенные едой и напитками, больше обращали внимания на стройных официанток в белых передничках, чем на звуковой фон. На маленькой сцене полная, ярко накрашенная, певица постоянно без нужды перекрикивала оркестр. Музыканты играли чисто, но, как говорят, без огонька. Композитор прислушался. Бархатный стон саксофона ему был очень знаком. Джаз‑бандом руководил тот самый саксофонист Фролов, которого много лет назад юный Марк нашел в подвале театра и ввел в оркестр Норкина.

Музыканты объявили перерыв. Композитор подошел к Фролову и напомнил о себе. Убеленный благородной сединой саксофонист обрадовался встрече.

– Гоните певицу, – посоветовал Марк. – Она только портит ваше выступление. И не трогайте больше песни Васильевой. Ее невозможно заменить.

– Но как же, – попытался возразить Фролов.

– Играйте лучшие джазовые композиции. Я их немного подправлю. Музыка должна быть изящнее и легче.

– Репертуар утвержден директором.

– Сегодня у меня особый день. Не сомневайтесь. Все будут довольны.

Композитор говорил и действовал так убедительно, что музыканты полностью подчинились ему. Он быстро внес исправления в ноты, дал каждому четкие разъяснения и подбодрил:

– Расслабьтесь и играйте в свое удовольствие. А я буду дирижером, конферансье и солистом одновременно. Начнем вот с этой мелодии. Действуем по моей команде.

Первым на сцене появился пианист. Он тронул клавиши рояля, зазвучала легкая мелодия, едва слышная сквозь пьяный гвалт. Пальцы пианиста ускорялись, музыка настойчивее вторгалась в зал. Когда темп достиг такой скорости, что, казалось, пианист не успевает перемещать руки вдоль клавиш, к нему присоединился Композитор. Четыре руки, как огромные бабочки, запорхали над клавиатурой. Мощные аккорды так причудливо сочетались с трелью звонких нот, что сидевшие за столиками оставили рюмки и невольно вывернули шеи в сторону сцены.

Марк кивнул Фролову, в игру вступил саксофонист. На некоторое время соло отдали ему. Затем отдохнувший пианист ревниво перехватил инициативу. По команде Композитора вышел третий музыкант с банджо и неистово забренчал по струнам, вихляясь всем телом. Четвертый участник джаз‑банда вынес контрабас и тоже вступил в соревнование за внимание слушателей. Он страстно дергал толстые струны, а огромный инструмент резонировал благородным басом. Одновременно появились два музыканта с трубой и тромбоном. Они встали по краям сцены, попеременно привлекая к себе внимание виртуозной игрой. Трубач и тромбонист перебрасывались яркими солирующими звуками, словно шариком в пинг‑понге.

Последним на сцену выбежал запыхавшийся толстый музыкант с перекошенной бабочкой. Выпучив глаза, он смешно рыскал между остальными участниками оркестра, пока не увидел огромную ударную установку. Схватив палочки, толстяк прошелся пару раз по литаврам, барабанам и тарелкам, словно изучая их возможности. А затем так яростно заколошматил по установке, что тонкие палочки в его руках сделались невидимыми. Красивый ритм вытеснил все остальные звуки, заполнив зал ресторана. На лицах партнеров появилось беспомощное выражение, они оставили инструменты в покое, дав возможность запоздавшему товарищу проявить свое мастерство. Посетители ресторана, забыв обо всем, восторженно смотрели на сцену. Когда энергия ударника пошла на спад, музыканты дружно поддержали его. Теперь оркестр звучал гармонично, слаженно и умиротворенно.

По знаку Композитора музыка плавно стихла. Зал взорвался аплодисментами.

Недовольная певица высунулась из‑за кулис. Марк волевым жестом остановил ее и занял место у микрофона. Как заправский дирижер, он отсчитал носком ботинка три такта, взмахнул рукой, и джаз‑банд заиграл блюз. На этот раз внимание слушателей с самого начала было приковано к сцене. Марк плавно заговорил. Ни о чем конкретном и обо всем сразу. О шуме леса, шелесте мокрой травы, звуках прибоя, криках птиц перед дождем, смехе резвящихся малышей и теплых лучах восходящего солнца. Одна лирическая мелодия сменяла другую. Композитор не отходил от микрофона. Иногда он подпевал, подражая голосам известных певцов, или произносил бессвязные плавные звуки в такт мелодии.

Его голос всегда звучал гармонично, дополняя прекрасную музыку. Ему быстро удалось покорить зал. Когда он призывал танцевать – перед сценой мгновенно появлялись танцующие парочки, произносил тост – публика выпивала, просил петь – все затягивали песню. Временами Марк распалялся, рассказывал о себе, говорил, что он лучший и может всё. Публика с восторгом принимала любые его слова и с радостью подчинялась его командам.

