Глава 33. Удаган с воодушевлением обучал Марка шаманским премудростям

Удаган с воодушевлением обучал Марка шаманским премудростям. Тот проявлял завидные успехи. Но сразу выяснилось, что внешний антураж: диковинный костюм, хитрые телодвижения, правильный огонь, ритуальные запахи – ученика совсем не интересуют. Композитор готов был сутками напролет внимать звукам бубна, вслушиваться в особенности горлового пения, повторять вскрики и завывания Учителя и тщательно изучать звон каждой подвески или колокольчика. Он присутствовал на всех обрядах комлания, но, как с удивлением заметил Удаган, сидел с закрытыми глазами. Всполохи пламени и блеск подвесок мешали Марку сосредоточиться на необычном ритме и звуках. Глаза он открывал только для того, чтобы убедиться в воздействии звукового ряда на слушателей.

Через год Марк изучил все возможности шамана и впал в уныние. Трепетное ожидание приобщения к таинству, вселяющему безграничную любовь, сменилось разочарованием. Искусство шамана сводилось к удивительному владению ритмом, тон которому задавали удары бубна, довлеющие над прочими звуками. Колокольчики, побрякушки, гортанные возгласы лишь подчеркивали в нужных местах ритм и помогали основному тону завладеть умами слушателей, чтобы затем убедить их в чем угодно.

Удрученный Марк предлагал шаману провести обряд без костра в середине дня, гарантируя тот же результат. Удивленный Удаган отмахивался от подобного святотатства. Веками предки призывали духов только в преддверии ночи у ритуального костра с можжевеловым запахом. Так будет и впредь. Негоже ломать сложившиеся устои.

Композитор быстро разобрался, что основной целью шаманской музыки и, связанного с нею ритуала, является внушение безграничной веры и священного трепета в окружающих. Это было страшно далеко от безотчетной любви и рабского обожания. Расспросы Учителя ни к чему не привели. Удаган поделился всем, что умел.

Еще через год шаман доверил Марку провести обряд комлания. Композитор справился с заданием блестяще. Пугать и убеждать он умел всегда. Удаган был доволен и принялся за изготовление для Ученика шаманского бубна. А Марк после своеобразного экзамена замолчал, замкнувшись в себе.

Зима прошла в тишине. Марк перестал разговаривать даже с Таной, хотя она с радостью показывала ему растущий живот и просила приложить ухо. И без этой церемонии он слышал биение двух новых сердец в женской утробе, но никак не реагировал. Что здесь особенного? Он не раз встречал женщин, беременных двойней.

К весне его тоска достигла такой степени, что Марк на глазах стал чахнуть. Однажды по весне поднявшись на гору, он прилег на привычное место и долго не мог подняться. Он слушал пробуждающуюся природу, резвящихся птиц и хлопоты животных, но всё это было уже знакомо ему и не доставляло прежней радости. Обостренный слух ловил малейшие колебания на многие версты вокруг, но все долетавшие шумы, в том числе первый писк новорожденных, уже хранились в глубинах его памяти. Марк пролежал без движения целый день и ночь, и наутро ему стали противны все звуки в мире.

Он нашел в себе силы, чтобы подняться. Не обращая внимания на условные сигналы Таны, успешно разрешившейся двойней, на ослабленных ногах он спустился в ущелье и проник в узкую, но глубокую пещеру, о существовании которой давно догадались его уши. Он заложил вход сосновыми ветками и мхом, а сам забрался в самую глубь. Здесь было тише, однако проклятые уши все равно улавливали отдаленный звонкий стук на поверхности. Марк заткнул ушные раковины пластами мха и крепко натянул на голову шапку‑ушанку. Стало тихо. Композитор уснул и забылся.

Он пролежал в пещере больше недели, лишь изредка поднимаясь и слизывая влагу с каменных стен. Здесь его и обнаружила отчаявшаяся Тана. Она взвалила исхудавшее тело на спину и принесла Марка домой. Отвары, колдовские снадобья и фабричные лекарства, прописанные доктором из района, не помогали. Большую часть времени Марк пребывал без сознания, температура его тела не поднималась выше тридцати пяти градусов, но любящая женщина не позволяла ему умереть.

Композитор полностью утратил интерес к жизни. Всё, что можно было услышать в подлунном мире, он уже слышал. Все, звуки, которые можно было использовать для достижения своей заветной цели, он уже испробовал. Но великая мечта оставалась недостижима. Зачем же тогда жить?

В таком состоянии: между жизнью и смертью, он провел три года.

