Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Дом и лес
Этот дом увядает, как лес… Но над лесом — присмотр небосвода, и о лесе печется природа, соблюдая его интерес.
Краткий обморок вечной судьбы — спячка леса при будущем снеге. Этот дом засыпает сильнее и смертельней, чем знают дубы.
Лес — на время, а дом — навсегда. В доме призрак-бездельник и нищий, а у леса есть бодрый лесничий там, где высшая мгла и звезда.
Так зачем наобум, наугад всуе связывать с осенью леса то, что в доме разыграна пьеса старомодная, как листопад?
В этом доме, отцветшем дотла, жизнь былая жила и крепчала, меж висков и в запястьях стучала, молода и бессмертна была.
Книга мучила пристальный ум, сердце тяжко по сердцу томилось, пекло совести грозно дымилось и вперялось в ночной потолок.
В этом доме, неведомо чьем, старых записей бледные главы признаются, что хочется славы… Ах, я знаю, что лес ни при чем!
Просто утром подуло с небес и соринкою, втянутой глазом, залетела в рассеянный разум эта строчка про дом и про лес…
Истощился в дому домовой, участь лешего — воля и нега. Лес — ничей, только почвы и неба. Этот дом — на мгновение — мой.
Любо мне возвратиться сюда и отпраздновать нежно и скорбно дивный миг, когда живы мы оба: я — на время, а лес — навсегда.
* * *
Я завидую ей — молодой и худой, как рабы на галере: горячей, чем рабыни в гареме, возжигала зрачок золотой
и глядела, как вместе горели две зари по-над невской водой. Это имя, каким назвалась, потому что сама захотела, — нарушенье черты и предела и востока незваная власть, так — на северный край чистотела вдруг — персидской сирени напасть.
Но ее и мое имена были схожи основой кромешной — лишь однажды взглянула с усмешкой — как метелью лицо обмела. Что же было мне делать — посмевшей зваться так, как назвали меня?
Я завидую ей — молодой до печали, но до упаданья головою в ладонь, до страданья я завидую ей же — седой в час, когда не прервали свиданья две зари по-над невской водой.
Да, как колокол, грузной, седой, с вещим слухом, окликнутым зовом: то ли голосом чьим-то, то ль звоном, излученным звездой и звездой, с этим неописуемым зобом, полным песни, уже неземной.
Я завидую ей — меж корней, нищей пленнице рая иль ада. О, когда б я была так богата, что мне прелесть оставшихся дней? Но я знаю, какая расплата за судьбу быть не мною, а ей.
Из цикла «Женщины и поэты»
Так, значит, как вы делаете, друга? Пораньше встав, пока темно-светло, открыв тетрадь, перо берете в руки и пишете? Как, только и всего?
Нет, у меня — все хуже, все иначе. Свечу истрачу, взор сошлю в окно, как второгодник, не решив задачи. Меж тем в окне уже светло-темно.
Сначала — ночь отчаянья и бденья, потом (вдруг нет?) — неуловимый звук. Тут, впрочем, надо начинать с рожденья, а мне сегодня лень и недосуг.
Теперь о тех, чьи детские портреты вперяют в нас неукротимый взгляд: как в рекруты забритые поэты, те стриженые девочки сидят.
У, чудища, в которых все нечетко! Указка им — лишь наущенье звезд. Не верьте им, что кружева и челка. Под челкой — лоб. Под кружевами — хвост.
И не хотят, а притворятся ловко. Простак любви влюбиться норовит. Грозна, как Дант, а смотрит, как плутовка. Тать мглы ночной, «мне страшно!» говорит.
Муж несравненный! Удели ей ада. Терзай, покинь, всю жизнь себя кори. Ах, как ты глуп! Ей лишь того и надо: дай ей страдать — и хлебом не корми!
Твоя измена ей сподручней ласки. Не позабудь, прижав ее к груди: все, что ты есть, она предаст огласке на столько лет, сколь есть их впереди.
Кто жил на белом свете и мужского был пола, знает, как судьба прочна в нас по утрам: иссохло в горле слово, жить надо снова, ибо ночь прошла.
А та, что спит, смыкая пуще веки, — что ей твой ад, когда она в раю? Летит, минуя там, в надзвездном верхе, твой труд, твой долг, твой грех, твою семью.
А все ж — пора. Стыдясь, озябнув, мучась, надела прах вчерашнего пера и — прочь, одна, в бесхитростную участь, жить, где жила, где жить опять пора.
Те, о которых речь, совсем иначе встречают день. В его начальной тьме, о, их глаза — как рысий фосфор, зрячи, и слышно: бьется сильный пульс в уме.
Отважно смотрит! Влюблена в сегодня! Вчерашний день ей не в науку. Ты — здесь ни при чем. Ее душа свободна. Ей весело, что листья так желты.
Ей важно, что тоскует звук о звуке. Что ты о ней — ей это все равно. О муке речь. Но в степень этой муки тебе вовек проникнуть не дано.
Ты мучил женщин, ты был смел и волен, вчера шутил — не помнишь нынче, с кем. Отныне будешь, славный муж и воин, там, где Лаура, Беатриче, Керн.
По октябрю, по болдинской аллее уходит вдаль, слезы не уронив, — нежнее женщин и мужчин вольнее, чтоб заплатить за тех и за других.
|