Но Композитор смотрел в их лица, прислушивался к голосам и не ощущал потока встречной любви.

Седовласый директор ресторанного комплекса, привлеченный необычным оживлением посетителей, спрашивал у администратора:

– Это кто: тамада или массовик‑затейник?

– Это артист эстрады. Малоизвестный, но с большим будущим.

– Кто его пригласил?

– Руководитель оркестра, Фролов.

– Пусть почаще приглашает. Крикливая толстушка публике надоела.

Вот его истинное амплуа: массовик‑затейник, – с горечью подумал Композитор. Он всего лишь талантливый паяц для подвыпивших людей. На большее его заштопанная глотка не способна!

Марк жестом остановил музыку. Озадаченный саксофонист Фролов пытался поймать его взгляд. Поникший Композитор хмуро размышлял.

На цыпочках подсуетился администратор.

– Публика в восторге. Если вы чего‑то хотите, не стесняйтесь, заказывайте. Всё – за счет заведения.

Марк поднял печальные глаза.

– Какао.

– Как мило, – всплеснул толстыми ладошками администратор и щелкнул пальцами, подзывая официантку.

Горячий напиток сладкой массой обволок уставшее горло. Композитор выдернул шарф и откинул его в сторону. У него остался последний шанс доказать, что чудовищные преступления совершены не зря. До сих пор он стремился копировать удивительный тембр, звонкость, вибрацию, воздушную легкость и искристый блеск золотого голоса Марины Васильевой. Сейчас он решил исполнить песню из репертуара певицы, полностью подражая ей.

Марк выбрал самую первую свою песню, сочиненную для Марины. Он договорился с музыкантами, встал спиной к зрителям на краю сцены. Подбородок лег на грудь. Зазвучала мелодия известной песни о бездомной собаке. Легкие наполнились воздухом, Марк медленно поднял голову. Со сцены раздался чистый женский голос, который знала вся страна.

Марк пел страстно и неистово, он целенаправленно копировал мельчайшие оттенки любимого народом голоса. Публика смолкла, не понимая, что происходит. Сначала всем показалось, что включили запись, люди искали взглядом мощные колонки, но дивный голос, как воздух, заполнил ресторан, сразу и со всех сторон. Композитор пел без микрофона. На припеве он развернулся. Напряженное горло с грубыми рубцами выплескивало в притихший зал неистовую гамму эмоций. Посетители ресторана застыли от удивления. Они слышали любимую певицу, которая погибла полгода назад, а видели странного парня. Недожеванная пища застряла в открытых ртах, приподнятые рюмки остановились у вытянутых губ, три пары, вышедшие танцевать при звуках первых аккордов, остановились, вывернув головы в сторону сцены. Даже музыканты поначалу дрогнули, услышав точную копию умершего голоса, но быстро совладали с собой и заиграли так бережно и проникновенно, как никогда прежде.

Песня закончилась. Композитор замер в глубоком поклоне. Его оттопыренные уши чутко улавливали малейшее проявление чувств собравшихся в зале людей. Сработало или нет?

Кто‑то неуверенно хлопнул в ладоши. И сразу грянули аплодисменты. Подвыпившие женщины выражали восхищение истеричным визгом, мужчины одобрительно крякали. Деловито зазвенели бокалы, послышались тосты. Удивление и животный восторг от причастности к диковинке услышал Композитор в разрозненных репликах. Люди радовались, что стали свидетелями необычного представления. Они точно так же умилялись бы, увидев в цирке медведя на велосипеде или говорящего попугая. Клевый номер. Теперь будет что рассказать соседям.

Любовь и обожание вновь обошли Марка стороной.

Он выпрямился. Посетители ресторана в пьяном восторге тыкали в него пальцем, не переставая жевать. Саксофонист Фролов дружески похлопал по плечу и шепнул на ухо: «Дружище, вы неподражаемы. Не ожидал. Вы сегодня – звезда».

И этот великолепный музыкант с абсолютным слухом тоже только удивлялся!

Всё тщетно. Он потерпел крах. А это значит, что огромные усилия на пути к цели оказались напрасными. Он зря убил и разрезал десятки людей с выдающимися голосами. И смерть самой лучшей из них, Марины Васильевой, была совершенно бесполезной. Он не смог раскрыть тайну и присвоить себе ее удивительный талант вселять в слушателей безотчетную любовь.

Композитор вспомнил сияющие глаза и голос девушки во время их встречи. А ведь он понравился ей, несмотря на безобразный шрам и диковатый вид. Она полюбила его за чудесную музыку, тайно подаренную ей, и не разочаровалась при встрече. Она смотрела на него влюбленными глазами в тот момент, когда он совершенно не управлял своим голосом и не контролировал впечатление, которое производит. Он не заметил ее глубокого чувства и сам уничтожил единственную девушку, которая его полюбила.