А рядом росли его дети: сын и дочь. Крепкий малыш, как и все мальчишки, резво бегал, гонял куриц, лазил на сарай и получал ссадины. Хрупкая девочка сторонилась озорного братца. Чаще всего она молча сидела на скамеечке, погруженная в непонятное созерцание. В эти минуты Тана узнавала в ней черты Марка.

Как только внуки научились ходить, шаман Удаган зачах и тихо скончался. Перед смертью больше всего он печалился о том, что так и не сумел воспитать достойного ученика. Сельчане жалели Тану. Отец умер, муж хворый, и два мальца на шее.

А жизнь в алтайском селе шла своим чередом.

В начале 1959 года в деревню провели электричество. По этому случаю у сельсовета установили фонарный столб с единственной лампочкой под конусной жестянкой, а на угол общественной хаты повесили репродуктор. К нему подсоединили радио, которое включали по выходным и праздникам.

С приходом весны Тана все чаще открывала форточку, чтобы выветрить затхлый воздух комнаты, в которой лежал больной муж. Однажды Марк очнулся от звуков бодрого марша. Каждый аккорд был ему болезненно знаком, и будил смутные воспоминания о чем‑то далеком и призрачном. Это была музыка, которую он написал для Норкина. Она звучала в записи оркестра, в котором Композитор знал звучание каждого инструмента. Патриотический марш сменился легкой мелодией нежной песенки. Проникновенный девичий голосок рассказывал историю несчастной любви.

Острый подбородок Марка потянулся вверх, исхудавшая рука откинула одеяло. Он попытался встать и свалился с кровати. На шум прибежала Тана. Она собралась уложить мужа обратно в постель, но Марк, опершись на нее, показал, что хочет подойти к окну. Он отодвинул занавеску и зажмурился от яркого света. Певица, преисполненная чувством неразделенной любви, дважды повторила последние строчки грустной песни. Марк узнал ее.

Это была та самая девчонка из генеральской семьи, Марина Васильева. Она выросла и созрела. Даже плохое качество записи не могло скрыть магическое обаяние ее чудного голоса.

Композитор открыл глаза и досадливо поморщился. Он понял, что тот путь к тайне, который он выбрал несколько лет назад в Москве, был единственно верным. Шаман дал ему многое для познания ритма и его влияния на психику, но в целом это было потерянное время. На затененной створке окна Марк заметил свое отражение. Отросшая борода отчасти прикрывала шрам на шее. Если он с трудом узнает себя в этом нынешнем облике, то остальные и подавно, с удовлетворением подумал Марк. Можно возвращаться в столицу, поближе к концертным залам, где выступают любимые народом исполнители. Сначала он изучит их, а затем настанет черед самой лучшей из всех – Марины Васильевой.

С непривычки у Марка закружилась голова. Тана подхватила его, и не могла сдержать слезы радости. Любимый человек наконец‑то поднялся и впервые за три года проявил интерес к жизни.

С этого дня Марк начал усиленно питаться, совершал пешие прогулки, постепенно восстанавливая одряхлевшие мышцы. В апреле он уже уверенно колол дрова и делал большую часть мужской работы по хозяйству. Тана радовалась выздоровлению мужа. В сельсовете по ее просьбе их расписали. При регистрации брака Марк взял фамилию жены, и ему выдали новый паспорт на имя Марка Шаманова.

В мае 1959 года Композитор покинул алтайскую деревню. Как он ушел, не видел никто. Только маленькая дочь, проснувшаяся на рассвете, долго слушала мягкие шаги по старой траве в обход луж. Она знала, как звучит обувь любого жителя деревни. Ее отец уходил, но девочку это совсем не печалило. Ведь он почти не издавал звуков, и поэтому был ей совершенно неинтересен.

В начале июня на перрон подмосковной станции Литвиновка сошел высокий, немного сутулый человек в стареньком наглухо застегнутом пальто с поднятым воротником. Поправив шарф под черной неаккуратной бородкой, он спустился в дальнем конце перрона, пересек железнодорожные пути и ступил на ничем непримечательную грунтовую дорогу. Спустя полчаса он уверенно свернул в поле и вышел к крайнему дому небольшой деревни. Перед тем, как открыть калитку, молодой человек остановился и слегка приподнял подбородок. Со стороны казалось, что он на миг заслушался пением птиц. Затем сутулый бородач прошел во двор и постучал в выбранное окошко. Когда за стеклом дернулась занавеска, и показалось лицо старухи в темном платке, гость радостно произнес:

– Баба Тонь, я вернулся!

Наутро хозяйка дома скончалась. Так бывает со старыми людьми после очень сильных переживаний. Особенно, если ночью к ним добавляется тревожный вой.