Зрители продолжали толпиться у сцены, хлопали, некоторые протягивали бокалы, норовя угостить певца. Композитор вежливо растянул губы. Послышались пьяные возгласы «Браво!». Его улыбка стала шире, приоткрылись верхние зубы. Публика усилила аплодисменты. «Они подчиняются мне. Хоть это я еще умею», – усмехнулся Композитор и требовательно крикнул:

– Громче!

Публика неистово била в ладоши. Новые хвалебные выкрики следовали один за другим.

Композитор рассмеялся.

– Вам хорошо?

– Да! – взревела толпа.

«Они не знают, что такое по‑настоящему хорошо. Но я им помогу».

– Я сделаю вас счастливыми!

– Да!

Композитор смеялся впервые в жизни. Его тело сотрясалось от неистового веселья. Переливы смеха были столь заразительны, что вскоре все посетители ресторана безудержно смеялись. Невидимые бациллы смеха носились в воздухе, заражая одного за другим. Никто не мог устоять. На глазах собравшихся блестели слезы радости, лица искажались гримасами смеха, многие рыдали от восторга. Люди хохотали до колик в животе, и каждый был счастлив.

– Вы этого хотели?

– Да, – стонала обезумевшая толпа.

– Сейчас будет еще лучше! – закатывался смехом Композитор.

Никто уже не в силах был произнести членораздельное слово. Шатающиеся от смеха люди обнимались, падали и, продолжая хохотать, путались в задравшейся одежде. У женщин вываливалась грудь, обнажались бедра, у мужчин виднелись животы, но это лишь добавляло безрассудного веселья. Растопыренные пальцы цеплялись за платья и рубашки, срывали одежду, обнаженные тела терлись друг о друга и катались по полу.

– Сегодня можно всё! Сделайте себе приятно! – выкрикивал с неистовым смехом Композитор.

Люди хватались за обнаженные тела, визжали от возбуждения и в животном восторге беспорядочно совокуплялись.

Музыканты тоже надрывались от смеха. Композитор схватил банджо, шмякнул им об пол и засмеялся еще звонче. Публика последовала его примеру. Бокалы, бутылки, тарелки рассыпались от ударов. Музыканты громили инструменты. Всюду хрустело битое стекло, многие ранились осколками, но, не замечая боли, продолжали потешаться.

В дверях ресторана появился Трифонов. Он вычислил Композитора по генеральской «Чайке», стоявшей около гостиницы. Еще при входе в зал подполковник зажал уши, почувствовав неладное. Вид пьяной толпы, обезумевшей от смеха и бесстыдства, его обескуражил. Он тут же надел наушники и потянулся за пистолетом. Он знал, кто виновник этого сумасшествия.

Композитор заметил подполковника, спрыгнул со сцены и позвал за собой дошедшую до экстаза публику:

– За мной! Я покажу вам чудо!

Он направился на террасу ресторана, продолжая поддерживать счастливый смех. Народ, изнемогая от хохота, послушно следовал за ним.

Открытая терраса дохнула прохладой. С пятнадцатого этажа гостиницы открылся чудесный вид ночной Москвы. Под боком, слева, возвышались старинные башни Кремля с рубиновыми звездами, справа поднималась широкая улица Горького, а прямо, на Ленинских горах, виднелся гордый шпиль высотки МГУ, подсвеченный прожекторами.

Композитор запрыгнул на каменный парапет, отгораживающий ресторан от площади. Он взмахнул руками и приложил палец к губам. Все разом притихли.

– А сейчас я сделаю вас абсолютно счастливыми. Я докажу, что человек умеет летать!

– Стойте! Остановите его! – хрипло выкрикнул Трифонов.

Композитор вновь засмеялся, подбадривая зрителей. Возглас подполковника утонул в дружных волнах радостного смеха. Некоторые заметили чудака в наушниках и подумали, что это элемент представления. Трифонов спрятал пистолет и с трудом пробирался сквозь толпу, колышущуюся от возбуждения. Он видел, как Композитор перелезает через низкое сеточное ограждение. Теперь он хотел спасти его.

Когда подполковник был уже рядом и через мгновение мог дотянуться до ног гениального преступника, Композитор веско, с невероятной искренностью, выкрикнул:

– Смотрите! Я лечу!

Он смело оттолкнулся от парапета, расправил руки и взмыл над площадью.

Зрители радостно охнули!

Вытянувшееся тело мелькнуло в свете ресторанных люстр и скрылось в темноте.

Все поверили, что Композитор улетел.

Крики восторга и взрыв аплодисментов заглушили мягкий незначительный шлепок об асфальт. То был последний звук, рожденный Композитором.